Обгоняя тишину

Глава 1.

«У тебя нет природной красоты, и хорошо, — говорила мама, вглядываясь в ее черты. — На блеклом лице, как на чистом листе, можно нарисовать что захочешь».

И Алина усердно рисовала.
Сначала она набросала короткую, неженскую стрижку — чтобы не отвлекаться. Потом закрасила мышиный цвет волос горьким шоколадом — для солидности. Нанесла слой за слоем идеальный макияж — маску безупречности. И вписала в серые, слишком большие глаза жесткие черные стрелки — оправу для взгляда, который должен был говорить «я все контролирую».

«Но это не главное, — поправляла мама невидикой кистью. — Главное — образование. Потом — карьера. И тогда все будет».

Алина продолжала рисовать. Уже на холсте своей жизни. Два красных диплома — яркие, но тяжелые мазки. Хорошая должность на последнем курсе — первый уверенный штрих. Потом — начальник отдела развития. Работоспособность всегда была ее главным козырем. Картина была почти готова. Не хватало последнего, решающего акцента. Повышения до директора филиала. Идеальный портрет уверенной в себе, хваткой бизнес-вумен.

Все было правильно, выверено, безупречно. Кроме одного. Ей не нравилось притворяться. Носить эту маску безупречности с утра до вечера. Делать вид, что ее греют амбиции, а не пугают. Что ее радуют победы, а не истощают. С каждым днем она все лучше играла эту роль и все меньше узнавала себя. Новое утро начиналось со ступора перед зеркалом и желания — не выходить из своей ипотечной квартиры, этой стерильной клетки, которую она сама выбрала.

И вот сейчас, на приеме у психолога, она понимала — картина треснула. Краска осыпалась. На холсте проступило то, что было там всегда. Просто усталая, несчастная девочка, которая так и не поняла, кем хочет быть, когда вырастет.

— Алина, я настоятельно рекомендую вам взять перерыв в работе и сменить обстановку, — мягко, но настойчиво говорила психотерапевт.

Кабинет был стерильным и безликим. Серые стены, серый ковер. И сегодня Алине казалось, что эта седина просачивается ей под кожу, признав в ней свою добычу. Ее темный деловой костюм казался единственным ярким пятном в этом унылом пространстве — пятном, которое бесцветность медленно, но верно поглощала.

— Я не могу, — тихим шепотом ответила Алина, подняв опухшее от слез лицо. — Возможно, в следующем квартале... Сейчас решается вопрос о новом назначении. О повышении. Я жду.

— Боюсь, к следующему кварталу нам придется сменить обстановку на больничную, — ухоженная рука психолога с коротким маникюром мягко отодвинула блокнот. — Вы же понимаете, что госпитализация скажется на карьере куда сильнее. Организм не железный, Алина. Даже у вас.

Алина опустила взгляд, разглядывая идеальный шов на своем пиджаке. Мысль о больничной палате вызывала не страх, а странную апатию. «Хотя бы отдохну», — промелькнуло с горькой иронией.

— Может, просто постараюсь не задерживаться допоздна? — попыталась она торговаться, но в ее голосе прозвучала фальшь.

Инна Олеговна медленно покачала головой.
— Алина, дорогая, — ее голос прозвучал тепло, но неумолимо. — Мы уже проходили это. Вы не можете потушить пожар, подливая в него новое топливо. Выгорание — это не дедлайн. Это стена. И я не могу позволить вам разбиться о нее.

Слова психолога звенели в ушах, когда Алина вышла на улицу. Она села в свою машину, но не завела мотор, просто сидела, глядя в одну точку. «Стена». И что ей с этим делать? Поехать в офис — забрать вещи, составить список дел на время своего... своего чего? Больничного? Отпуска? Бегства?

Утром, войдя в офис с головной болью, она обнаружила на своем столе записку от секретаря гендиректора: «В.А.В. ждет Вас в своем кабинете. СРОЧНО».

Ее сердце, еще минуту назад тяжелое и апатичное, заколотилось с такой силой, что на мгновение перехватило дыхание.

В.А.В. — Виктор Андреевич Васнецов. Мужчина ее несбыточной мечты. Он был старше ее лет на десять — как раз того возраста, когда мужчина, по ее мнению, достигал пика своей привлекательности. В нем была уверенность, не требующая суеты, спокойная сила и острый, пронзительный ум. Ей всегда нравились мужчины старше, умнее, выше ее по положению. Еще в институте она не понимала, как можно влюбляться в однокурсников, когда вокруг столько состоявшихся преподавателей. А Виктор Андреевич был для нее олицетворением того самого мужчины ее мечты, недосягаемым совершенством. И одна из причин ее регулярных визитов к психологу заключалась в тщетных попытках избавиться от этой «непрофессиональной», как она сама ее называла, привязанности.

Сделав глубокий вдох и поправив пиджак, она направилась в его кабинет.

Глава 2.

Он стоял у панорамного окна, спиной к Алине, и на секунду она позволила себе просто смотреть на него. Широкие плечи, идеально сидящий костюм, уверенность и та врожденная неспешность в движениях, которая бывает у людей, привыкших, что мир подождет. Затем он обернулся, и его янтарные глаза встретились с ее взглядом. Ей показалось — нет, она была уверена! — что в его теплом прищуре было что-то, предназначенное только для нее.

— Алина, проходите, — его голос был спокоен. Низкий тембр действовал как бальзам, вызывая невольное доверие. — Поздравляю. Решение принято. Я назначаю вас директором нового филиала.

Мир замер. Это был тот самый финальный штрих на картине ее идеальной жизни. Триумф. Она слышала его слова, кивала, ловила каждое указание, но внутри пело все. Он пожал ей руку, и она с трудом заставила себя не задерживать его теплую ладонь в своей.

— Справитесь, я уверен, — сказал он на прощание, и его улыбка снова показалась ей личной, почти интимной.

Она выпорхнула из кабинета окрыленная, едва сдерживая дурацкую улыбку, готовую сорваться с ее губ. Возвращаясь к своему рабочему месту, она ловила на себе взгляды коллег, и воздух в офисе казался густым от немых вопросов.

Первой подлетела Ольга из соседнего отдела, ее глаза сияли искренней радостью.
— Алиш, это правда? Поздравляю! — она обняла ее, понизив голос. — Так держать! Здорово, что твои старания оценили.

Но тут же, будто тень, возникла Светлана Петровна, старший бухгалтер с лицом, всегда выражавшим легкую брезгливость.
— На повышение? — протянула она, окидывая Алину хмурым взглядом. — Ну, поздравляю. Интересно, кто теперь у нас квартальные отчеты в три дня делать будет? Наш-то отдел без тебя, милочка, просто развалится.

Алина хотела парировать, но ее перебил молодой практикант Игорь:
— Да бросьте вы, Светлана Петровна, разберутся как-нибудь. Алина, это круто! По-честному заслужено!

Но большинство коллег просто молчали, поглядывая на нее с немым недовольством. Она читала это в их глазах: «Рабочая лошадка уезжает. Кто теперь будет задерживаться до ночи? Кто возьмет на себя самую сложную работу?» Поздравления были, но они тонули в море тяжелых вздохов, натянутых улыбок и откровенного холодного молчания. Восторг от новости начал меркнуть, отравленный простой мыслью: если уж здесь, среди своих, нашлись те, кто не смог порадоваться за нее, то что ее ждет на новом месте? Спонтанная улыбка сползла с ее лица, сменившись привычной маской собранности. Путь наверх был не наградой, а лишь сменой поля боя.

На следующее утро, стоя перед зеркалом в своем новом, пока еще пустом кабинете, она тщательно проверяла доспехи: безупречный темно-синий костюм, прядь волос, уложенную с геометрической точностью, взгляд, из которого были изъяты все эмоции, кроме готовности к работе. Глубокий вдох. Она вышла к сотрудникам, которые уже заранее были к ней не расположены.

Брифинг в новом филиале прошел безупречно. Алина — собранная, идеальная как всегда, ее речь — четкая и мотивирующая. Зал слушал без восторга, но внимательно. В напряженной тишине чувствовалось сдержанное любопытство и выжидательная оценка. Когда она закончила, в воздухе повисла пауза, и ей показалось — нет, она почти физически ощутила, как первый, самый тонкий слой льда подтаял.

Когда сотрудники стали расходиться, к ней тихо подошел ее заместитель, Алексей Петрович, немолодой уже мужчина с обволакивающей улыбочкой и глазами-щелочками. Он наклонился так близко, что она почувствовала его несвежее дыхание.

— Зря ты ввязалась в это, девочка, — прошипел он так, что никто не услышал. — Пытаешься играть в мужские игры — не справишься. Даже начальство тебе не поможет. Готовься, тебя здесь сожрут.

Мир сузился до точки. На секунду в глазах у Алины потемнело. Но тут же, будто щелчок выключателя, сработал автопилот. Она медленно повернула к нему голову, ее губы растянулись в холодной, безжизненной улыбке.

— Посмотрим, — так же тихо, но с ледяной четкостью, выдохнула она ему в лицо.

А потом, громко, на всю комнату, добавила:
— С таким коллективом мы горы свернем!

И, снова опустив голос до интимного шепота, вонзила последнее лезвие:
— А некоторым — шею.

Было почти забавно наблюдать, как его ухмылка сползла с лица, а шея и щеки покрылись багровыми пятнами. Она со всей силой, на которую были способны ее тонкие пальцы, сжала его протянутую для рукопожатия пухлую ладонь. И не отводя взгляда, смотрела, как в его глазах, минуту назад таких самоуверенных, заплясали сначала растерянность, а потом — тихий, немного удивленный страх.

**

Работа в филиале оказалась адом. Несработанный коллектив, саботаж, отчеты, которые предоставляли в таком безобразном виде, что даже ей было трудно разобраться. Но Алина работала на износ. Хотелось уволить всех и набрать новых сотрудников, но обошлась только одним заявлением по собственному желанию от того самого Алексея Петровича, у которого оказалось слишком много нарушений. Кстати после его увольнения работа пошла уже легче. Алина решала проблемы одну за другой, работа до ночи вновь стала нормой. Хотелось доказать всем: себе, генеральному, сотрудникам, что она достойна.

Наконец, через месяц главные трудности остались позади и работа была отлажена. В этот момент, она получила письмо на рабочую почту. Официальное уведомление от отдела кадров, сухое и короткое. О том, что на должность директора филиала, с понедельника, назначается некто Семенова. Алине предписывается вернуться на свою прежнюю должность.

У нее перехватило дыхание. Это была какая-то ошибка. Чудовищная ошибка! Семенова? Она даже не знала кто это! Алина с бешено колотящимся сердцем попыталась дозвониться до Виктора Андреевича. Личный номер не отвечал. Секретарь, с невозмутимым видом сообщила:

— Виктор Андреевич на отдыхе. В Сочи. Он строго-настрого приказал ни с кем его не соединять.

Она блестяще продержалась до конца дня. Провела совещание, подписала документы. И к вечеру уехала из офиса с гордо поднятой головой, стараясь игнорировать ехидные смешки и редкие сочувственные взгляды.

Глава 3.

Яркое осеннее солнце осветило Ваню, едва он переступил порог института. Он щурился, но на губах играла легкая, почти беззаботная улыбка. В руке он сжимал синюю папку — те самые документы об отчислении, которые должны были стать приговором, а чувствовались как пропуск на свободу.

Ему было двадцать, и в этот момент он чувствовал каждую секунду своего возраста — легкие, быстрые, полные надежды на все хорошее. Светлые волосы взъерошил ветер, и он даже не пытался их пригладить. Голубые глаза, ясные и спокойные, смотрели на мир с новой уверенностью. Он оглянулся на серое, безликое здание, выдохнул и рассмеялся. Тихо, про себя. Никакой горечи. Если бы время повернулось вспять, он бы снова поступил так же. Без тени сомнения.

И сейчас, Ваня чувствовал лишь одно — он заплатил свою цену и купил кое-что гораздо более ценное, чем диплом. И ни на секунду не сомневался в этой сделке. Потому что все началось и закончилось из-за Катьки. Его друга Катьки.

Катя не блистала красотой — простая, чуть замкнутая девчонка в большом очках, но верный и надежный товарищ. Они дружили с первого курса, вместе готовились к экзаменам, и Ваня знал, что на нее можно положиться. И он же знал, что она уже год безответно, трагично и преданно любила Артема, недоступного идола. Того самого с которым у Вани незаладились отношения с первых дней в институте.

Их противостояние было ритуалом, холодной войной на паритетных началах. Артем — мажор на блестящем внедорожнике, чья стоимость равнялась стоимости Ваниной «Калины», умноженной на двадцать. Ваня — на своей, лично заработанной и отремонтированной машине, в простой одежде, не скрывавшей подтянутую, спортивную фигуру. Оба — блестящие студенты, но если знания Вани были его личной добычей, то успехи Артема пахли деньгами репетиторов и большими пожертвованиями родителей в фонд института. Они соперничали во всем: за высший балл, за уважение группы, за место на парковке. Артем любил подрезать «Калину», демонстративно парковаться на «ее» месте. Ваня в ответ мог забрызгать одетого в брендовые вещички Артема, специально нажав на газ проезжая мимо. Счет пока был равный. А потом Ваню однокурсники выбрали главным представителем от курса на итоговой конференции. Вот тогда Артем и обратил внимание на радостно подпрыгивающую Катю, решив отомстить конкуренту через его преданную соратницу и друга.

В тот день Ваня застал ее в пустой аудитории на третьем этаже. Она плакала, тихо всхлипывала, пряча лицо в ладонях.
— Кать, ты чего? — он подошел, насторожившись.
Она молча протянула телефон. В общем чате курса, где обычно скидывали шпаргалки и мемы, гуляла серия фотографий. На них была она. Смущенная, растерянная, в одной футболке, на фоне чужой, явно дорогой квартиры. А на последних — с заплаканным, искаженным обидой лицом. Подписи были циничными, унизительными, высмеивающими ее внешность, ее наивность. Это был не розыгрыш. Это было безжалостное уничтожение человеческого достоинства.

Холодная ярость поднялась в Ване от самого сердца, вытеснив все остальное. Он не помнил, как вышел в коридор, где Артем в окружении своей свиты что-то громко и самодовольно рассказывал, жестикулируя.

— Подонок, — голос Вани прозвучал странно тихо, но его услышали все.
Артем обернулся, безошибочно угадав кого Ваня имел ввиду.
— Нищебродам слова не давали, — его лицо дернулось, но он старался держаться насмешливо. — Видел фотки? Пришел получить автограф?

— Удали. Сейчас же, — сказал Ваня, делая шаг вперед.
— А ты кто такой, чтобы приказывать? — фыркнул Артем. — Не понравилось портфолио твоей подружки? А что, по-моему, очень даже...

Удар был стремительным и сокрушительным. Ваня не бил кулаком — он, будто таран, всей массой тела врезался в Артема, снося его с ног. Все произошло так быстро, что свита опомнилась лишь тогда, когда они уже катались по полу, и Ваня, придушенный собственной злостью, молча и методично лупил негодяя, не думая ни о последствиях, ни о чем вообще.

Вокруг них слышались крики, вопли, чьи-то руки, пытались растащить их. И громовой, властный голос, разрезал все это безобразие:
— НЕМЕДЛЕННО ПРЕКРАТИТЬ!

Перед ними, багровея от гнева, стоял ректор.

Потом, в его кабинете они стояли, как два загнанных волчонка — избитые, в помятой одежде, но все еще ощетинившиеся. Ректор, не предлагая сесть, прошелся вокруг них, его молчание было страшнее любого крика.

Дверь распахнулась, впустив вихрь дорогих духов и родительского гнева. Мать Артема, худая женщина с острым лицом, тут же бросилась к сыну, с криками: «Мальчик мой! Что с тобой сделали!». Отец, солидный мужчина в безупречном костюме, сразу перешел в наступление.

— Я требую немедленного отчисления этого... хулигана! — его палец был направлен в Ваню, как пистолет. — И мы напишем заявление в полицию! Вы видели? Это покушение на убийство!

Ваня молчал, сжав кулаки. Он смотрел в пол, но внутри все горело. Он был виноват. Он начал первым. И он ни секунды не сожалел об этом.

И тут, пока родители осаждали ректора требованиями «разобраться», в переполненном кабинете случилась странная пауза. Их взгляды — Вани и Артема — встретились. И в глазах Артема, помимо злости и боли, Ваня увидел нечто новое — растерянность.

Когда родители вышли «на важный звонок», в кабинете остались они трое — ректор и двое врагов.

— Идиот, — сипло, сквозь опухшую губу, прошипел Артем. — Из-за какой-то...
— Заткнись, — тихо, но так, что мурашки побежали по коже, сказал Ваня.

Они смотрели друг другу в глаза.

— Не говори моим про фотки, — сквозь зубы попросил Артем.

— Тогда удаляй их. Сейчас, при мне. Потом извинишься перед Катей. Публично. Скажешь всем, что это был пранк, фотошоп, фэйк. И травить ее перестанешь. Слово.

Артем молча достал телефон, тыкая в экран дрожащими пальцами.
— Удаляю... Видишь? Все.

— А ты? — спросил он, закончив.
— А я уйду, — просто сказал Ваня. — Скажу, что это я начал. Из-за парковки, из-за твоей рожи, неважно. Твоим предкам этого и надо.

Глава 4.

Утром Алина неслась прочь из города, методично обгоняя один автомобиль за другим. Давя на газ, она пыталась оставить позади давящую серость офиса, требовательный взгляд психолога, холодное сообщение матери.
Запах кожи салона и слабый аромат дорогого парфюма смешались в знакомую, успокаивающую формулу контроля.

Мысли возвращались к работе, как назойливые мухи. Эта Семенова... Кто она вообще такая? Алина пролистала в памяти всех возможных кандидаток — ни одна не тянула даже на половину ее компетенций. Они там, в головном офисе, совсем с ума посходили? Кто будет вести переговоры с «Инвест-Проектом»? Она месяц готовила почву, изучила каждого члена совета директоров, знала их болевые точки. Эта... Семенова... даже не сможет правильно произнести фамилию председателя. А отчетность за квартал? Там же целый пласт нестандартных операций, которые она лично выстраивала с налоговой. Они за пару дней развалят все, что она создавала месяц. Горькая, ядовитая уверенность поднималась комом в горле: они все пожалеют. Пожалеют, когда увидят, во что превратится филиал без нее.

Тревога накатывала новой волной, сжимая виски. Сердце застучало чаще, в ушах зазвенело. Рука сама потянулась к телефону — позвонить психологу, услышать ее спокойный голос... Но нет, она же сама решила справляться. Чтобы унять дрожь в руках, она сильнее сжала руль и надавила на газ. Скорость ненадолго заглушила внутренний гул, и в этой оглушительной тишине она почувствовала себя почти спокойно.

На загородном перекрестке зажегся красный. Алина с раздражением ударила ладонью по рулю. Как же все медленно, как все сложнее справляться с непрошеными эмоциями. Она закрыла глаза на секунду, представляя, как давит на тормоз не в машине, а в собственной голове, пытаясь остановить этот навязчивый внутренний монолог.

И тут она услышала. Сначала — глухой, хриплый бас, пробивающийся сквозь закрытые стекла. Она опустила окно. Поток свежего осеннего воздуха, вперемешку со звуками спешащих в разные стороны машин, ворвался в салон.

Из соседней, видавшей виды рыжей «Лады» неслась какая-то знакомая песня. За рулем сидел парень, симпатичный, светловолосый и, как ей показалось, безумный. Он пел. Не подпевал радио, а именно пел — во все горло, с закрытыми глазами, отбивая ритм по рулю. Он был целиком поглощен этим моментом, этим порывом, ни на кого не обращая внимания. Казалось, весь мир для него свелся к этой песне и дороге.

«Больной, наверное», — мысленно усмехнулась Алина, тут же поймав себя на том, что не отводит взгляда, подспудно чувствуя тихую зависть, что у некоторых психические отклонения явно поприятнее чем у нее. И странное дело — та свинцовая тяжесть, что давила на плечи секунду назад, вдруг отступила. Словно кто-то открыл окно в душной комнате.

Зажегся зеленый. «Лада» с воем мотора рванула с места, продолжая свой шумный концерт. Алина на секунду задержалась, глядя вслед тающему в потоке рыжему пятну, и тоже вжала газ в пол. Она легко обогнала «Ладу» — тот парень даже не пытался соревноваться.

Но через несколько минут тревога снова начала подкрадываться, тихая и настойчивая. Мысли о работе, о предательстве Виктора Андреевича, о матери... Правая нога сама потянулась сильнее давить на газ. 90... 100... 110... Машины мелькали как смазанные кадры. Скорость заглушала внутренний гул, но ненадолго.

Тут она увидела свободную полосу для общественного транспорта, пустующую в этот час. Всего пару километров — и она сможет вырваться вперед к своей цели и подальше от своих мыслей. Без лишних раздумий, почти на автомате, подчиняясь импульсу бегства, она рванула на выделенную полосу.

Это стало роковой ошибкой. Из-за поворота, как по заказу, показалась машина ДПС. Сначала мигающие огни в зеркале, потом резкий, неприятный сигнал, от которого сжалось сердце. Она плавно притормозила и перестроилась на свою полосу, с ужасом осознавая всю безнадежность ситуации.

**

К ней неспешной, утяжеленной походкой подошел инспектор — мужчина лет сорока, с усталым, абсолютно невозмутимым лицом, на котором читалась вся пресыщенность подобными нарушениями.

— Права, страховка, — произнес он ровным, лишенным эмоций голосом.

Алина молча протянула документы. Она чувствовала, как горят щеки. Она — Алина, всегда все контролирующая, безупречная — поймана на глупом, детском нарушении.

— Вам известно, что вы двигались по полосе для общественного транспорта? — его голос был спокойным, но каждое слово било точно в цель.

— Да, — прошептала она, глядя куда-то мимо него.

— Объясните причину.

Что она могла сказать? «Я бежала от своих мыслей»? «Мне стало душно от тревоги»? Она молчала, чувствуя, как под взглядом этого человека она снова превращается в провинившуюся школьницу. Он тем временем медленно, с чувством собственной значимости, заполнял протокол, изредка бросая на нее взгляд, полный немого укора.

Пока он писал, Алина чувствовала, как по щекам разливается жар. Не стыд, а жгучая досада. Всего пару недель назад она сама проводила выговор сотруднику за опоздание на пять минут. А теперь вот стоит, опустив голову, и слушает нотации за нарушение, которое сама бы назвала «непростительной халатностью». Эта мысль жгла сильнее любого стыда. Она, выстроившая карьеру на безупречности, оказалась на обочине в самом прямом смысле. Каждая секунда ожидания тянулась мучительно, напоминая о том, что она опаздывает, что график рушится, что контроль ускользает.

С штрафом в руке и камнем на душе она шагала к своей машине. Унижение и досада жгли изнутри. И в этот момент мимо нее, плавно перестраиваясь, проплыла та самая рыжая «Лада». Парень смотрел на нее, и в его глазах читалось веселое любопытство и сочувствие. Легкий, почти незаметный кивок, словно говорящий: «Бывает. Ничего страшного».

И снова — странное облегчение. Острый стыд и злость куда-то ушли, сменившись почти детским желанием исправиться, доказать, пусть не ему, а самой себе, что она не та беспомощная девочка, какой себя чувствовала минуту назад.

Глава 5.

Алина ехала, и странное, боевое настроение не покидало ее. В голове четко и ясно выстраивался план разговора с Виктором Андреевичем. Она мысленно репетировала аргументы, подбирала слова. Вспомнила, как однажды он, проходя мимо, задержал на ней взгляд на секунду дольше обычного, и как ее сердце тогда предательски екнуло. Она тут же отогнала это воспоминание, как опасную слабость. Нет, он — профессионал, она — профессионал. И она докажет, что он совершил ошибку. Эта мысль придавала ей решимости, заставляя сильнее давить на газ.

Она мчалась вперед, полная уверенности, но тут стрелка топливного указателя опустилась в красную зону. «Черт, — с досадой подумала Алина, — совсем забыла про бензин». Пришлось съехать с трассы на ближайшую заправку.

Подъехав к колонкам, она увидела оранжевую ленту и табличку: «Технические работы. Ожидание 30 мин». По телу пробежала знакомая волна раздражения. Полчаса! Она вышла из машины. До следующей заправки, судя по навигатору, было далеко, риск не доехать был слишком велик. Пришлось смириться.

Она зашла в придорожное кафе, купила кофе и, вернувшись к машине, прислонилась к капоту, с тоской глядя, как работник в спецовке неспешно что-то чинит. Время тянулось невыносимо. Все ее боевое настроение медленно растворялось в осознании бессмысленно потраченных минут. Контроль снова ускользал.

Когда работы наконец закончились, она, уже изрядно злая, подъехала к колонке и начала заправляться. И в этот самый момент на соседнюю колонку плавно закатила та самая рыжая «Калина».

В отличие от Алины, которая томилась в ожидании, этот водитель не потерял ни секунды — будто знал, что заправка откроется именно в этот миг.

Из машины вышел тот самый любитель пения. Алина, обычно равнодушная к мужскому вниманию, невольно отметила его спортивную фигуру, подчеркнутую простой футболкой, и открытое симпатичное лицо. Их взгляды встретились. На его лице расплылась беззаботная улыбка. Алина почувствовала, как углы ее губ сами собой тянутся вверх, и ей пришлось приложить усилие, чтобы сохранить строгое выражение лица. Получилось не очень.

Пока он заправлял свой бак, они молча смотрели друг на друга через автомобили. Казалось, он вот-вот что-то скажет. Так и вышло.

— Раз уж мы вместе едем, — громко крикнул он через шум моторов, — может, познакомимся? Меня Ваня зовут.

Сердце Алины нелепо и громко стукнуло. Она фыркнула — фальшиво и неубедительно — и демонстративно покачала головой, отводя взгляд. Быстро прыгнула в машину и рванула с места, оставляя его и заправку позади.

Но странное дело — все ее тщательно выстроенные мысли о начальнике, карьере и предстоящем разговоре куда-то испарились. Вместо них в голове вертелся только один образ: светловолосый парень с заразительной улыбкой, который осмелился крикнуть ей вслед свое имя. Несмотря на поспешное бегство, его она расслышала хорошо. Ваня. Такое простое и звонкое.

«Дерзкий мальчишка», — подумала она, но на ее лице снова играла улыбка.

Ваня смотрел, как белый внедорожник растворяется в потоке машин. Вместо досады он чувствовал лишь любопытство и странную симпатию к этой незнакомке. Да, она вела себя самоуверенно и немного свысока — тот взгляд, которым она окинула его «Ладу», говорил сам за себя. Но он заметил и другое.

Он вспомнил, как их взгляды встретились на заправке. Всего на секунду, прежде чем она натянуто отвела глаза, но он успел поймать в них то самое отражение — живой интерес, приправленный долей растерянности. Она пыталась скрыть это за маской холодности, но у нее вышло плохо. Эта неудачная попытка зацепила его.

«Интересно, что она прячет за этой маской?» — размышлял Ваня, плавно перестраиваясь в потоке. Он тронулся с заправки не спеша — ему некуда было торопиться. Весь мир был его домом, а эта трасса — просто одна из его улиц.

Конечно, ни о какой любви с первого взгляда и речи быть не могло. Но ему стало интересно. Как интересно разгадывать сложную, но многообещающую загадку. Ему хотелось понять, что скрывается за этим идеально выстроенным фасадом — почему в глазах успешной, красивой девушки читалась такая усталость, будто она везет на себе неподъемный груз.

Ваня включил музыку, но на этот раз не пел. Он улыбался и думал о незнакомке. Не о ее холодной маске, а о том единственном мгновении, когда эта маска дала трещину. О том, как она пыталась сдержать улыбку — и у нее это вышло так неуклюже и очень мило.

«Ладно, — мысленно сказал он ей, глядя на пустую дорогу впереди. — Пока наши маршруты совпадают, я не отстану. Хочу еще раз увидеть, как ты пытаешься не улыбаться».

В его голубых глазах вспыхнул озорной огонек. Не вызов, а теплое, настойчивое любопытство. Ему вдруг страстно захотелось снова увидеть, как треснет тот ледяной панцирь, который она старательно держала.

Глава 6.

Алина мчалась, оставив и заправку, и наглого улыбчивого парня далеко позади. Она старалась сконцентрироваться на своей цели. Ей нельзя было сбавлять накал, нельзя было дать слабину.

Именно в этот момент телефон на центральной консоли ожил, разрываясь от уведомлений. Она бросила на него взгляд, и сердце ее упало. Рабочий чат, который она пыталась игнорировать, взорвался сообщениями. Алина читала их, одно за другим и ярость медленно закипала в ней.

Маргарита Петровна (отдел кадров): "Алина Викторовна, Семенова Мария Ивановна запрашивает доступ ко всем закрытым папкам по проекту «Инвест-Констракшн». Даем?"

Бухгалтерия: "Алина, срочно нужна ваша виза на дополнительном соглашении, иначе завтра платежи не пройдут".

Айтишники: "Алина Викторовна, напоминаем, что срок действия ваших паролей скоро истекает. Доступ ко всем системам будет отозван в понедельник до обеда. Нужно сгенерировать новые до этого времени".

И самое возмутительное, от завхоза, которого она никогда не могла найти, когда он был ей нужен, а тут объявился:
Сидоров А.В.: "Алина Викторовна, добрый день. Напомните, пожалуйста, когда вам будет удобно подписать акт приема-передачи материальных ценностей? Я к вашим услугам".

«Не хватает только сообщения от вахтера», — с раздраженной иронией подумала она, чувствуя, как превращается в какую-то Золушку наоборот, которой не дарят, а отбирают карету и хрустальные туфельки.

И словно в ответ на ее мысль, телефон выдал еще одно уведомление.
Служба безопасности: "Уважаемая Алина Викторовна, в связи с вашим переводом просим сдать служебный пропуск в понедельник до двенадцати. При себе иметь паспорт".

Она фыркнула — коротко, иронично, почти беззвучно. Идеальный финал. Ей назначили время, чтобы официально лишиться последнего символа ее принадлежности к тому месту, которое она считала своим. Золушке до полуночи, а мне — до понедельника, до полудня, — промелькнуло в голове.

Сообщение от ИТ-отдела стало последней каплей. Это значило, что в полдень понедельника она уже не сможет даже зайти в свой компьютер. Ее просто вычеркнут из системы. Стирают, как устаревший файл. Они уже делили шкуру неубитого медведя, вытирали ноги о ее кресло, ее файлы, ее тяжелый труд. А теперь и ее цифровую идентичность. Пальцы сами сжались на руле так, что костяшки побелели. Она сглотнула ком обиды подступивший к горлу. Она должна была успеть. Она должна была все исправить до понедельника, до этого дурацкого полудня.

И именно тогда, когда ей казалось, что хуже уже не будет, ситуация достигла нового дна. За поворотом открылся вид на кошмар любого, кто куда-то спешит. Бесконечная, многокилометровая, неподвижная пробка. Машины стояли так плотно, что между ними не было видно асфальта. Она с отчаянием посмотрела на часы. Расчетное время прибытия сдвигалось на два часа. Это был провал.

Она закрыла глаза, пытаясь взять себя в руки, но новые обстоятельства обрушились на нее. Из люка фуры, застывшей в соседнем ряду, доносился резкий, тошнотворный запах — то ли химикатов, то ли испортившегося мяса. Он пробивался даже сквозь закрытые стекла. Водители и пассажиры из соседних машин, смирившись с ожиданием, вышли покурить, громко переговариваясь и смеясь. Их беспечность, этот запах, эта неподвижность — все давило на нее, усиливало паническое желание вырваться, двигаться, действовать.

Именно тогда ее взгляд, отчаянно ищущий выход, упал на старый, почти незаметный съезд на грунтовую дорогу, уходившую в сторону, огибая холм. Навигатор, который она тут же проверила, показывал ее проезжей, пусть и с предупреждением: «Проселочная дорога. Не рекомендуется для легкового транспорта».

Риск? Безумие. Но стоять здесь, в этой вонючей, унизительной ловушке, пока Семенова копается в ее файлах, а завхоз делит ее стол, было равносильно признать поражение. Это был не просто выбор пути. Это был акт отчаяния и бунта.

Без лишних раздумий, повинуясь инстинкту, она резко вывернула руль, и белый автомобиль, фыркнув шинами, съехал с асфальта и нырнул в пыльную чащу, оставив позади неподвижную трассу и все, что с ней связано.

Ваня стоял в пробке, отделенный от знакомого белого автомобиля несколькими машинами. Когда тот внезапно резко рванул на грунтовку, Ваня нахмурился. Это выглядело опрометчиво — незнакомая дорога, никаких указателей и, главное, никто туда не сворачивал, несмотря на пробку. «Сто процентов зря она туда поехала», — мелькнула у него первая мысль. Вспомнив ее порывистую манеру езды, он почувствовал легкую тревогу. Именно поэтому он решил спросить совета у местного водителя.

Он приоткрыл окно, впуская в салон тот самый тошнотворный запах от соседней фуры. Теперь он понимал, почему так много водителей предпочли остаться в своих машинах с закрытыми окнами.
— Братан! — окликнул он водителя-дальнобойщика, который, прислонившись к своему гиганту, с безнадежным видом курил. — Скажи, а эта грунтовка проезжая? Или туда лучше не соваться?

Тот медленно повернул голову, оценивающе окинул взглядом Ванину машину и хмыкнул, выпуская струйку дыма.
— После этих дождей? Да там сплошное месиво. В прошлый раз только на тракторе проехал. Легковушке там делать нечего — увязнет по самые пороги. Проверено.

Эта информация заставила Ваню нахмуриться. Его взгляд снова устремился к тому месту, где исчез белый внедорожник. Он дал ей шанс передумать. Ведь должна она вернуться назад, обнаружив непроходимую грязь. Подождал. Внутренний счетчик отсчитал одну минуту, потом вторую, третью... Он буквально физически ожидал, что вот-вот увидит, как заляпанная грязью машина выползет обратно на асфальт, посрамленная и утихомиренная. Но поворот оставался пустым. Приближался вечер.

Тем временем пробка ожила. Впереди замигали стоп-сигналы, машины медленно, но верно начали движение. Поток покатился мимо него, водители нетерпеливо сигналили, намекая, что пора проснуться и двигаться дальше, вместе со всеми. Его мозг быстро просчитал варианты. Поехать дальше — разумно, предсказуемо, правильно. Свернуть на эту разбитую дорогу — иррационально, глупо, авантюрно.

Глава 7.

Алина съехала с трассы, и первое, что она почувствовала, — облегчение. Дорога, хоть и грунтовая, казалась вполне проезжей, убегая вдаль ровной лентой среди бескрайних полей с пожелтевшей осенней травой. Она даже позволила себе небольшую улыбку — вот он, короткий путь, вот оно, решение всех проблем. Она немного сбавила скорость, но все еще ехала достаточно быстро, уверенная в себе и своем автомобиле.

Именно эта уверенность и подвела ее. Впереди лежала большая лужа, растянувшаяся поперек всей дороги. «Ерунда», — подумала Алина, привычно прибавив газу. Шины с шумом врезались в воду, и на секунду показалось, что все в порядке. Но через мгновение передние колеса зарылись во что-то вязкое и мягкое. Она с ужасом наблюдала, как шины безнадежно буксовали, разбрызгивая липкую коричневую жижу. Сначала она пыталась действовать методично — вперед-назад, вперед-назад, как когда-то учил инструктор на курсах вождения. Но грунт был коварным: сверху подсохшая корочка, а под ней — бездонная тягучая грязь. С каждым движением машина садилась все глубже. Поняв, что только усугубляет ситуацию, она заглушила двигатель. Наступившая тишина показалась оглушительной.

Она вышла из машины, и ее дорогие туфли мгновенно утонули по щиколотку. Холодная влага просочилась через кожу. «Идиотизм!» — это слово крутилось в голове, сливаясь с отчаянным стуком сердца. Она достала телефон. «Нет сети» — эти два слова высветились на экране с беспощадной ясностью. Она подняла руку с телефоном, встала на цыпочки, прошла немного — все бесполезно. Полная изоляция.

Время текло странно — то растягиваясь в бесконечность, то пролетая незаметно. Солнце клонилось к горизонту, окрашивая небо в тревожные багровые тона. В воздухе запахло вечерней прохладой. Алина забралась обратно в салон, закрыла двери. Влажными салфетками попыталась стереть грязь с ног, лихорадочно пытаясь придумать выход из этой ловушки. Она слышала только свое дыхание и навязчивый внутренний голос, который шептал: «Вот и все. Ты проиграла. И только ты во всем виновата». От бессилия на глаза навернулись горячие слезы. Она смахнула их с яростью, злясь на эту слабость.

Она завела двигатель и снова попыталась раскачать машину и опять без результата. И вот, когда отчаяние достигло пика, в сумерках мелькнул луч света. Сначала она не поверила своим глазам. Потом луч приблизился, и она узнала автомобиль. Тот самый рыжик.

Щемящее чувство облегчения охватило ее. К горлу подкатил ком — она не осталась одна в этом пустом, темнеющем поле. Она быстро вытерла лицо, сделала глубокий вдох и вышла из машины, пытаясь придать себе вид если не уверенный, то хотя бы не совершенно разбитый.

Когда «Лада» остановилась, и из нее вышел тот самый парень, она, не сказав ни слова, просто показала рукой на свои безнадежно увязшие колеса. В этом жесте было все — и признание своего поражения, и немой вопрос, и даже капелька надежды.

Ваня подъехал, заглушил двигатель и вышел из машины. При свете фар картина выглядела еще более удручающе: белый внедорожник сидел в грязи по самое пузо, а вокруг разбрызгано месиво из земли и воды.

— Ну, привет снова, — сказал он, подходя. — Вижу, ты нашла экстремальный аттракцион.

Она ничего не ответила, лишь молча смотрела на свои утонувшие в грязи колеса. Ваня молча обошел машину, засунув руки в карманы, и тихо присвистнул.

— Ну и дела, — прошептал он себе под нос.

Алина наблюдала за его реакцией, стоя рядом. Вид у него был настолько комично-ошеломленный, что невольно захотелось улыбнуться, несмотря на всю безнадежность ситуации.

— Ну, знакомиться так знакомиться, — тихо сказала она. — Меня Алина зовут. Надеюсь, ты не маньяк?

Ваня повернулся к ней, и на его лице расплылась улыбка.

— Даже маньяк сюда не сунулся бы, — парировал он. — Ваня.

Он принялся за работу с энергией, которая удивила Алину. Сначала полез в багажник своей «Лады» и начал выгружать оттуда разный хлам: автомобильный домкрат, пару старых автомобильных ковриков, какие-то тросы.

— Ничего, бывало и хуже, — бодро сказал он, хотя на душе было неспокойно. — Всегда вожу с собой на всякий случай, — объяснил он, заметив ее удивленный взгляд. — Никогда не знаешь, что пригодится в дороге.

Алина молча наблюдала, как он пытается установить домкрат, но грунт предательски проваливался под тяжестью машины. Он огляделся, ища другой путь подъезда к ее машине.

— Ладно, попробую подтолкнуть, — решил он. — Сядь за руль, я буду толкать, а ты как только почувствуешь, что машина сдвигается, очень плавно газуй.

Алина молча кивнула и заняла место водителя. Ваня уперся плечом в стойку кузова, почувствовав, как холодная грязь сразу же просочилась через ткань.

— Поехали! — крикнул он, изо всех сил налегая на машину.

Двигатель взревел, колеса забуксовали, и струя жидкой грязи окатила Ваню с головы до ног. Он отпрянул, отряхиваясь.

— Стоп, стоп! — закричал он. — Только хуже делаем!

Он отошел, осматривая ситуацию. Его взгляд упал на свой автомобиль.

— Есть идея, — сказал он, уже вытирая лицо. — Попробую подцепить твою машину и вытянуть своей. У меня как раз буксировочный в багажнике есть.

Он достал буксировочный трос и начал прицеплять его к своей «Ладе». Алина смотрела, как он возится с креплениями, и неожиданно почувствовала, как в груди что-то сжимается. Этот парень, совершенно незнакомый человек, старался помочь ей так, словно это было самое важное дело в его жизни.

— Спасибо, — тихо сказала она, когда он снова вылез из машины, чтобы проверить крепление троса.

Ваня только кивнул, слишком сосредоточенный на работе, чтобы ответить.

— Ладно, поехали! — крикнул он, садясь за руль.
«Лада» напряглась, трос натянулся, и на секунду показалось, что автомобиль Алины сдвинется с места. Но вместо этого колеса «Лады» зарылись в ту же грязь, и через мгновение они уже сидели по соседству — две беспомощные машины-побратимы.

Алина неожиданно рассмеялась — горько, но без истерики. Это было слишком абсурдно.

Глава 8.

После воя двигателей и рычания буксующих колес наступила тишина. Они стояли друг напротив друга, перепачканные и помятые. Алина с отвращением смотрела на свои некогда бежевые лодочки, безнадежно утонувшие в коричневой жиже, и на дорогой шерстяной пиджак, на котором теперь красовались разводы.

— Ладно, сидеть тут не вариант. Я пойду назад, к трассе. Дойду до заправки, вызову эвакуатор, — её голос звучал резко, по-командирски. Она уже представила себе план: час пешком, звонок, решение проблемы. Действие. Контроль.

Ваня, счищавший с джинсов комья грязи, поднял на неё взгляд.

— Алина, стой. В темноте? Ты там через полкилометра свернёшь не туда и запросто можешь упасть в канаву. Это не Москва, тут фонарей нет.

— У меня в телефоне есть фонарик! — парировала она, уже доставая его.

— И сколько он продержится? Час? — Ваня спокойно подошёл ближе. — Послушай меня. До трассы, по моим прикидкам, километров семь. В темноте, по бездорожью, это два с половиной часа ходу. Твой фонарик сядет через сорок минут. Потом ты останешься одна, в чистом поле, в кромешной тьме. И что ты будешь делать? Ау кричать?

Его слова были не эмоциональными, а сугубо логичными. Он говорил с ней на её же языке — языке расчёта и оценки рисков. И её собственный, хорошо отлаженный ум вынужден был с этим согласиться. Предложенный ею план был не решением проблемы, а самоубийственной авантюрой.

Ощущение бессилия накатило с новой силой, сдавив горло. Она беспомощно опустила руку с телефоном.

— Значит, будем сидеть и ждать у моря погоды? — в её голосе прозвучала дрожь.

— Нет, — он твёрдо ответил. — Будем действовать по обстоятельствам. Сначала ищем воду, чтобы отмыться. Потом разводим костёр, чтобы не замёрзнуть. А утром, на свету выдвинемся.

Его спокойная, не допускающая сомнений уверенность подействовала на неё лучше любого успокоительного. Она была вынуждена признать — он прав. Странное облегчение смешалось со стыдом за свою паническую суету.

— Ну, так что мы имеем, — Ваня смерил взглядом Алину, и под этим взглядом ей вопреки всему захотелось улыбнуться, но она сдержалась. — План спасения принцессы провалился. Переходим к плану приведения нас в человеческий вид.

— И что это значит? — скептически спросила Алина, чувствуя, как засохшая грязь стягивает кожу на щеках. Она скрестила руки на груди, демонстрируя полное отсутствие веры в его организаторские способности.

— Это значит, что надо искать воду. Ручей или хотя бы лужу. А потом костер. Иначе к утру мы не просто застрявшими, а еще и замерзшими будем.

Алина оценивающе окинула его взглядом — молодое, перепачканное лицо, просторная футболка, уверенность, которая казалась ей наигранной. Выпускник-идеалист, который в жизни не руководил ничем сложнее похода в столовую.

— И много ты принцесс так спасал? — язвительно бросила она, подчеркивая каждое слово. Пусть знает свое место.

Но Ваня не смутился. Он повернулся к ней, и его губы растянулись в ухмылке, белой полосой сверкнув в грязном лице.

— А что, у тебя есть более квалифицированные кандидаты на эту должность? — парировал он, оглядывая пустынное поле. — Или, может, у тебя в багажнике спрятан профессиональный спасатель?

Его наглость сработала лучше любого спора. Колкость застряла в горле, не найдя выхода. Этот мальчишка был невозмутим, как скала.

— Ты у меня первая, — заключил он, как бы подводя черту под дискуссией. — Так что не суди строго. Придется довольствоваться тем, что есть.

Осенняя ночь наступала стремительно, и холод пробирал до костей даже сквозь адреналин. Ваня, достав из багажника «Лады» фонарик, отправился на разведку вдоль дороги. Алина осталась, бессильно наблюдая, как его луч прыгает по мокрым кустам. Сказать что ли ему, что совсем не обязательно здесь должна быть вода, скорее всего до ближайшего водоема километры.

— Есть! — донесся его голос через пару минут. — В метрах ста! Ручеек! Тащи вещи!

«Везунчик». Алина открыла багажник своего внедорожника. Внутри, как и полагается, царил идеальный порядок. Два деловых костюма в чехлах, пара сменных блузок, туфли-лодочки. И аккуратная дорожная косметичка. Ни намека на джинсы, свитер или хоть что-то, напоминающее об отдыхе или непредвиденных обстоятельствах. Она была готова к переговорам, к совещанию, к деловому обеду. Но не к ночевке в поле.

Она сняла с вешалки один из кофров, послушно пошла на свет его фонаря. Ручей оказался мелким и в темноте сложно было оценить его чистоту, но выбора не было. Следующие десять минут были посвящены немому и комичному ритуалу очищения. Они молча, спиной друг к другу, пытались стереть самыми грубыми в мире влажными салфетками основную грязь с лиц и рук. Вода в ручье была ледяной.

Ваня, закончив умываться, окинул взглядом ее «сменный гардероб» — пиджак, юбку и блузку, висящие на ветке дерева.

— На переговоры собралась? Ничего спортивного нет? — поинтересовался он, беззлобно.

Алина нахмурилась, размышляя, прозвучали ли его слова обидно или нет, но встретила не насмешку, а обычное любопытство. Она вздохнула.

— У меня вся одежда такая. Я нигде кроме офиса не бываю, — признание вырвалось неожидано.

Она сама удивилась своей внезапной открытости. Так просто, без привычного защитного сарказма. Было странно и легко — как будто она констатировала погоду.

Ваня не стал развивать тему, лишь кивнул, как будто услышал что-то очевидное.

— Вот, — он протянул ей свернутую серую толстовку. — Чистая. Пахнет машиной, но сухая.

— А ты? — автоматически спросила она.

— Я-то переоденусь, — он потянулся к своему рюкзаку и достал другую, темную, и спортивные штаны. — У меня-то как раз все наоборот.

Она кивнула в благодарность и отошла за дерево, чтобы снять липкую, испачканную блузку. Надеть чужую, пахнущую мылом и чем-то еще, простым и мужским, толстовку было странно. Непривычно. Но грубая ткань была сухой и замечательно мягкой.

Пока она переодевалась, Ваня уже собирал хворост. Он делал это молча, методично, и она снова подумала, что для него это не впервой. Через несколько минут на обочине, под сенью оголенных ветвей, уже потрескивал, набирая силу, нехитрый костер. Пляшущие тени оживили мрачный пейзаж, а тепло, исходящее от огня, стало первым за долгое время ощущением, которое было не в тягость, а в радость.

Глава 9.

Ваня смотрел на огонь, но краем глаза видел её. Она сидела, поджав ноги в его толстовке — и впрямь как котёнок, который попал под дождь и теперь пытается сохранить остатки тепла и достоинства. Только этот котёнок шипел и выставлял когти при каждом удобном случае. Его тянуло погладить эту взъерошенную шёрстку, успокоить, сказать, что всё не так страшно. Но он чувствовал — нельзя. Не только потому, что оцарапает, вцепится всеми когтями. А потому что испугается ещё больше, съежится в комок и спрячется в своём коконе окончательно.

«И много ты принцесс так спасал?»

Он едва сдержал улыбку. Колючая, язвительная, с промокшими туфлями и взглядом начальника цеха. Но за всем этим — ни капли истерики. Ни одной слезы. Только сарказм, как последний щит против отчаяния. Это вызывало уважение.

Он украдкой наблюдал, как она переодевалась за деревом — мелькали тонкие плечи, строгая линия спины. Без своего бронежилета из пиджака она была просто девушкой. Худенькой, почти хрупкой. И пронзительные серые глаза, которые пытались сверлить его сталью, на самом деле были самыми серьезными и уставшими глазами, которые он когда-либо видел.

Её признание про одежду прозвучало так просто и горько, что у него внутри что-то ёкнуло. «Я нигде кроме офиса не бываю». Не «у меня нет времени» или «я не люблю», а констатация факта. Факта полного, тотального одиночества. А её жизнь — этот безупречный багажник с костюмами, эти вечные переговоры — оказалась бегом по бесконечному коридору, где за каждой дверью открывалась лишь следующая пустая комната.

Сейчас она сидела, уткнувшись в пламя, и в её ссутулившейся спине читалась такая усталость, будто она действительно тащила на себе все эти костюмы, дипломы и карьерные победы, пока не рухнула под их немыслимой тяжестью. Вид этого крушения не вызывал в нём ни жалости, ни снисхождения, лишь острое желание помочь — не поднять, а сесть рядом и молча разделить с ней эту ношу. Потому что даже поверженная, она не сломалась, не плакала и не просила — просто сидела и тихо горела, как костёр в осенней ночи.

Ваня смотрел на неё и понимал: она абсолютно не осознаёт, что выглядит сейчас тем самым съёжившимся котёнком. Она по-прежнему была уверена, что держит осанку неприступной бизнес-леди, что её сарказм — грозное оружие, а не последний щит. Это упрямство — не сдаваться, даже когда силы на исходе, — вызывало в нём что-то вроде нежности. Ему до боли хотелось расслышать, о чём шуршат её потухающие языки пламени. Узнать, о чём молчат эти серьёзные серые глаза.

Они сидели рядышком. Ваня старался не смотреть на Алину прямо, но краем зрения отмечал каждое движение. Огонь выхватывал из темноты тонкие черты ее лица, прозрачную кожу на висках, непослушные пряди волос, выбившиеся из строгой прически. Она изредка поправляла их — быстрым, точным движением, каким, наверное, подписывала документы.

Он чувствовал ее присутствие физически — легкое тепло, доносившееся через пространство между ними, едва уловимый запах духов, смешанный с дымом. Когда она меняла позу, бревно слегка покачивалось, и это крошечное движение отзывалось в нем напряжением.

Ее пальцы временами сжимались на коленях, но лицо оставалось спокойным. Эта внутренняя собранность, которую она сохраняла даже здесь, в полной глуши, завораживала. Сильная и одновременно хрупкая — притягательное сочетание.

Его собственная рука лежала на колене, и ему захотелось протянуть ее через разделявшее их пространство, коснуться, ощутить связь. Но он сидел неподвижно, боясь спугнуть хрупкое равновесие, установившееся между ними.

— Да уж, — тихо сказала она. — Больничная палата отдыхает.

Слова сорвались с его губ быстрее, чем мозг успел их проверить:
— Ты болеешь? — в его голосе прозвучала неподдельная тревога.

Она медленно покачала головой, не отрывая взгляда от огня.
— Нет. Просто... мой психотерапевт настаивала на смене обстановки. Чтобы не довести до больничной палаты. — Она произнесла это ровно, без эмоций, как будто читала чужой диагноз.

Психотерапевт.
Слово повисло в воздухе неожиданно и плотно, как туман. Ваня на мгновение застыл. В его мире к таким специалистам не обращались. В его понимании, к психологам ходят люди «не в себе» — с трясущимися руками и диким взглядом. А она была собранной, острой, адекватной.

— Ты что, псих? — вырвалось у него от непонимания и удивления. И тут же спохватился: — Ты не похожа на психа.

Алина медленно перевела на него взгляд. Уголки её губ дрогнули в подобии улыбки, но в глазах не было ни капли веселья.

— Боишься? — тихо спросила она. — Не переживай. До понедельника я безопасна. В понедельник у меня истекает срок действия. — Она горько усмехнулась своему мрачному юмору. — Доктор сказала, что если я не возьму перерыв, меня ждёт госпитализация. А я вместо этого поехала в Сочи выяснять отношения с начальством. Гениальный ход, да? Психотерапевт прописывает покой, а пациент едет на войну.

— То есть тебе буквально прописали отдых? — уточнил Ваня, чтобы убедиться, что понял правильно.
— Буквально. Со словами «смена обстановки» и «полное отключение от рабочих процессов».
— И вместо этого ты оказалась в чистом поле с неработающим телефоном, — он обвёл взглядом темноту. — Ну что ж, обстановку ты сменила радикально. А от рабочих процессов, кажется, отключилась намертво.
— Выходит, так, — она кивнула, и в её голосе впервые зазвучала не горькая ирония, а что-то вроде усталого признания.

— Значит, я теперь часть твоей терапии? — осторожно подхватил он, нащупывая почву. — «Принудительный кемпинг с застрявшим незнакомцем».

— То что доктор прописал, — Алина фыркнула. — Интересно, что сказала бы Инна Олеговна, увидев меня тут в компании незнакомого парня, в грязи по колено. — Она обвела взглядом темнеющее поле. — Наверное, спросила бы: «Алина, это ваш способ наконец выйти из зоны комфорта?»

Она неожиданно рассмеялась — коротко, искренне. Ваня не улыбнулся в ответ — слишком много горечи было в этом смехе.

Глава 10.

Пламя костра отбрасывало трепетные тени на их лица. После её откровений о работе и беге в никуда, тишина между ними затянулась и переродилась. Сначала возникла лёгкая неловкость, затем — плотное, смущённое молчание, в котором каждый звук — потрескивание ветки, их собственное дыхание — казался оглушительно громким.

Алина перестала думать об офисе. Мысли споткнулись и застыли где-то на полпути. Она смотрела на Ванино лицо в свете костра и вдруг заметила крошечную родинку у виска и то, как его ресницы отбрасывают длинные тени на скулы. Он же, поймав её рассеянный взгляд, почувствовал внезапный, острый толчок в районе солнечного сплетения и острое желание — протянуть руку и провести кончиками пальцев по её щеке, чтобы проверить, такая ли она мягкая, как кажется.

Расстояние между ними на бревне не изменилось, но пространство будто сжалось. Стало тяжелее дышать. Алина почувствовала, как щёки начинают гореть — и не от жара пламени. Она опустила взгляд, уставившись на свои руки, сжатые в его толстовке. Он отвёл глаза на огонь, но кожей ощущал каждое её микродвижение.

В воздухе повисло невысказанное напряжение, густое и сладкое. Оно тянулось секунду, другую, пока не стало почти невыносимым.

И тогда они вздохнули. Одновременно. Резко и шумно, будто вспомнив, что нужно дышать.

И этот синхронный вдох-выдох разрядил атмосферу, вернув их к реальности. Они встретились взглядами — растерянными, смущёнными, и на их губах одновременно дрогнули первые улыбки за долгие минуты молчания. Они смотрели друг другу в глаза и видели одно и то же: зеркальную неловкость, смешанную с внезапным, почти детским весельем оттого, что попали в одну и ту же нелепую ситуацию. Это осознание разрядило напряжение, как будто они поделились секретом.

— Э-э... голодно что-то, — первым сказал Ваня, и в его голосе теперь была не натянутая бодрость, а смущённая искренность. Он даже чуть покраснел. — У меня в машине бутерброды есть.

— А у меня шокалад! — выпалила Алина, и тут же засмеялась над собственной торопливостью. Смех был лёгким, снимающим остатки скованности.

Они поднялись почти одновременно, но теперь это было не бегство, а общее движение, слаженное и понятное обоим. Разошлись к машинам и через минуту вернулись с добычей: он — с завёрнутыми в плёнку сэндвичами, она — с плиткой горького шоколада.

— Делим пополам? — Ваня протянул ей бутерброд. Его улыбка уже была спокойной, открытой. — Походный паёк.

— А это — взятка, — Алина отломила ему добрую половину плитки. Её глаза блестели в свете костра. — За молчание о сегодняшнем фиаско.

Они молча обменялись едой, и в этом жесте была уже не формальность, а новый уровень доверия. Простой хлеб с колбасой и маслом показался Алине на удивление вкусным и сытным, точно лучшая еда в мире. Ваня с комичным благоговением откусил шоколада.

— Вот это да, — выдохнул он с искренним удовольствием, закрыв глаза. — Это сильно.

Он доел свой кусок, она — свой. Тишина снова стала комфортной, теперь она была тёплой и наполненной.

— Ну что, — сказал Ваня, вытирая пальцы о джинсы. Его взгляд был тёплым и немного озорным. — Подкрепились. Теперь, по всем правилам, полагается откровенный разговор. О чём-нибудь далёком от работы.

Он улыбался, предлагая эту игру, но в глубине глаз таилась серьёзность — он действительно хотел услышать ответ. Алина почувствовала, как под этой улыбкой в ней что-то оттаивает, а давно запертая дверь приоткрывается.

Она молчала, глядя на языки пламени, и неожиданно для себя обнаружила, что хочет говорить. Хочет, чтобы он слушал.

— Знаешь, я у мамы от первого брака, — слова выскользнули у неё легко, как будто она наконец-то нашла человека, которому не страшно сказать это вслух. Она смотрела в огонь, но кожей чувствовала, как он замер, слушая. — Единственный ребёнок. Отчим нормальный, но мы не общаемся. Как и с мамой, в общем-то. Нормальная семья, — горько усмехнулась.

Она бросила быстрый взгляд на Ваню, проверяя. Он не кивал с жалостью, а просто слушал, всем своим вниманием обращённый к ней. Это было ново.

— Понятно, — сказал он тихо, и в его голосе не было ничего, кроме готовности слушать дальше. Пауза повисла неловко, и он, будто спохватившись, задал следующий очевидный вопрос, который висел в воздухе: — А почему депрессуешь? С личной жизнью проблемы?

Он спросил не как приятель, а с какой-то новой, приглушённой серьёзностью. И это заставило её ответить с той же обезоруживающей прямотой.

— У меня нет личной жизни, — еще тише ответила она. — И не было никогда. Я никогда ни с кем не встречалась. Не целовалась даже. Не из-за принципов. Просто не сложилось.

Тишина стала густой и значимой. Алина рискнула поднять на него глаза.

Ваня смотрел на неё, не скрывая изумления. Его взгляд скользнул по её губам, когда она произнесла слово «целоваться», и так же быстро вернулся к её глазам.

— Серьёзно? — переспросил он, и в его голосе прозвучал не смех, а низкое, тёплое удивление. Он как будто заново оценивал её, пересматривая все предыдущие представления. — А сколько тебе лет?

— Двадцать пять, — ответила она. И почему-то под этим пристальным, заинтересованным взглядом её возраст не казался ни трагедией, ни изъяном. Это был просто факт.

Ваня медленно кивнул, переваривая информацию. Он не сказал «не страшно» или «всё впереди». Он просто смотрел на неё, и в его янтарных глазах, отражавших пламя, читалось что-то сложное: любопытство и то самое притяжение, которое теперь висело в воздухе между ними, осязаемое, как тепло костра.

— Двадцать пять, — повторил он наконец, как бы пробуя это на вкус. — Интересно.

В его голосе не было насмешки, а было то самое внимательное, чуть замедленное любопытство, которое заставило её насторожиться. И расслабиться одновременно. Она фыркнула, правильно угадав направление его мыслей.

— Даже не мечтай, — сказала она, стараясь, чтобы в голосе прозвучала привычная суховатая строгость, но вышло скорее смущённо. — Ты малолетка.