Обнимая ветер

Пролог

– Этот камень мы положим слева, и он будет беречь сердце.

Дрожащая рука, вся в морщинах и пигментных пятнах, потянулась к горстке камней, лежавших в деревянной чаше. Крючковатые пальцы схватили рубин и водрузили его чуть выше и правее центра большой каменной плиты. Серая, она была с человеческий рост, и рубин насыщенного винного цвета, накрепко к ней прилипший, и правда напоминал сердце. Казалось, оно вот-вот забьётся, и оживёт каменный голем. Но рубин молчал, как и подобает любому камню, холодному и неживому.

– Два чёрных оникса, блестящих, словно глаза-бусины, – прошамкали беззубым ртом, и ещё два камня перекочевали из чаши на плиту, только теперь на самый её верх.

Костлявые пальцы, холодные, как лёд, потёрли острый подбородок, на самом краю которого сидела жирная бородавка. Словно третий глаз, она на всё взирала свысока и одобряла продолжающийся ритуал.

Разведённый поодаль костёр старых костей не грел, зато с каждым новым драгоценным камнем разгорался сильнее. Танцующее пламя росло, а дров не прибавлялось.

– Четыре камня силы, – замогильным голосом продолжил горбатый старец и вновь нырнул пальцами в невзрачную чашу. – Яшма – камень земли. Пусть армия мертвецов покоится в гробах и ямах, засыпанная и невидимая глазу. Этой яшмой я запечатываю врата навеки – мертвецам не пройти.

Коричневого цвета камень с красными прожилками лёг с правого края плиты и намертво сросся с ней.

– Янтарь. – Горбун вертел в пальцах огромный, сверкающий камень. Впалые глаза неожиданно широко раскрылись и заблестели, а в чёрных зрачках отразились золотисто-оранжевые языки пламени, пожирающего целые деревни и города. – Камень огня. Внутри тебя застыла жизнь. Огонь вырвался из оков и слизнул всё на своём пути. Пусть пламя навеки уснёт в недрах вулкана и никогда более не пробудится.

Горячий камень нашёл своё место с левого края плиты и тут же погас.

– Вода, – прокаркал старец, – третья стихия. Сила, утащившая на морское дно сотни кораблей и потопившая тысячи моряков. Покойтесь и вы с миром и не думайте возрождаться и примыкать к армии Непокорного. Я запечатываю вас навечно, и морской жемчуг мне в этом в помощь.

Горсть белого жемчуга была рассыпана по самой нижней линии плиты; мелкие бусины застыли перламутровыми слезами.

– И, наконец, воздух. Души, попавшие на небо, да не вернутся больше и не пойдут за Непокорным. Вечного сна ему, а я ставлю четвёртую печать силы.

Алмаз величиной с детский кулак лёг у самой верхней грани плиты, чуть выше чёрных ониксов. Лёг и прилип – не оторвать.

– Восемь камней, – бормотал старец, рисуя на песке посохом знак бесконечности. – Восемь печатей. Четыре печати смертельной силы, две печати глаз, одна печать сердца и... Позвольте... – Старик встрепенулся, нырнул носом в чашу, беспокойно зашарил по её дну рукой да так и застыл на месте, недоуменно озираясь вокруг. – А где же камень, что бережёт душу? Где аквамарин?

Глава 1. Казнить пирата

Каллас, королевский Гранд-порт

– Спешите на площадь, спешите на площадь! – заливались мальчишки-зазывалы, готовые за грош драть горло до осиплости. – Зрелище небывалое ранее! Палач уже подготовил виселицы!

– А кого поймали? – поинтересовался случайный прохожий и тут же пожалел.

Его облепили со всех сторон, и самые наглые стали клянчить монету.

– Да постойте же вы, босоногие! – возмутился прохожий, крепко придерживая и без попрошаек худой кошель. – Кого на площади казнить будут, спрашиваю я вас?

– Шайку пиратов во главе с капитаном, – протараторил самый длинный из босяков. – Дайте медяк, дяденька.

– Медяк? – возмутился прохожий. – Это по что тебе такие барыши?

– Так на площади сахарные кольца продают. Лизнуть бы. Медяк просят за дюжину.

– По случаю казни, что ль, праздник?

– Ага, – жадно сглотнул долговязый, не сводя глаз с кошеля. – Этих пиратов командор гонял-гонял по всем морям и вот сцапал.

– Хорош командор, – одобрительно закивал головой прохожий, ныряя рукой в кошель и вытаскивая медный грош. – Как, говоришь, звать его?

– Хиггинс, дяденька, – только и бросил мальчишка, вырвал цепкими пальцами монету и дал дёру. Толпа подельников ещё долго свистела ему вслед.

Узнать, в какой стороне площадь, труда не составило: все дороги вели к ней, и все жители портового городка торопились в том направлении; оттуда же доносились и шум, и гам.

Квадратная, вымощенная булыжниками площадь народа вмещала много. Место находилось всем. И чинам повыше – для них специально расставили кресла на балконе Адмиралтейства, одними окнами выходившего на голубовато-зелёное море, в древности прозванного Нефритовым, другими – на площадь, в аккурат на эшафот. И простым ремесленникам, честно оттрубившим день в кузницах и прочих мастерских: от гончарных до ткацких. И торговцам, коих в подобные дни насчитывались тучи. И даже зевакам, и беспризорникам, а ещё карманным воришкам и разного рода ворожеям.

Толкаясь, наступая друг другу на ноги, ругаясь и любезничая, толпа не сводила глаз с палача. Невиданное доселе зрелище: казнь сразу двух дюжин пиратов. Да каких пиратов! Стоит только посмотреть на толстяка в рваной майке, обливавшегося потом. Его глаза заплыли, словно окорок, подвешенный к потолку в подполе у трактирщика. Решив, что толстяк – корабельный кок, толпа переключила внимание на второго висельника. Тот был высок и могуч, руками мог разорвать цепи, вот только не цепи командора – те ковались специально для таких случаев.

– Это боцман. – По толпе пронёсся возбужденный шёпот. – Глядите, какие лапищи. Ими одними он десятерых наших уложил. Просто взял и переломил шеи.

– Скоро уже ничего не сможет переломить, – пробасил усач в широкой шляпе. – Сам с переломанной шеей в яме валяться будет, пока черви не сожрут.

– А мальчонку за что? – возмутилась сердобольная женщина, кивнув в сторону паренька лет десяти, тоже дожидавшегося своего часа.

– А командор их всех без разбора, – отвечали ей. – Что рулевой, что юнга – все одно: пират.

– Где капитан? – крикнули из самого сердца толпы, и толпа взорвалась.

Одни твердили, что капитан среди висельников, что это вон тот здоровяк с седыми волосами и шрамом на пол-лица; другие настаивали, что капитан удрал, бросил команду и сидит сейчас на необитаемом острове без пищи и воды, и медленно сходит с ума; третьи возмущались и говорили, что награбил тот в своё время много, всё награбленное попрятал, а сейчас выкопал, купил титул графа и забавляется тем, что стреляет по уткам. Какие бы разговоры ни ходили, все они склонялись к одному: капитан пиратов оказался алчным и жалким трусом.

И только мальчонка-юнга, жить которому оставалось нескольким больше получаса, обречённо косился в сторону помпезного здания Адмиралтейства, в особенности его подвалов, которые начинались на поверхности земли, а заканчивались глубоко в её недрах, а, может, и не заканчивались вовсе.

***

В тёмной камере воняло крысами, кровью и кислым вином. Любое живое существо, волей случая оказавшееся неподалёку, будь то тюремщик или таракан, уже и вспомнить не могло, когда здесь последний раз витал свежий воздух. А редкие гости, стоило им только спуститься по винтовой лестнице в подземелье, тут же стремились вырваться из цепких объятий духоты. Наверх они готовы были лететь, лишь бы вновь обрести глоток свободы. И ради такого глотка они были готовы на всё: предать, оклеветать, согласиться на любую ложь, какую только могут приписать заключённому под стражу ловкие на слог обвинители.

Могильная тишина угнетала. Прошурши в углу редкими полосками соломы тощая крыса – и этому будут рады немногочисленные пленники, сходившие с ума от одиночества и гробового безмолвия. Грязные, вшивые, голодные и в рваных лохмотьях, они уныло доживали свой век и каждую минуту молили о смерти, которая всё медлила с приходом. Последний раз она решилась переступить порог серой обшарпанной темницы лет десять назад и забрала с собой душу столетнего старика. Кто он был таков и за какие грехи оказался в камере, никто не знал. Ставки на день его смерти были большие, но банк никто не сорвал – любители чёрного азарта слегли в могилу раньше, чем старик.

Глава 2. Тяжело быть баронессой

пятнадцать лет спустя

Нерсес, поместье барона фон Стерлса

– Какое безобразие! – воскликнула баронесса и хлопнула крышкой большой позолоченной шкатулки. – До бала осталось меньше трёх месяцев, а половина приглашений ещё не разослана.

Вновь открыв шкатулку, баронесса принялась перебирать скрученные и аккуратно сложенные свитки. Перевязанные золотыми лентами, они давили и приминали друг друга, хрустели и местами рвались. На эти пустяки хозяйка поместья не обращала внимания – всё, что сейчас её занимало, это имена до сих пор не оповещённых гостей.

– Дэйли, Парсонсы, Монпансье… Мы рискуем остаться без доброй половины домов. Любезный друг, – окликнула баронесса супруга, – да отвлекись ты, наконец. Дело чрезвычайной важности!

– Да, душа моя, – рассеянно ответили ей.

Барон фон Стерлс – в ночном колпаке на лысую голову и башмаках разного цвета на босу ногу – колдовал над коллекцией бабочек. Последние недели добавили к ней несколько экзотических видов, и теперь крылатые, будучи засушенными, заботливо и скрупулёзно брались тоненьким пинцетом и прикреплялись к листам толстой книги.

– Тебе твои бабочки важнее дочери и её будущего! – укоризненно кинула баронесса и поморщила нос. – Бал через три месяца, а часть гостей об этом даже не знает. Парсонсы, Монпансье… – женщина начала перечислять фамилии знатных семей заново.

– Без Монпансье никак! – воскликнул барон и пригладил тоненькой салфеткой усики изумрудной пестрокрылки. – Только он пьёт наливку из лисьей ягоды, а после хорошо проигрывает мне в карты. Распорядись отправить ему приглашение в первую очередь.

Баронесса фыркнула и недовольно скривилась.

– У Монпансье сыну пять лет. Пока будем ждать, когда тот вырастет, наша дочь состарится. Отправлю в последнюю.

– Ох уж эта твоя навязчивая идея выдать Эмму замуж! Куда торопиться?

Последняя бабочка была прикреплена к плотному листу; барон довольно потянулся и хрустнул позвонками.

– Эмме уже почти семнадцать. Пора думать о будущем, а традиции, к твоему сведению, никто не отменял.

Баронесса снова нырнула носом в шкатулку и продолжила перебирать приглашения.

– Через три месяца к нам съедутся лучшие женихи со всего света. Всё должно быть на высшем уровне! Для Эммы уже готово платье верескового цвета…

– Вереск! – Барон подпрыгнул. – Да-да, именно вересковой жужжалки ещё нет в моей коллекции. Я гонялся за ней по болотам всё прошлое лето, продырявил камзол и всё-таки упустил. Решено. Сразу после завтрака наведаюсь на пустоши. Прикажи подготовить мне сапоги.

– У меня есть дела поважнее, чем заниматься какими-то сапогами, – проворчала баронесса, закрывая шкатулку. – Марта, – обратилась хозяйка к служанке, которая показалась в дверном проёме, – Эмма уже проснулась? Завтрак вот-вот начнётся, а юная леди ещё и носа из-под одеяла не показала.

– Юная баронесса уже встала и одевается, – ответила служанка и поставила принесённое с кухни блюдо на большой круглый стол.

– Вредная девчонка. – Баронесса дала волю чувствам и рассерженно выпалила, стоило только служанке уйти: – Это всё твоя наследственность, между прочим, – укоризненно кинула она в сторону мужа, который снял, наконец, колпак и плюхнулся на мягкий стул. Вдохнув ароматный кофе, барон довольно крякнул и потянулся за сыром.

– Причём тут мои предки, если воспитанием Эммы всегда занималась ты, моя радость? – как ни в чём не бывало ответил барон, жуя румяную булочку.

– Эмма никого не слушает, ничего не хочет, опаздывает к завтраку и совсем не готовится к балу. Я попросила её перечислить все старейшие фамилии, известные в нашем мире, и что, по-твоему, она ответила?

– Что же она ответила? – По выражению лица барона не было понятно, интересно ему или нет: так увлечённо намазывал он хлеб паштетом из куропатки.

– Она назвала Хиггинсов! Подумай только! Хиггинсов!

Барон дёрнулся так сильно, что фарфоровая чашка перевернулась и кофе расплескался по столу, заливая и белоснежную скатерть, и терпко пахнущие сыры, и свежие фрукты, и горячую выпечку.

– Хиггинсы? Век бы не слышать этого имени! Надеюсь, ты не додумалась их пригласить? – Барон подозрительно прищурил один глаз и покосился на жену.

– Как ты мог вообразить такое? – возмутилась его горделивая супруга. – Я и на пушечный выстрел не подпущу к замку никого, кто хоть отдалённо может быть с ними связан.

Барон согласно закивал.

– Год назад Хиггинс плюнул в чан с тушёной уткой. И это во время званого ужина! И только потому, что подали вместо апельсинового соуса мятный! А на твои именины он явился с рыбьим скелетом в бороде!

– А его жёнушка с вечно болезненным цветом лица и платьем в жутких розочках… Они, правда, были один-в-один, как на моей юбке, но у неё хуже.

– А его напыщенный брат! Получил звание адмирала и возгордился. А где он был до этого чина? В статусе никудышного командоришки! Пиратов по морям гонял да по виселицам распределял. И ещё он до сих пор носит синий пояс вместо положенного белого! Никакого воспитания, скажу я тебе, душа моя. И сын его весь в отца пошёл. Такой же надменный, напыщенный, а капнешь глубже – щегол неоперившийся. Слава богам, Эмму он оставил равнодушной, а ведь могло быть иначе… Пусть вся эта шайка Хиггинсов вплоть до самой их дальней пробабки держится подальше от наших земель, – закончил тираду барон фон Стерлс и вытер пот со лба салфеткой, запачканной в сливочном масле.

Глава 3. «Летающая рыба»

Бланес, Белая бухта

Уже который месяц король был недоволен.

Причин насчитывалось много, и Александр не спорил, и тем более не пытался выторговать для себя снисхождение. Он знал, его величество прав. Казалось, триумф был совсем недавно: Александр до сих пор помнил, как звенели кубки в приёмном зале короля и как все хлопали стоя, когда король наградил командора белой лентой адмирала. С тех пор прошло уже пятнадцать лет...

...Пятнадцать лет сомнений и бессонных ночей. Сколько раз за эти годы Александр Хиггинс просыпался в холодном поту от того, что ему чудилось, будто по ту сторону окна стоит мёртвый Левассар и тычет в него заряженным пистолетом? Сколько случайных прохожих Александр принимал за повешенного пирата, хватал, волочил в темницу и долго допрашивал? А когда видение отходило, резко замолкал и, смутившись, удалялся к себе в кабинет, где подолгу сидел наедине с бутылкой креплёного красного. Извинений не приносил, так как знал, что бедняга только рад будет, что произошла ошибка, и никогда в жизни не посмеет и вякнуть против адмирала.

За ночными кошмарами и случайными видениями последовали ворчания короля. Тот быстро забыл, что его верный слуга очистил море от пиратов, и вспомнил о золоте, которое так и не было доставлено в королевскую казну. Ничто так не греет душу, как драгоценная монета, а король был безмерно жаден и столь же безмерно легкомыслен, а потому тратил деньги, не считая их, на женщин, балы и породистых лошадей. В какой-то момент запасы золота стали таять быстрее, чем пополняться, и король вспомнил о вожделенном сундуке.

Поначалу он дал Хиггинсу год. Год на то, чтобы тот смог отыскать затерянное сокровище. Но год прошёл, а адмирал вернулся к королю с пустыми руками. После был потрачен ещё год и ещё один, но тщетно. В конце концов, король рассвирепел. Александру было припомнено всё: от потопленного королевского фрегата, который пришлось пустить на дно, чтобы не дать пройти бригу Левассара, до высохшего фонтана, который в целях экономии воды Александр велел отключить в саду своего дома, ведь год был засушливый. Этим и вызвал недовольство короля, который в те самые дни проезжал мимо дома Хиггинса и решил остановиться на отдых. Его величество требовал роскоши во всём, и фонтан не был исключением.

Былые заслуги и серьёзные ранения во имя короны и процветания Калласа с годами перестали были значимы. Король так жаждал пополнить казну, что раздражался каждой мелочи, о которой ему доносил адмирал, каждой встрече с ним, а в последствии и каждому упоминанию имени Александра Хиггинса...

***

Нога разболелась и противно заныла уже в седьмой раз за день. Компрессы из травяной настойки не помогали, хотя лекарь клялся, что микстура проверенная и боль должна утихнуть за ночь. Но какая уже пошла по счёту ночь с того дня, как лекарь выписал рецепт? Пятая? Шестая? Нога как болела, так и продолжает. И чёрт бы побрал тот злополучный вечер, когда Александр бросился разнимать двух скандалистов: своего брата и барона из Нерсеса! Как будто Александру больше всех надо!

Хиггинс тяжело вздохнул, перетянул мокрую повязку чуть выше колена, опустил штанину, осторожно, чтобы повязка не сползла, натянул сапог и с трудом поднялся с широкой банкетки. Сильно хромая и проклиная род фон Стерлсов вплоть до самого их прапрадеда, адмирал доковылял до круглого стола, налил вина из кувшина в посеребрённый бокал и залпом выпил. И только потом вспомнил, что лекарь строго-настрого запретил любые вина, портвейны и наливки. Вспомнил, махнул рукой и налил ещё. Бросил снятый камзол на спинку стула, расстегнул воротник и ослабил туго повязанный шейный платок.

В большой просторной комнате было жарко. Обеденное солнце припекало, его лучи прорывались сквозь плотные портьеры и нагревали окрашенные в холодный фисташковый цвет стены. Хиггинс вытер платком пот со лба и склонился над столом.

Там, недалёко от кувшина с вином и старых нефритовых чёток, лежал измятый, истёртый листок бумаги. И не листок вовсе, а горстка соединённых воедино кусочков, промазанных с обратной стороны вязкой клейкой смесью. Вместе, они составляли наспех намалёванную карту. Чертили то ли углём, то ли травяным стеблем мокроуса, который, как известно, после высыхания даёт насыщенный яркий кирпично-чёрный цвет.

Рисунок был незамысловат: вон там гора слева, один пик повыше, другой – пониже; справа – кучка островов. Но за пятнадцать лет фрегат Александра прошёл уже по водам всех морей: Хмурого, Штормового, Нефритового, Ласкового и даже Мёртвого, заглянул в каждую бухту, обогнул каждый мыс и два раза даже чуть было не сел на мель, но такой горы, даже отдаленно похожей, адмирал нигде не нашёл. И тем более кучки островов рядом. Острова, конечно, были. Попадались постоянно то тут, то там. И побольше, и поменьше, но никак не сразу семь в линию.

– Невероятный бред, – пробормотал Хиггинс, снова протёр голову платком, налил вина в бокал и жадно выпил.

– К вам капитан Акерс, – пропела румяная от загара служанка и присела в вежливом поклоне.

– Зови, – рассеянно обронил адмирал и оторвался от карты.

За пятнадцать лет Хиггинс изрядно изменился: виски были сильно тронуты сединой, лоб изрезан морщинами, под глазами то и дело возникали круги от недосыпания и усталости. Всё чаще адмирал стал замечать, как сердце бьётся тяжелее, а дыхание то частит, то замирает. Всё чаще стал ловить себя на мысли, что был бы больше рад мягкой подушке, чем твёрдым доскам корабельной палубы.

Глава 4. Побег

– Ненавижу, – сквозь зубы процедила Эмма и швырнула на землю соломенную шляпку, украшенную лиловыми лентами и нежными фиалками.

Наплевав на все приличия, девушка скинула туфли, шлёпнулась на траву, вытянула ноги и потянула на себя полы платья, обнажая красивые щиколотки. Запустила руку в копну собранных на затылке волос, вытащила шпильку, бросила её к туфлям. В тот же миг шелковистые волосы яркими брызгами разлетелись по плечам юной баронессы и заколыхались на лёгком ветерке, дувшем с моря.

День не задался с рассвета.

Эммой все были недовольны, начиная с матушки, пригрозившей за выходку со свитками запереть дочь в комнате и выпустить только к началу бала, и заканчивая служанкой Мартой, ни в какую не соглашавшуюся помочь с побегом. Только отец проявлял завидное равнодушие, умудрившись, наконец, найти нужные ему сапоги и скрыться подальше от глаз ворчливой жены на вересковых пустошах. Одно было донесено Эмме в то утро ясно и чётко: бала не избежать, хочет она того или нет. И замуж ей уже самая пора, иначе опозорит род фон Стерлсов перед королём и соседями, а соседи, как известно, – большие любители сплетен.

Естественно, в самый короткий срок все недостающие приглашения были отправлены с самыми быстрыми гонцами. Матушка не поленилась и лично убедилась, что лошадей накормили вдоволь, чтобы те смогли выдержать нелёгкий путь.

Отдельно было отправлено приглашению королю. Оно было написано на красивейшей тонкой бумаге, нежно пахнущей розами, и буквы были выведены лучшими фиолетовыми чернилами и с особой тщательностью, со множеством закорючек, как и положено при обращении к царствующей особе. Скрепили письмо фамильной печатью и отправили с гонцом в карете с гербом барона на дверцах.

Ещё несколько дней – весь Каллас будет знать о грандиозном празднике. С обеих частей королевства – Нерсеса и Бланеса – съедутся к Серым скалам самые знатные фамилии. Будут тут богачи и обедневшие аристократы, виконты и графы, их чопорные мамаши и усатые папаши, братья, сестры, кузины и кузены, а ещё куча прислуги... И всё ради того, чтобы отдать дань традициям, поглазеть на очередную богатую девицу на выданье и сделать ставки, какому счастливчику перепадёт главный приз в виде... нет, не красавицы-жены, а её роскошного приданого. И само празднование будет длиться семь дней.

День первый – самый скучный. Куча церемониальных приветствий, платье кремового цвета и деланный вид скромницы. «Мы вам безмерно рады» и «Это честь для нас принимать вас», а также прочие жеманства и скучающий вид. Нужно будет простоять весь день рядом с маменькой и папенькой в Парадном зале замка и всем улыбаться. Кавалерам, независимо от их возраста и наличия плеши на голове, нужно будет протягивать затянутую в кружевную перчатку руку для поцелуя; их сестёр и матерей – приветствовать лёгким кивком головы.

День второй – сплошные турниры, охота, карты и пикники. На завтрак Эмма явится в платье цвета весенней травы, а затем сменит его на серо-зелёный охотничий костюм с воротником из лисьего меха и соколиным пером в шляпке. И целый день будут скачки, погони, выпотрошенная добыча и хвастовство перед ужином, кто жирнее лису поймал, а кому достался только куцый заяц.

Третий и четвёртый дни самые ненавистные. Это дни близкого знакомства, когда Эмме и неженатым юношам предстоит присмотреться друг к другу. Дни утомительных прогулок и бесед. Нужно будет уделить минутку внимания каждому приехавшему семейству, обмолвиться парой-тройкой заученных фраз о погоде и о том, какие зимой цвели хризантемы в оранжерее. Ничего скучнее Эмма в жизни припомнить не могла, но так требовали обычаи и правила поведения в высшем обществе.

Пятый день – день короля. Его величество прибудет после обеда и подарит невесте жемчужное ожерелье. Этот день станет настоящим отдыхом для Эммы. Всё внимание будет приковано к царствующей особе, все будут сдувать с него пылинки и потакать всем его капризам; все на целый день станут его тенью и будут подбирать каждую крошку из-под ножки его кресла. А Эмме нужно будет, приняв щедрый подарок, сделать глубокий реверанс и поцеловать перстень на руке его величества, а после целый вечер готовиться к последним, самым ответственным дням, а на деле – просто валяться в кровати у себя в комнате и листать роман, наслаждаясь недолгим одиночеством.

На шестой день по обыкновению ходят стрелять куропаток, а вечером их потрошат и жарят прямо на улице под балконом замка. Ещё на ужин подаётся суп из чечевицы, горячие лепешки и много прохладного розового вина. Это день сплетен и перешёптываний за спиной – выбор Эммы ещё никому не известен, а гадать и перебирать начнут сразу, как вино в голову ударит.

И, наконец, седьмой день. День самого роскошного бала в Калласе, о котором слуги будут потом судачить ещё год. День, когда распахнутся двери всех балконов в Хрустальном зале, когда дамы наденут свои лучшие шёлковые и парчовые платья, когда из шкатулок достанут бриллианты и жемчуга, когда всё вокруг будет блестеть в свете многочисленных свечей, которые разом зажгутся в огромных хрустальных люстрах, гигантскими каплями свисающих с потолка. Это будет день танцев до рассвета и фонтанов из игристого вина, день нервов и волнения, сбивчивых слов и нерешительности, день красных от стеснения щёк, платья верескового цвета и скромного букета девицы на выданье, состоящего из чайной розы, смешанной с ландышем, миртом, мелкой белой гвоздикой и плющом.

Эмма будет улыбаться направо и налево, подарит по танцу каждому из претендентов на её руку и сердце и, когда часы пробьют двенадцать, подойдёт к тому единственному, с которым она согласится пойти под венец. Обручение завершится, король даст своё благословение, и на следующий день все разъедутся: кто – высыпаться, кто – трепаться о том, сколько золота барон фон Стерлс потратил на такое грандиозное празднование, а кто – готовиться к свадьбе и принятию в дом богатой хозяйки.

Глава 5. Золотозуб

Извилистая дорога шла ухабами. Телегу мотало из стороны в сторону, и Эмму быстро укачало. К горлу подступила неприятная горечь, и девушка еле сдерживалась. Постоянно сглатывая, она крепилась, как могла, но выходило плохо. Болтающаяся из стороны в сторону повозка – это вам не карета. А извилистая тропа – не ровный тракт, по которому обычно ездила знать. Скрючившись и сгорбившись, Эмма сидела, словно забитая мышь, прижавшись к бортику, и начинала ловить себя на мысли, что надо было остаться в замке и найти другой способ встретиться с Грантом. Она бы уже и крикнула вознице «Разворачивай!», но повозка обогнула огромный двухсотлетний дуб, и в глаза Эмме ударили яркие огни.

Окна таверны «Весёлый рыбак» горели светом ярких красных фонарей, какие зажигают обычно по праздникам. Снаружи, как и внутри, всё суетилось и шумело. Гремели дверьми, разбивали бутылки, хохотали и бросались бранными словами. Шумными компаниями заваливались внутрь и так же вываливались обратно с той единственной разницей, что на ногах уже не стояли и даже двух слов связать не могли.

Ни разу в жизни не видевшей ничего подобного Эмме стало страшно. Руки и ноги похолодели, лицо побледнело, а по спине суетливыми муравьями побежали мурашки.

– Продрог? – без тени жалости спросил возница. – Спускайся да поживее. Мне с тобой возиться некогда – хозяйка моя истомилась одна дома.

Неуклюже, но иначе она не могла, Эмма вылезла из телеги. На ладони образовалась первая заноза, а башмак чуть не слетел, когда под ногу попался острый валун и Эмма оступилась.

– И что вас всех в это злачное место тянет? – неодобрительно проворчал возница, закрепляя штырями борт повозки. – Едва молоко на губах обсохнет, сразу сюда по бабам шляться. И нет бы бабы какие работящие были. Так нет, манит вас на раскрашенных кукол, которых кто только не тискал. Ух, ежели своего сына хоть разок тут замечу, вмиг выпорю. Ни одного живого места не оставлю. Чай, урок будет.

«Я не по бабам», хотела было вставить Эмма, но вовремя прикусила язык. До встречи с капитаном, который должен будет доставить её к Гранту, лучше вообще ни с кем не разговаривать и ни во что не лезть. Ведь вернуться в замок и сидеть там запертой до дня свадьбы совсем не укладывалось ни в планы, ни в желания.

Шаг-другой в направлении двери таверны, и ноги вмиг стали ватными. До чего же неприятные лица вокруг! С младенчества окружённая прекрасным, Эмма и мысли не могла допустить, что бывают люди без зубов, со шрамами в пол-лица и во всю шею, бритые налысо, с бородавками на самой макушке, лишённые уха или глаза или сгорбленные настолько, что нарыв на спине вот-вот к земле придавит. Женщины же, стоявшие прямо у входа и жевавшие сушеные листья мяты, вели себя столь распутно, что Эмму передёрнуло.

Ещё пара шагов к двери – рука упрётся в то место, где полагается быть замочной скважине, но как же не слушались ноги! Да и ключ вставлять некуда – замок вырвали вместе с частью доски давным-давно. Новый ставить не стали – надобности не было, ведь сновали туда-сюда день и ночь и заведение никогда не закрывалось.

– Смотри, куда прёшь!

Эмма вздрогнула и отскочила назад, а мимо неё пронеслись неопрятные всадники на таких же неопрятных лошадях, разве что прытких. Спешившись, всадники бросили поводья мальчишке-конюшему и скрылись в шуме и разврате блистающей огнями таверны.

Идти вперёд нужно было начинать заново. Боязнь оказаться растоптанной или обрызганной из навозной лужи придала уверенности. Страх оказаться раскрытой и, что ещё хуже, надруганной занял вторую чашу весов, и обе сравнялись. Так бы и стоять раскорякой – одна нога в кучке терпкого лошадиного навоза, другая – в песке, смешанном с опилками, – если бы не лёгкий подзатыльник.

– Да не мнись, словно девка в первую ночку. Зашёл, бабу присмотрел, сделал дело и побрёл обратно в хлев спать. Тут любая даст, не посмотрит, что тощий. Были бы гроши.

Говорил мужик, выросший позади Эммы из ниоткуда. Первое, что она заметила, это его руки. Крепкие, они сильно пахли окороком и тмином. Мужик сграбастал Эмму за шиворот, словно беспомощного котёнка, и потащил к входу. Пнув ногой дверь, ввалился внутрь и занял центральное место прямо у воткнутой в горшок карликовой пальмы, за столом, на котором уже стояла бутылка тёмного вина в окружении многочисленных крошек и рассыпанного табака. Зубами вытащив пробку, мужчина хлебнул прямо из горла, вытер капли с давно небритого подбородка и протянул бутылку Эмме.

– Хлебни для храбрости! А я пока поищу тебе бабу.

Переданное пойло Эмма даже пригубить не смогла – так отвратительно оно пахло. Скривившись, будто лимона отведала, девушка отставила бутылку в сторону и помахала рукой у носа, отгоняя противный запах.

Зачем странноватый мужик ринулся искать ей бабу, Эмма никак не могла взять в толк. Служанка ей, конечно, не помешает, но только после того как маскарад будет снят. Марта говорила, что путь до Белой бухты не быстрый, но Эмма вполне продержится пару недель без сторонней помощи. Штаны – это вам не пышные юбки, надетые одна на другую, а просторная туника – не тугой корсет. Раздеться и залезть под тёплое одеяло можно за минуту. А там проваляется все дни в тепле на корабле, уткнувшись носом в подушку, пересмотрит все цветные сны и окажется в крепких объятиях любимого.

В который раз перед Эммой всплыл образ Гранта. Трогательный взгляд зелёных глаз, такой нежный, такой любящий. Словно омут, он затягивал и манил. Словно волшебное зелье, исцелял от хандры и придавал сил. И как же не хватало этих сил здесь, в душном, пропахшем потом и вином помещении с низким потолком и огромным количеством столов и стульев, почти все из которых были расшатаны.