Новичок

1

— Я не буду этого делать, — говорю отрешенно.

— Классический новичок, — смеется один из парней. — До сих пор думаешь, что у тебя есть выбор?

Догадывался, что детки богачей, учащихся в этом элитном интернате, вряд ли встретят меня с распростертыми объятиями, но на ум как-то не приходило, что в первую же ночь мне придется проникнуть в крыло со спальнями девочек. Да еще и украсть что-то у одной из них.

— Что это значит? — вяло интересуюсь, поглядывая на самого высокого – моего нового соседа по комнате. Артем, кажется.

На самом деле просто тяну время, чтобы немного собраться с мыслями. Что, интересно, произойдет, если пошлю их всех в одно известное место? Бить будут?

— А то, что, если ты не совсем дурак, пройдешь испытание с достоинством и станешь нашим другом. В противном же случае, учиться тебе здесь будет… скажем так, некомфортно, — неторопливо отвечает Артем и с интересом следит за моей реакцией.

Держу лицо. Не позволю этому мажору почувствовать, что ему удалось меня испугать.

В моей старой общеобразовательной школе тоже были гопники, куда без них, только вот шмотки у них были простые, а рожи злобные – сразу было понятно, чем грозят стычки с подобными типами. А вот чего ждать от этого, блин, аристократа, непонятно. Это и пугает.

Оглядываю всех троих парней с непроницаемым лицом. Не, такие марать руки не будут. Скорее, по-крысиному ударят в спину исподтишка, если упрусь и не сыграю по их правилам в первый же день. Есть шанс, что «испытание» – разовая акция, и после его «прохождения» интерес ко мне пропадет. Поэтому решаю проверить свою теорию, тем более, задание у них детское.

— Последнее, что мне нужно – становиться вашим другом, — искренне говорю я и добавляю: — Номер комнаты.

На лице Артема расцветает самодовольная улыбка.

— Двенадцать. Ирэн хранит нижнее белье в предпоследнем ящике. Принесешь комплект.

Видимо, мое лицо вытягивается от изумления, потому что парни начинают откровенно надо мной ржать. Недооценил я их, думал, спереть можно, что угодно.

— Комплект – это значит, что трусики и бюстгалтер должны быть одного цвета и стиля, — с важностью объясняет Артем, чем вызывает еще один взрыв хохота своих мерзких друзей.

— Да понял я, — отзываюсь мрачно и вовремя прикусываю язык, чтобы не назвать их «извращенцами».

Сливаться слишком поздно, так что поворачиваюсь спиной к парням и начинаю движение по широкому длинному коридору. Четные номера комнат по правую руку, двенадцатый нахожу довольно быстро и обхватываю ладонью круглую дверную ручку. Так вот и стою, не могу себя заставить войти внутрь. Не такой я человек, не привык копаться в чужом нижнем белье. Во всех, блин, смыслах.

Когда уже почти что решаю поддаться порыву уйти и наплевать на последствия, вдруг слышу чьи-то шаги, доносящиеся из-за угла. Не думая, влетаю в комнату. Быстро, но очень тихо закрываю за собой дверь и оказываюсь в кромешной темноте. Отчетливо улавливаю чье-то ровное дыхание и появляется сильнейшее желание стукнуть самого себя по голове.

Во что ты, Саня, ввязался? Посмотри на себя – ворвался в чужую спальню, пока хозяйка спит мирным сном. Ты на кого стал похож? А ведь это первая ночь в чертовом интернате. Дальше-то что будет?

А дальше будет предпоследний ящик. Любое дело нужно доводить до конца. Даже самое подлое и грязное. Ведь да? Или…

Да пофиг!

Где же шкаф? Осторожно вытягиваю из заднего кармана джинсов телефон и врубаю фонарик, прикрывая его рукой. Теперь хотя бы видны очертание предметов. И, бинго, я вижу низкий темный комод в углу!

Надеюсь, эта Ирэн очень сегодня устала, думаю я, осторожно подбираясь к своей цели. Какой ящик предпоследний? Сколько их тут?

Вроде бы выдвигаю правильный. К моей неописуемой досаде, выдвигается он с шумом. Пытаясь успокоиться, мысленно считаю до пяти. Вроде бы пронесло.

Выдохнув, запускаю руку в ящик и в эту же секунду слышу щелчок за спиной. Комната резко наполняется светом. Мое сердцем тяжелым грузом бухается в пятки.

2

Стою, согнувшись в три погибели, не шевелясь. Моя резко вспотевшая ладонь все еще лежит там, где ей быть не положено. Кажется, пальцами я ощущаю кружево. Смотреть не могу. Так стыдно мне не было никогда в жизни.

— Нравится? — обращаются ко мне из-за спины.

У Ирэн низкий голос, но не грубый, как у пацанки, а обволакивающий, роскошный, как у знающей себе цену дамы. Я слышу, как она возится на кровати. Поднимается на ноги? Идет ко мне? Можно мне умереть?

Цепкие пальцы сжимают плечо, и меня передергивает. Сердце бьется в конвульсиях где-то в области мизинцев ног.

— Отомри, новичок, — усмехается Ирэн, и я наконец выдергиваю руку из ящика и поворачиваю голову.

Красивее девушки я не видел. Ее черные блестящие волосы, собранные в длинную косу, лежат на плече. Глаза ясные, синие, как небо в летний день, чуть раскосые. Кожа загорелая и ровная. На заостренном подбородке крохотная коричневая родинка. Я залипаю на ее ключицах и тут же резко поднимаю глаза к потолку. На ней настолько откровенная ночная рубашка, что меня мигом бросает в жар.

Я вдруг понимаю, что она не спала. Ну не может девушка выглядеть так со сна. Она, определенно, знала, что я приду. Поджидала меня, как мышку кошка.

— А ты – ничего, — мурлычет Ирэн возле моего уха, — новичок. Так, что тебе нравится? Я бы выбрала красное. Цвет страсти.

Я наконец беру себя в руки и смотрю ей в глаза, изо всех сил стараясь не опускать взгляд ниже.

— Это у вас шутки такие? — спрашиваю, сдвинув брови. — Только вот я что-то не пойму, в чем прикол – выставлять напоказ свое белье.

Ее лицо принимает задумчивое выражение.

— Тёма любит ставить людей в неловкие ситуации, — отвечает она после короткой паузы. — А мне просто скучно. Смертельно скучно, новичок, знаешь, что это за чувство?

Отрицательно покачиваю головой, когда она вдруг притрагивается к моему лицу красным ногтем и проводит им вниз по скуле.

— А еще, — говорит Ирэн так тихо и проникновенно, что мое сердце стремительно возвращается в грудную клетку и начинает молотить по ребрам, — когда ты смущаешься, у тебя краснеют кончики ушей. Это мило.

Делаю неуклюжий шаг в сторону и натыкаюсь на выдвинутый ящик. Меня всегда привлекали скромные девушки, без пафоса, без красных ногтей и завышенной самооценки, но эта Ирэн физически просто не может не привлекать.

— Забавный ты, новичок, — с улыбкой произносит Ирэн, наблюдая за тем, как я упрямо пытаюсь избежать любого физического контакта с ней.

— У меня имя есть, — неожиданно резко говорю я.

Это их презрительное обращение уже запарило.

— У всех имя есть, — равнодушно соглашается Ирэн, поправляя волосы. — К сожалению, наличие имени не делает людей интересными.

Я хочу спросить, что же, по ее мнению, делает, но в эту секунду дверь открывается и в комнату заходит еще одна девушка. В полотенце.

— Да ё-моё! — вырывается у меня.

Я уже не знаю, куда смотреть, чтобы не наткнуться взглядом еще на что-то неприличное, поэтому снова пялюсь в потолок.

— О, привет, новичок! — говорит соседка Ирэн без тени возмущения или смущения в голосе.

Да что тут за девушки-то такие учатся? Интересно, есть хоть одна нормальная?

— Что он выбрал? — интересуется вновь прибывшая у подруги.

— Он выберет красное, — отвечает ей Ирэн. — Всегда выбирай красное, новичок, не прогадаешь.

Уже плевать, заметит ли меня кто-то в женском крыле или нет. Взбешенный, смущенный и растерянный, я широким шагом пересекаю коридор, впечатываю в грудь Артема комок с красными кружевами и, не останавливаясь, иду в свою спальню. Парни снова ржут мне в спину, но я слишком устал, чтобы как-то реагировать на это.

Принимаю ледяной душ. А потом, падая на кровать, с раздражением вспоминаю лицо матери, провожающей меня в этот чертов интернат для богатеньких.

— Это для твоего будущего, — сказала она тогда.

Да нет, мам, это для твоего будущего, думаю я. Это для того, чтобы я не мешался под ногами, пока ты готовишься к свадьбе с щекастым миллиардером.

***

С утра первым делом иду получать книги, сверяясь с картой интерната в телефоне. Тут столько разных зданий и корпусов, что можно заблудиться. В старой школе такой проблемы не было, но там не было и ровных зеленых газонов, огромного сада с фигурами зверей, вырезанных из кустов, беседок для отдыха учащихся между занятиями, огромных спортивных площадок. Клянусь, здесь есть лошади! Надевая форму с утра, я слышал ржание – и нет, это были не друзья Артема, а настоящие животные.

Размеры библиотеки меня поразили. Трехэтажное здание, заполненное книгами, впечатляло. Там даже был стеклянный лифт!

Библиотекарь – молодой паренек в солнцезащитных очках, больше похожий на супергероя, чем на смотрителя библиотеки – щелкает мышкой, глядя в тонюсенький монитор современного компьютера, и приговаривает, как мантру, мою фамилию:

— Новиков, Новиков… Александр Новиков. Есть такой. Сейчас всё будет.

Чтобы не носить все увесистые красивые учебники в твердых переплетах с собой на каждый урок, в главном здании есть специальные шкафчики для книг, канцелярии и личных вещей, как в американских сериалах. Туда-то я намереваюсь оттащить неподъемный рюкзак, выходя из библиотеки. Однако почти сразу же лямка отрывается, и мой старый рюкзак с новыми дорогущими книжками летит на траву.

Раздраженно смотрю себе под ноги, сжимая зубы, и вдруг слышу радостный собачий лай. Мой взгляд приковывает девушка, которая в этот момент обхватывает здорового лабрадора за шею и, заливисто смеясь, подставляет ему лицо, которое пес с удовольствием облизывает, весело виляя хвостом. Не могу оторваться от этой картины, на лицо наползает улыбка.

Всё девушки, которых я встретил по пути в библиотеку, выглядели слишком уж взрослыми. Они непременно носили высокие каблуки, щедро использовали косметику и даже в их походке было что-то отточенное, как будто они с детства тренировались ходить по подиуму. Обрывки их бесед состояли из непонятных мне слов – бренды, путешествия, вечеринки.

3

— А мою собаку зовут Леди, веришь? — сообщаю мой спутнице с улыбкой, когда мы подходим к кабинету русского языка и литературы, где у нас по расписанию стоит первое занятие.

Эмма удивленно приподнимает брови и награждает меня выразительным взглядом.

— Да ты это только что придумал!

— Нет же! Правда чистой воды. Если бы я знал, что можно взять ее с собой, взял бы обязательно.

— Да, об этом как-то не упоминают при поступлении, — говорит Эмма, разминая плечи и усаживаясь. — Здесь можно практически всё, если заранее договориться. Не зря родители вбухивают кругленькую сумму за обучение.

Не знаю, сколько бабла выложил мамин кавалер, чтобы избавиться от меня. И, если честно, знать не хочу.

Плюхаюсь на бархатный зеленый диван рядом с Эммой, откидываю голову назад и прикрываю глаза. Блаженство.

В старой школе у нас и стульев-то в коридоре не было. Хочешь присесть – добро пожаловать на пол. А у них тут перед кабинетами диваны стоят! Привыкну ли я когда-нибудь к такому?

— Рыцарь и Леди, — тем временем протягивает Эмма. ­— Ну, надо же. Их срочно нужно познакомить! У тебя же не шпиц?

Лениво поворачиваю голову к девушке, мягкая обивка спинки дивана приятно щекочет шею.

— Не шпиц. Черная немка.

— Вау, ­— искренне восхищается Эмма. — Они потрясающие!

Она хочет добавить что-то еще, но двери лифта бесшумно разъезжаются в стороны, и в коридор входят Артем с двумя дружками и Ирэн. Я тут же вспоминаю вчерашний эпизод и заставляю себя отвести глаза, но не получается. На Ирэн попросту нельзя не смотреть, это выше моих сил. На ней сегодня лакированные туфли на каблуках, короткая черная юбка с маленьким разрезом сбоку, из-за которого я вижу, что на ней, блин, не колготки, а чулки. Синяя блузка с серьезным декольте, невесомые рукава которой она поправляет на ходу. Черные блестящие волосы завиваются идеальными кольцами и подпрыгивают при каждом ее шаге. На губах – алая помада. Я сразу же вспоминаю ее голос.

«Всегда выбирай красное, новичок».

Стоит заметить, что Эмма ничуть не хуже. Может, даже приятнее. И пялюсь я так на Ирэн не потому, что она мне внешне нравится больше, нет. С Эммой мне просто, как будто мы знакомы всю жизнь. И это нереально для меня ценно.

А вот Ирэн для меня – неведомое существо. Непонятное и непостижимое. Вот я и разглядываю ее, затаив дыхание, как странного зверя в зоопарке. В прежней школе было полно девчонок, которые одевались вульгарно, ярко красились и вели себя развязно. Только выглядело это дешево, и мне их почему-то всегда было жаль. А к Ирэн я жалости не испытываю. Признаться честно, я ее немного боюсь. Это как стоять возле жерла спящего вулкана – странно, любопытно, красиво, но не можешь отделаться от мысли, что сейчас рванет.

Ирэн молча садится рядом со мной, я тут же непроизвольно отодвигаюсь. Парни облепляют диван вокруг нее, громко болтая о ерунде.

— А, новичок! — один из друзей Артема в знак приветствия пинает мой многострадальный рюкзак, валяющийся у меня в ногах. — Ой. Это твоё? Прошу великодушно простить, я думал, уборщица забыла убрать мусор.

Шумно выпускаю воздух через нос, тело напрягается. Осознаю, что, если отвечу ему, как мне хочется, заработаю немало проблем, но эта мысль с тихим шипением испаряется, как капля воды, упавшая на раскаленную кочергу. Кровь молниеносно ударяет в голову, однако вскочить на ноги не успеваю, потому что за меня вдруг вступается Артем:

— Серег, не будь ты ребенком. Гормоны свои уйми, — строго обращается он к моему обидчику, а затем ко мне: — Порядок, новичок?

В этот момент появляется тучная преподша, проворачивает ключ в замке и заходит в кабинет, оставляя дверь открытой.

— Порядок, — отвечаю я, подавив приступ злости.

Артем криво улыбается, а затем наклоняется к Ирэн и оставляет на ее красных губах короткий, но жаркий поцелуй. Затем отклоняется на пару сантиметров от ее лица и, сузив глаза, бросает на меня цепкий взгляд.

— Вчера не слишком перевозбудился? — спрашивает он насмешливо. — Странные сны не беспокоили?

Ответ мой ему на фиг не сдался, потому что они с Ирэн ускользают в класс.

— О-хре-неть, — говорю я, падая обратно на мягкую спинку дивана и. — Че с ними не так?

Эмма, единственная, кто остался со мной в коридоре, хмыкает и говорит:

— Не о том думаешь, Саш. У тебя есть три тетради? Ринатовна потребует.

Трех тетрадей у меня нет. Зато есть одна огромная с кольцами и разноцветными съемными листами. Ее я и выкладываю перед преподшей, которая сперва толкает короткую приветственную речь, напоминает, что ее зовут Тамара Ринатовна, а потом набрасывается на меня, призывая показать, с чем я пожаловал на ее урок.

Что происходит дальше, трудно описать словами. Моя тетрадь преподше не нравится, она сверлит ее брезгливым взглядом, затем все же дотрагивается пухлым пальцем до твердой обложки и открывает ее. На первой же белоснежной странице оказывается… э-э-э… предмет, которому там не место. Красный такой предмет. Кружевной.

По классу прокатываются смешки. Капля холодного пота ползет по моему позвоночнику.

— Что это, Новиков? — грозно спрашивает Тамара Ринатовна.

К большому сожалению, я знаю, что это. Но мне проще провалиться в адскую бездну, чем сказать это вслух.

— Новиков!

Окаменеть бы вот так навсегда, таращась в одну точку. В статую бы обратиться. Хочу обратно в старую школу.

Вдруг картина перед глазами меняется. Появляется женская рука с красными маникюром.

— Ой, это моё, — произносит Ирэн, подхватывая инородный предмет с моей тетради. — А я-то думаю, чего стул такой холодный.

Теперь весь класс покатывается от хохота. Мне же хочется кого-нибудь убить. Почему мне никто не сказал, что при входе на территорию этого интерната принято сдавать души?

4

В конце урока Тамара Ринатовна просит меня задержаться. Однако про неожиданную находку в моей тетради не говорит ни слова. Кажется, мои новые одноклассники не способны удивить эту серьезную мадам, привыкшую к разносортным выходкам.

­— Кто твой куратор? — спрашивает преподша.

­— Мой… кто?

Тамара Ринатовна потирает переносицу и посылает мне недовольный взгляд исподлобья. Да я как бы тоже не в восторге, что ни черта здесь не понимаю, дамочка.

­— Виноват, — говорит кто-то за моей спиной. — Еще не приступил к своим обязанностям. Исправлюсь.

Говорившим оказывается пухлый паренек, ростом чуть ниже меня, с коротким ежиком рыжих волос. Один из моих одноклассников.

— Лапкин? — как будто не веря своим глазам, спрашивает преподша. ­— Тебя поставили куратором Новикова?

Он так активно кивает, что его щеки трусятся в такт движениям. Тамара Ринатовна делает такое лицо, будто хочет спросить, чем они только думали?

— Допустим, — помолчав, произносит она. — Родион, подойди к делу ответственно, пожалуйста. Всё-таки Новиков перевелся в ваш класс из простой школы. В выпускной класс. И то… только благодаря отцу…

— У вас есть связь с загробным миром? — перебиваю Тамару, скрипнув зубами. — Всё любопытственней и любопытственней.

И преподша, и Лапкин молча таращат на меня глаза.

— Тот, кто меня сюда засунул, — нарочито медленно поясняю я, — не является моим отцом.

Еще несколько секунд в кабинете висит неловкая тишина. Затем Тамара Ринатовна резко выдыхает и говорит, глядя на Лапкина:

— Головой отвечаешь за его успеваемость.

Тот бормочет какие-то извинение и обещает, что всё будет в лучшем виде. А, когда мы выходим из кабинета и оказываемся в коридоре, Лапкин становится абсолютно другим человеком. Небрежно толкает меня пухлым кулачком в плечо и тараторит.

— Итак, радость моя, я для тебя тут – и Йода, и Гендальф, и, если хочешь, родная маменька. Всё покажу и расскажу. Поверь мне, ты кайфанешь от этого места. Здесь потрясно, серьезно говорю. Где лучшие тусовки? У нас в клубе!

Пересекая коридор и поглядывая на своего нового куратора, я перекрываю поток его мыслей насмешливым вопросом:

— Ты типа тут местный изгой, да?

Лапкин врастает в мраморный пол и долго сверлит меня глазами болотного цвета. А затем расплывается в улыбке.

— Мне нравится, что ты не мажор, — заявляет он, — а вот твоя проницательность не нравится.

— Смирись, Лапкин. Лучше выведи меня из этого лабиринта. Где там у нас химия?

По пути до кабинета химии, находящего аж в другом корпусе, я узнаю про индивидуальный план занятий, который Лапкин вызывается составить для меня. Здесь всё не как у людей. Помимо базовых предметов, я должен выбрать несколько дополнительных на выбор. Плюс спорт. Плюс творчество, что бы это ни значило.

— Ну, краски когда-нибудь держал в руках? Понравилось? Значит, тебе в художку, — с удовольствием разглагольствует Лапкин, заметив мое замешательство. — Театрал? Пожалуйте в драм кружок. Фоткаться любишь?

— Не люблю. Немного на гитаре играю, если это важно.

— Музыка?! — Лапкин от воодушевления хватает меня за руку. — Слушай, так я тоже музыкант. Ударные, между прочим! В группе играю. Класс. Значит, решено.

— Играешь на барабанах? — мои глаза лезут из орбит, не могу представить его за барабанной установкой, как ни стараюсь. — Реально?

— Почти, — хвастливо говорит Лапкин. — На бубне.

Он игнорирует мой смешок и продолжает с энтузиазмом:

— По пятницам собираемся в студии. Даже несколько песен записали. Вот мы и пришли.

Лапкин останавливается, но не рядом с белой дверью, где стоят наши одноклассники, а в некотором отдалении. Смотрит на Ирэн, беседующую с Артемом.

— Это еще не конец, — говорит он, и теперь его голос не бодрый, а какой-то унылый. — Они крепко за тебя взялись, поверь мне. Ты – их новое развлечение.

Усмехаюсь, но взгляд так и тянется к потрясающим волосам Ирэн.

— Не влюбляйся в нее, — произносит вдруг Лапкин. ­— Понимаю, что сложно. Она идеальна, но это только с виду. Страшнее людей я не встречал.

Несмотря на предсказания Лапкина, химия проходит без происшествий. Как и алгебра. Только вот Ирэн иногда ловит мои взгляды, и тогда внутри у меня поднимается волна необъяснимой тревоги. Не знаю, либо Лапкин меня накрутил, либо она, действительно, собирается третировать меня и дальше. Мне плевать, насколько ей там скучно, не хочу быть втянутым в игры этих непонятных людей. Решаю прояснить ситуацию и ловлю Ирэн на большой перемене на улице возле беседки.

— Ты еще не закончила? — спрашиваю без обиняков. — Сколько это будет продолжаться? Просто хочу знать.

— О чем ты говоришь, новичок? — Ирэн внимательно смотрит мне в глаза.

— О ваших… шутках, испытаниях, не знаю, как ты со своим парнем это называешь.

Черт, зачем я вообще упомянул Артема? Не надо было. Не так ведь поймет!

Ирэн прищуривает глаза и ничего не отвечает. Просто смотрит на меня, и я почему-то чувствую себя ребенком, пристающим со своими глупостями к взрослой женщине. Хотя глупости-то вытворяет как раз она!

— Я был бы очень признателен, если бы вы нашли себе другое развлечение.

— Такой серьезный и такой нервный, — она наклоняет голову, и лучи солнца играют в ее волосах. — До свидания, Алекс. Рада, что ты теперь среди нас.

Она уходит, оставляя меня озадаченно смотреть ей вслед. От этой девчонки голова идет кругом. В плохом смысле. Не прав был Лапкин. Я бы не смог в такую влюбиться. Да и в любую другую тоже. Одного раза мне хватило, и я больше не повторю такой ошибки.

5

Проходит еще один безумный учебный день, и я валюсь с ног от усталости. Лапкин составил для меня план индивидуальных занятий, учиться я по нему начну со следующей недели, но у них тут нагрузка и без дополнительных – сумасшедшая. В обычных школах как-то терпимо относятся к тому, что поначалу все отлынивают и потихоньку приспосабливаются к учебному процессу, здесь же – бросают в омут с головой. И плевать, что ты толком не умеешь плавать.

К счастью, сегодня пятница. И вместо залипания в книги я планирую просто тупо спать. В комнате маячит Артем, разговаривает с кем-то по мобиле. Замирает, стоя ко мне спиной, и говорит с надрывом:

— Пожалуйста… Мне просто нужно… Ты же обещала! Ладно, хорошо. Я понял. Спасибо за разговор.

Он резко разворачивается на пятках, швыряет телефон на свою кровать и наконец замечает меня.

— Стучать не учили? — злобно выплевывает он, пытаясь прожечь во мне взглядом дыру.

Роняю рюкзак на пол, беспечно заваливаюсь на свою кровать и вытягиваю ноги.

— С чего бы? Я здесь живу.

— Хозяином себя возомнил? — с тихой яростью произносит Артем. — Ты, новичок, – здесь никто.

Приподнимаюсь на локтях и слежу за тем, как пульсирует вена у него на лбу.

— Если тебя опрокинула какая-то баба, это не повод срывать злость на мне, — спокойно говорю.

На его лице появляется безумное выражение, в два широких шага он подлетает ко мне и хватает меня за рубашку.

— Вообразил себя самым умным? — шипит он мне в лицо, но рубашку отпускает, отворачивается и брезгливо трясет рукой в воздухе, будто моя рубашка не из хлопка сделана, а из навоза. — Ты даже не представляешь, как сильно заблуждаешься.

Даже у аристократов срывает кукушечку, если надавить на больное, думаю я. Любопытно. Честно признаться, не ожидал – думал, Артем с дофига важной фамилией Волконский до последнего будет держать под платиновым замко́м все свои чувства. Судя по его виду, он и сам не в восторге, что не смог сдержаться.

У меня вдруг появляется странное, ничем не обоснованное сочувствие к парню, который минуту назад хотел разбить мне лицо, а сейчас сидит на моей кровати, погруженный в свои мрачные мысли. Дикость, конечно, но в этот момент я вижу в нас какое-то непонятное сходство.

Открываю рот, чтобы что-то сказать, сам не знаю, что, но Волконский быстро встает и уходит, хлопнув дверью. На самом деле в этом даже есть что-то приятное – узнать, что у этих избалованных деток тоже имеются проблемы.

В рюкзаке жужжит мобила. Лапкин орет на меня в трубку. Я забыл о репетиции группы. Когда я нехотя спускаю ноги с кровати, Лапкин вдруг говорит:

— А, не. Отбой. Сегодня ж пати. Репетиции не будет.

Пьянки они тут называют не «вписками» и даже не «тусовками». Они говорят – пати. Морщу лоб, глядя на себя в зеркало. Но складки тут же разглаживаются, когда я вспоминаю, как мило порозовели щеки Эммы, когда она сегодня утром поинтересовалась, приду ли я на это мероприятие.

Да, не спорю, я запретил себе испытывать глубокие чувства к девушкам, но кто мне мешает наслаждаться легким флиртом с милашкой-Тропининой, с которой, тем более, мне так легко общаться?

— Ты еще тут, Новиков? — раздается глухой голос Лапкина из динамика мобилы.

— Угу. Ты пойдешь на эту… пати? — интересуюсь как бы невзначай, кривясь на последнем слове.

Эмме я сказал, что не приду. Просто потому что лишний раз мелькать своей физиономией не хотелось, дабы не нарываться на новые неприятности. Но сейчас мне начинает казаться, что это не гениальное умозаключение, а попросту трусость.

— Э-э-э… — мычит мне в ухо Лапкин и вдруг громко вопит: — Погоди, тебя что, пригласили?!

— Это какая-то великая честь? — хмурюсь я и поворачиваюсь на новый источник звука.

Телефон, который оставил Артем, трезвонит на всю комнату.

— Да ты… — Лапкин задыхается от переизбытка чувств и начинает сначала: — Ты обязан пойти и взять меня с собой! Ты хоть понимаешь, что я учусь здесь с первого класса, а на пати по случаю начала учебы меня не звали ни разу! Вообще ни одного!

Подхожу к кровати Волконского и переворачиваю его мобильник экраном вверх. Ему звонит мама.

— А-а-а, — протягиваю я. — Теперь понятно.

Я назвал «какой-то бабой» его мать, вот Артем и слетел с катушек. Однако, стоит отдать ему должное, он вспылил, но смог вовремя остановиться. Я бы не смог.

— Чего тебе там понятно? — недоумевает Лапкин. — Так, слушай сюда, Новиков. Я, как твой куратор, приказываю тебе пойти сегодня на пати в целях социализации.

— Ты всего лишь куратор, а не рабовладелец, — со смешком говорю я, прижимаю плечом мобилу к уху, открываю шкаф и достаю черную рубашку. — Ладно, Родя, твоя взяла.

Я жалею о своем решении еще до того, как переступаю порог. Потому что дверь открывает Ирэн, и мгновенно кто-то невидимый перекрывает мне кислород.

6

Иногда меня бесит быть человеком. Особенное в моменты, когда не можешь контролировать реакции собственного тела. Интересно, если бы Ирэн жестоко расправилась с кем-нибудь у меня на глазах, меня бы продолжило таращить от вида ее идеальных ключиц?

На ней очень открытое платье, уверен, совпадающее цветом с моими щеками – а именно, бордовое. Не буду говорить, что ей идет. Ей бы пошел даже старый, поеденный молью халат моей бабули. Сглатываю и приказываю себе смотреть ей в глаза.

— Приветули, Ирэн, — весело говорит Лапкин из-за моего плеча. Он где-то раздобыл ярко-оранжевый пиджак, видимо, хранил его на особый случай.

Ирэн переводит взгляд на моего пухлого куратора, и ее глаза немного сужаются. Она выглядит так, будто видит Лапкина впервые. Затем, так ни слова и не сказав, отворачивается от нас и уходит вглубь комнаты, оставляя дверь открытой.

Чувствую нереально облегчение. Мы с Лапкиным перемещаемся к дивану, на котором целуется какая-то парочка. Я начинаю понимать, почему они называют это пати. Аристократы предпочитают изысканную обстановку. У них тут свечи горят, пьют они не из пластика, и уж тем более, не из кружек – из хрустальных бокалов. Я бы не удивился, если бы из колонки лилась классическая музыка, но нет – попса. Хоть это не изменилось. Людей немного, узнаю своих одноклассников. С Ирэн разговаривает Артем, закинув руку ей за плечи. Его дружки тоже неподалеку. Несколько девочек, кажется, тоже из моего класса танцуют в углу. На них зачарованно пялится Лапкин.

­— Ты пришел! — слышу из-за спины радостный возглас.

Эмма надела невесомое платье нежно-салатового цвета чуть ниже колена. Волосы распущены, у лба зачесаны назад и собраны заколкой в виде какого-то цветка. На ногах опять же балетки. Белые. При виде меня на ее лице расцветает ласковая улыбка. Мгновенно приходит в голову незваная ассоциация: если бы весна могла принять человеческое обличье, она бы выбрала Эмму Тропинину.

— Пришел. Ты здорово выглядишь! — искренне выдыхаю я.

— Сам-то! — смеется Эмма, убирая волосы от лица. — Закос под Джеймса Бонда?

Слышу покашливание Лапкина, который таким нехитрым способом пытается привлечь наше внимание.

— Ой, Родион! Ну ты тут, конечно, всех красотой затмил. Пиджак – бомба! — лепечет Эмма и вдруг берет меня за руку и приподнимается на носочки, чтобы тихо сказать: — Пойдем, я покажу тебе мою комнату.

Пока мы с Тропининой двигаемся к двери, которую я сразу не заметил, думаю о том, что у девочек тут почему-то условия проживания получше будут. Мне вот с Волконским приходится ютится в однушке, а за дверью под номером четырнадцать скрываются целых две комнаты. По спальне на каждую девицу. Что-то как-то несправедливо. Если у них тут и ванных две, надо будет послать жалобу моему богатенькому щекастому отчиму. Шутка, конечно.

Зайти в комнату Эммы мы не успеваем. Внезапно перед нами вырастает Ирэн с колодой карт в руках.

— Сыграем, новичок? — спрашивает она, глядя на меня в упор.

— В дурака? — говорю я только затем, чтобы что-то сказать.

Мне некомфортно. Рядом с Ирэн я начинаю задыхаться.

— В дурака играют дети в деревне. В красное и черное. Правила просты: ты тянешь карту. Если она красная – ты выполняешь мое желание. Если черная – я выполняю твое. Но будь осторожен. Красное – это всегда риск.

— Ну да. А эта игра очень взрослая, — хмыкаю я, но глаз от Ирэн не отвожу.

Вытаскиваю карту, не глядя. Королева червей.

Уголок губ Ирэн дергается, как будто она не знает, как улыбаться. Вообще-то и правда, кажется, я ни разу толком не видел ее улыбки. Меня охватывает волнение. Зачем я вообще повелся на эту провокацию? Потому что был шанс вытянуть черное и пожелать, чтобы она оставила меня в покое? Или…

— Ты должен поцеловать того, кого я выберу, — говорит Ирэн и пробегается скучающим взглядом по окружающим.

Желание ее, скажем прямо, оригинальностью даже не пахнет, но мне все равно становится не по себе. Замечаю, что Волконский плотно смыкает губы, видимо, думает о том же, о чем и я. Ирэн выберет себя.

— Её, — твердо произносит роскошная брюнетка, останавливая глаза на Эмме.

До этого момента у меня никогда не возникало такого сильного желания стукнуться головой о стену, потому что первое, что я чувствую – это острый укол разочарования. Придурок, блин.

У Ирэн такое лицо, будто она прочитала мои мысли. Нехорошо. Очень нехорошо. Покончим с этим.

— Зачем ты это делаешь, Игнатова? — спрашивает Эмма в тот момент, когда я поворачиваюсь к ней.

— Не строй из себя невинность, — закатывая глаза, отвечает Ирэн. — Можно подумать, ты тащила его в свою спальню не за этим. А так хоть все посмотрят.

В очередной раз изумляюсь тому, как в этом совершенном теле может биться абсолютно пустое, жесткое, лишенное любых переживаний, сердце?.. Но при этом, наклоняясь к губам Эммы, во мне вдруг разгорается любопытство. Кто такая Ирэн? Что с ней произошло? Или она такой родилась?

Прежде чем поцеловать Тропинину, выгоняю из своей башки все мысли об Ирэн. Все-таки я не такой козел. Оставляя лишь зудящую пустоту в черепной коробке, я пробую мягкие губы Эммы на вкус и вдруг понимаю, как много терял, расставляя блоки на любые проявления романтики.

7

Этой ночью мне снятся липкие беспокойные сны. Вокруг меня кружат вороны, каркая и хлопая крыльями, черными, как непроглядная мгла. Просыпаюсь в холодном поту ни свет ни заря и тут же натыкаюсь взглядом на игральную карту, лежащую на подушке. Дама червей. Кручу ее в руках, лежа на спине и хмуря брови. Вчерашняя вечеринка не произвела на меня особого впечатления, зато я кое-что понял о местных девчонках. Им совершенно чужды любые чувства. Вчера после поцелуя с Эммой, я чувствовал себя обязанным пригласить ее на свидание или хотя бы поговорить о том, что произошло. Однако это было нужно только мне.

На вписках в моем старом убогом районе, конечно, тоже играли в подобные игры. Обычно - в бутылочку. Но там люди были хоть и простые, как пять копеек, зато живые. Было видно, кто кому нравится и к чему приведет то или иное проявление физической близости. Здесь же - какой-то треш. Губы Эммы были теплыми и податливыми, она, определенно, была настоящим живым человеком, но после поцелуя посмотрела на меня так, словно была роботом из железа и только что завершила программу. А потом потащила показывать мне свою комнату, и весь оставшийся вечер мы играли в чертову монополию на ее кровати. Она много говорила и смеялась, в основном болтала о всякой ерунде. И, конечно, Эмма победила, начисто лишив меня всей игровой валюты, а заодно и хорошего настроения.

Этот огромный роскошный интернат очень крут, очень. Но меня здесь потопят. Я уже чувствую, как иду ко дну. К зиме моя душа станет такой же пустой, как у всех у них. Это пугает и, если честно, немного манит. Здорово, наверно, не беспокоиться ни о чем, кроме скуки.

На выходные вроде как ребята разъезжаются по домам, но еще слишком рано. На улице никого нет, кроме совсем недружелюбного ветра, который мгновенно забирается мне за шиворот. Поднимаю воротник и бесцельно брожу по территории, которой нет конца и края. В таком раннем пробуждении есть и свои плюсы - никто мне не помешает спокойно поразмышлять о своей новой жизни.

Я бреду по аллее вперед, поглядывая по сторонам. Ветер гонит куда-то желтые опавшие листья, и я следую за ними, будто они могут привести меня к выходу из этой пустой Вселенной, в которой меня заперли. Где-то вдалеке слышен стук копыт. Сначала я не придаю этому значения, но звук становится все ближе, и я сворачиваю в сторону, чтобы понять, откуда он.

Очень скоро останавливаюсь у ограды манежа для верховой езды. За ней — Ирэн. Она сидит на безумно красивом вороном коне, который движется плавно, почти грациозно, будто исполняет танец. Длинные черные волосы Ирэн, собранные в высокий хвост, развеваются на ветру, и создается впечатление, словно они с конем - одно целое. Это зрелище настолько завораживает, что я забываю дышать, прилипнув к ограде. Лицо у Ирэн какое-то другое, сосредоточенное, серьезное. Настоящее. В нем нет ни холодной насмешки, ни скуки, ни колючего безразличия. Несмотря на то, что на губах Ирэн нет ни намека на улыбку, я вдруг понимаю, что она сейчас счастлива.

Она меня не замечает, полностью погруженная в ритм движения. Однако, когда они оказываются так близко, что я могу протянуть руку и дотронутся до коня, он внезапно останавливается, фыркает и поворачивает голову в мою сторону. Его глаза широко раскрыты, ноздри раздуваются, и он начинает нервно перебирать копытами. Ирэн хмурится, слегка натягивая поводья, но конь не успокаивается.

— Тише, — говорит она, но ее голос звучит скорее как приказ, чем как утешение.

Конь делает шаг в мою сторону, и Ирэн наконец замечает меня. Наши взгляды пересекаются, и я вижу в ее глазах что-то, что заставляет меня содрогнуться. Не злость, не раздражение, а... удивление? Или даже страх?

Конь будто считывает ее эмоции, принимается трясти головой и громко ржать. А затем встает на дыбы, и я вижу, как Ирэн, несмотря на всю свою грацию и мастерство, едва удерживается в седле. Ее лицо на долю секунды искажается от напряжения, но она быстро берет себя в руки, резко натягивает поводья и что-то шепчет коню. Кажется, он начинает успокаиваться. Но его глаза все еще широко раскрыты, а ноздри дрожат.

— Уходи, — тихо говорит мне Ирэн.

Я послушно отнимаю руки от ограды и очень медленно отхожу назад. Меня ощутимо потряхивает. Да что там, я до смерти перепугался за нее. Какой черт меня дернул вообще приближаться к этой ограде?

Провожаю глазами Ирэн, которая уводит коня в дальний угол манежа. Я стою в нескольких метрах от ограды, не решаясь уйти, но и не смея приблизиться снова. Мое сердце все еще колотится, а в голове крутится одна мысль: Что это было? Почему конь так отреагировал на меня? И почему Ирэн, всегда такая холодная и уверенная, на мгновение выглядела... испуганной?

Ноги сами ведут меня в сторону конюшни, возле которой стоит Ирэн и о чем-то переговаривается с каким-то мужчиной. Видимо, с инструктором.

Ее костюм для верховой езды очень... обтягивающий.

“Ты - не животное, — напоминаю я себе. — Ты имеешь власть над инстинктами”.

Я не смотрю. Не смотрю. Я не могу не смотреть!

Боже, жалкий слабак.

Мужчина что-то говорит девушке и уходит. Она поворачивается ко мне.

— Ирэн, — зачем-то зову ее по имени. Кажется, впервые.

Уголки ее губ вдруг начинают дрожать, а уже через миг она звонко смеется, не в силах остановиться. Спятила? У нее что, истерика? Или приступ какой-то?

— Ты меня чуть не убил, — говорит Ирэн, успокаиваясь и хватая ртом воздух.

— Тебя это так развеселило? — смотрю на нее непонимающе.

— О да. Сдерживалась, как могла, — поясняет она и кивает в сторону конюшни. — Его мог напугать громкий звук.

— Меня тоже, — сконфуженно бормочу, и это ее тоже смешит.

Может, я всё еще сплю? Иначе как объяснить тот факт, что Ирэн хохочет во всё горло, позабыв об имидже гордой, холодной леди?

Однако она скоро берет себя в руки, и ее взгляд снова становится непроницаемым, а о былой веселости напоминают лишь раскрасневшиеся щеки.

8

Столовкой это назвать язык не поворачивается. Это, скорее, гастрономический рай. После такого своеобразного начала дня ноги сами привели меня сюда. И пахнет тут вовсе не творожной запеканкой, как я привык.

Окидывая взглядом просторный зал, я замираю от восторга. Первое, что бросается в глаза, — это шведский стол. Он тянется вдоль одной из стен, и на нем выставлено такое количество блюд, что разбегаются глаза, а во рту копится слюна. Сразу же хватаю поднос и иду к столу. Ноги ступают по полу, выложенному мозаикой, которая перекликается со сложными узорами на потолке. Стены здесь украшены фресками, изображающими сцены из античной мифологии. Люстры, конечно, хрустальные, начищенные до блеска. С одной стороны, мне хочется смеяться над всей этой бутафорией, а с другой... черт возьми, раз уж я ступил на это минное поле, почему бы не пожрать с кайфом? Может, мне и удастся привыкнуть.

“Кого я обманываю? — думаю я, накладывая в тарелку миниатюрные бутербродики с рыбой и авокадо. — Я уже почти привык”.

Можно сколько угодно отрицать очевидное, но в этом интернате есть всё. Это другой мир, созданный не только для того, чтобы деловым взрослым людям было куда сбагрить детишек, а еще, чтобы ребята научились быть самостоятельными, ответственными, разносторонними, и чтобы их ничто не отвлекало от учебного процесса.

Интересно. На такую мысль меня натолкнул ароматный омлет с грибами? Саня, ты только что продался с потрохами за полный поднос деликатесов, поздравляю.

Блин, да тут даже музыка играет! Легкая ненавязчивая композиция на фортепиано. Гхм. Наверно, чтобы еда лучше усваивалась. Двигаясь вдоль столов, я отчаянно ищу глазами невидимого пианиста. Сто процентов, сидит где-то в углу, стуча по клавишам. Не поверю, что это запись.

Нахожу свободный столик, усаживаюсь поудобнее, отправляю в рот первый бутербродик и блаженно прикрываю глаза. На лицо наползает улыбка. Это потому что я вдруг вспоминаю задание Ирэн. Да, у нее были при себе карты, и я снова вытянул красное.

— И кого мне целовать на этот раз? — спросил я у нее, выгнув бровь.

Но ответ Ирэн меня удивил. Оказалось, что с фантазией у нее всё нормально. Это будет даже забавно. Осталось дождаться биологии в понедельник.

Подношу стакан со свежевыжатым апельсиновым соком к губам и одновременно наблюдаю за учениками, потихоньку заполоняющими “столовку”. Очень многие завтракают вместе с родителями, которые приехали, чтобы забрать детей домой на выходные. Делаю первый глоток, блуждая взглядом по помещению и вдруг натыкаюсь глазами на человека, которого совершенно не ожидал здесь сегодня увидеть. Сок идет не в то горло. Кашляю, как припадочный. Задыхаюсь и в перерывах между кашлем со свистом втягиваю воздух. Привлекаю внимание сидящих за соседним столиком. Машу им рукой, мол, всё норм. Порядок, ребята, если я сейчас сдохну - это только к лучшему будет. Разве что обидно за омлет, который так и не попробую.

Мама замечает меня тоже. Меня, выхаркивающего собственную душу, вообще сложно сейчас не заметить.

Быстрым шагом она подходит к моему столику и хлопает меня по спине. Перехватываю ее руку и убираю от себя. Наконец могу вдохнуть свободно. В горле немного саднит, но это меньшая из бед.

— Ты как, детка? — обеспокоенно спрашивает она.

Эта женщина родила меня, когда ей было семнадцать. По большой любви. Ох, да просто всеобъемлющая любовь была, такая сильная, что и года не прошло со смерти отца, как она переехала в особняк к мистеру Большие Щеки.

— Лучше всех. Ты чего здесь делаешь, мам? Мы, кажется, договорились, что выходные я буду проводить тут.

Мама усаживается напротив, ставит сумочку на соседний стул, снимает пальто. Замечаю, что таких шмоток на ней раньше не видел. Новые.

— Я здесь не для того, чтобы тебя забрать, — прямо говорит мама, и меня почему-то начинает тошнить.

С тоской смотрю на свою почти что нетронутую тарелку. Поел, называется.

— Зачем тогда?

— Поделиться новостями. Мы с Георгием завтра улетаем в Берлин, у него деловая командировка, а я...

— А ты боишься, что твоего щекастенького сцапают ненасытные немки. Круто. Удачи.

Глаза мамы округляются.

— Александр! — возмущенно выдыхает она. — Ты как разговариваешь?

— А что не так?

— Ты порадоваться за меня не можешь? — мама обиженно поджимает губы, а меня изнутри ломает.

Порадоваться! Она смеется, что ли? Поднимаюсь на ноги, упираюсь ладонями в края стола и нависаю над ней.

— Очень рад, достопочтенная маменька, что вы нашли искреннюю и светлую любовь и при этом ни разу не позарились на несметные богатства! Благословляю вас, ведь вы так чисты душой!

Сцену я закатил, что надо. На нас пялятся все без исключения. Мама смотрит перед собой, ее лицо так напряжено, что, кажется, вот-вот треснет.

— Саша, сядь. Не позорь меня, — цедит она сквозь стиснутые зубы.

— Тебя только это волнует? — спрашиваю я и, к неописуемой досаде, мой голос под конец фразы начинает дрожать. — Ты хоть помнишь его?

— Нас не будет две недели, — механическим голосом произносит мама, впиваясь ногтями в скатерть. — Если тебе что-то понадобится...

— Помнишь или нет?!

— Как ты можешь спрашивать? — она сглатывает, и ее глаза блестят от подступающих слез.

— А как ты можешь изменять ему с... этим?

Мама наконец решается посмотреть на меня и запросто так говорит:

— Что ты от меня хочешь? Он мертв.

Кажется, я кулаком разбиваю фарфоровую тарелку с деликатесами, этот момент как-то проходит мимо меня. Прихожу в себя в каком-то из коридоров интерната. Костяшки пальцев разодраны и измазаны в соусе. Усаживаюсь прямо на пол, вытираю руку о бордовый ковер и вытягиваю ноги, прислонившись спиной к стене. Всё, что я хочу сейчас, - чтобы мама и щекастный козел застряли навсегда в этом Берлине. Так мне было бы спокойнее.