О поиске

Серое утро вползло в такую же серую жизнь тоскливо, лениво, словно пока утро добиралось до этого маленького городка, на него успело налипнуть много грязи и тяжести, и теперь утру было невыносимо шагать. Но оно шагало, это проклятое утро, и всё же наступило, вошло, выхватывая серым и бледно-желтым каждую стену, каждый дом, парк и озерцо…

Утро заражало жизнью, тянулось по домам, пробуждая самых ранних трудяг, которым предстояли привычные рутинные хлопоты, обходило тех, кому ещё можно было поспать немного, и улыбалось тем, кто уже проснулся, хотя дел ему не было, и вообще… но это были люди, как правило, счастливые, или же отягощённые горечью – так или иначе, но тем, кто пробудился до прихода бледно-сероватого отблеска нужна была улыбка.

Дойдя до очередного домишки, непримечательного среди прочих домов, утро нахмурилось. Здесь утра не заметили. Люди, сидящие друг против друга, уже были погружены в тоску, которая была обидна и ночи – ведь и её не заметили!

Утро коснулось оконца, пролезая осторожно, почти незаметно, ведь следовало же разобраться: с чего такая неприветливость и такое равнодушие? Скользнуло сероватой желтизной по шкафу, по столу, наконец, по руке молодой женщины, что прятала лицо в ладонях.

Женщина не пошевелилась. Всё в ней было как бы мертво, равнодушно. Мужчина, сидевший против неё, был в более подвижном состоянии, но даже когда утро полилось по его руке, пытаясь обратить на себя его внимание, он не шелохнулся и продолжал гипнотизировать молчащий телефон, стоявший на столешнице на самом почётном месте, нагло сдвинувший все сахарницы и чашки, единственный разрешитель всего неразрешимого…

– Позвони, – хриплый голос разбил цепкую серость утра, что медленно переходила в желтизну. – Позвони…

Тереза не узнавала сейчас своего голоса, не слышала себя. В мозгу её бился целый поток мыслей – все одинаково кипящие, одна хуже другой, опаснее, ядовитее. Она пыталась отвлечься. Она понимала, что звонок ничего не даст. Понимала мозгом, но он не значил ничего, когда внутри всё горело и шипело, словно в горячем масле, от мыслей.

Мэтт послушно потянулся за телефоном. Это было привычно и страшно. Это была единственная их связь с надеждой. Внутри него тоже могло бы найтись возражение здравости, мол, зачем звонить снова и снова, зачем напоминать друг другу про звонки через каждые пять-десять минут, что кажутся слишком долгими, если ничего не меняется?

Если бы что-то было известно, им бы позвонили. Но не звонить самим нельзя. вдруг они завертелись, забылись? Вдруг у них просто сейчас нет времени? Вдруг они едут к ним… а тут звонок. И они узнают счастливое раньше, чуть-чуть раньше, и тогда…

Счастливое. Какое там счастливое? Капитан Рейес, пряча от них глаза, честно и сразу сказал:

– Первые шесть часов – это ещё надежда, дальше надежда тает, вы должны быть готовы.

Должен ли он был тогда такое говорить? Мэтт не знал. В нём всё бесновалось, но он тогда ещё мыслил и держал руки Терезы, которая норовила за такие слова заехать по лицу капитану Рейес, который даже не отшатнулся от неё.

Он повидал на своём веку многое. Работал в разных городах, и знал о чём говорит. И чувствовал свой долг в том, чтобы они начали готовиться.

Шесть часов! Боже! Шесть! Что такое шесть часов? Полноценный сон? Школьный день? Рабочий день? Они сошли с ума от того, что время, оказывается, такое разное. а ведь они ещё не сразу спохватились.

Сначала они даже не обеспокоились, ведь Софи хорошо знала дорогу домой, да и чего там знать-то? пять минут ходьбы. Верное же дело – их дочь пошла гулять. Такое тоже не было в новинку.

Когда Тереза начала тревожиться? Когда было четыре часа, а Софи до сих пор не пришла. Должна была прийти около часа, а к четырём ещё не пришла. Но успокоила себя – наверное, у Вероники! Или у Марии.

Даже набрала телефон. Школьная подруга Софи Вероника сразу взяла трубку. Зато Мария не взяла, ну ясно – гуляют.

К половине пятого сердце стало каменным. Ужас и нервы подступили к самому горлу. Не помня себя, Тереза выскочила из дома и как есть, в чём была, побежала к Марии. Путь плёлся сам под её ногами и оборвался, когда Мария сама оказалась перед ней, испугалась, удивилась…

Тогда стало ясно две вещи. Две самые страшные вещи на свете: Мария и Софи не гуляли сегодня вместе, а Мария не была дома потому что была на занятиях по своим чёртовым танцам! И второе – ещё хуже: Мария сказала, что Софи пошла домой.

Пошла домой и не пришла.

Что было дальше – Тереза помнить не может и не хочет.

– Алло? – голос Мэтта был таким же хриплым и ненавистным, как у самой Терезы. Им велели ждать. Теперь уже просто ждать. Капитан Рейес настоял:

– Вы измотаны. Двое суток прошло. Вам надо быть дома. Если это похищение, с вами могут выйти на связь. И потом, если у нас будут новости, мы должны связаться с вами сразу. Ясно?

Он не мог их видеть. Они будили в нём одновременно и раздражение, и тоску, и жалость, и совесть, гнавшую без устали снова и снова с добровольцами по всё тем же местам: лес, парк, озерцо, лес, парк, дворы… кто-то видел? Нет, едва ли. Никто не заметил девочку девяти лет в обычном пальто и с обычным портфелем.

Сколько их ходит по улицам? Без счёта. Где тут углядеть и вспомнить?

– Да, это мы. Мы хотели узнать… нет, у нас нет, а что у вас? – вопрос был бесплотным. Если им не звонят, значит, ничего не найдено. Но как не звонить? – Ясно, да.

Трубка легла в рычаг с отвратительным скрипом. Тереза обхватила голову руками – скрип отозвался где-то у неё в мозгах и в желудке, словно кто-то провернул в ней самой какой-то ключ и отпер её как дверь. К горлу подступила тошнота.

Голод. Да, кажется, они оба голодны. Когда они ели? Когда в последний раз ели? Кажется, когда их мир был полон счастья и был прочен. Сейчас он шатается. Сейчас все чувства угасли. Все мысли тоже.

Ничего больше не имеет значения, только София. Пусть она вернётся домой! Пусть её найдут! Пусть её…