Норвежские затворники. Сестра губернатора

Пролог. Волки

У королевы-волчицы скоро начнется течка. Молодые волки чуют, что наступает пора любовных игр, и заранее нервничают. Мелкие стычки между самцами учащаются. Нервозность в стае нарастает с каждым днем. Кто станет преемником погибшего вожака? Его место должен занять другой. Старшей волчице нужно сделать свой выбор. Но она медлит.

Тоска по любимому вот уже вторую зиму прижимает живот к ребрам. Волчица изливает ее по ночам: запрокидывает морду и протяжно воет на луну, заиндевевшую от вселенского холода. Ей кажется, что луна слышит ее, но не отвечает, неподвижная и бесстрастная, как ее поверженный муж.

Сегодня полнолуние. Это хорошее время для охоты.

В логово вернулись двухлетки – Сивый и Шалун. Они коротко и возбужденно тявкают, суетятся, наскакивают друг на друга, торопясь сообщить о будущей добыче. Лось – крупный, с круглыми нагулянными боками. Два перехода от логова. Скорее в погоню. Уйдет! Уйдет!

Королева-волчица томительно долго втягивает в себя морозный воздух. Клубок смешавшихся запахов распадается на части.

Чуть тошнотворный человеческий запах отчетливо различается среди других.

От двуногого существа не пахнет удушливым дымом, значит, это не самец. Это хорошо. С таким противником будет легче справиться, к тому же двуногий перемещается сидя на лошади. Если завалить ее, стая не будет голодать долгое время. И эта добыча намного ближе.

Прошлая охота была не слишком удачной. Молодые волки от голода все нетерпеливее и злее. Их труднее держать в узде. Того гляди, бросятся без команды и только спугнут добычу.

Лошадь загнать проще, чем сохатого. Она быстрее выдыхается.

Волчица, наконец, принимает решение. Кроме двухлеток она добрососедским воем призывает на охоту постаревшего, но опытного в таком деле брата прежнего вожака. Две самки-однолетки остаются у логова. Давно пора прогнать из стаи этих мокрощелок, да от горя даже рыкнуть на них не хватает душевных сил.

Королева волков оказывается права: от ворот замка рысью движется лошадь со всадницей. Если заставить ее свернуть с большой дороги на боковую тропинку – она окажется в ловушке.

В стае все понимают друг друга с одного взгляда. Деверю и двухлеткам поручено отрезать путь лошади к пристани. Травить добычу будет она сама или вместе с кем-то из молодых: все зависит от того, насколько обессиленной будет лошадь. «Ну, что же! Дам шанс отличиться Сивому. С виду он хорош – высок в холке, широк в груди. Если он завалит сегодня лошадь, быть ему принцем».

Нужно бежать наперерез всаднице и выскочить к лошади справа. Вторую группу волков будет до времени скрывать лес. Но придется близко подойти к замку. Старшую волчицу это не пугает. Замок давно пуст. Некому грозить волкам. Теперь они могут без опаски хозяйничать в округе.

Пробегая мимо замка, стая волков притормаживает. Что это? На краю полуразрушенной крепостной стены в ярком свете полной луны виден звериный силуэт. Сторожевая собака? Такая огромная? Или волк-одиночка? Пока незнакомых волчьих меток на пути не попадалось. Но пусть только чужак попробует нарушить границу охотничьих угодий стаи, узнает, что такое молодые крепкие зубы. Королева-волчица уверена в своих бойцах.

Один стремительный прыжок с края насыпи — и клыки точно вопьются в длинную, беззащитную шею лошади. Следующим прыжком нужно выбить из седла всадницу. Это не трудно. Человеческие самки намного слабее самцов. Королева-волчица чувствует особый кураж. После охоты будет свадьба. И кровь ее еще быстрее бежит по жилам. Сегодня им обязательно повезет.

До победного прыжка остается несколько мгновений. Волки, втянув головы и приклеив к черепу уши, стремительными, широкими рывками приближаются к месту, где дорога вплотную прижимается к насыпи.

Всадница несколько раз огрызается огнем. Грохот и яркие вспышки накрывают узкую тропу. Волчица с тревогой вглядывается в даль. Когда дым рассеивается, становится понятно, что никто из стаи не пострадал.

Лошадь уже покрылась пеной. Долго она не протянет. Эта бешеная гонка отнимает у нее слишком много сил. Две дорожки вот-вот сойдутся в одной точке. Королева волчица делает мощный рывок вперед и отклоняется в сторону, уступая место Сивому. Молодой волк понимает ее движение и готовится к молниеносному броску.

И вот он завис в воздухе. Будущая невеста залюбовалась смертельной дугой. Сивый уже ощерил острые белые клыки над шеей жертвы. Но тут произошло неслыханное.

Черная тень метнулась наперерез будущему принцу и сбила его наземь. Лошадь от ужаса затормозила и, высоко вскинув передние ноги, бессмысленно полоснула ими воздух. Тут же, освободив задние ноги, с силой выбросила их назад. Под ее копыта попал старший брат погибшего вожака. С раскроенным черепом он отлетел в канаву. Добыча ускользнула и мгновенно растаяла в непроглядной ночной темноте. Волчица взвыла от нестерпимого гнева. Ей хотелось теперь только одного — немедленно отомстить.

По дороге катался бешено рычащий клубок. Волчица сконцентрировала всю свою неутоленную ярость на левом боку огромного черного волка, который посмел помешать прыжку Сивого. Улучив момент, она вонзила зубы в заднюю ляжку и оторвала от нее кусок дымящейся плоти. Клубок распался. Сивый лежал на боку с разорванным горлом. Но и чужак получил свое – рваная рана густо сочилась кровью и лишала его невиданной силы. В ночной темноте глаза пришлого волка полыхали неестественно ярким желтым огнем.

Еврей по имени Якоб Якобсен

Норвегия, дорога от Нордхольма до Тронхейма, ноябрь 1783

Еврей по имени Якоб Якобсен

Борух Михельсон давно так сладко не спал. Спина не болела, и колени не ныли как обычно. Тело и душа наслаждались негой сна и безмятежным покоем.

Боруху снилась зимняя Прага, укрытая серебристыми сугробами. Высокие шпили, Карлов мост с потемневшими от времени широкими арками, старая синагога. Во сне Борух провожал восхищенным взглядом нарядных, богатых паненок, любовался маленькими снежными вихрями, которые поднимали над мощеной мостовой их длинные бархатные юбки. Он был бесконечно счастлив во сне, который так милостиво не спешил отступать и окутывал его с головой, как январский снег прекрасную Прагу.

Теперь его зовут Якоб Якобсен. Длинные пейсы пришлось отрезать, ермолку засунуть поглубже в дорожный сундук , потому как христианину они ни к чему. И живет он теперь не в прекрасной Праге, а на окраине Европы, в Норвегии – Богом забытом краю.

Якоб Якобсен, новоиспеченный норвежец, заправляет постоялым двором, но часть прибыли, и довольно приличную, отдает партнеру – бургомистру небольшого прибрежного городка, который зазвал его на край света, обещая быстрое и не хлопотное обогащение. Главное — побольше наварить и продать браги, наставлял пришлого еврея ушлый чиновник. Местные жители отказываются заниматься винокурением — недостойным с точки зрения благочестивых христиан делом. Так что конкурентов у Боруха не будет. Какого же еврея не приманит такая радужная перспектива? Чистый гешефт без лишних хлопот и налогов. Да и первоначальный капитал для открытия дела потребуется совсем мизерный. Бургомистр хвалился, что в Норвегии все очень дешево, почти даром. Заложить новое предприятие не составит особого труда, особенно для человека, привычного к коммерции.

Боруху Михельсону всю жизнь хотелось оправдать чьи-то надежды. Сначала – матери, а позже тестя. Женитьба принесла хорошее приданое, да и супруга не подвела — родила двоих детей – дочь и сына. Должна же любимая женщина, наконец, зажить в собственном доме в полном достатке и ходить в синагогу под руку с мужем, успешным торговцем.

В Праге среди единоверцев сложно развернуться. Стены еврейского гетто в буквальном смысле не дают размахнуться, воплотить, так сказать, широкие замыслы. Стоит приглядеться к другим европейским городам и странам. До пражского гетто доходили слухи, что в датском королевстве евреи живут зажиточно и без толкотни между своими занимаются коммерцией. Но чтобы получить разрешение поселиться в Дании, нужно внести немалый денежный взнос в королевскую казну. Приданого жены на такой взнос, к сожалению, не хватало. И тут родственник Мойши Лифшица рассказал Боруху про Норвегию: там, видишь ли, евреев совсем нет, потому как им вообще въезд в эту страну запрещен. Правда, при некоторых уступках в вере можно и туда просочиться. «Вот где я смогу, наконец, развернуться!» — с восторгом подумал Борух. Но пришлось поменять имя и веру, прежде чем отправиться в норвежскую глушь. Почему именно в глушь? А там с христиан вовсе не требовали платить ни одного налога.

Дочке минуло тринадцать годков, и она согласилась на смену веры праотцов без душевных терзаний. Переезд в чужие края вызвал у нее бурный прилив энтузиазма и любопытства. А вот жена, упрямая ослица, хоть за стриженые вихры ее таскай, ни в какую не соглашалась стать христианкой! Борух ей объяснял и так и эдак. Все его доводы были продиктованы лишь здравым смыслом и верой в благополучное будущее. Но даже возможная гибель детей от голода и нищеты не могла поколебать Эсфирь Михельсон. Борух предлагал ей креститься, а святую субботу соблюдать тайно, как это делают маранос в Испании. Бесполезно! Крещение супруга отвергла со словами: «Не желаю поклоняться бродячим фокусникам, которые уверяют, что они сыны божьи!». Вечером в пятницу Эсфирь Михельсон, как обычно, зажигала две свечи, благоговейно укладывала свежеиспеченную халу на белую кружевную салфетку и горячо молилась за мужа, детей и за свой скитающийся по миру народ.

По воскресениям Борух вместе с дочкой и сыном ходил в местную кирху на проповедь и, заискивая перед соседями по скамье, извинялся за жену, объясняя им, что она хромая, ходит еле-еле, а хорошей брички они еще не нажили. В этом он не кривил душой и мог не бояться божьего гнева. Эсфирь Михельсон, действительно, была на один бок кривая.

Не будь она кривой, разве досталась бы она, дочь богатого аптекаря, небогатому низкорослому парню Боруху.

У того за душой имелось одно, почти что достоинство – он приходился племянником ювелиру Гинзбургу и работал в магазине дядюшки на подхвате. Поскольку у Лейбы Гинзбурга не было своих детей, со временем Борух мог бы унаследовать и мастерскую, и магазин. Отец невесты имел это в виду, когда принимал предложение жениха. Но главное, он понимал — парень искренне любит его хромую дочь. Господь Всемогущий! Что еще надо для счастья родного чада? Найдется ли еще один такой же дурень, желающий жениться на убогой? На радостях папаша Розенфельд отвалил жениху хороший куш – приданое дочери.

Борух приподнял тяжелые веки. Сказочно красивый город продолжал стоять у него пред глазами как живой, по-прежнему стремясь высокими башнями к небесам. Виной тому была непроглядная темнота. Ночь не желала вставать с постели и прятаться в дальний угол.

Долгая, беспросветная, как старые долги, ночь! Вечная тьма...

Во время норвежской зимы Борух начинал верить, что ей никогда не будет конца, и она не уступит свое насиженное место свету и теплу. В Праге горожане зимними вечерами зажигали на площадях жаркие, высокие костры и радовались ярким всполохам пламени. А здесь, в Норвегии, люди прятались по хуторам и не показывали носа целыми неделями. Боруху иной раз казалось, что живые люди бросили эти безрадостные края и, как перелетные птицы, незаметно упорхнули на юг, вслед за солнцем.