О котёнке, которому подарили себя

Девочка - зеркало

На маленьком, пропахшем яблоками и дымом хуторе случилось трагедия, похожая на чудо. Новорождённый котёнок, шагнувший из тёплого лежбища на чердаке в большой мир, поскользнулся на мокрой ступеньке и кубарем скатился в самое сердце летнего ливня.

Ливень был не просто водой. Он был стиральной машиной для личности. Он смыл с котёнка его кошачий паспорт - запах матери, молока, родной пыли. Оставил его стерильным чистым листом, на котором чужая стая вот-вот напишет свою, иную историю. Когда стихия утихла, котёнок был один в незнакомом мире.

Инстинкт привёл его к старой собакой будке, откуда веяло теплом и молочным запахом щенков. Он вполз внутрь и прижался к живому, сопящему клубку, став его немой, дрожащей частью.

Наутро щенята, проснувшись, обнюхали странного, покрытого шерстью, но такого маленького и беззащитного «брата». Он пах дождём и… ими. И они приняли его.

Так началась его жизнь в плену добрых намерений. Мама-Собака, верная и прямолинейная, воспитала его по Своду Собачьих Добродетелей.

«Вера без дел мертва. Докажи веру - принеси палку».
Котёнок, в чьей душе гнездился инстинкт точечного, изящного броска, а не бездумного апортирования, приносил сухой лист или перо. Ему казалось, это красиво. Палочка казалась ему скучной и неудобной. Ему говорили - «неправильно».
«Закопай кость на чёрный день!» - а он не понимал, зачем откладывать счастье, если его можно съесть сейчас.
«Гордись цепью - она даёт смысл!» - а он видел в ней лишь холодное ограничение неба.
«Лай на котов - это долг!» - а, глядя на сородичей, он чувствовал не вражду, а щемящую, непонятную тоску.

Но хуже всего были не команды. Хуже было непонимание его кошачьей сути. Когда он часами вылизывал шёрстку, доводя её до шелковистого блеска, собаки смотрели с жалостью: «Бедный, он помешался. Надо бы в лужу его, по-быстрому».
Его тихое, вдумчивое наблюдение за миром со стороны принимали за трусость. Его нежелание безрассудно бросаться на каждый шорох - за слабость.

Собаки качали головами: «Он не такой. Он неправильный. Он, должно быть, несчастен, раз не следует нашим правилам».

Он поверил в их диагноз. Его собственное «я» стало для него внутренним уколом, сбоем в программе стаи. Он объявил войну самому себе. Его миссией стало убить в себе кота и воскресить пса. Он истязал тело бегом за палкой и калечил душу, пытаясь лаять на луну. Он почти победил. Почти. Он стал грустным, неуклюжим существом, которое плохо делало то, чего не должно было делать вовсе.

Время шло. Щенков разобрали по дворам охранять дома и сидеть на цепях. Котёнка, этого «странного пса», никто не хотел. Он остался в старой будке, всё так же пытаясь понять, где его место в этом мире, который требует от него быть тем, кем он не является.

И появилась Девочка-Зеркало.
Она приехала на лето и увидела его не глазами, а сердцем. Она смотрела не на его вымученные собачьи позы, а сквозь них. В её глазах цвета незабудок он впервые за долгие годы увидел своё настоящее отражение. Не жалкого уродца, а существо, чья грация была иной - не хуже и не лучше, а просто иной.
Она не командовала. Она предложила. Протянула ладонь.
И его тело, помнящее больше, чем измученный разум, совершило акт чистой, невыученной поэзии: потёрлось о её руку бочком, выгнув спину дугой. И из груди вырвалось дребезжащее, глубокое «муррр» - первый искренний звук, который он издал с момента того рокового падения.

Для девочки это было чудом. Для него - воскрешением. Она принесла ему символы иного мира: блюдце парного молока (а не черствую кость), бантик на ниточке (а не сухую палку), плетённую корзинку (а не цепь у конуры). И в нём, словно по волшебству, проснулось то, что пытались усыпить. Он ловко ловил бантик, грациозно запрыгивал на подоконник, мурлыкал, зажмурившись от блаженства. Он не старался. Он просто был.

Девочка увезла его в город, в жизнь, где не было места собачьим добродетелям, но было много места для кошачьих радостей.

В его новой жизни не было будки, цепи и необходимости гавкать. Было тёплое окно, с которого можно было наблюдать за голубями, мягкий диван и любящие руки, которые чесали его за ушком именно так, как ему нравилось.

Так он обрёл не просто дом. Он обрёл разрешение. Позволение отменить долгий, изнурительный спектакль одного актёра.

Он понял, что мир делится на два типа людей. Одни кричат: «Будь как мы!» - и это редко бывает советом о счастье. Чаще это запрос на удобство, на то, чтобы твоя инаковость не тревожила их узкую картину мира.
Другие, редкие, тихо говорят: «Будь. Просто будь. Я дам тебе молоко вместо кости, мышку вместо палки, свободу вместо цепи. И посмотрю, что за чудо скрывается под слоем чужих ожиданий».

Счастье - это не награда за идеальное выполнение чужой роли. Это - тихое эхо, которое возвращается к тебе, когда ты наконец перестаёшь кричать на чуждом языке и начинаешь мурлыкать на своём.

С тех пор он жил, не стараясь никому ничего доказать. Он был Котом. Иногда он ловил солнечных зайчиков, иногда смотрел на голубей. И каждое его «мурр» было маленьким, совершенным манифестом: «Я есть. И этого достаточно».
А цепь, палка и необходимость гавкать остались там, в прошлой жизни, - как страшный, но очень важный сон о том, кем ты никогда не должен был стать.