Обратная перемотка

Глава 1.

Остатки остывшего ужина сиротливо замерли на тарелках, а разговор, как и кофе в чашках, давно потерял свою температуру и тек вяло, по кругу. Усталость, знакомая и почти комфортная, въелась под кожу, приятно утяжеляя веки. Кира откинулась на потрескавшуюся спинку диванчика в придорожной забегаловке, чей интерьер, казалось, не менялся со времен изобретения холестерина, и потерла глаза. Перед внутренним взором все еще плясали пылинки в лучах фонаря, а в ушах стоял гул старых трансформаторов. Работа высасывала силы, но оставляла взамен странное, вычищенное до блеска спокойствие. За окном проносились редкие фуры, их фары на мгновение выхватывали из темноты их столик и снова бросали во мрак.

— То есть, главный полтергейст, терроризировавший целый консервный завод, оказался банальным коротким замыканием и семьей особо наглых крыс? — Алексей с хрустом разломил сахарное печенье, не меняя ироничного выражения лица. Он всегда был таким: скала прагматизма, о которую разбивались ее самые безумные идеи. Идеальный продюсер для канала вроде «Слепой Зоны». — Надеюсь, ты хотя бы сняла крысиного короля. Рейтинги сейчас такие, что я готов и на говорящую мышь.

— Они отказались подписывать релиз, — Кира сделала глоток остывшего кофе и поморщилась. — Ссылались на профсоюз. Но материал получился атмосферный. Пара удачных кадров с тенями, гулкое эхо, история сторожа, который клянется, что видел, как ящики сами летали по складу. Смонтируем под тревожную музыку, добавим пару твоих умных комментариев про массовую истерию и готово. Зритель получит свои мурашки, а мы монетизацию. Все по-честному.

— Ты когда-нибудь думала снять что-то… позитивное? — спросил он, счищая крошки со стола. — «Милые котята находят дом», или «Фермер вырастил гигантскую тыкву». Что-то, после чего не хочется спать с включенным светом и проверять, не скребется ли кто под кроватью.

Кира усмехнулась, но смех получился тихим, почти беззвучным.

— Позитив плохо продается, Лёша. Люди любят бояться, находясь в безопасности. Мы даем им эту возможность. Контролируемый выброс адреналина за ужином. Мы почти как парк аттракционов, только для психики.

Официантка, женщина неопределенного возраста с таким же уставшим, как у Киры, взглядом, возникла из ниоткуда с кофейником в руке. Она молча долила им в чашки кипяток, не обращая внимания на то, что это уже была просто подкрашенная вода, и так же молча исчезла за стойкой. Они проводили ее взглядом. В этом молчаливом ритуале было больше взаимопонимания, чем в часовой сессии у психотерапевта. Алексей вздохнул, его ирония испарилась, оставив место чему-то более серьезному. Он знал, к какой теме клонит, и эта тема обоим не нравилась.

— Завтра второе число, — сказал он тихо, глядя на темное окно. Это был не вопрос, а констатация факта. — Ты все еще…

— Да, — отрезала Кира, чуть резче, чем хотела. Она знала, что он не давит, а беспокоится. И от этого было только хуже. — Я поеду. Вещи собраны, аппаратура проверена. Просто пара дней. Проеду по последнему маршруту, поговорю с людьми еще раз. Это будет финальный выпуск сезона. Поставлю точку.

— Мы уже ставили точку, Кир. Полиция ставила точку. Прошло два года. — Алексей смотрел прямо, и в его взгляде не было жалости, только трезвая, мужская прямота. — Может, хватит скрести эту рану? Некоторые вещи нужно просто принять.

— Некоторые да. — Она взяла свою чашку, ощущая пальцами слабое тепло. — Но не эту. Ты же знаешь, я не могу. Дан бы не перестал искать. Я обязана ему хотя бы этим. Тем более, я не еду туда с пустыми руками. Я еду как журналист. Буду просто делать свою работу.

Он покачал головой, но спорить не стал. Знал, что бесполезно. Он видел ее такой сотни раз: упрямой, одержимой, готовой лезть в самый темный подвал не ради сенсации, а просто потому, что там была закрытая дверь, за которой могла скрываться правда.

— Хорошо что ты едешь на своей машине, а не на фургоне. Меньше внимания. И обещай, что будешь на связи. Не раз в день, а постоянно. Скидывай геолокацию каждый час. Если до вечера от тебя не будет вестей, я поднимаю на уши всех, кого смогу, от местной полиции до МЧС. Мне плевать, что ты подумаешь о паникерстве.

Кира кивнула. Это была их стандартная сделка, ритуал, который позволял ему чувствовать, что он хоть что-то контролирует, а ей, что она не совсем одна.

— Договорились.

Она встала, разминая затекшие плечи, и бросила на стол несколько купюр. Он нахмурился, но промолчал, зная, что она никогда не позволит за себя заплатить. Это было частью ее брони, ее независимости, выстроенной по кирпичику после ухода из дома.

— Спасибо за компанию, Алекс. И за то, что терпишь меня.

— Это моя работа, Волкова, — он криво улыбнулся. — Терпеть твой сложный характер прописано у меня в контракте. Позвони, как доберешься до мотеля. Не до места, а просто до мотеля. Поняла?

— Позвоню.

Она вышла на улицу. Ночная прохлада ударила в лицо, смывая сонливость и запах пережаренного масла. Ее старенькая машина одиноко стояла на парковке. Кира села за руль, повернула ключ. Мотор недовольно кашлянул, но завелся. Она бросила прощальный взгляд на светящееся окно забегаловки, где за столиком все еще сидел Алексей, глядя ей вслед. Кивнув больше самой себе, чем ему, она включила фары, и машина, разрезая темноту, выкатилась на пустое ночное шоссе. Впереди были сотни километров дороги и место, где два года назад оборвался след единственного человека, который по-настоящему ее понимал. Она ехала делать свою работу. По крайней мере, она так себе говорила.

Дорога разматывалась под колесами, как серая, бесконечная лента. Кира вела машину на автомате, подпитывая себя горьким кофе из термоса и тихой решимостью. Огни большого города давно утонули за горизонтом, уступив место редким фонарям сонных поселков, а затем и полной, бархатной темноте сельской ночи. Рекламные щиты сменились самодельными табличками «Мёд», потом исчезли и они. Мир за окном становился проще, пустыннее. Она ехала не просто в другую область, она ехала в другое время, в место, где цивилизация истончилась, оставив после себя лишь скелеты заправок и заколоченные окна домов. Это была идеальная декорация для финала, для места, где человек мог просто исчезнуть, раствориться без следа.