Ночь на Ивана Купалу

Ночь на Ивана Купалу

Босые девичьи ножки пробежали быстро по влажной июльской траве, прошмыгнули, проскочили мимо шевелящейся кочки…

— Милка! Догоню – косу обрежу. Не отвертишься от меня!

И уже сильная мужская ступня едва не наступили на увеличивающийся бугорок земли.

— Милка! Да погоди ты… Милка!

И замерло всё, словно и не нарушали покой ивановской ночи крики человеческие и беготня по лесу.

Бугорок вырос на сажень, обернулся старцем Блудником, зажёг свой свечной фонарь и пошёл следом за людьми.

Разгоряченное бегом девичье тело, прижалось к уже прохладной жёсткой коре раскоряченного дерева…

— Милка! Стой! Не убежишь — вижу уже!

И снова побежали друг за дружкой молодята, приминая высокую траву и ломая хрупкие сухие ветки.

Сбившееся от бега дыхание заглушало поскрипывание коры и корявых веток-пальцец. Одна из них потянулась к рукаву длинной вышитой, сорочки, но девка глубоко вздохнув резко сорвалась с места. Уже, казалось, захватившие в плен девичье тело, руки-ветви отпрянули назад. А девица резко подхватив одной рукой подол длинной вышитой сорочки, уже упорхнула дальше, в лес. Только замелькала между деревьев белая фигурка, подсвечиваемая бледным лунным светом.

К дереву, так нелепо упустившему добычу, подошёл Блудник.

— Опять не повезло? А, Леший? — Ехидно прошамкал беззубым ртом Блудник.

— Резвятся люди, — неопределенно проскрипел корой Леший, — глупые они… — в направлении скрывшихся из виду людских фигур мелькнула ветка-палец, — молодые ещё, вот и резвятся, покоя старику не дают.

Блудник лишь пробубнил что-то недовольное в ответ и опять всё замерло странной ночной тишиной.

Совсем растрепавшаяся от бега тяжёлая русая коса вихрем пронеслась мимо тонких прозрачных пальцев, протянувшихся из дерева. Тонкие пальцы, ухватив лишь воздух, поникли.

— Милка!!!

Изящная рука с полупрозрачными пальцами, вновь приподнялась, собираясь схватить приближающуюся мужскую сорочку, да снова ухватив воздух, спряталась в дереве.

И снова наступила тишина, изредка прерываемая далёким стрекотом кузнечика.

Из дерева появилась Мавка, засеребрилась в лунном свете стройная прозрачная фигурка. Потянулись руки к ночному небу, пытаясь охватить звёзды.

— И тебе не удалось поймать людей!? — Шепеляво захихикал подошедший Блудник.

Сверкнули в ответ глаза Мавки недобрыми агатами и Блудник ещё раз буркнув, обиженно замолчал. Хоть он и старее, да кто знает, какую обиду может затаить древесная дева?

— Старею я, видно, — напевно проговорила, словно прошелестела листьями Мавка, — руки уже не те… — и она с тоской посмотрела на «свое» дерево – старую раскидистую липу.

Леший отмалчивался, не вступал в словесную перепалку между Блудником и Мавкой. Лишь поскрипывал на ветру старыми ветвями-пальцами да местами замшелой корой.

Странная троица: Блудник, Леший и Мавка, не сговариваясь, посмотрели в сторону убежавших людей, переглянулись и, молча направились за ними…

— Милка! А, вот я…

Но резвые девичьи ножки уже перепорхнули через растущую на пригорке траву, пробежались по мелководью речушки и, снова легко выпрыгнув на другом бережку, побежали ещё глубже в лес.

— Милка! Где ты?

И по речушке уже громко прошлёпали тяжёлой поступью мужские ступни, разбрызгивая тёмную, словно промасленную, воду. Завидев белое пятно сорочки среди деревьев и развевающийся за ним шлейф русых волос, молодец бросился сквозь колючки. Наперерез.

— Всю воду взбаламутили… — пробурчала серо-зелёная шишковатая голова с огромными выпуклыми глазами.

— Если бы он забежал чуть глубже, я бы его защекотала... — томным низким грудным голосом проговорила, показавшаяся на поверхности воды зеленоглазая красавица с пузырьками воздуха в тёмных длинных волосах. И повернувшись к Водяному, спросила, — что делать будем?

— Что делать, что делать? – Пробулькала серо-зелёная голова, пожимая узенькими плечами и разводя в стороны руки с перепонками между пальцами.

А зеленоглазая красавица уже, казалось, забыла про свой вопрос и плескалась-резвилась в лунной дорожке, брызгаясь тёмной водой на склоненные ветви ив.

— Мир тебе, Водяной! И тебе, зеленоглазая, — вразнобой поздоровалась подошедшая троица: Блудник, Леший и Мавка.

— И вам Мир, дети леса! — пробурчал, вылезая, Водяной, — Все хлопоты?

— Померковать надобно, — прошамкал за всех Блудник, не опуская своего свечного фонаря, — двое людей тут. А ночь-то запретная. Что делать с ними: отпустить, али наказать по вине их?

Водяной жестом позвал молодую резвящуюся Русалку. Она нехотя прервала свои игры и медленно с наслаждением, вспенивая речную гладь, поплыла к берегу.

— Молода ещё, — счёл нужным сообщить остальным Водяной, — два лета как утопла… Вишь ли, несчастная любов!

— И зачем людям всё это надо, — поддержал беседу Блудник, — любовь-морковь, страсти-мордасти... ведь пройдет всё? Забудется, минётся, растворится аки туман…

Ничего не сказала, промолчала и Мавка. Знала, что может полюбить смертного человека, да только любовь эта счастливой не будет: на крови человеческой будут замешаны амуры лесной девки. Ей-то что? Скрылась в древе и всё, а смертному тоска да беды на голову до самой гробовой доски.

Услышав отголосок разговора, молчала и Русалка, помнило ещё её тело любовную истому. Но сильнее врезался в память омут глубокий да высокий обрыв, с которого и сиганула девка, застукав суженого своего накануне свадьбы с развесёлой вдовушкой на сеновале…

— Помогать незачем! — Прошамкал, как отрезал Блудник, — люди, они и есть люди, неразумные существа, потому и недолговечен их путь.

— И я бы не помогал, — одобрительно пробулькал Водяной, — воду только баламутят, да жаб пугают. Эдак на них и живности речной не напасёшься.

Леший лишь поскрипел своими ветками-руками. Всяких людей видел он за долгую жизнь и добрых, кто гостинцы носит. И худых, которые на кострища молодых Лешаков отправляют. А без нового молодого Лешего и ему, старику, на покой не уйти – без хозяйского глаза лес совсем зачахнет.