Обман

глава 1

Примерно первое десятилетие после перестройки…

Татьяна

- Танюш, пойдём, поможешь мне пельменей налепить, - заглядывает в комнату свекровь.

- Сейчас, мам Галь. Генкины рубашки только доглажу, - отзываюсь я, проводя рукой по ещё горячей гладкой ткани воротничка.

Я обожаю гладить рубашки мужа. Делать острые стрелки на рукавах. Отглаживать как следует манжеты. А потом вешать стройным рядом в шкаф, каждую рубашку на отдельную вешалку.

Большой дубовый шкаф в нашей с Генкой комнате поделён ровно пополам. В одной половине висят Генкины рубашки и костюмы, а в другой мои платья. Мне нравится, что запахи нашей одежды смешиваются друг с другом. Точно так же, как и запахи наших тел смешиваются друг с другом каждую ночь.

Мы с Генкой всегда спим в обнимку, прижавшись друг к другу тесно-тесно. И это несмотря на то, что у нас уже двое детей! Да, я родила двух мальчишек. Даже не верится, что старшему уже почти тринадцать.

Я родила нашего Сашку сразу после окончания института, в двадцать три. Страшно подумать, что мне самой уже скоро тридцать шесть. Кошмар какой. Хорошо, что выгляжу я лет так примерно на двадцать пять, даже поменьше. Ну, я надеюсь. Но фигура у меня точно осталась такой же, какой и была в день нашей свадьбы.

Как же давно это было. И как хорошо, что наша свадьба была. Что я не передумала, и что тот парень… Тот самый парень, про которого я давно забыла… Что он, узнав, что я выхожу замуж, не стал… Ах, да что сейчас вспоминать… Я даже лицо его забыла. Наверное, если встречу, и не узнаю…

Да и потом, он же был иногородний. Где бы мы жили… Пришлось бы с моими родителями. А с ними ещё мой брат со своей семьёй. Что же это было бы, общежитие? А так, Генкины родители выделили нам целых две комнаты в своей квартире. Очень удобно.

Да и потом, если бы я расстроила свадьбу, как бы я в глаза тёть Гале смотрела? Да и самому Генке? Ох, представляю, как гудел бы весь наш дом. Ой. Нет, это был бы полный кошмар, сталкиваться с Генкой и его родителями. Не могу даже представить, как бы это всё было. Как бы я сказала Генке, что свадьбы не будет… Как бы он посмотрел на меня… А потом, наверное, дрался бы каждый день с тем парнем… Не знаю…

Когда-то наши с Генкой родители одновременно получили квартиры в том самом доме, где мы сейчас живём. Тогда, в советские времена, людям давали квартиры просто так, от предприятий, на которых те работали.

Так что, можно сказать, мы знакомы с Генкой всю нашу жизнь. Хотя, конечно, до моих тринадцати, а до Генкиных семнадцати мы внимания друг на друга не обращали. У каждого из нас была своя жизнь. Я училась на отлично, ходила в музыкальную школу и на гимнастику, и мальчики мне были как-то так, без надобности.

Всё изменилось на рубеже моих тринадцати лет. Вообще я всегда осознавала, что я симпатичная, даже красивая. Но класса с шестого я стала пользоваться повышенным вниманием мальчишек.

Мальчишки писали мне записки с признаниями в любви, даже сочиняли стихи. Носили мой школьный портфельчик. А на наших немногочисленных школьных вечерах я никогда не подпирала стенку во время медленных танцев. Всегда меня приглашали сразу несколько мальчишек! А я выбирала, с кем бы пойти потанцевать…

Вот на одном из таких вечеров ко мне и подошёл Генка из соседнего подъезда. Отодвинул в сторону мальчишек и галантно протянул руку, приглашая… Я так удивилась тогда… Ведь Генка был старше на целых четыре года и уже оканчивал школу. До сих пор помню наш первый танец. Как Генка прижал меня к себе… И потом проводил до моего подъезда, а потом до самой двери в мою квартиру…

С этого и начались наши встречи. Нам и на свидания ходить друг к другу не надо было, мы ведь жили в одном доме. И в один прекрасный день Генка стал моим первым мужчиной. Первым и по сегодняшний день единственным. Я так сроднилась с ним. И до сих пор каждый день жду ночи.

Жаль только, что последние несколько лет Генка работает на другом конце города. Уезжает ни свет ни заря и приезжает поздно, уставший, как он выражается, как собака, и выжатый, как лимон… Поэтому жаркие ночи у нас теперь случаются всего лишь раза два-три в неделю, а не каждую ночь, как раньше.

Генка шутит, что чудо, что он вообще ещё что-то может, с такой-то работой. Нелимитированный рабочий день, как это у них называется. Ну да, частенько мужу приходится выходить на работу даже по выходным. Ну, а что делать…

Конечно, когда мы с ним оба работали рядом с домом, в нашем знаменитом районном НПО, было совсем другое дело. Да мы даже на обед ходили домой. И иногда, если дома никого не было… Ах…

А потом грянула перестройка… Наш НПО медленно, но уверенно начал загибаться… Зарплаты стали по две с половиной копейки… А у нас уже было двое детей…

В общем, довольно скоро пришлось увольняться. Мне удалось пристроиться почти сразу, и очень хорошо. Подружка помогла, Ленка. Она уже работала к тому времени в одной из строительных контор, которые в первые же годы перестройки начали появляться как грибы после дождика.

Вот Ленка, когда у них появилась вакансия бухгалтера, и предложила мне попытать счастья. До сих пор удивляюсь, как меня взяли без профильного образования, но взяли!

Работа бухгалтера оказалась делом нехитрым, по крайней мере для меня, обладательницы диплома хорошего технического вуза. Так что более-менее прилично зарабатывать я начала быстро.

А вот у Генки долго не ладилось. Сначала он взялся, как и все в то время, пытаться продавать партии компьютеров, как сейчас помню, белой сборки. Но эти сотни и тысячи компьютеров только витали где-то в воздухе, а Генка проводил часы и минуты, пытаясь впарить, как он говорил, эти мифические компьютеры новым компьютерным фирмам, которые тоже плодились в те времена как кролики.

Потом, после неудач с компьютерами, Генка пробовал толкать партии иномарок, потом ещё что-то. Всё это денег не давало, а время отнимало. Между тем все наши советские накопления, как и у всех в то время, обратились в пыль.

глава 2

Татьяна

Сын. У них с моим Генкой сын. Ему полгода. Я смотрю на симпатичную девушку передо мной. И никак не могу сложить шесть и девять. Ну да, полгода это ведь шесть месяцев, правильно? Правильно. И девять. Девять плюс шесть… Девять плюс шесть это сколько?! И ещё до этого… И ещё до этого… Сколько нужно всего сложить месяцев и дней?!

- Мы уже три года вместе, - отвечает на мой невысказанный вопрос похожая на японскую куколку девушка, - Вы… - немного мнётся она, - разве ни о чём не догадывались?

Я молча отрицательно качаю головой. Мой язык словно прилип к нёбу. Она явно удивлена, эта молодая мамочка. Смотрит неверяще. В миндалевидных глазах мелькает боль. Боль и разочарование.

Она явно разочарована, глядя на меня. Наверное, думала, что я старая и от старости уже стала страшная, как баба Яга, что ли? И что для Генки я теперь не более, чем мать его детей?

Ну да, ей-то самой на вид не дашь больше двадцати с небольшим. Может, двадцать три - двадцать четыре где-то. Конечно, тридцать шесть для неё это глубокая старость.

Она говорит ещё что-то. Слова вылетают и вылетают чёрными птицами из её красивого чётко очерченного рта. Что-то про любовь, что-то про судьбу, ещё что-то… Я не в силах слушать звуки, порождаемые её телом.

«Я всё поняла, - спокойно говорю я. И удивляюсь сама, что я могу говорить, что я могу даже радоваться вновь обретённому дару речи… - Вы можете идти», - добавляю как могу нейтрально.

Она осекается на полуслове. Молчит пару секунд, буравя меня изучающим взглядом. Потом, кивнув, разворачивается и уходит.

Я смотрю ей вслед. Она идёт по нашему двору легко и свободно, с полным сознанием своей молодости и красоты. Красивая фигура. Красивая девушка. У них есть что-то общее с Генкой во внешности. У Генки тоже немного восточные черты лица. Мой самурай. Мой самурай, называла его я…

Моя малышка, говорил мне он. Я не достаю ему даже до плеча. Дышит в пупок, вспоминаю я презрительные слова. А она нет. Она не дышит ему в пупок. Она высокая. Наверное, ровно до плеча Генке. А, может, ещё чуть повыше.

Они оба тёмненькие, как это называется, когда волосы тёмные, шатен? Или брюнет? Я не помню. Я никак не могу сообразить, она кто? Брюнетка или шатенка? А Генка? У Генки тёмно-коричневые волосы, как шоколад. Шоколадка ты моя, говорила ему я. Шоколадка. Горькая…

Ему не такая нужна, опять всплывают в памяти обидные слова. Как уверенно, как непререкаемо это было сказано. Может быть, потому я и запомнила... И вспомнила сейчас. Про неё, про эту японочку, никто не сказал бы так. Никто.

«Вот! Вот такая ему нужна! Такая!» - вдруг слышу в своей голове мерзкий торжествующий голос, словно сообщающий о небывалом научном открытии. Ты ещё заори: «Эврика!!!» - думаю я…

Эврика, повторяю я про себя, тихо оседая на пол в нашей прихожей. Как я здесь очутилась? Как я оказалась дома? Я ведь нормально прошла по двору? Не упала и даже не пошатнулась? Правда же?

- Таня! Ох. Таня! Да что случилось, Таня?! – тёть Галя.

Что она здесь делает? Ах, да. Свекровь. Тёть Галя моя свекровь.

- Да что с тобой, Таня? Что? Скажи, что? – хватается за сердце моя вторая мать.

- У Генки есть ребёнок на стороне. Мальчик. Ему полгодика, - произносят мои непослушные задеревеневшие губы.

- Ах ты ж поганец, а… - потрясённо произносит свекровь.

- Ятишь твою налево… - вторит ей вышедший на шум свёкор.

Я поднимаюсь и, пошатываясь, иду в свою комнату. Здесь все свои, и мне не нужно держать лицо. Могу даже поплакать, свернувшись клубком на застеленной пушистым покрывалом тахте. Но слёз нет. Я застыла как будто. Заледенела.

- Так, может, она приврала, баба-то эта? А ты уж сразу и поверила, - доносится голос свёкра.

- Не приврала, - тускло отвечаю я, отворачиваясь к стенке.

- Пойдём, отец, пойдём. Чего ты впёрся со своими рассуждениями. Придёт Генка, и узнаем всё. А сейчас пойдём, дай ей покоя, - тёть Галя накрывает меня пуховым платком, подтыкая концы. Я маленькая и скрюченная, поэтому платок укрывает меня всю.

- Полежи, полежи так, дочка, - приговаривает тёть Галя, гладя меня по голове, - может, и прав дед-то. Может, и правда, брехня всё…

Не брехня. Не брехня, вертится и крутится в моей голове, отзываясь эхом от осторожно прикрытой тёть Галей двери.

Не брехня. Коричневая помада на губах японочки. Ей идёт. Очень.

Коричневый след на рубашке мужа. «Ген, во что это ты вляпался?» - спрашиваю я. «А, это на работе шоколадный торт хавали», - отвечает он. Это было давно. Я и не помню точно, когда. Года два, а, может, и все три назад. Помню только, что рубашку жалко было. След так и не отстирался…

Небольшая инфекция у меня. Так, ничего серьёзного, но достаточно дискомфортно, чтобы пойти к врачу. К гинекологу. Тогда я спросила у врача, откуда это могло взяться у меня, если я только с мужем. И возможно ли, что муж принёс это извне. Да, я спросила тогда именно так. Меня затрясло тогда как в ознобе, и голос задрожал. Я помню.

Я была близка к истерике и ждала вердикт врача с ужасом. Пожилая врач посмотрела на меня немного странно. Я не поняла тогда, что было в её взгляде. Но она, повидавшая на своём веку всякое, успокоила меня.

«Ничего серьёзного, это же не венерическое заболевание, - сказала тогда врач. – Конечно, причины могут быть разными, но, возможно, Ваш муж просто вовремя не помылся… А, может, Вы или он немного простудились. Инфекция ведь живёт внутри нас и при ослаблении иммунитета вылезает наружу. Ничего серьёзного…»

Ах, какая же радостная я вышла тогда из кабинета этой мудрой женщины! Какая радостная… Мир вокруг сиял новыми красками…

«Ген, у меня тут инфекцию обнаружили. Ничего серьёзного. Врач сказала, может, просто кто-то из нас не помылся вовремя. Ну, или простудился, а организм дал сбой. Давай на всякий случай оба выпьем, тут всего-то одна таблетка нужна. Ну да, вот эта…»

«Фу, чем это у тебя от костюма несёт? Что это, Ген? А, бабы на работе на себя брызгали и на тебя попали? Вот сучки. Нарочно, наверное. Фу, какие духи похабные. Откуда ты знаешь, что французские? А, ну да, ты же флакон видел. Вряд ли это французские. Подделка, наверное…»

глава 3

Татьяна

Генка… Я слышу, как он скидывает ботинки, слышу его уверенные шаги. Слышу, как он берётся за ручку двери, как поворачивает её. Как скрипит слегка дверь, закрывается потом. Щёлкает выключатель. Загорается свет. Резкий. Яркий. Мои глаза закрыты, но свет режет их как ножом.

- Ты спишь, что ли? – Генкин голос.

Шелест одежды. Генка снимает пиджак. Бросает его на стул. Нет, чтобы сразу повесить в шкаф. Всё время бросает. А я обычно подбираю, встряхиваю, смотрю, не испачкался ли где. Мало ли, что. В дороге. В метро. В автобусе. Мало ли, что.

- У тебя ребёнок есть, Ген? – приподнявшись, сама того не желая, спрашиваю я.

Слова вылетают сами, как вольные птицы. Генкины руки, расстёгивающие рубашку, замирают. Опадают, словно крылья птиц, попавших в силки.

Он стоит передо мной какой-то… беспомощный, что ли. Какой-то такой… Будто вор, внезапно схваченный за руку.

- С чего. Ты. Взяла… - медленно проговаривает он. Даже не спрашивает. А просто говорит. Его губы двигаются при этих словах как будто сами по себе.

- Она приезжала сегодня. Ко мне, - я делаю неопределённый жест рукой, пытаясь описать её.

Показать её рост, изящные изгибы. Моя рука движется плавно, словно шея лебедя. Подстреленного лебедя.

Генка открывает было рот, но замолкает, словно поперхнувшись.

- Как ты мог, Ген? – тихо спрашиваю я. – Что же, ты думаешь, я так не могла, что ли? Ещё как могла. Но мне и в голову не приходило такое! Мне и в голову не приходило…

- Прости, Тань… - Генка берёт пиджак и кулем кидает его в шкаф.

Потом снимает-таки рубашку. Рубашка летит туда же. Мне почему-то становится жаль идеального порядка нашего шкафа. Теперь всё пропахнет потом от его рубашки. Он же ходил в ней целый день. А ещё к этой рубашке прикасалась она. И её запах теперь тоже поселится в нашем шкафу.

- Прости, Тань… - Генка хлопает дверцей шкафа и наконец неловко встаёт передо мной.

Он… Ему не хочется подходить ко мне. Ему сейчас явно хочется оказаться где-нибудь за тридевять земель отсюда. Ему некомфортно.

Он явно не может найти слов. Видимо, сработал эффект неожиданности. Он явно не готов. Он явно не ожидал от своей куколки, что той надоест ждать, когда отец её ребёнка разродится на развод. Или чего там ещё она от него ждала…

- Прости, Тань, - вновь как попугай повторяет он. – Она не захотела делать аборт, - с какой-то самцовой гордостью, от которой меня тут же мутит, объясняет он.

Генка пытается взять меня за руку. Я отползаю по тахте от него как от отвратительного насекомого. Как от паука. Мне отвратителен он. Отвратительно его объяснение насчёт аборта. Мне предельно гадко всё сейчас.

- Всё будет как прежде, Тань. Ты успокойся и просто не думай об этом. Всё будет, как всегда, - вырабатывает его речевой аппарат бесполезные идиотские слова.

Он хочет оставить как прежде. Как будто ничего нет. Чтобы мы с мам Галей по-прежнему вылизывали его тут. Обслуживали. Вкусно кормили. А туда он будет приходить как на праздник. Поиграть с малышом. Они же такие сладенькие, эти маленькие. Отвлечься. Развлечься со своей куколкой. Трахануться с ней.

Меня начинает трясти. Я на могу смотреть на него. На его лицо. Оно такое… Выражение лица у него такое… Он жалеет лишь об одном. Что носит с собой паспорт. В котором указана прописка. В котором есть штамп о заключении брака. А в штампе том указана жена. Как её зовут, жену эту.

Она просто открыла его паспорт. И переписала адрес. И узнала моё имя. Пока он был в туалете, например. Или тетёшкался с их сыном. Носил его на руках. Разговаривал с ним. Играл с ним. А она просто залезла в его пиджак и достала его паспорт. И приехала по месту прописки. Всё просто.

- Тань… Тань, я же не мог насильно гнать её на аборт… Тань… - его голос глух и невыразителен, словно это произносит переводчик левых заграничных фильмов

- Да при чём здесь она?! – срываюсь на крик я. – Её чёртов аборт?! При. Чём. Здесь. Она?! Если это ты не удержал свой… - я запинаюсь на миг, - свой хрен в штанах! Ты… Ты! Ты просто свинья, Ген, - наконец-то нахожу нужное определение для него я.

Генка дёргается от моих слов. Что-то меняется в его лице. Да он обиделся! О, какой пассаж! Он обиделся!

А я… Меня начинает нести. Злые, обидные, унижающие и его, и его куклу слова вылетают и вылетают из меня стаями жалящих пронзительных пчёл.

Я припоминаю всё. И тот случай, когда он… ну, когда он не смог продолжать, то есть закончить то, что начал в постели. Да, это было один раз. Видимо, он был выжат досуха тогда. Но я со злобным удовольствием назвала это по-другому. Так, как ни при каких обстоятельствах нельзя говорить мужчине. И о чём никогда нельзя напоминать ему. Ну да, ну да.

Только это уже не мой мужчина. Я никогда не смогу больше лечь с ним в одну постель. Потому что на нём. Потому что в нём. Потому что везде теперь будет она. И эту таблетку. Которой мне пришлось протравить себя, я тоже вспомнила. Припомнила. «Ты совал свой хрен в эту грязную гнойную шлюху! – не помня себя, сквозь зубы проговаривала я. – И она заразила меня! Заразила через тебя, скотина!»

В своём бешенстве я даже вдруг вспоминаю наш первый раз. Как дрожали у него руки. И как быстро он кончил тогда. Я, стараясь вновь не сорваться на крик, кидаю ему в лицо, как больно и противно мне было.

Мне хочется сделать ему как можно больнее. И я в больном запале вру ему снова и снова, разными словами. Что я была с ним лишь из жалости. И что потом, потом я была с ним лишь только по привычке, лишь только из всё той же жалости, лишь только…

Я запинаюсь, останавливаюсь. Потому что лицо у Генки вдруг становится какого-то белого-белого цвета. Не глядя на меня и держась за сердце, он опускается на тахту и начинает шумно дышать открытым ртом.

- Ой. Мам Галь. Там Генка. Ему плохо… - растерянно говорю я мам Гале, которая так вовремя оказалась в коридоре. Подозрительно вовремя…

глава 4

Татьяна

- Ничего страшного. Покой. Поменьше стрессов. До свадьбы заживёт! – жизнерадостно говорит врач скорой, гулко захлопывая переносной мобильный кардиограф.

- Да. У него как раз скоро свадьба, - на автомате отвечаю я.

Врач скорой, сочная пышная женщина в годах, недоумённо смотрит на меня.

- Спасибо, спасибо вам, - провожает доктора тёть Галя.

И чуть ли не сталкивается в дверях со мной на обратном пути.

- Куда ты? Поздно же, Тань.

- Я к своим. Не волнуйся, мам Галь, – я сжимаю её сухую ладошку и выхожу за дверь.

Дверь захлопывается. Я прижимаюсь спиной к холодной стене подъезда. Я вся словно плотина, которую вот-вот прорвёт водопад слёз. Вот-вот прорвёт истерика, что бьётся во мне смертельно раненым, истошно воющим зверем.

Нет. Не сейчас. Мне нужно домой. Мне нужно к мамочке. Мне нужно ещё немножко сил, чтобы дойти до дома. Это же близко. Всего лишь соседний подъезд.

Генка не пошёл меня проводить, вдруг понимаю я. Так и остался валяться на тахте бревном, над которым хлопочет тёть Галя. Остался валяться бревном, которое очень жалеет себя. Да, он всегда жалел себя, когда болел, Генка. Меня так умиляло это раньше.

Ну как же, такой большой, сильный, и так трогательно болеет. Я всегда возилась с ним. Старалась приготовить, что повкуснее. Соки ему делала всякие. Морсы. Тёрла морковку, посыпала её сахаром. Клала сметану туда, в морковку. Сметанку. Взбитая с сахаром сметана. Это похоже на сперму. Которую он спускал. В неё. Я прислоняюсь к стене дома. И, радуясь, что успела выйти на улицу, щедро изливаюсь рвотой в палисадник…

- Да что же это такое?! Опять эта алкашня чёртова напилася и блюёт тут! – слышу голос нашей соседки с первого этажа, тёти Кати.

Тётя Катя с грохотом распахивает настежь окно и высовывается чуть ли не по пояс, пытаясь разглядеть того, кто опохабил своей блевотиной её палисадник.

- Счас милицию позову! – грозно кричит она. -
А ну, кыш отседова! Ой… Танька… Ты чего это? – её голос, сначала взметнувшийся визгливым крещендо, теперь затихает недоумённым диминуэндо.

- Чего это ты, Тань? – круглое лицо тёть Кати, обрамлённое модной причёской перьями, участливо склоняется в мою сторону. – Чё, Генка наш третьего скоро качать будет? – догадливо, по-доброму, на правах соседки интересуется она.

- К счастью, нет, - испугавшись одной только этой мысли, отвечаю я, - а что касается третьего, тёть Кать, то ваш Генка его уже качает.

- Ты чего это говоришь такое, Тань? Разве ж можно такими вещами шутить-то? Смотри, дошутишься. Генка-то у тебя мужик видный.

- Это не шутка. У Генки ребёнок на стороне есть, тёть Кать, - отвечаю я.

И ухожу, ухожу подальше от раскрытого рта тёти Кати, от её ошарашенных этой новостью глаз. Почему-то мне стало легче немного. Словно я только что переложила часть своего непосильного груза на чужие плечи…

За дверью квартиры моих родителей слышу слаженные голоса, которые выводят любимую песню моей матери. «Калина красная… Калина вызрела… Я у залёточки характер вызнала… Характер вызнааала! Характер ой каааакой!»

Всё ясно. Опять гости из деревни нагрянули. Мать не успевает проводить одних, как уже на пороге другие. Ну как же, в деревнях-то нет ничего, а в городе, хоть и с очередями, но закупиться можно. И потом ходить по деревне в обновках, ловя завистливые взгляды односельчан.

Вот и едут те счастливцы, у которых есть родственники в крупных городах, в эти самые города. За покупками. Нашим бесчисленным родственникам повезло. Когда-то давным-давно мои родители приехали из деревень и смогли закрепиться в городе.

Сначала, конечно, жили в общежитии на правах лимиты, ну а потом, когда поженились, получили квартиру от предприятия. Так что я родилась уже в квартире. А вот мой брат Сашка до своих двух лет жил в комнате общежития.

Деревенские родственники приезжают не с пустыми руками. Везут соленья, варенья, деревенскую картошку, душистый мёд, вкусные семечки.

Но, честно сказать, не знаю, как мать всё это выдерживает. Их ведь всех надо кормить, начнём с этого. И с каждым ещё и поговорить. А если болеешь, например, или просто не хочется? Так что моя мать, можно сказать, в этом плане герой.

Сегодня, судя по голосу, у нас тётя Лена из маминой деревни. Тётя Лена единственная, кого я всегда рада видеть. Какая-то она такая, домашняя вся, что ли. Уютная какая-то. И очень добрая. И привозит всегда больше всех всего.

Ведь некоторые как не соображают, что вообще-то мало того, что еда денег стоит, так её ещё и достать попробуй! Мясо то же самое. Иди, постой в очередях! Да ещё и неизвестно, выкинут то мясо или нет. И неизвестно, если выкинут, успеешь ли ты ухватить себе кусок! Всё равно какой, естественно.

Так стоишь, стоишь у пустого прилавка, стоишь себе, ждёшь. В толпе стоишь, естественно. В тесной толпе. Каждый хочет поближе к прилавку-то протиснуться. Прилавок пустой сначала. Потом раздаётся грохот железной тележки. Все уже знают, в тележке мяско! Вот показалась сначала тележка, а следом её рулевой, тётенька продавец. Всегда крепкая и сильная тётенька. Нарядная. В белом халатике и белой шапочке с кружавчиками.

И швыряют гордые тётеньки в беленьких халатах и кокетливых белых шапочках куски мяска этого ну прямо как собакам. Бабах! Ударяются мясные кусманы об стенки и дно железных прилавков! Бах! Бах! Бабах! Кому повезло, кто уже стоит у прилавка, те хватают, хватают, что под руку попадёт. Хватают быстро, толпа же сзади напирает.

А тётеньки в кокетливых шапочках смотрят. Как расхватают всё мясо, так они следующую партию выкидывают. Следующую. А бывает и так, стоишь, стоишь в толпе, а прилавки как были пустыми, так и остаются. И тогда народ расходится ни с чем. Расходится с вопросиком: что жрать?

В нашем случае, что жрать самим и чем кормить гостей из деревень. Естественно, их же надо кормить! А как же! Завтраком, обедом и ужином! А некоторые считают: привёз банку мёда, и всё, расчёт окончен. Так что да, жизнь городских жителей не такая уж лёгкая. Но тётя Лена не из таких, не из халявщиков. Всегда столько привезёт, что как только у неё руки не отваливаются, такие сумищи тягать.