Норвежские затворники

Кристина

Замок Нордхольм, Центральная Норвегия, 1764 год

Детские воспоминания пролистнуть так сразу – непросто. Да и честно признаться – страшновато! Вдруг из темноты беспамятства вынырнет на свет странное лохматое существо.

У нас в Норвегии его называют ниссе. Опасная тварь, этот ниссе, – у него всего по четыре пальца на каждой лапе и длиннющие когти. Коротышка, а одолеть может любого силача. С ним надо дружить, уверяет меня няня Берта. Лучше поделиться с ним кашей, а не бросать ее, не доев, в лохань с мыльной водой. Тогда ниссе будет ухаживать за коровами и свиньями, гонять крыс из курятника, расчесывать гривы лошадям. Станет красть зерно с соседних хуторов, а не из нашего амбара. Не потому, что у него душонка вороватая. А потому, что он предан тем, кто о нем заботится.

Жить этот коротышка любит в сарае, где он то и дело шуршит сеном. Или на заросшем паутиной чердаке среди сундуков и старой рухляди.

Я нисколечко не боюсь ниссе. Напротив, мне хочется поскорее с ним познакомиться и вместе пошалить. Сколько ни пугает меня Берта темным сараем и пыльным чердаком – все зря. Я ловлю момент и, пока она болтает с молочницей, бегу без оглядки через двор на огород. А там уже рукой подать до сарая с сеном.

У молодого, пока еще тощего, кочана капусты сидит заяц и грызет зеленый лист. У зверька коричневый куцый мех на загривке и длинные-предлинные уши. Мне хочется протянуть руку и схватить озорника за эти пушистые лямки. Но заяц чутко приподнимает мясистое ухо, отталкивается длинными задними лапами от земли. Раз! И он уже за грядкой.

Я вижу его короткий белесый хвост и, уцепившись глазами за этот приметный маячок, бегу следом.

Я не замечаю, как пронизанные солнцем ясени сменяются огромными темными елями, как цветущие лужайки уступают место валунам, поросшим сине-зеленым мхом.

Летний деревянный дом, стабюр, пропадает из виду. И вокруг теперь — ни одной живой души. Но мне не страшно. В голове – новая затея. Если немного подождать – небо станет серым и лягут длинные тени. В это время из своих подземных нор выходят тролли.

Тролли давным-давно ищут Золотой замок. Я тоже хочу его найти. Сидеть на одном месте и ждать – это не по мне. Я решаю пойти на поиски Золотого замка прямо сейчас. Так все золото достанется мне одной. Мести троллей я не боюсь, потому что мой отец – граф. Все в округе принадлежит ему. И Золотой замок тоже.

Эхо многократно разносит над верхушками деревьев: «Ти-и-и-н!». Это Берта кричит громко, на весь лес: «КрИстин!». Наш мажордом всякий раз ругает ее, когда она подзывает меня, как простую деревенскую девчонку, да еще и по-норвежски, и напоминает, что ко мне следует обращаться уважительно – госпожа Кристина. Сегодня няньке опять достанется на коврижки. И чего она раскричалась на всю округу?

Я решаю повернуть назад. Не стоит все-таки спорить с лесными тварями из-за сокровищ. Неизвестно еще – настоящее ли оно. И мой ускоренный шаг – это вовсе не бегство, а вынужденное отступление. Ведь иначе нянька переполошит криками весь лес.

Берта, высокая и статная, как береза, стоит возле плетня, отделяющего стабюр от кромки леса, то и дело прикладывает ладони к покрасневшему от натуги лицу и зовет меня.

Я подбегаю и, чтобы успокоить няньку, беру ее за руку. У Берты широкие и теплые ладони. Порой она гладит меня ими по волосам. В такие моменты я перестаю капризничать и прикасаюсь щекой к ее руке. Я с удовольствием вдыхаю ее запах. От Берты всегда вкусно пахнет моим любимым лакомством – корочкой свежеиспеченного хлеба со сливочным маслом.

Берта не двигается с места, даже когда я тяну ее за собой. Я запрокидываю голову и заглядываю ей в лицо. Губы няньки мелко трясутся.

Берта вдруг сгребает меня в охапку и тесно прижимает к себе. Мне становится душно, и я пытаюсь ее отпихнуть. Тогда она подхватывает меня на руки и несет, как маленькую, в замок.

В тот же день констебль привозит в Нордхольм печальную весть. С мрачной торжественностью он объявляет в рыцарском зале, где ради такого случая разожгли огромный старинный камин, о гибели моих родителей. Парусник, на котором они плыли, во время шторма разбился о скалы где-то на севере Норвегии. Так в пять лет я становлюсь хозяйкой замка.

***

…Я сижу на высоком табурете в кухне во главе стола и едва сдерживаюсь, чтобы не начать болтать ногой в нетерпении.

Кухня — мое самое любимое место в замке. Здесь всегда тепло – в открытом очаге постоянно горит огонь. Я могу смотреть на пляшущие языки огня целый день. Мне нравятся отливающие золотисто-розовым тяжелые медные сковороды, развешанные по стенам. Они вместе с пышными пучками сушеных трав превращают обычную кухню в жилище луговой феи. Правда, кухарка и ее помощницы мало напоминают фей, скорее деревенских ворожей, колдующих над котлами с вареной бараниной и кашей. На мои просьбы дать мне помешать бульон или потрогать опару теста под толстой дубовой крышкой кухарка обычно отвечает:

— Вот ваш незабвенный дедушка, госпожа Кристина, не позволял вашему батюшке засиживаться на кухне. Когда господину Карлу исполнилось семь лет, старший граф привез для него в замок настоящего воспитателя. Тот и по-аглицки, и по-хранцузки мог лопотать. И даже книжки читать умел.

— Что, и те красивые книжки с картинками?

— А как же!

Мне исполнилось полных семь лет. Уверена, дедушка и для меня привез бы воспитателя, будь он жив. А раз теперь всем в замке распоряжаюсь я, то и обращаюсь с важным видом к кухарке:

— Турдис, будь добра, напеки побольше сдобных булочек с корицей. Гостей принято вкусно угощать.

— Каких гостей, ваша милость?! – удивляется кухарка. С большой деревянной ложки в ее пухлых руках на застиранный фартук капает жирная капля.

— Скоро узнаете, — загадочно обещаю я. И в тот же день посылаю в город кучера Андриса с поручением найти настоящую воспитательницу для благородной особы.

Через несколько дней кучер возвращается с дамой в скучном сером платье и белом чепце с накрахмаленными до каменной твердости оборками.

Дама, усевшись поудобнее на кухонном табурете и расправив складки на широкой юбке, вопросительно глянула на кухарку и осторожно, двумя пальцами, взяла с тарелки румяную булочку.

— Я воспитывала детей господина бургомистра, — гордо заявила она. — Так что с воспитанием дочери графа я уж как-нибудь справлюсь.

Гувернантка откусила приличный кусок плюшки и с набитым ртом продолжила: — А у вас, я смотрю, как в городе, плюшки пекут с корицей.

— Угощайтесь на здоровье, фру Даллен, — кухарка подлила гостье ароматного кофе. Та громко прихлебнула из чашки и довольно почмокала мокрыми губами.

— Как вы находите наш замок, любезная фру Даллен? – по-светски приветливо спросила я и на время оставила ноги в покое. — Не правда ли, он внушает почтение своими крепкими стенами и высокими башнями?

Лицо гувернантки вдруг обрело пунцовый цвет. Выпученные глаза застыли. Кухарка вовремя почуяла беду и что есть силы треснула городскую даму пятерней между лопаток. Изо рта гостьи вместе со слюной выскочил кусочек плюшки. Дама закашлялась, громко засопела, из глаз ее даже выкатилось по слезинке. Отдышавшись немного, она тут же схватила меня за руку и с силой стащила с высокого табурета.

— Бахвалиться своим богатством перед бедными людьми – большой грех, госпожа Кристина.

Фру Даллен, отставив в сторону тарелку с горкой благоухающего лакомства, вошла в воспитательский раж.

— Сколько псалмов вы знаете наизусть? — строгим голосом спросила гувернантка.

— Нисколько.

— Это очень плохо! Только ленивые и глупые дети не учат псалмы. А потом таких детей черти жарят на раскаленной сковородке в аду.

— Я не хочу в ад. И учить псалмы не хочу. Они скучные… Я хочу, чтобы вы меня научили читать сказки Шарля Перро.

Фру Даллен не умела читать по-французски. Но она была отнюдь не глупа, и поэтому не признавалась в своем невежестве. Вместо французских глаголов мы с ней вместе зубрили имена апостолов, вышивали гладью и регулярно угощались плюшками. Она рассказывала мне библейские истории о храбром юноше Давиде и великане Голиафе, о мудром царе Соломоне. А когда у нее бывало хорошее настроение и не урчало в животе, фру Даллен повествовала про славный город Тронхейм и его жителей.

Фру Даллен любила выпить пару-тройку кружек парного молока с самого утра, поэтому к началу занятий она шумно отрыгивала. Я с подобающим графской дочери великодушием относилась к ее промахам. Она ведь простая женщина и ей не нужно блюсти графскую честь, как мне. Мы с ней почти подружились. Но наша неокрепшая дружба рухнула, как только во внутреннем дворе замка появился Он.

Он покорил меня с первого взгляда своим огромным кремневым ружьем и сумкой для дичи, сшитой из пестрой коровьей шкуры. Мне понравились его задорная шляпа с узкими полями и петушиными перьями и лихо подкрученные красно-рыжие усы. Фру Даллен научила меня считать до ста, а также складывать и вычитать. Поэтому я уверенно объявила бравому охотнику:

— Из десяти куропаток, подстреленных на графских угодьях, три остаются вам, господин э-э-э…

— Рональд Мак-Кинли, ваше сиятельство.

Шотландец почтительно поклонился, сняв с головы свою чудесную шляпу. Но светло-голубые глаза излучали дерзкую и неуместную веселость.

— Как вам будет угодно!

— Я позволяю вам убить одного оленя, двух косуль и трех кабанов. На большее не рассчитывайте. Если вы нарушите мое слово, я потребую от вас уплатить серебряный далер. Если вы не имеете средств покрыть нанесенный графской собственности урон, вас посадят в холодный подвал и оставят без сладкого.

***

На следующий день я снова наведалась в лесную нору. Мне хотелось поблагодарить ее гостеприимного хозяина за оказанную заботу. Но логово оставалось пустым весь день, и мне пришлось вернуться в замок ни с чем.

Кучер Иво поймал меня у кромки леса:

— Барышня! Ваша тетя… Простите покорно! Я хотел сказать: госпожа баронесса приехали.

Вот как! Моя родная тетка соизволила пожаловать в Нордхольм впервые за много лет и как раз накануне моего десятилетия. Я с величайшей досадой подумала о расставленных на опушке прошлым утром силках и, закинув новый тисовый лук за плечо, повернула назад к замку.

Роскошный экипаж, запряженный шестеркой лошадей, занял почти половину внутреннего двора Нордхольма, мешая проходу жителей и проезду тележкам с овощами и снедью из кладовых на кухню. Однако никто не жаловался на неудобства, все шумно обсуждали экипаж. Многие признали, что он сработан на совесть. Конюхам особенно понравились пружинистые рессоры, а мне — внушающий почтение герб на дверцах.

Кожаные баулы, сундуки, кофры и шляпные коробки загромоздили проход к господскому дому. Я замерла на месте.

— Барышня, ваше парадное платье… Няньки ждут, чтобы переодеть вас, — служанка Ханна зазывала меня в дом с опаской. Она знала, если я разозлюсь, могу и укусить больно.

Я шагала в господский дом, стараясь не оглядываться. Я загадала: если не обернусь до самых дверей, то чудесная карета не уедет слишком скоро. Тогда я успею разглядеть ее всю, от запяток и до кучерского места, и потрогаю шелковую бахрому и золотые кисти, пришитые по бокам сидения.

Неминуемая встреча с теткой-баронессой так сильно меня взволновала, что у меня пошла носом кровь. Няньки, охая, стащили с меня испорченное шелковое платье. Пришлось надеть старое, штопаное, из шерстяного сукна. К носу мне приложили мокрую салфетку. Я с ней так и протопала до самых дверей рыцарского зала, где меня дожидались.

Баронесса Штраль — родная сестра моего отца. Мы с ней еще ни разу не встречалась. В пятнадцать лет ее выдали замуж за знатного господина, который увез юную жену в Копенгаген. Несмотря на богатство, барон был невероятно скупым, да к тому же еще и старым. Моя тетка жила в роскошном дворце почти впроголодь, латая дыры на поношенных платьях. Ни о каких светских раутах и балах юная баронесса не смела и мечтать. Слишком дорого, да и не к чему, заявлял муж и велел слугам прятать подальше уличные башмаки жены. Барон собственноручно записывал все расходы, строго следя за тем, чтобы они не увеличивались, а напротив, сокращались. В последний год жизни господин Штраль запретил раздавать домочадцам свечи. Слугам и молодой баронессе пришлось по вечерам сидеть в темноте. В конце концов, именно скупость погубила барона. Как-то зимним вечером он решил проверить кухню и кладовую — старому хозяину почудилось, что кто-то из прислуги залез в кладовку. Всех слуг поголовно он считал хитрыми ворами, которые думают только об одном — как бы его, барона Штраля, обокрасть. Старик из экономии не стал зажигать свечу, полагаясь на свой феноменально острый слух. Однако в потемках не увидел ступеньки и кубарем скатился вниз. После падения барона разбил паралич. Последними его словами перед смертью были – «не зажигайте свечи!»

Молодая вдова, всем сердцем ненавидящая покойника-мужа, принялась ему мстить еще на поминках. Такого роскошного и обильного стола соседи-бароны не видали ни разу в жизни. Многие потом мучились несварением желудка.

В то время самым дорогим и разорительным для кошелька городом считалась столица Франции. Туда-то моя тетушка и направилась.

Строгий траурный этикет не позволял добропорядочной вдове посещать театры и светские рауты. Но она, скрывая лицо черной вуалью, посещала самые знаменитые ювелирные дома в Париже. Смущение клерков при виде дамы в траурном платье из шерсти, что указывало на самый ранний срок после похорон мужа, мгновенно растворялось в сахарных улыбках, когда та небрежно подписывала чеки на кругленькие суммы. Пожив в Париже несколько месяцев и приобретя там дорогие украшения, вдовая баронесса направилась в Амстердам. Там, как известно, находилась крупнейшая в Европе бриллиантовая биржа.

Письмо фру Даллен догнало Эмму Штраль в Баден-Бадене – она в то время уже носила платья серых и лиловых цветов, прешагнув порог полутраура. В ее вдовьем туалете дозволялись теперь и бриллианты. Раздав в гостинице щедрые чаевые, моя тетушка распорядилась ехать в Норвегию. Думаю, письмо гувернантки спасло ее от неминуемого разорения.

И вот теперь в центре большого зала, который назывался в замке «рыцарским», стояла сказочная королева. После каждого едва заметного движения ее шелковое платье издавало загадочное шуршание. А падающие от локтей на нежную кожу рук белоснежные кружева слегка покачивались. Русые пряди в прическе переливались рыжеватыми искорками, словно присыпанные медной пылью. У меня перехватило дыхание. Однако нос у сказочной королевы был чуть длинноват, а ушные раковины – слегка оттопырены, как у всех Вендель-Эксбергов.

От вида дамской треуголки, кокетливо сдвинутой на ухо, мне захотелось визжать и хлопать в ладоши. Не раздумывая, поменяла бы сейчас свой любимый тисовый лук на эту чудесную шляпку.

Увидев меня, прекрасная дама воскликнула немного сердито:

— Превосходно, фройляйн Кристина! Не желаете ли поприветствовать свою тетушку? А! Вы, наверное, не знаете, как это правильно сделать? Приподнимите край вашего платья. Вот так… И немного присядьте. Браво!

***

Баронесса порывисто обняла меня и прижала к сердцу. Моё сердце в ответ замерло от невыносимого блаженства. Я осмелела и покрыла теперь самоё любимое лицо на свете сотней горячих поцелуев.

Поместье моей тётки, унаследованное от мужа, растянулось вдоль королевского тракта, ведущего к Фредериксбергскому замку. Это было большое городское поместье в пределах старой крепостной стены датской столицы, окружённое со всех сторон такими же поместьями знатных подданных короля. Предки барона Штраль вовремя подсуетились, приобретя пустырь на городской окраине, которая со временем превратилась в самый аристократичный район Копенгагена.

Родовой особняк Штралей, трёхэтажное кирпичное здание с изящными башенками по бокам, напомнил мне праздничный торт с кремовой прослойкой. Его даже неловко было сравнивать с по-рыцарски благородным Нордхольмом.

Однако знакомство с дворцовым парком примирило меня с новым жилищем. В нём было так много чудесного! Пруд с жирными карасями, кусты жимолости, шелковичные деревья. Ну и розы с рододендронами не портили общий вид. Вот только напрасно весь этот чудесный парк изрезали вдоль и поперёк дорожками из гравия – словно расчесали гребёнкой. Непричёсанным, на мой взгляд, он был бы милее.

Я с удовольствием обирала спелую шелковицу.

Гувернантка брезгливо поморщилась, увидев посиневшие пальцы подопечной. Она сказала, что мой рот и язык такого же гадкого цвета. Какая ерунда!

Мои набеги на заросли жимолости и шелковицы прекратились только когда в дело вмешалась тётушка. Она укоризненно покачала напудренной головой и продемонстрировала свои белоснежные ручки.

— У вас, фройляйн Кристина, будут такие же, — пообещала баронесса, — если вы не станете больше приближаться к этим деревьям.

Разумеется, мне ужасно хотелось, чтобы мои руки были такими же восхитительно прекрасными. Но отказываться ради этого от лакомства?!

— Мне порой тоже хочется отведать сочную ягодку… Но я беру вместо ягод марципаны, дорогая, — призналась Эмма.

Ради тетушки я готова на всё. Отказаться от шелковицы, забыть о вольнице, беззаботных играх и осваивать политес? Да, пожалуйста! Я готова на любые испытания, лишь бы получить в ответ одобрительную улыбку моей обожаемой Эммы. Я целую её перед сном. Я целую оставленный ею на кушетке маленький бумажный веер. С гордостью накидываю упавший с её плеч шарф на свои острые ключицы. Иногда я просыпаюсь посреди ночи и бегу к её спальне. Тревожно прислушиваюсь через дверь к ночным звукам. Пытаюсь уловить её дыхание. Однажды я умудрилась заснуть под дверью спальни, слишком настойчиво неся свой дозор.

Эмма самая добрая и великодушная на свете тётушка. Она увезла меня в своё поместье, оставила светские развлечения, чтобы целиком посвятить себя воспитанию племянницы.

Бедная Эмма! Ей нелегко даётся роль бонны. Эти бесконечные замечания, одёргивания, подсказки. Я, наверное, самое бестолковое существо на свете.

— Не волочи ноги! Не кривляйся как обезьяна! Не маши веером – это не метла! Улыбайся, а не скаль зубы, словно зверь.

Вечером, когда горничная расплетает мне косы, я беззвучно плачу. Мне тяжело, но я не могу не делать того, что требует Эмма. Я хочу ходить, сидеть и говорить, как настоящая леди. Как Эмма.

— Бедная сиротка! – вздыхает моя горничная. — Мало вас, фройляйн Кристина, гувернантка гоняет, так ещё тётушка пилит. Какая разница, как сидеть? В гробу все одинаково, по струнке лежать будем.

Эмма устаёт всё больше. Она резка и раздражительна уже с самого утра. Я слышу от неё последнее время одни окрики:

— Осанка! Походка!! Руки!!! Где должны быть руки благородной дамы во время ходьбы?

Я не жалуюсь. Всё это можно стерпеть и пережить. А вот конюшня! Я каждый раз плохо сплю накануне конной прогулки. Честно признаться, я боюсь этих тварей с глазами навыкате и огромными жёлтыми зубами.

Для первой настоящей верховой прогулки тётушка подарила мне прелестный наряд – точно такой же, как у неё. Это короткий сюртук красного цвета с широкими обшлагами на рукавах и с большими позолоченными пуговицами от ворота до краешка пол. Под сюртуком – белый атласный жилет. А пышная атласная юбка тёмно-синего цвета превращает этот костюм для верховой езды в наряд достойный особы королевских кровей. Никак не меньше! На голове у меня – чёрная треуголка с белым пером. Как у взрослой дамы…Глядя на себя в зеркало, я немею от восторга, но отлично понимаю: за такой роскошный подарок придётся заплатить.

Грум подсаживает меня в дамское седло. В нём нужно сидеть боком, закинув правую ногу за специальную луку. Ужасно неудобно!

Я привыкла тихой рысью трусить по кругу на старом жеребце по кличке Вихрь. Ничего особенного делать не нужно. Держи крепко поводья в руках и приподнимайся в седле в такт движениям лошади. Грум время от времени взмахивает длинным бичом и слегка натягивает корду, пристёгнутую к уздечке неторопливого жеребца. Вот и вся канитель.

Сегодня всё будет по-другому. Эмма уже в седле. Она уверенно и гордо восседает на своём гнедом скакуне. Небрежно держит одной рукой поводья, другой сжимает хлыст. Конь под ней нетерпеливо гарцует.

— Запомни, конь – сильное и своенравное животное. Ты должна научиться повелевать им. Конь должен постоянно чувствовать руку седока. Тогда он покорится его воле.

***

«Что на вас нашло, Кристина Доротея? Вы поступаете как дикарка – кусаете руку, дающую вам кров и хлеб. Вы заслуживаете самого сурового наказания. Но дочерей графа не порят розгами и не ставят голыми коленями на горох. Поэтому вас отправят в семью фермеров. Они знают, как учить дурных детей». Низкий, грубый голос звучит прямо в моей голове. Кто это? Мой погибший отец? Нет. Я помню его голос – он ласковый и бархатный. Значит, это мой дед – командовавший при жизни всеми солдатами в Норвегии?

Я проснулась с мокрым от пота затылком. Ночью мне снились кошмары. А теперь при свете дня мое сердце разрывалось на части от чувства вины. Горничная, прикоснувшись к моему лбу, охнула и воскликнула:

— Да вы никак захворали барышня!

— Я здорова! – буркнула я в ответ.

— Не мучайте вы себя! Пойдите к госпоже баронессе. Повинитесь. Попросите смиренно прощения. Наша госпожа дама незлая.

Служанка права – я должна сию же минуту пойти к тетушке и вымолить у нее прощение.

С понурой головой я брела по дорожкам сада между диковенно подстриженными кустами, похожими то на фигуры зверей, то на пирамиды и флаконы духов. Эти садовые украшения каждый раз изумляли меня своей странной формой. Я брела, ссутулившись и небрежно цепляя носками башмаков гравий. Пока не увидела Эмму.

Тетушка сидела на скамейке рядом с цветущим рододендроном, печально склонив голову. Перебинтованная кисть покоилась на ее коленях. Мое сердце одновременно дрогнуло от острого чувства жалости и страха.

— Ваша честь! — я кинулась к баронессе и трепеща упала перед ней на колени. – Молю вас о прощении. Я заслуживаю самого сурового наказания. Только, пожалуйста, не отсылайте меня жить к фермерам.

Баронесса задрожала, будто от внезапного порыва холодного ветра, сорвавшего с ее плеч теплую шаль. Я осмелилась заглянуть в лицо знатной дамы. Оно было бледнее полотна.

— Повтори, что ты сказала, — жестко потребовала моя тетушка. — Отправить жить к фермерам… Откуда тебе это известно?

В следующий момент она прикусила губу, словно боясь проговорится. Как странно!

— Простите! Простите мой дикий порыв! Умоляю! Я не знаю, что на меня нашло, — повторяла я, напуганная ее суровым выражением лица.

Лицо Эммы в конце концов смягчилось, и она положила узкую ладонь на мою беззащитную макушку.

— Со мной что-то не так, да? — давясь рыданиями, спрашивала я.

— Успокойтесь, Кристина Доротея! – сказала моя тетушка. Я с облегчением уловила лишь родительскую строгость в этих словах. — Моя рука скоро заживет. А вы замечательно справились с иноходцем. Это важнее! Немного терпения и – вы ничем не будете отличаться от других барышень. Просто девочек вашего круга с первых лет жизни учат тому, что вы пытаетесь освоить за год. Гордая осанка, легкая поступь, грациозные движения – это еще не все премудрости. Учитесь сдерживать гневные порывы. Как впрочем и радостные. Вот что отличает контессу от деревенщины.

— Зачем мне все это?

— Тогда вы больше не будете белой вороной среди воспитанных барышень. Не будете диким волчонком. И достойный кавалер сможет разглядеть в вас будущую супругу.

Закончив нравоучительную беседу, баронесса Штраль слегка нахмурилась:

— Да, вы заслуживаете сурового наказания за проявленную вчера несдержанность. И вот вам мое родительское слово: завтра вы наденете красивое платье и отправитесь с грумом и гувернанткой в Королевские конюшни, смотреть, как упражняются в выездке гвардейцы нашего короля. Вы будете весь день среди знатных господ. Если гувернантка заметит хоть один неодобрительный взгляд со стороны благородных гостей и расскажет мне о ваших промахах, то я подумаю, не отослать ли невежу на скотный двор.

Королевские конюшни находились хотя и в черте города, но довольно далеко от поместья баронов Штраль – на острове Слотсхольмен. Дальнее путешествие для ребенка, просидевшего почти год взаперти, не походило на суровое наказание. А слово «королевские» придавало будущему путешествию вкус настоящего события. В чем же подвох?

Когда из конюшен начали выезжать гнедые скакуны в неслыханно богатой упряжи, да к тому же с белыми султанами на гордых головах, я забыла о том, что меня наказали – вернее подвергли первому серьезному испытанию. Я сидела как зачарованная и не отрывала взгляда от всадников в красных мундирах с золотым позументом. Это было восхитительно.

На следующий день я поняла в чем было тетушкино лукавство. В расписании уроков произошли перемены — вместо математики и французской грамматики появились домоводство и рукоделие.

Мне вручили толстый фолиант с позолоченной надписью на титульном листе: «Графиня Энгель. Рачительная хозяйка». И объявили, что это теперь самая важная книга в моей жизни. Уж лучше как прежде чахнуть над французскими глаголами!

Фру Листхауг, моя новая наставница, листая книгу, пересказывала, сколько и каких продуктов требуется покупать на неделю, а сколько на каждый день, если в доме проживает семья из семи знатных особ. Почему именно семи, а не пяти или вообще двух? Как часто менять постельное белье, и сколько мыла уйдет на то, чтобы его постирать? Сколько требуется столовых и парадных сервизов в приличном господском доме и сколько накрахмаленных салфеток должно быть наготове у дворецкого во время обеда хозяев? Когда посылать лакея за десертом и как правильно есть сладкое? Ни в коем случае жадно не глотать. Если я отвлекалась и не слушала, она поджимала бесцветные сухие губы и произносила без всякого гнева и раздражения:

***

Моей тетушке сняли повязку с руки. Следы моих зубов остались почти незаметны, но все-таки, если присмотреться, их можно было разглядеть. Это меня беспокоило — отпечатки напоминали о моем дурном поступке. Думаю, у тетушки они тоже будили нехорошие воспоминания. Последнее время она вела себя подозрительно: перестала делать мне замечания, не одергивала поминутно. Я то и дело ловила затылком ее пристальные взгляды и невольно вжимала голову в плечи. Может, она передумала и подыскивает достойное наказание «дикому волчонку»?

А сегодня Эмма пожаловала в классную комнату во время урока шитья. Фрекен Иверсен и я в след за ней сокочили со стульев и сделали книксен.

— Как успехи фройлян Кристины? – спросила баронесса учительницу. Та решила на меня пожаловаться:

— У фройлян Кристины неплохие задатки, ваша честь, но не хватает старания и терпения, чтобы делать ровные стежки.

— Что она шьет?

— Всего лишь первую рубашку для будущего мужа. А таких рубашек в гардеробе супруга должно быть не меньше двух дюжин…

— Извольте объясниться, Кристина Доротея. Почему вы не стараетесь овладеть шитьем? Ваш муж будет не доволен отсутствием одежды.

— Я пока не знаю, каким будет мой будущий супруг, ваша милость. Худой? А, может быть, плотного сложения? Высокий или коротышка? Нашью дюжины рубашек, а они не подойдут ему, — огрызнулась я, стараясь не смотреть тетушке в лицо.

— Ничего не скажешь – язычок у вас бойкий! Руки будущей хозяйки большого дома должны быть не менее ловкими.

Тетушка благосклонно позволила нам сеть и продолжить занятие, а сама принялась расхаживать мимо наших стульев. Краем глаза я подсматривала за ней. Мне показалась, что госпожа Штраль пытается скрыть истинную причину своего появления. Наконец она объявила:

— Я вижу, фройляйн Кристина, что вы, как всякое избалованное дитя, готовы трудиться над собой, только если вам пообещают что-нибудь в награду.

Это было весьма далеко от истины, но стоило ли спорить с взрослым человеком, если он уже вбил себе это в голову?

— Хорошо! Вам ведь понравилась поездка на остров Слотсхольмен в Королевские конюшни? Так и быть, я обещаю вам прогулку по Фредериксбергскому саду, если вы выучите назубок название столовых принадлежностей и блюд, которые должны подаваться к званому обеду.

Не заметив энтузиазма в моих глазах, тетушка добавила:

— Возможно, мы прогуляемся до королевского замка Фредериксберг.

Эмма уже подметила мою страсть ко всему королевскому. За возможность увидеть королеву я готова была вышить лики всех святых угодников, которых помнила. Но что-то мне подсказывало, что дело не только в великодушии баронессы Штраль. Что же она задумала?

Эмма явно тяготилась своим вынужденным затворничеством. А поскольку Фредериксбергский сад находился не так уж далеко от особняка баронов Штраль, то прогулка по нему в жаркий летний день сулила пусть и небольшое, но все-таки развлечение. Словом, затворница решилась, наконец, покинуть свое узилище. Прихватив с собой дикарку-племянницу.

Знатным особам позволялось гулять по Фредериксберскому саду беспрепятственно. Королевский сад с ровными рядами цветущих лип в тот день, когда мы ступили на его гравийные дорожки, был напоен странной истомой и каким-то слабо уловимым ароматом тайны.

Мы с Эммой размеренным шагом поднимались вверх по холму к дворцу. Тетушка возбудила мое любопытство, рассказав, что в ясную погоду с холма, на котором стоит дворец, видны берега Швеции – давней соперницы Дании. Я слышала на занятиях по истории о славных битвах с воинственным соседом. Швеция представлялась мне прожорливым львом, который вечно стремится отхватить у Дании кусочек балтийского побережья.

Мы с тетушкой были совершенно одни в великолепном саду. И когда на горизонте появилась беседка, увитая плющем, Эмма велела в нее зайти. Я подумала, что мы немного передохнем на широких скамьях, обитых бархатом, и пойдем дальше к королевской резиденции. Но вместо отдыха состоялся разговор, который тетушка по непонятной причине не решалась завести в особняке Штралей. Боялась посторонних ушей?

— Кристина Доротея, извольте честно и правдиво рассказать, откуда вы узнали о семье фермеров, к которым отослали преступное дитя? – очень строго спросила Эмма.

— Клянусь, ваша милость, что никто не рассказывал мне об этом. Ни одна живая душа!

— Вечно неопрятная нянька Берта разболтала об этом? Или кучер Иво?

— Да нет же! Мне приснилось, что дедушка укоряет меня за то, что я вас укусила. И говорит, что меня нельзя выпороть или поставить на горох. А раз так, то он отошлет меня в семью фермеров, и я буду жить в коровнике.

Баронесса Штраль побледнела сильнее, чем в прошлый раз. Лицо ее исказила судорога. Тетушкина слабость придала мне сил, и я заявила:

— Я могу тоже самое повторить в кирхе. И крест поцеловать три раза.

— Не богохульствуйте, фройляйн! Вы никогда не разговаривали с дедушкой. Потому что он умер раньше, чем вы родились.

— Разговаривала! Я слышала его голос…Я слышала!!! – я пыталась доказать свою правдивость на всю ближайшую округу громким голосом.

— Тише! – прошипела в ответ Эмма.

***

— Вы пришлете мне карточку с уведомлением о званом завтраке, фройляйн? — Адольф с надеждой посмотрел мне в глаза.

О какой карточке идет речь?

Я потерялась, не имея представления обо всех тонкостях гостеприимства.

— Это такая красивая белая карточка с золотой каймой и надписью «Приглашение», — подсказал мне Адольф. — Ее отправляют с лакеем, когда желают пригласить гостя к обеду или завтраку. Справитесь?

Я кивнула. Так мы стали сообщниками.

— Господин фон Майер, — однажды утром торжественно объявил дворецкий.

— Но позвольте…— В руках хозяйки дома оказалось официальное приглашение. Она взглянула на подпись и вскинула на меня разгневанный взор. Поздно! Адольф уже оказался в будуаре и стоял перед ней на коленях.

Я бы на месте Эммы тут же растаяла от пылких признаний влюбленного кавалера. Но Эмма искренне возмутилась и строго выговорила бедному юноше за недопустимую дерзость. Я услышала, как хлопнула стеклянная дверь в сад и оглянулась: Эмма сбежала. Адольф как вкопанный стоял посреди будуара. «Ну же, бегите за ней!» – мысленно подтолкнула его я. Наконец он решился и бросился вдогонку. Я с сильно бьющимся сердцем прилипла к стеклянной створке двери, ведущей на террасу. Нет, только не это! Не отвергай его, Эмма! Пожалуйста!

Я видела, как она, словно серна, ускользала от своего преследователя, кружа по дорожкам. Но Адольф оказался проворнее и быстрее ее. Он скоро нагнал Эмму и поймал за обнаженное предплечье. Исчерпав запас пылких слов, он молча припал к губам любимой женщины. Они оба затихли, упиваясь долгим поцелуем. Я замерла от восхищения. Как это прекрасно!

Я гордо повесила на руку восхитительный атласный ридикюль на длинном шелковом шнуре. Он богато расшит бисером и разноцветным стеклярусом, но главное – в нем помещается книга о приключениях Робинзона Крузо.

Я больше не носилась по дорожкам парка, как ошалевшая коза, не приставала к Эмме с глупыми вопросами. Я вообще не следила за тем, что она делает и куда ходит. Я наблюдала, затаив дыхание, за жизнью человека на необитаемом острове. Я бессовестно забросила домоводство и рукоделие и только и делала, что читала. Едва проглотив в обед ложку бульона, я бежала к себе в спальню и открывала книгу, а вместе с ней – новый захватывающий мир.

Роскошный ридикюль и возможность, пускай только в фантазиях, побывать на необитаемом острове подарил мне Адольф. Эмма жаловалась, что не знает, где я пропадаю днями напролет, мол, это ее тревожит. Врушка! У нее теперь был Адольф и больше ей в жизни ничего не требовалось. Она почти не делала мне замечаний. Когда я мучала клавикорды, она умилялась. Но не мне, а своему гостю, который спокойно и терпеливо поправлял мои промахи.

Вот только мое запойное чтение сильно огорчало тетушку.

Читать перед сном мне было категорически запрещено. Горничная выносила из моей спальни подсвечники сразу же после того, как я — с расчесанными волосами и умытым лицом —укладывалась в постель, натянув одеяло на нос. Но едва ее шаги удалялись, я выпрыгивала из-под одеяла, откидывала край гобелена и открывала свой тайник с большим запасом свечных огарков. Я не могла дожидаться утра. Я хотела сейчас же узнать, удастся ли Робинзону Крузо вернуться домой, в Англию. Когда это радостное событие, наконец, произошло, я ликовала так, словно не господина Крузо, а меня торговый парусник забрал на большую землю. Нужно немедленно сообщить об этом тетушке. Она не читала книгу о жизни Робинзона Крузо и знала его историю только с моих слов. Эмма вообще не читала книг и полагала подобное времяпрепровождение очень вредным для дамы – портится осанка, слабеет зрение, а в голове возникает сумбур от сотни посторонних разговоров. Единственная книга, которую она брала в руки, и то лишь по воскресеньям – это Библия. Разрешив мне читать, она сделала большое одолжение своему кавалеру. Ей все труднее было отказывать Адольфу.

Охваченная радостным возбуждением, я побежала к тетушкиной спальне. В доме тихо, как в укромном жилище крота. Все домочадцы давно уснули. И только из-за дверей спальни хозяйки особняка доносятся приглушенные звуки: кто-то шуршит простынями и одеждой. Что это за странная возня? Но разбудить Эмму я не решилась. Лучше все проверить, не привлекая лишнего внимания. Есть один способ, правда, очень дерзкий. Нужно забраться на высокий ясень, который растет под окнами тетушкиной спальни, и заглянуть туда. Тогда мои опасения либо развеются, либо я умру от страха там же перед окном.

Сегодня в ночном небе царила полная луна. Она светила так ярко, словно ее раскалили добела. Ажурную крону старого ясеня залило белым светом и от этого дерево казалось еще больше. От могучего ствола во все стороны раскинулись крепкие ветви-руки. Не дерево, а сказочный великан!

Когда-то давно муж Эммы запретил срубать ясень. Барон Штраль называл дерево священным и, требовал относится к нему с большим почтением, обращаясь к нему не иначе, как по имени — Иггдрасиль. А сам порой обхватывал ясень руками, прижимался к стволу и что-то бормотал, прикрыв глаза.

От легкого дуновения ветра листья ясеня шуршали лениво и сонно, поэтому звуков из спальни было не разобрать. Зато лунный свет четко выхватывал из темноты край бархатного полога, добрую половину спального ложа и голую мужскую спину. Я опустила взгляд ниже — напряженные мужские ягодицы ритмично приподнимались и опускались между женских ног.

Волна безудержного стыда мгновенно накрыла меня с головой. Я крепко зажмурила глаза, сознавая, что увидела что-то очень запретное. Бежать! Немедленно бежать от окна спальни, пока никто не заметил, что я заглядывала туда.

***

Всю прошедшую неделю тетушка вышивала атласный шарф. Тот был почти готов и предназначался Адольфу. Сможет ли сердечный друг госпожи Штраль получить подарок – ведь уже ровно пять дней как он не появлялся в ее особняке? Баронесса из-за приступов мигрени никого не принимала.

Я смотрела на ее руки, которые спокойно и сосредоточено делали мелкие стежки иголкой. После этого появлялся чудесный узор. Таким же спокойным и чудесным было лицо тетушки. Зачем вышивать шарф для возлюбленного, который неизвестно куда пропал? Однако на языке у меня вертелся вопрос поважнее:

— Скажите, тетушка, а вы можете выйти замуж еще раз?

— Нет. Хотя… Если вдруг объявится знатный и достаточно молодой вдовец, то, возможно, я отвечу ему согласием. Не стоит об этом гадать!

— А если вашим женихом захочет стать молодой шевалье?

— Ну что ты, милая! Его родня никогда на это не согласится. Ему не позволят жениться на вдове.

— А господин фон Майер делал вам, тетушка, предложение руки и сердца? – Я затаила дыхание, понимая, что задала слишком дерзкий вопрос. И, возможно, в ответ я получу очередное нравоучение. Но Эмма легкомысленно произнесла:

— Да. Но я ему отказала.

— Как жаль! – Мне стало ужасно грустно, и я пустила слезу. А вот Эмма этого не сделала. Напротив, бодро заявила:

— У меня хорошая новость, милая племянница. На днях мы уезжаем за границу. Вы увидите Берлин, Вену, Париж. В Италии мы задержимся на все лето. Так что не стоит грустить!

— Отпрысков приличных дворянских семей всегда вывозят в Европу накануне конфирмации, — добавила она, будто оправдываясь. — Вы рады?

Я не знала, что ответить. Какая может быть радость от предстоящей поездки, если лицо близкого человека напоминает застывшую от горя маску? Все это представлялось мне ужасно несправедливым. Ах, если бы я вдруг, в одночасье, стала взрослой важной дамой! Я бы непременно поехала к фрау фон Майер и попросила ее не препятствовать счастью сына и дать ему материнское благословение.

Целый год мы колесили по Европе. Пожалуй, только далекий снежный Петербург не удостоился нашего визита. Весть о возвращении в Копенгаген я восприняла с радостью. Наконец-то домой!

После долгого путешествия я мечтала снова увидеть дворец датских королей. А если повезет, то и короля с королевой. Но у тетушки были совсем иные планы на мой счет.

— Кристина, с завтрашнего дня к нам будет приезжать преподобный отец Ханссен — он подготовит вас к конфирмации. Через полгода вы дадите в храме обет верности Богу. И после этого вам будет позволено выезжать в свет. Не успеете оглянуться, как состоится ваш первый бал. Я уже записала вас в школу танцев.

Месье Трюше, владелец школы и одновременно учитель танцев, озабоченно почесал крючковатый нос, увидев меня среди новичков.

— С кем же вас поставить в пару, мадемуазель?

На свежем воздухе Тосканы и жирном фермерском молоке я вытянулась вверх так, что ни один из моих сверстников не доставал макушкой до моего плеча.

— Каланча…— раздался свистящий шепот и сдавленный смех у меня за спиной.

Мне стало обидно до слез, но я еще выше задрала голову.

— Ну что же, мадемуазель, милости прошу, — месье Трюше приветливо улыбнулся и подал мне свою руку. Я была готова расцеловать этого смуглого крючконосого француза в знак благодарности, но графское достоинство не позволяло этого делать. И я лишь ответила коротким кивком.

— Итак, господа, начнем наш урок, — объявил учитель танцев. — Вы проходите вдоль зала парами pas menu. Другими словами – медленным, семенящим шагом. Данный шаг – основа менуэта, мои юные дамы и господа! Через четыре такта остановка и salut. Приветствие следует делать с наиполнейшей любезностью и изяществом, как барышням, так и кавалерам. Вуаля!

Слова месье Трюше прозвучали под музыку, под которую захотелось с упоением двигаться весь урок без пауз и остановок. Настолько это было восхитительно!

За успехи в школе танцев тетка решила меня наградить.

— Вам стоит принарядиться после завтрака, фройляйн Кристина! Мы сегодня едем на морской променад.

Я старалась не вертеть новым нарядным зонтиком, как этого требует политес, и обходила даже самые мелкие лужи, чтобы не испачкать свои первые ботинки на каблуках.

Когда Эмма заметила Адольфа, идущего вдоль набережной под руку с нарядно одетой, но слишком худой и некрасивой дамой, она застыла на месте. Ступор, однако, продлился недолго – баронесса Штраль быстро взяла себя в руки и вскоре уже непринужденно обменивалась с Адольфом и его спутницей самыми любезными приветствиями. Адольф оказался не столь искусен. При виде баронессы Штраль в глазах новобрачного появилась нескрываемая боль.

Эмма даже слегка занервничала. Неестественно бодрым голосом она призналась супруге Адольфа:

— О, госпожа фон Майер, я так счастлива, что могу лично поздравить вас с законным браком.

Дурнушка улыбнулась в ответ, и ее некрасивое лицо мгновенно преобразилось, став миловидным от выражения искренней радости.

— Благодарю вас, любезная госпожа Штраль! А вы еще прекрасней, чем о вас говорят. Какой элегантный туалет, а шляпка – просто чудо! Она так подходит для сегодняшней прогулки. Безветренно, и дождь не грозит залить наши туалеты. Вы непременно должны к нам присоединиться. Адольф, попросите баронессу и ее прелестную племянницу составить нам компанию.

***

К четырнадцати годам я вдруг вместо игр полюбила уединение и тишину. Самым тихим и уединенным местом в особняке баронессы Штраль была библиотека. Туда даже прислуга для уборки заглядывала редко.

Я спокойно предавалась чтению, как вдруг часть книжного стеллажа сдвинулась в сторону, и в библиотеку вошел Адольф фон Майер. Бежать было поздно, поэтому вместе с громоздким томом Энциклопедии я бесшумно сползла с кушетки на пол и спряталась за креслом с высокой спинкой, которое в честь мудрого француза называли вольтеровским.

Вслед за Адольфом появилась и Эмма. В отличие от господина фон Майера она вошла в библиотеку через обычную дверь.

Однажды я уже слышала эти звуки – сдержанные вздохи, легкий шелест шелка, шумное дыхание. Влюбленные с упоением целовались. Как будто не было на свете никакой госпожи фон Майер и ее счастливого мелодичного смеха.

Шелест ткани усиливался, словно платье трепали резкие порывы ветра. Под нетерпеливыми руками Адольфа шелк жалобно постанывал.

— Остановись! — взмолилась Эмма. — Не сейчас… сюда могут войти.

Дыхание баронессы прерывалось.

— О, как я истосковался по твоей нежной шейке…

Я услышала звуки молчаливой и энергичной борьбы.

— Ты снова отталкиваешь меня, — с горечью признал Адольф. — Почему ты не захотела стать моей женой?

— Ты сам знаешь, почему. Твои родители не дали бы согласия на наш брак. Разве не так?

— Мы могли бы пожениться без родительского благословения и уехать в Баден-Баден. Отец не лишил бы меня наследства. Я его единственный сын, пусть и ослушавшийся родительской воли. Лучше уж так, чем знать, что после твоей смерти все земли отойдут государственной казне. А тебе, богатой вдове, никто не указ.

— Ты забыл про Кристину, — Эмма вырвалась из рук любовника. Адольфу это не понравилось.

— Ах да, госпожа опекунша, как я мог забыть! Пока наивный кавалер мечтает о воссоединении с возлюбленной, вы, баронесса, хладнокровно плетете заговор против своей племянницы.

— Что за вздор, Адольф?

— Ты уже вернула Кристине ларец с фамильными драгоценностями, который прихватила из Нордхольма?

— Ты прекрасно знаешь, зачем я привезла драгоценности в Данию – чтобы сохранить их. Кристина получит их, как только выйдет замуж.

— Ах да, замужество любимой племянницы! Но все на самом деле не так, как вы желаете представить свету, баронесса.

Адольф разозлился на подругу. Под руку ему попался стул, и он резко отодвинул его в сторону, чтобы унять сильную досаду. Но та только усилилась от внезапного озарения.

— Я понял, почему вы не желаете выходить замуж, баронесса. Сейчас вы сама себе хозяйка, а если вступите в брак, то потеряете самое дорогое. И это отнюдь не любовь. Таким расчетливым и холодным женщинам, как вы, она не к чему. Деньги и графство – вот ваша цель, фрау Штраль.

— Адольф, ты сошел с ума. Ты говоришь невозможные, отвратительные вещи.

— Почему же невозможные? Кристина — полукровка. Ее мать – простая туземка. Ты же сама мне рассказывала. На этом можно сыграть в суде. Толковый стряпчий поможет добиться признания незаконности ее прав на графство Вендель-Эксберг. Тем более, что завещание отсутствует. Ты выдашь ее замуж за старого сластолюбца… и исполнишь задуманное злодейство.

Я уловила в его голосе нескрываемое торжество.

— Я буду молчать, баронесса, если вы станете ко мне более благосклонны…

Его речь заглушил звук увесистой пощечины, больше похожей на оплеуху.

Мне показалось, что над моей головой разразился гром среди ясного неба. Из разговора моей тетушки с Адольфом я поняла только одно – мой тихий домашний мирок рухнул. Любовная парочка уже давно покинула библиотеку, а я, потрясенная, продолжала сидеть за вольтеровским креслом. Я ничего не видела вокруг, зато слова тетушкиного любовника продолжали звучать в моей голове: «выдашь замуж за старого сластолюбца и исполнишь задуманное злодейство».

Неужели то, что он сказал, правда? Но разве стал бы Адольф угрожать баронессе, если бы это было неправдой? Как мне во всем этом разобраться?

Туземка…Никто из взрослых никогда и ничего не рассказывал мне о жене графа Вендель-Эксберг. А я не помнила даже лица родной матери.

Месье Трюше, человек энергичный и темпераментный, не мог долго оставаться на одном месте. Он уже успел посидеть в нескольких креслах и попробовал на упругость оттоманку.

Приплясывая, учитель танцев прошелся вдоль высоких окон, понюхал цветы в вазе и, наконец, решился взять с фарфорового блюда румяное яблоко.

Баронесса Штраль заставила ждать себя около часа. Но месье Трюше и не подумал выражать неудовольствие. Он отвесил хозяйке дома учтивый и весьма изящный поклон и представился:

— Шевалье де Трюше… Да-да! Вынужден заниматься танцами в Копенгагене, поскольку родной папаша оставил в наследство одни долги. Но поверьте, мадам, дворянская честь для меня не пустой звук.

— Прошу вас, присаживайтесь, шевалье! – с прохладной вежливостью предложила хозяйка дома. Несколько минут она обмахивала себя веером и исподволь изучала гостя. Шевалье де Трюше в своих слишком облегающих атласных кюлотах показался ей некомильфо. Наконец баронесса надменно изрекла: