Новогодняя зарисовка

Новогодняя зарисовка

Чёрное неприветливое небо было плотно укутано тучами. Ледяной ветер на сквозь пронизывал старую ватную куртку. Сегодня в едва живом швейном цехе прорвало отопление и Василия попросили починить. Раньше он был простым наладчиком швейных машин, а потому у барышень всегда был в почёте. Ещё и фамилия удачная — Шуйский. Однако цеха начали закрывать один за другим, он перестал быть постоянно нужен, с тем его и уволили. А жить на что-то надо. Кем только ни пришлось побыть за три несчастных года: от грузчика до сварщика, благодарный если заплатят.

Василий парень был крепкий, друзья в братки звали, но он не пошёл. Отец же в гробу перевернётся. Папаня, значит, всю жизнь на борьбу с бандитами положил, от их пули слёг, а сынок по кривой дорожке пойдёт? Нехорошо. И вообще не нравилось Шуйскому происходящее. Всё как-то вверх дном стало. Кто в бандиты пошёл, кто в спекулянты, кто сторчаться успел. Хотя в одном классе все учились, сочинения писали про мудрое, доброе, вечное. Куда всё вечное делось-то?

Когда-то вся страна гордилась швейной фабрикой, в музее на самом видном месте висела передовица газеты "Правда" за шетьдесят восьмой год, но от всего величия осталась лишь истлевшая газета и один несчастный цех с половиной штата и то только потому, что новый хозяин поэкспериментировать решил. Мол, а что если попробовать произвести что-нибудь, а не только сдать машины в металлолом? Но делать ремонт или обслуживание в голову горе-хозяйчику не приходило. Сломалась машина — уволил девку, будь она хоть на сносях.

Потому девчата боялись говорить, что с отоплением беда. Этот гад просто цех закроет и всё, а кушать хочется. Вот и сидели, мёрзли, но работали, пока Василий Иванович, дорогой и ненаглядный, пытается заварить течь в чугунной трубе с божьей помощью и чьей-то матери. К концу смены случилось новогоднее чудо и тепло получилось вернуть.

А сейчас Василий стоит вместе со всеми девчатами на остановке и ждёт трамвай, докуривая сигарету. Хотелось бы ещё одну, но надо экономить. Эх, подымить бы как раньше, сильнее паровоза, наесться вдоволь и чтобы послезавтра на работу, зная куда.

— Вась, ты это, свободный?

— Смотря что хочешь.

— Помнишь Лидку с третьего?

— Как же не помнить. Стахановка, спортсменка, комсомолка, честь завода. Резина задолбал её в пример ставить.

— Короче муж у неё окачурился и она без работы, а на шее двое маленьких. Мы вот всем цехом собрали ей, Любка понесёт. Будь добр, сопроводи её, а? А то сам знаешь.

Василий согласился. Тем более на комнате в общежитии его никто не ждёт.

По рельсам полз чудом живой трамвай с таким же полуживым водителем. Вагон, скрипя своими дверями, изнывая от тяжести собственного бытия, принял в себя собравшуюся толпу, отогревая их раскочегаренной печкой, жар в которой брался напрямую из преисподней. Контролёрша, полная женщина неизвестного возраста, неторопливо принимала плату, отрывая последние билеты из рулончика. Кому-то даже попался счастливый.

Остановка за остановкой людей становилось всё меньше. Каждая выходящая поздравляла с наступающим и исчезала за пеленою вечерней метели. Кого-то встречали, кто уходил в одиночестве. Постепенно остались только Любка с двумя авоськами, Василий и контролёрша. Всем на конечную, до неё осталось остановки три.

Остановились перед перекрёстком и вдруг в задребезжали цепи, открывая двери. Щёлкнув ручкой и крепко ругаясь, вышел водитель, суховатый старичок, и сказал:

— Выходим, всё. Товарищ, дай сигаретку стрельнуть, я тут до следующего года походу.

— Что случилось то?

— Да вон, [] впереди с рельс сошёл, ещё и провода оборвал, [].

— Держи, отец. — Шуйский помялся, последняя всё-таки, но всё ж отдал. Хоть что-то хорошее будет у человека.

— Спасибо, сынку — и тут же раскурил.

Контролёрша, а затем и Василий с Любкой исчезли как и остальные, в темноте и метели, пробираясь с двумя авоськами ценного груза из еды и одежды до подъезда Лидки. То и дело по пути мелькали тени то ли собак, то ли людей, но близко никто не подходил, либо потому что Василий — шкаф, либо потому, что он с девушкой.

Квартира у Лидки по старым меркам была хоромами. Трешка, с коврами, в серванте хрусталь, ГДРовская керамика и бронзовые статуэтки, в зале цветной телевизор, правда ламповый, а грамот и медалей сколько. Украшено празднично: висели гирлянды, ёлка обвешена стеклянными игрушками, всё было в мишуре, даже репродукция Айвазовского. Скромным был только накрытый стол.

Лида очень обрадовалась, увидя подружку, и знакомого наладчика. Но услышав мужской голос из зала вышел брат Лиды, в военной форме:

— Лид, это кто? — Сказал он грозно.

— Миш, успокойся — сказала она — Это Вася, наладчик с фабрики.

— Мы его ждём?

— Да, ждём. — настояла она. Надо было как-то поблагодарить за сопровождение, но кроме еды и водки предложить было нечего.

Пока Лида с Любой балагурили на кухне разбирая авоськи, дети носились с игрушками туда-сюда, на фоне болтал телевизор, вроде бы на НТВ, Миша с Васей пригубили по стопке и разговаривали о жизни. Миша как вернулся с Афгана, толком устроиться не успел никуда и тут всё посыпалось. Сначала думал честно трудиться, мундир офицерский позорить не хотел, но ни знакомых, ни умений нет особо. Его всё время муж Лиды устраивал куда-то, а как зарезали его, так и не знает что делать. Скоро метизку закроют, а акромя бандитов он и не нужен никому.