Образцовый доктор

1.

– Ну, давай же, возьми телефон, сволочь!

В трубке раздавались долгие и неприятные гудки, но ответа не было. Вероятно, бывший развлекался со своей Верусей или отдыхал с друзьями в бане. Другого варианта быть не может.

– Мама? – позвала меня малышка, прижимаясь к моей груди и скорчившись от боли. Слезы катились по её нежным щечкам. – Больно!

Моя смелая, храбрая девочка!

Я крепче обняла хрупкое тело дочери и начала покрывать поцелуями её заплаканное лицо. Мой взгляд, полный безмолвной мольбы, обратился к медсестре скорой помощи. Хотя я понимала, что малышке уже вкололи обезболивающее, оно просто еще не подействовало.

– Потерпи, милая моя, скоро все пройдет, потерпи моя умница, – шептала я, поглаживая ее животик.

– А мы едем в больницу? – плакала моя девочка, дрожа от боли и страха. – Я не хочу в больницу, я боюсь!

– Машуленька, поверь, я тоже не хочу туда. – Моё сердце сжималось от боли, я ненавидела расстраивать её. – Но в больнице у врачей есть всё, чтобы понять, что с твоим животиком и почему он болит, и вылечить тебя, – говорила я, поглаживая её по животику, и начала цитировать слова из её любимой сказки про кролика. – У нас с тобой не руки, а ручищи, не зубы, а зубищи, да?

– Мам, не руки, а лапы, – исправила дочка. – У кролика нет рук, у него лапки.

Моя девочка очень смышленая для своего возраста – всего три с половиной года. И похожа на своего отца. Он тоже очень умен. Насколько я помнила…

Я опять набрала номер Валеры. Бывший муж, вечно причитал, что я звоню, чтобы поплакаться и лишний раз упрекнуть его в измене. С чего он так решил? Ведь я ни разу этого не делала.

– Урод! – выругалась я в трубку, когда бывший снова не ответил, а под конец и вовсе сбросил вызов.

Я всего лишь хотела хотя бы раз воспользоваться его связями, которыми он так хвалился. Надеялась, что он сможет помочь Маше, направив её к опытному врачу. Вот и всё.

– Приехали, – сообщила медсестра, выходя из машины скорой и открывая нам дверь.

Я бережно взяла на руки свою бедную, страдающую от боли дочь и поспешила в больницу.

Мы долго ждали оформления всех необходимых документов. За это время мою дочь несколько раз осматривали: ей стучали по животу, давили и мяли его. Мне кажется, что от такого количества прикосновений даже у здорового человека может заболеть живот.

Наконец, уже глубокой ночью, Машулю всё же госпитализировали.

Нас определили в палату, где из шести кроватей была свободна только одна. В помещении стояла невыносимая духота. Но мы с дочкой были настолько измотаны, что были рады любому свободному месту.

– Мам, я хочу у окошка, – моя дочь внезапно начала капризничать и громко плакать, разбудив всех в палате.

– Тшшш, мы не можем, ты же видишь, все занято…

– Мам, я хочу у окошка!

Я устало вздохнула, держа дочь на руках. Мне было непонятно, как застелить кровать постелью, что нам выдали, и при этом держать малышку на руках, не уронив ее.

– Хотите на мое место? Я уступлю, – прошептала девочка-подросток, которая лежала залипая в телефоне у окна.

Девочка начала перекладывать свою постель на нашу и просто так взяла и постелила нам, заметив, что я сама не могу.

Я уложила Машу на кровать и присела рядом с ней. Нежно поглаживая её, я старалась успокоить, пока ждала прихода доктора. Вскоре Маша заснула, и я, не в силах сопротивляться, тоже прилегла и начала погружаться в сон.

Проснулась от того, что кто-то развернул меня от окна, аккуратно присел на край кровати и произнес приятным бархатистым голосом:

– Давай, Косарева, еще раз взглянем на твой живот.

«Косарева? Я – Цветкова. И почему смотрят меня, а не мою девочку?!»

Спросонья вообще ничего не поняла и почему-то поддалась, когда чьи-то заботливые теплые руки неспешно задрали мою майку вверх, слегка приспустили брюки и начали прощупывать. Это прикосновение вызвало у меня странную реакцию: по телу пробежала волна мурашек. Ох!

– Хм… – задумчиво произнёс мужской голос, но я все еще не могла разглядеть его обладателя. Я лишь уловила приятный аромат чистоты и кофе.

– Мамочка? – сонно позвала моя малышка, приподнимаясь в постели. Она всегда спала рядом со мной, будто прилипнув ко мне. Со стороны даже не всегда можно было понять, одна я лежала или с дочкой.

– Алексей Дмитриевич, я перебралась сюда, поменялась с малышкой, – произнесла с соседней кровати девочка-подросток.

– А… вот как? – тихо произнес обладатель приятного голоса, отдернув руки от моего живота. – Вот, черт!

Я, постепенно осознавая, что произошло, взглянула на мужчину в темно-синем медицинском костюме и белом халате поверх, и его лицо, освещенное светом из больничного коридора. И внезапно я поняла, почему его голос показался мне таким знакомым…

– Вот, черт… – прошептала я, повторяя за ним, теряя контроль над собой.

Это же ОН!

2.

Боже мой… Неужели это правда он? В полумраке палаты, я все еще чувствовала прикосновение его теплых рук к животу.

Девочка-подросток по соседству разразилась смехом. А он… он что-то бормотал вроде извинений.

Я чувствовала себя неловко, но старалась держать себя в руках. Меня сразила наповал эта встреча, к которой я была не готова.

Это был совершенно точно он! Мой мужчина-мечта!

Мы встретились лишь однажды. Я летала домой к маме в Норильск, и мой рейс обратно в Москву задержали из-за сильной метели. Мы познакомились в баре аэропорта и провели вместе незабываемую ночь в отеле. Наутро я сбежала сгорая от стыда.

И вот, спустя столько лет, он, врач, осматривал мой живот, приняв меня за девочку-подростка.

Доктор встал с кровати и отступил, бормоча извинения.

– Простите, я перепутал вас с Косаревой... Тут темно, и…

Но я уже ничего не слышала. Слова тонули в бурлящем водовороте смущения и… чего-то еще.

Как такое вообще возможно? Судьба решила пошутить?

– Все в порядке, ничего страшного, – осипшим голосом ответила я, садясь в кровати. По телу все еще гуляли мурашки – отголоски от его теплых прикосновений.

Интересно, он меня узнал? Или тут слишком темно? Или та ночь оставила неизгладимые впечатления только на меня одну?

В любом случае, сейчас это не важно.

– Минутку, я посмотрю Косареву и вернусь к вам, – пообещал доктор, встряхнув головой.

Его лицо выхватил свет льющийся из коридора и у меня буквально перехватило дыхание. Он еще красивее, чем я его помнила!

Я задержала взгляд на его густой шевелюре, помня какая она была на ощупь и сжала руки, чтобы немного отрезвить себя.

Мне нужно было собраться с мыслями, понять, что делать дальше. Потому что сейчас, в этот момент, я просто хотела провалиться сквозь землю.

– Мам, доктор будет опять стучать по моему животику? – малышка взяла меня за руку, прижалась к ней щекой и снова начала плакать.

Я нежно погладила её по голове, чувствуя разочарование и беспокойство. Ей только удалось уснуть и немного отдохнуть от боли, как её снова разбудили и напугали. Бедная, измученная моя девочка.

Закончив осмотр соседки, доктор с чарующим голосом, который невозможно было забыть даже спустя столько лет, обратился к медсестре, чтобы дать указания по поводу лекарств и капельниц.

Затем он встал с постели девочки и вернулся к нам. Моё сердце забилось быстрее, а в ушах зашумело. Как же не вовремя! Мне нужно было сосредоточиться на том, чтобы рассказать историю дочери, но я словно утратила способность ясно мыслить.

Я говорила что-то невнятное, запиналась и нервничала. Между нами все еще висела неловкость от курьезной ситуации, я ее буквально каждой клеточкой чувствовала.

– Значит, с трёх часов дня ребенка беспокоила продолжительная ноющая боль в верхней части живота, а ближе к вечеру после рвоты она переместилась вниз вправо, верно? – повторил он все, что я кое-как выдала.

Я опустила голову, скрывшись за волосами, и кивнула.

– Хорошо, сейчас посмотрим, – вздохнул мужчина и обратил всё своё внимание на малышку. Он заговорил с ней нежно и ласково, но не сюсюкался, а как будто пытался завязать самую искреннюю дружбу на свете. – Привет, котенок! Меня зовут Алексей Дмитриевич, а тебя как?

– Машуля, – недоверчиво пробормотала дочь, но не отвернулась, а замерла, с любопытством ожидая, что будет дальше.

– Ты же, как все котята, любишь, когда тебя гладят по животику?

– Да…

Он слегка наклонился к дочери и прошептал, будто делясь секретом:

– Ну, смотри, маму я твою уже по животику погладил, ей понравилось, она не даст соврать, – с улыбкой в голосе сказал он, а Маша тихо хихикнула. – Сама погляди, сидит, тихонечко мурлычет.

Как он это делает? Дочь рассмешил и меня заставил покраснеть от макушки до пят.

– Давай, пока она еще в ступоре сидит и не знает как попросить еще ее погладить, мы будем гладить тебя?

Машуля перестала плакать и даже перевернулась на спину, приподняв футболку.

– А ты больно давить не будешь, доктор?

Она смотрела на него так доверчиво, словно знала его всю жизнь. Он аккуратно прикоснулся к ее животику, нежно надавливая пальцами, расспрашивая, где болит.

Я наблюдала за ними, сердце колотилось в груди. Его прикосновения были мягкими, но профессиональными. Он разговаривал с Машулей, смешил ее и успокаивал. Она разговорилась и даже поделилась секретом, что рада, что из-за живота пришлось уехать из сада пораньше и побыть с мамой побольше, потому что мама слишком много работает.

Доктор закончил осмотр, его взгляд задержался на Машуле чуть дольше положенного. У меня дыхание перехватило. Вдруг он заметит, как они похожи, вдруг узнал меня, сейчас сложит два плюс два и…

– Видишь, котенок, я же обещал, что будет не больно. Скоро мы вылечим твой животик, – сказал он и погладил ее по голове.

3.

Машуле сделали укол, чем вызвали новый поток нескончаемых слез у бедняжки. Она и так испытывала боль, ей было страшно, а укол, сделанный грубой рукой медсестры ее конечно же окончательно расстроил.

– Хэштэг – они тут все тупые! – проворчала девочка-подросток, провожая ненавистным взглядом медсестру. – Меня уже три дня держат, не могут догнать, что со мной не так! Только Алексей Дмитриевич – он норм. Сегодня с отпуска вышел первый день и хоть нормальные лекарства дал!

Девочка тихо прыснула со смеху, закрыла рот рукой, чтобы не разбудить никого.

– Не, ну как он вас начал щупать это ржака!

Я тоже слегка улыбнулась.

– Мама мурлыкала, – похвасталась моя Машуля, сама того не подозревая что говорит, и ее слова вызвали смех у кого-то с кровати напротив.

Хорошо, что было темно и никто не видел, как я покраснела.

– Я Зоя, кстати, – представилась девочка-подросток.

– Зови меня Алёна, – сказала я, зевая. – И что, все три дня никто не может понять, почему у тебя болит живот?

– Мама настаивает, чтобы я сделала лапароскопию, – презрительно фыркнула девочка, – такая простая! Мне потом месяц нельзя будет на танцы, а у меня соревы.

– А вдруг там что-то серьезное? – я ее понимала, у самой было спортивное прошлое. – Вдруг ты сейчас откажешься, уедешь куда-нибудь на соревнования в другой город, и там тебя прихватит.

Я знала, о чем говорю. На всероссийских соревнованиях меня увезла скорая помощь. Я долго откладывала визит к врачу и даже маме не показала свою грыжу, боялась, что после операции мне назначат постельный режим. В итоге на самый важный день в моей жизни я оказалась под скальпелем хирурга. Маме пришлось срочно отпроситься с работы и лететь ко мне в Нижний с двумя пересадками.

Я поделилась этой историей с Зоей. Не для того, чтобы читать ей нотации, а чтобы она поняла, что бывает, если долго игнорировать свое здоровье и забывать о себе.

Знаю не понаслышке. Мой неудачный брак тому пример.

Валера красиво и настойчиво добивался меня. Он словно заполнил собой всю мою жизнь. Я долго сопротивлялась. Чувствовала, что в нем есть что-то ненадежное…

Женская интуиция — это мощная, но хрупкая сила. Прислушиваться к ней нелегко, ведь она часто противоречит логике. Отстаивать свои решения, основанные на интуиции, особенно сложно, особенно когда женщина уязвима и нуждается в помощи. Если не обратить внимания на ее сигналы, можно получить жизненный урок, который не всегда будет позитивным. Зато это будет опыт, часто горький.

Интуиция подсказывала мне, что Валера – не лучший выбор. Я сопротивлялась его ухаживаниям. А после волшебной ночи с незнакомцем в отеле у меня было с чем сравнить. Я поняла, что такое настоящая страсть, сильное влечение, химия.

Мама снова заболела. Валера вызвался помочь, перевез маму в Москву, нашел лучших врачей и обещал, что все будет хорошо. Ей действительно становилось лучше. Из благодарности и радости я согласилась выйти за него замуж. Мы сыграли свадьбу быстро, чтобы мама могла быть на празднике.

А через несколько месяцев ее не стало.

У меня остались только Валера и малышка в животе.

Девочка появилась на свет раньше срока, но муж ничего не заподозрил.

Только после возвращения из роддома все изменилось. Потеря мамы и послеродовая депрессия изменили меня... Я ничего не хотела. Вставать с постели, есть, заботиться о себе. Чувствовала себя одинокой и несчастной.

Маша всегда спала беспокойно: то колики, то еще что-то. Я была измотана.

А Валера, вместо того чтобы помогать, заявил, что устал от детского плача, и начал пропадать по ночам, а иногда и сутками.

Мне было все равно.

Маша росла, часто болела, как и все дети. Мне было нелегко, но она стала моим светом. Моим солнышком. Причиной жить, работать над собой.

Валера заметил перемены: я стала заниматься спортом, внешностью и вышла на работу. Он решил, что у меня появился кто-то другой. Сначала он ревновал, потом кричал. Несколько раз он уходил из дома, а пару раз выгонял нас с Машей, и мы жили в гостинице.

Это стало последней каплей. Я решила с ним разойтись.

Когда я пришла домой и увидела его с другой, даже обрадовалась. Я не стану инициатором нашего развода!

Он предал нас и лишил всего, чем мы жили. Развод истощил меня физически и морально. Из-за частых судебных заседаний я едва не потеряла работу.

Мы с Валерой поделили всё имущество в квартире. Всё, что купили за четыре года, продали, а деньги разделили пополам. Он не оставил мне даже чайник, забрав половину всего.

К сожалению, он сумел полностью завладеть нашей квартирой. Этот человек смог доказать, что вложил в покупку деньги, полученные по наследству. Он забрал всё, хотя мы вместе работали и копили на эту квартиру.

«Машенька, конечно, может остаться здесь. Я же не против! А вот тебе, милая, Алёнушке здесь не место», – повторял он, когда я пыталась объяснить, что он лишает ребёнка крыши над головой. Похоже, его беременной любовнице Верусе в тот момент крыша была нужнее.

4.

Почти пять лет назад

– Все, мамуль, я скорей всего останусь в аэропорту, подожду, вдруг погода наладится… – я держала телефон между плечом и ухом и тщетно пыталась запихнуть документы в мини сумочку.

– О, прости, дорогая, зря ты вообще прилетала из-за какой-то ерунды, – запричитала мама в сотый раз.

– – Мам, микроинсульт – это серьёзно, – заметила я. – Ты к Иващенко записалась? Я взяла талон на среду, не забудь, пожалуйста.

– Да, да, конечно, я схожу.

Не сходит. Мама из тех людей, которые пойдут к врачам только в том случае, если у них что-нибудь отвалится. И то – не факт.

Я продолжала бороться с сумочкой, и тут бац! Я со всего размаха врезалась в кого-то, как таран.

Все произошло в одно мгновение: мой телефон упал, документы веером разлетелись по полу, ремешок моей любимой сумочки предательски лопнул, и ее содержимое с грохотом рассыпалось по всему полу. Косметика, ключи, блокнот – все смешалось в хаотичной куче.

Опустившись на колени, я принялась судорожно собирать свои вещи, чувствуя, как краска стыда заливает мое лицо. И тут, словно по волшебству, передо мной возникла пара крепких мужских рук.

– Давайте, я помогу, – прозвучал глубокий, бархатистый голос, от которого по коже побежали мурашки.

Голос звучал так солидно и уверенно, что я подняла голову.

Передо мной был молодой мужчина, лет тридцати. Высокий, статный, с невероятно притягательной внешностью. Его темные волосы были аккуратно уложены, а глаза… Боже, эти глаза! Глубокие, карие, с лучиками смеха в уголках.

Скульптурные черты лица, волевой подбородок, легкая небритость – все в нем кричало о силе и уверенности. От него исходил тонкий аромат дорогого парфюма, который дурманил и заставлял сердце биться чаще.

Он с искренним участием помогал мне собирать мои вещи, его пальцы то и дело нечаянно касались моих, вызывая легкий трепет.

– Простите, пожалуйста! Я не заметил вас, – повторял он, и в его голосе звучало искреннее сожаление.

Он с нескрываемым интересом рассматривал меня, словно пытаясь разгадать какую-то тайну. В его взгляде читалось что-то большее, чем просто вежливость. Что-то, что заставляло меня забыть обо всем на свете, кроме его присутствия.

– Д-да ничего страшного, бывает, – выдавила я, стараясь не заикаться. – Я и сама не смотрела куда иду.

Он так легко и непринужденно собирал мои вещи, ловко складывая разлетевшиеся тампоны обратно в упаковку и в сумочку. Я, краснея, пыталась помочь, но он отмахнулся:

– Не стоит, я сам. Просто… просто это из-за меня вы все рассыпали. Давайте я как-нибудь заглажу свою вину?

“Да, да, да!” – кричал мой внутренний голос.

– Ну, не знаю, – протянула я, делая вид, что сомневаюсь. Хотя, если честно, я уже прикидывала, что бы я заказала в баре. – Мой рейс задержали из-за метели, так что я даже не знаю, сколько у меня времени…

– Отлично, нам обоим нужно как-то убить время, а я не против хорошей компании, – он улыбнулся так, что у меня сердце сделало кульбит. – Как на счет бара отеле тут по-соседству?

Я не могла поверить, что этот мужчина так открыто флиртовал со мной, мне нравился его напор и какая-то беспрекословная уверенность в том, что я не откажу. К тому, же, он видел, что высыпалось у меня из сумочки из открытой коробки и вероятней всего догадывался, что этот флирт реально ограничится только посиделками в баре. Для него это не пикап на ночь и это внушило мне доверие к нему.

– Считайте, что это вроде компенсации за моральный и материальный ущерб, нанесенный вашим… э-э… вещам? – он указал на порванный ремешок. – Она, наверняка стоит ползарплаты какого-нибудь рандомного доктора…

Я рассмеялась.

– Это не так… – а потом решила тоже включиться игру, – Оу, ну вообще-то, да, она чертовски дорогая, лимитированная коллекция, – покрутила в руке испорченный ремешок, который в принципе знала, как починить, но ему это знать не обязательно. – Одним кофе вы тут не отделаетесь.

– Посмотрим, что можно сделать, – подмигнул он. – Меня зовут Алексей, кстати, а вас?

– Алена, – ответила я, пожимая его протянутую руку. Его прикосновение было неожиданно теплым.

Его рука обхватила мою ладонь уверенно, но не грубо. В этот момент наши глаза встретились, и я замерла.

Странное чувство – словно я знала его всю жизнь, хотя видела впервые. Это не было похоже на ту привязанность, что приходит с годами, когда человек становится частью тебя, родным и незаменимым, как старая любимая книга. Нет, это был взрыв, фейерверк, ураган эмоций, который снес все на своем пути.

Я привыкла к спокойному течению жизни, к предсказуемости и стабильности. Но этот мужчина… в его глазах я увидела отражение своих самых сокровенных желаний, страхов и надежд. Это было пугающе и одновременно невероятно притягательно.

Это он. На все сто процентов мой. И за таким мужчиной я бы не только в бар, куда угодно бы пошла.

Всего одно рукопожатие, а уже такие мысли, ай-йай-ай, Аленушка! Что будет, когда мы в баре посидим, пообщаемся, да еще, не дай бог выпьем?

5.

Все еще почти пять лет назад

Мы расположились в баре гостиницы рядом с аэропортом. В помещении царил полумрак и пахло кофе и чем-то крепким.

Алексей заказал мне апероль, а себе – виски. Я одобрила его выбор. Кто же не любит апероль? Хотя, зная как быстро хмелею, пить его было рискованно.

Мы сели за барную стойку в пол оборота друг к другу. Мне почему-то показалось это очень интимным и явно намекающим на что-то большее.

– Ну, что, молочная Аленка, рассказывайте, что привело вас в этот богом забытый аэропорт в такую погоду? – спросил он с улыбкой.

Удивительно, но меня никогда не называли шоколадкой. Я всегда считала это пошлым, когда родители втыкают лицо малыша в шаблон обертки от шоколада. А теперь вот, гляньте на меня – я растаяла, как самая настоящая шоколадка.

– Гостила у мамы, она попала в больницу.

– Надеюсь, все в порядке? – мне показалось, он как-то по особенному отреагировал на мои слова. Может, у него тоже кто-то в больнице?

– Да… Или нет… У нее был микроинсульт, а она позвонила мне только на третий день, не хотела беспокоить, ну что за упрямство?

– Да, родители ведут себя, порой, как дети, – согласился Алексей, кажется зная это не по наслышке.

– А знаете что бесит, она ведь никуда не пойдет. Я уехала, она останется дома, смотреть свои сериалы.

– Раньше они запрещали нам смотреть сериалы и смеялись, когда мы сидели перед экраном, а теперь сами залипают, – с улыбкой сказал он. – А какой ваш любимый сериал?

– «Анатомия страсти», – не думая сразу сказала я. – Марк Слоун мой краш еще с детства.

Его улыбка стала еще шире, клянусь в нем проснулось что-то от змея-искусителя.

– Неравнодушны к докторам?

– Что-то вроде того, – призналась я, не заостряя внимание на его выражении лица и на том, как он меня рассматривал. – А ваш какой любимый сериал?

– «Декстер» и, пожалуй, «Во все тяжкие».

– Крутой выбор: маньяк убийца и криминальный гений, – заметила я, – мне стоит вас опасаться?

– Это мне вас стоит опасаться, – усмехнулся Алексей, – человек, который смотрит сериал из… сколько там десятков сезонов? Это же настоящие маньяки!

Я улыбнулась.

– Ну вот, вы улыбаетесь, миссия выполнена, – он ударил краем бокала о мой и сделал глоток. – Не сердитесь на маму. Она три дня не звонила, потому что не хотела, чтобы вы переживали. Это не инфантильность.

Я понимала, о чем он говорил. Мама знала, что у меня на работе сейчас нелегко. Я только начала достойно зарабатывать. Эти выходные я взяла в счет отпуска, и мне было трудно отпроситься у начальства. Но это же моя мама. Она – единственный человек в моей жизни.

– Какую реабилитацию она сейчас проходит? – с серьезностью в голосе спросил Алексей. – Двигательная активность в норме?

– Да, немного пострадала речь, я записала ее к логопеду и физиотерапевту, но, блин, переживаю, что она просто никуда не пойдет и мне придется названивать ей и проверять. Почему иногда с родителями так трудно?

– Мне это знакомо, я сам только что после оглашения завещания деда.

– Оу… – я только сейчас заметила, что он вроде бы и шутил, но делал это со слегка мрачноватой усмешкой. – Соболезную.

– Спасибо. Честно говоря, мы были не особенно-то и близки, так что… – Он вздохнул и провел рукой по волосам. Я проследила за его движением и странно отреагировала. Перед глазами пронеслись образы: я запускаю руки в его каштановые, шелковистые волосы и перебираю их пальцами. – … поэтому и удивился, когда он, оказывается, отписал все только мне.

– Ого, наверное, родственники были не меньше шокированы?

– Сестра поугарала, а отец… вот он в бешенстве.

Мы чокнулись бокалами без слов. Я наконец сделала глоток и одобрительно кивнула. Старалась не увлекаться ни коктейлем, ни мужчиной.

– А почему сестра так странно отреагировала? Почему смеялась?

– Она у меня с юмором, – с улыбкой ответил Алексей, – тем более, когда услышала условия, при которых я могу воспользоваться наследством. Мы можем на ты?

– Да, конечно, – я чувствовала, как лицо покрывается жаром от смущения. – И что же за условия?

– Да так, ерунда, – отмахнулся он. – Я должен буду год кое-где отработать на добровольных началах.

Я перебирала в голове разные варианты, но ничего конкретного не могла предположить.

– А это наследство того стоит? – ну мало ли, мне дед с бабушкой перьевую перину подарили и пару пуховых платков. Я бы и без этого «богатства» выполнила любой их каприз, потому что очень любила и уважала. Он сказал, что не был близок с дедом. А потом я подумала, что он может не так понять мой вопрос, решит, что я еще меркантильная какая-то, и быстро затараторила: – Ой, я не то хотела узнать, я не о сумме спрашиваю, а…

– Всё нормально, – он почему-то смутился, – дед в девяностые был ещё тем малым. Отжал одно фармацевтическое предприятие и сам подался в бизнесмены. Разросся до серьезных масштабов. Отец много лет был его правой рукой, поэтому он так и разозлился, когда узнал о решении отдать все мне. В последние годы дед часто говорил, что ему стыдно за то, как компания вела дела, и просил отца сменить курс, сосредоточиться на чём-то другом, что не будет вредить людям, а особенно детям. Я понимаю, почему он решил передать мне семейное наследие только после того, как я сам взгляну на ситуацию с другой стороны.

6.

Почти пять лет назад. Да, мы все еще там)

Я чуть не подавилась коктейлем. От позора меня спас звонок Алексею — он отвлекся на телефон. Улыбаясь, жестом попросил подождать и ответил на вызов.

Не знаю, что было с его динамиками и настройками в телефоне, но я все слышала:

– Леш, блудливый ты кошак, я думала: как ты там в такую метель, сижу, волнуюсь! А он опять в своем репертуаре, деваху подцепил и никуда не полетел! Красивая! Ей хоть восемнадцать есть? На вид, как подросток!

Понимая, что я все прекрасно слышала, Алексей отошел от барной стойки и огляделся по сторонам с веселой усмешкой спросил в трубку:

– А что ты здесь забыла, Люся, встречный вопрос?

Он спокойно закончил разговор с импульсивной девушкой на другом конце провода. Я наблюдала за ним украдкой, восхищаясь его осанкой и широкими плечами, краешком татуировки, выглядывающей из-под манжета рубашки, и осознала, что влипла по-крупному.

Никогда раньше я так быстро не западала на мужчину. Обычно мне нужно время, чтобы присмотреться и начать доверять. Но с ним все произошло мгновенно. Как ему это удалось?

Эта Люся назвала его «блудливым кошаком» и сказала, что он «в своём репертуаре». Кажется, Алексей у нас любит внимание женщин. Стоит ли мне с ним связываться?

Но, с другой стороны: он молод и красив, и раз уж у него здоровый интерес к женщинам, то и на опыте, разве это не плюс для меня? Я же не собираюсь его под венец вести и приручать, в конце концов. А для интрижки на одну ночь это будет незабываемо!

– Не заскучала? – мысли прервал его приятный голос над ухом. А его ладонь легонько коснулась моей спины.

Это был обычный жест – проверка. Он хотел понять, как я отреагирую. Если бы я возмутилась, он бы понял, что меня нельзя трогать. Но я позволила. Его рука была теплой, а прикосновение нежным.

– Нет, я… – ох, ну надо же так поплыть от одного невинного касания! – Смотрела расписание рейса. Кажется, мне придется сидеть тут до утра…

Алексей взял свой стакан с виски, допил его и с наклонившись ко мне, сказал на ухо:

– Есть предложение получше. Мы можем подняться в номер… и разорить мини-бар. Или…

Внутри все похолодело и затрепетало одновременно. Его слова, простые и прямолинейные, ударили как электрический разряд. Боже мой. Он действительно этого хочет? Он хочет меня?

Желание захлестнуло с головой, обжигающее и манящее. Я чувствовала, как кровь приливает к щекам, а сердце колотится так, словно пытается вырваться из груди.

Но вместе с желанием поднялась и волна паники. Я никогда… никогда не делала ничего подобного. Чтобы добраться до постели у меня были свидания, я присматривалась к человеку, понимала тянет меня к нему или нет. А к нему тянет с первой же минуты.

Сомнения были другого рода: а вдруг я что-то сделаю не так? Вдруг я покажусь ему глупой, неопытной, неуклюжей? Вдруг я ему разонравлюсь?

– Или? – спросила я, голос осип. Я потянулась к бокалу и поняла, что давно уже выпила коктейль.

Я взглянула на Алексея. В его глазах горел огонь желания, но в то же время я увидела и какую-то нежность, теплоту. И этот взгляд… этот взгляд заставил меня на мгновение забыть о всех своих страхах.

– Да и черт с ними, пойдем! – на выдохе сказала я и соскочила с барного стула.

Ноги слегка подкосило от коктейля, Алексей вовремя меня поддержал, я во второй раз впечаталась в его широкую грудь. Об обхватил меня обеими руками за талию и на какое-то мгновение, которое мне показалось слишком затянутым, задержал меня в своих объятиях.

Я чувствовала его сердцебиение, откровенно выше нормы, и он засмеялся, при этом его грудь вибрировала, как будто он…

– Ты, что, умеешь мурлыкать? – я удивленно подняла брови и посмотрела на него.

– Я? – он улыбался так тепло и нежно, как приятно было видеть эту улыбку и понимать, что она полностью принадлежит мне. – Нет, не умею, а ты?

– Не знаю… а люди могут вообще мурлыкать?

– Я бы это с удовольствием выяснил.

Ох, и вот он опять. Ну что за мужчина?

– Мне… кхм, мне нужно в… попудрить носик, – сказала я фильтруя каждое слово, как могла. Сейчас я была в таком состоянии, что могла наговорить чего угодно.

– Дай свой документ, чтобы я пока мог оформить тебя, как второго гостя, – попросил он совершенно бесстрастным голосом, с какой-то шкодливой улыбкой.

– Д-документ?

Нет, реально, где мои мозги?

– Паспорт, – уточнил он с кривой ухмылкой. – Не волнуйся, Аленка, я не собираюсь продавать тебя в рабство. Разве что, в свое…

Он подмигнул и, когда я протянула ему свой паспорт с дурацкой обложкой с котами, ушел к стойке ресепшена. А я на негнущихся ногах побрела в ближайший туалет. В ушах стоял шум, а сердце клокотало, как заведенное, со мной никогда такого не случалось.

Я постояла у зеркала несколько минут, покрутилась, поправила блузку. Расстегнула верхнюю пуговицу, расчесала волосы и чуть распушила их, чтобы придать объем. Потерла щеки ладонями, чтобы появился румянец, хотя и так заливалась краской, когда он смотрел на меня раздевающим взглядом.

7.

Почти пять лет назад. Заключительная часть

Он меня поцеловал!

Это был нежный, робкий поцелуй, словно проба.

Как будто он спрашивал разрешения. Но потом… потом поцелуй углубился, стал более требовательным, настойчивым. Его губы, мягкие и одновременно уверенные, скользили по моим, вызывая дрожь, которая пробежала по всему телу.

Боже мой, как же он целовался!

Я закрыла глаза, отдаваясь этому ощущению, этому внезапному вихрю чувств. Его руки, держащие меня за талию, сжимали крепче, словно боясь отпустить. Его дыхание стало горячим и прерывистым, смешиваясь с моим. Я почувствовала, как он слегка прикусил мою нижнюю губу, и в животе вспыхнуло что-то горячее и волнующее.

Мой мир сузился до этого поцелуя, его губ, его тепла, его запаха. Я больше не чувствовала прохладную дверь за спиной, не видела полумрак комнаты. Была только эта сладостная истома, это нарастающее желание, это головокружительное чувство, что я падаю в пропасть, и мне совершенно не страшно. Наоборот, я хотела падать дальше, глубже, раствориться в этом поцелуе, в этом моменте, в этом мужчине.

– Все, теперь я совершенно точно знаю, какие они на вкус, – с улыбкой сказал Алексей, покрывая мое лицо россыпью коротких поцелуев. – Сладкие.

– А твои на вкус, как грех, – о, черт, я сказала это вслух!

– Скажи мне, сладкая Аленка, когда мне нужно остановиться…

Я переставала соображать от натиска его горячих губ на моей шее, чувствительной коже за ухом.

– Ост-тановиться? – я потянула его рубашку из брюк и скользнула руками под ткань. Моя ладонь коснулась его горячей, упругой кожи. Под пальцами я ощутила твердые, напряженные мышцы, а его пресс был просто великолепен на ощупь.

– Да, красавица, остановиться, – он заглянул в мои глаза, в темноте комнаты они казались уже не карими, а черными, – то, что выпало из твоей сумочки и…

– А, это! – все же, так и знала, что он подумал, что у меня месячные… – С этим стрессом на работе у меня график чуть сбился, жду вот на днях.

– Так ты поднималась в номер не за тем, чтобы опустошить бар? – в его голосе слышалась улыбка.

– А ты?

Вот я дура, а вдруг он и не думал меня соблазнять, а я уже себе накрутила.

– Честно говоря, я надеялся хотя бы на поцелуй или проверить, мурлыкаешь ли ты.

Я растерялась, не знала что сказать. Ну и глупая же я!

– Теперь мне кажется, что это я тебя в этот номер затащила, чтобы соблазнить, – нервно усмехнулась я.

– Прости, я всегда шучу на грани, но это не значит, что мои намерения превращаются в действия, – проговорил он, а в голосе ни капли раскаяния.

Его дыхание опалило мое ухо, и шепот, обжигающий и желанный, проник под кожу:

– Я чертовски рад, что могу, оказывается, делать с тобой всё, что захочу!

Слова, простые по сути, но они наполнили этот миг всепоглощающей властью и обещанием. Мое тело отозвалось мгновенно, каждой клеточкой, каждой нервной окончания.

– Ты же за этим меня в номер затащила, молочная Аленка?

– Да, покажи мне все, что ты намеревался сделать…

– Окей, переходим к действиям!

Он жадно набросился на мои губы. Он целовал меня так, как будто хотел вдохнуть в меня жизнь, раствориться во мне без остатка. Мои руки, до этого неуверенно покоившиеся на его плечах, вцепились в его волосы, удерживая его ближе, еще ближе.

Теперь я могла трогать его волосы, перебирать между пальцами и цепляться за них. Похоже, у меня новый фетиш.

Блузка скользнула вниз, освобождая мои плечи от шелкового плена. Каждое его движение было наполнено трепетом, осторожностью, словно он боялся разбить хрупкий сосуд. Я замерла, ощущая, как по коже бегут мурашки, как волна жара накрывает меня с головой. Никогда, никогда еще я не испытывала ничего подобного.

Кружево бюстгальтера пало жертвой его нетерпеливых пальцев, и я почувствовала, как загорелась от его взгляда. Взгляда, полного обожания и не скрываемого желания. Он провел кончиками пальцев по моей коже, вызывая дрожь, и я простонала от удовольствия.

Его губы переместились ниже, к моей шее, оставляя на ней мокрые поцелуи. Он не спешил, наслаждался каждым мгновением, каждым моим вздохом. Он словно писал историю на моем теле, историю любви, страсти и бесконечного влечения.

Никогда, никогда еще я не чувствовала себя такой желанной, такой уязвимой и в то же время такой сильной. Никогда еще я не позволяла себе так раствориться в другом человеке, отдать ему себя без остатка. И это было потрясающе. Это было безумно. Это было то, чего я ждала всю свою жизнь.

—√V»——^√\——♥~√V——^√V——

Я проснулась от ощущения тепла, окутывающего меня, как мягкий кокон. Ночь была как вихрь страсти, где каждое прикосновение, каждый шепот, каждый взгляд был наполнен невыразимой жаждой. Его руки скользили по моему телу, вызывая дрожь, будоража каждую клеточку. Он знал, как доставить удовольствие, как заставить меня стонать от наслаждения.

Мы танцевали танец желаний, переплетаясь в объятиях, словно две половинки одного целого. Его губы оставляли огненные следы на моей коже, а мой шепот растворялся в его страстном дыхании. Мы исследовали друг друга, открывая новые грани наслаждения, утопая в океане чувств.

8.

"Будем готовить вашу дочь к операции," – эхом отдавалось в моей голове, словно приговор.

Доктор говорил что-то еще, объяснял, что операция не сложная, рутинная почти. Но я не слышала. Машуля… моя маленькая Машуля, ей всего четыре года, а уже операция. Лежать на больничной койке, хирурги, медсестры, уколы, капельницы, в белой, душной палате…

Ужас сковал меня, парализовал. Вина давила на плечи, душила, как удавка. Это я! Я во всем виновата! Эта мысль молотом била в висок. Я! Карьера, отчеты, совещания… Детский сад, чтобы я успевала, чтобы не отстать. Работа на дом, чтобы хоть немного побыть рядом, пока она спит. Все это время я упускала что-то важное, самое главное. Не доглядела, не заметила первых сигналов, не прислушалась к ее жалобам на животик.

А сейчас? Сейчас моя малышка, моя Машуля, будет лежать под скальпелем, а я буду молиться всем богам, чтобы все прошло хорошо. Как я могла допустить это? Как могла позволить, чтобы моя дочь страдала из-за моей глупой, никому не нужной карьеры? Что если что-то пойдет не так? Что если…?

Нет, я не должна думать о плохом. Я должна быть сильной ради нее. Я должна поддержать ее, когда она проснется после наркоза, испуганная и потерянная. Я должна уверить ее, что все будет хорошо. Но как, как я могу это сделать, когда мое сердце разрывается от страха и чувства вины?

Боже, только бы с ней все было хорошо… Только бы она поправилась… И я обещаю, я изменюсь. Я буду другой мамой. Мамой, которая всегда рядом, которая слышит, которая видит. Мамой, которая никогда больше не допустит, чтобы ее ребенок страдал по ее вине.

– Алёна Викторовна, вы меня слышите? – прозвучал мужской голос, как через толщу воды. – К вам сейчас подойдёт медсестра, чтобы установить катетер в вену, чтобы девочка получала необходимые лекарства через него. А потом – врач-анестезиолог, задаст вам несколько вопросов… Алёна Викторовна?

Я уловила только часть сказанного, потому что меня волновали только мысли о дочке.

– Сп-пасибо… – едва выговорила я и отвернулась.

Алексей Дмитриевич перевел взгляд на Зою и соседнюю девочку. Теперь он не смотрел на нас, полностью сосредоточившись на своей работе.

Я села рядом с дочкой, и она, как котенок, прижалась ко мне. Сонная, бледная, измученная, она тихо простонала. И тут плотину прорвало – слезы потекли ручьем. Я незаметно вытирала их, чтобы не пугать дочь.

– Что, все-таки на операцию? – спросила девушка напротив нас. Это была блондинка с ребенком лет пяти, возможно, наша ровесница. Моя Маша такая маленькая, что ей и четырех не дашь. – Бедная крошка!

Я кивнула. Ответить не смогла, иначе бы разрыдалась.

– Ну вы не переживайте, это и правда стандартная операция, и к хирургу вы хорошему попадаете как-раз, он нас вчера оперировал, уже сегодня вставали, ходили. И вообще не сравниться с тем, в каком состоянии приехали. У нас грыжу удаляли.

Я понимала, что меня пытаются успокоить, ведь я выглядела так, будто вот-вот сорвусь. Но, кажется, это был первый раз в моей жизни, когда мне было безразлично всё вокруг.

Медсестра быстро пришла, чтобы поставить катетер малышке. Дочка расплакалась и попросила меня прогнать тетю. Мне пришлось долго ее уговаривать, а затем удерживать силой.

Появление анестезиолога только усугубило ситуацию. Я почти не слышала его слов из-за плача дочери. Обняла ее крепко, как обезьянку, понимая, что теперь не смогу отпустить. Хотелось взять ее на руки и бежать…

После укола, который готовили для анестезии, к нам подкатили каталку. Я поняла, что не смогу уложить на нее дочь, проще самой лечь. Машуля плакала и просила меня не отдавать ее врачам.

– Меня не пустят в операционную? – спросила я медсестер. Они ответили уклончиво и довольно грубо. Конечно, я понимала, что посторонним и тем более сердобольным родителям вход туда закрыт.

Машуля услышала, что маму с собой брать нельзя, и заплакала еще громче. Она так крепко вцепилась в меня, что я начала задыхаться.

Алексей Дмитриевич оказался рядом. Он нежно погладил Машулю по спинке и наклонился к ней, словно собирался поделиться тайной.

– Котенок, что случилось? Ты испугалась? – он гладил ее по спине и мокрым от пота волосам. Она так кричала. – Хочешь, я пойду с тобой? Буду рядом.

Маша повернула голову и посмотрела на него:

– А ты мне больно не сделаешь?

– А я до этого делал?

Она тряхнула головой и всхлипнула.

– Пойдем, я тебе прикол про доктора-хирурга расскажу, ты будешь смеяться всю дорогу.

– А мама?

– А мама тут побудет, позвонит папе, он сюда приедет с огромной-преогромной игрушкой.

Он подмигнул мне, я лишь рот открыла.

– У нас там на верхнем этаже есть маска с газиками: ты какой запах выберешь клубничный, апельсиновый или ванильный?

– Клубничный.

– Я так и думал. Ну тогда пойдем скорее, он у нас самый вкусный, пока другие дети его не разобрали!

Машуля потянулась к нему, а я удивленно моргнула, не понимая, как он это сделал.

9.

Телефон в руке вывел меня из оцепенения. Я вздрогнула, испугавшись внезапной вибрации. Не помню, когда вообще успела его взять.

– Ты сдурела мне семнадцать раз набирала? – сонным голосом просипел Валера. – Что у тебя там случилось, пожар? Я же сказал, привезу я твое барахло, привезу! Без трусов, что-ли совсем осталась?

Мне хотелось швырнуть телефон в стену. Но одновременно я нуждалась в поддержке. Мы были вместе почти пять лет. Неужели он не почувствует тревогу, узнав, что случилось с «его дочерью»?

– Машуля… – вот и весь рассказ. Слова утонули в рыданиях.

– Что с Марией?

Хоть на этом спасибо. Он знал меня достаточно хорошо, чтобы понимать: я звонила не из-за пустяковой царапины.

– Он-на в операционной… только что у-увезли.

Мимо меня прошли врачи с медсестрами. Они переглянулись, что-то тихо обсудили. Кто-то из них собирался подойти, но я отрицательно покачала головой. Я дала понять, что все в порядке и медицинская помощь мне не нужна. А вот психологическая помощь пригодилась.

– Ты дура?! – заорал Валера. – Что ты сделала?!

– Я?

– Она из-за тебя в больнице?! В какой?

Я проговорила на автомате название больницы.

– Ну, Аленушка, выясню, что это все из-за тебя, клянусь, я тебя по судам опять затаскаю!

– У нее аппендицит… – я тихо просипела, голос пропал. Каждый раз, когда он начинал кричать, я становилась беспомощной и теряла способность говорить.

– Какой аппендицит у четырехлетнего ребенка, они там, что, все ***нутые? Забирай ее! Отвезем к нормальным врачам!

– В смысле «забирай»? Она уже на операции, ты меня не слышишь?

– Все, я щас приеду!

Он сбросил вызов.

И он приедет. Теперь мне нужно переживать не только за ребёнка, но и за то, какой переполох устроит мой бывший своим поведением. И понтами.

Я сидела у лифта, наверное, целую вечность. Больничные стены давили, запах лекарств душил. В голове гудело. Я не знала, что делать дальше. Просто сидела, как потерянная, и ждала чего-то. Чего именно – не понимала.

Двери лифта бесшумно разъехались. И вот он. Алексей. Но не один. Рядом с ним стояла ослепительная блондинка, высокая, статная, в безупречно белом халате. Настоящая кинозвезда. Она что-то говорила, весело смеясь, и Алексей отвечал ей улыбкой, которой я не видела уже давно.

Он увидел меня сразу. Улыбка сползла с его лица. Брови нахмурились. Быстрым шагом он подошел ко мне, опустился на корточки.

– Хэй? Все в норме? – в голосе тревога.

Он помог мне подняться, ощупывая руки, плечи, словно проверяя, не сломала ли я что-то. Его прикосновения обжигали, вызывая мурашки по коже. Но я не могла ответить. Слова застряли в горле.

– Люсь, что-нибудь… что есть из быстродействующего успокоительного, принеси, пожалуйста, – обернулся он к блондинке деловым тоном, каким я его не слышала никогда.

– Ты не попутал, Кораблёв? Я, вообще-то, твой начальник, а не ты – мой.

Алексей раздраженно рыкнул на нее:

– Люся! – и быстро собравшись, взял себя в руки и проговорил, процедив сквозь зубы: – Успокоительное. Пожалуйста, Людмила Дмитриевна.

Она кивнула и, бросив на меня мимолетный изучающий взгляд, скрылась в кабинете заведующей отделением. Алексей снова повернулся ко мне, его лицо было напряженным.

Он осторожно увел меня, держа за плечи, за поворот, и мы оказались в небольшом темном тупике, ведущем к запасному выходу из больницы.

– Как Машуля? – прошептала я, боясь нарушить тишину, которая, казалось, звенела в ушах.

– Она умница, смелая, – заверил Алексей. – Легко уснула, без слез. Даже не пикнула, когда медсестра укол делала. Настоящий боец.

Сердце сжалось от благодарности и облегчения.

Я не удержалась и бросилась к нему, уткнулась лицом в его грудь и расплакалась. Слезы текли ручьем, смешиваясь с тканью его рубашки. Я плакала от страха, который пережила, от благодарности ему, что он был рядом, не дал ей сильно бояться.

Алексей погладил меня по спине сначала неуклюже, осторожно, словно боясь сломать, а потом крепче прижал к себе и ласково успокаивал тихими словами:

– Все будет хорошо, скоро ее привезут, ты снова ее увидишь, обнимешь, поможешь ей быстро восстановиться и через каких-то пять дней уже домой пойдете.

Постепенно, рыдания стали тише, перешли в сдавленные всхлипы. Я отстранилась, подняла на него заплаканные глаза. В полумраке тупика его лицо казалось особенно мужественным, с тонкими морщинками вокруг глаз, говорящими о пережитых трудностях.

Он был с ровным, красивым темным загаром, я вспомнила, что Зоя говорила, что он только что вернулся из отпуска. Загар в середине марта? Очевидно, кое-кто все-таки получил наследство от деда.

И пах он роскошно, сложное и многослойное сочетание нот свежести и тепла. Всегда бы нюхала!

Он нежно вытер мои слезы большим пальцем.

10.

Валера. Здесь. Быстро он примчал! Когда ему нужно, он всегда все делал… быстро.

Он шел на меня. В глазах – ненависть, в каждом движении – угроза.

Я сжалась, как загнанный зверек. Сколько раз я видела это лицо? Сколько раз замирала от страха, предчувствуя удар? Мои плечи непроизвольно поднялись, защищая голову. Он приближался, и коридор больницы сузился, давил со всех сторон.

– Где она? – проревел он, сорвавшись на крик. Его лицо покраснело, жилы на шее вздулись. – Мария в больнице! Из-за тебя! Я ее заберу! Больше ты ее не увидишь!

Слова били, как плеть. Он ничего не знает о том что случилось. Просто видит виноватую, которую можно растоптать. Всегда так было. Удивительно, как долго я пребывала в каком-то анабиозе, раз уж столько лет позволяла с собой так обращаться. Как я вообще могла такой стать?

– Валера, послушай, это аппендицит. Я не виновата. Врачи сказали… – я попыталась объяснить, пробиться сквозь его ярость. Мой голос дрожал, но я старалась говорить твердо.

Но он не слышал. Его глаза горели злобой. Он продолжал орать, обвинять, угрожать. Его слова – липкая грязь, обволакивающая меня, душащая.

Я чувствовала, как мир вокруг расплывается. Шум в ушах заглушал все остальные звуки. Внутри – пустота, перемешанная с отчаянием. Страх сковал меня, парализовал. Я просто стояла, сжавшись в комок, и ждала удара. Не физического. На людях он такого себе не позволит. Психологического. Удар словами, который ранит гораздо глубже.

Но вдруг я услышала спокойный, но твердый голос. Кораблев неожиданно оказался передо мной, словно став стеной, отделяющей меня от кошмара.

– Прошу вас, сохраняйте спокойствие. Вы находитесь в детской больнице и криками пугаете маленьких пациентов, которые нуждаются в отдыхе. Вы здесь для того, чтобы обсудить состояние здоровья вашей дочери, я правильно понимаю?

Валера попытался было возразить, но Алексей Дмитриевич поднял руку, останавливая его.

– Позвольте мне напомнить, что медицинская этика требует от меня защиты интересов пациента. В данном случае я вижу, что ваше поведение оказывает негативное воздействие на ее мать. Если вы не можете говорить уважительно, я буду вынужден попросить вас покинуть больницу.

В голосе Алексея Дмитриевича не было ни капли агрессии, лишь твердость и профессионализм. Валера, видимо, был настолько ошеломлен таким вежливым отпором, что просто замолчал, опустив голову. Напряжение немного спало, и я смогла сделать глоток воды, которую протянула мне Любовь Дмитриевна.

– Спасибо, – прошептала я, чувствуя, как к горлу подступает комок.

Она слегка кивнула, а затем обратилась к Валере:

– Позвольте напомнить вам, что вы находитесь в верхней одежде и без бахил в хирургическом отделении. Как его заведующая, я требую вас покинуть отделение и возвращаться в надлежащем виде: халат, сменная обувь и, самое главное, спокойный тон.

– Если у вас возникнут вопросы по поводу операции или дальнейшего восстановления, я готов на них ответить. – Добавил Кораблев всё так же спокойно и даже снисходительно, как будто растолковал простые истины умственно отсталому. – Но, пожалуйста, в рамках уважительного диалога.

Валера, все еще выглядящий растерянным, неохотно кивнул. Он больше не кричал и не пытался меня унизить. Впервые за долгое время я почувствовала себя в безопасности. Защищенной. И все благодаря спокойной, профессиональной, но твердой позиции Алексея Дмитриевича и его сестры.

Когда мой бывший развернулся, извинившись, и побрел на выход, я заметила, как брат с сестрой незаметно дали друг другу «пять».

– Фу, хам какой! – проворчала Людмила Дмитриевна. – Дай знать, когда он снова появиться, буду рядом, на всякий случай.

– Люсь, чаем угости девушку, пожалуйста, мне на обход надо, – мягко попросил Кораблев, склонившись над ее ухом. – Черный с сахаром.

– Будут еще указания? – сквозь зубы процедила его сестра.

Алексей нахмурился, не улавливая причины ее недовольства.

– Пойдемте, Алена Викторовна, – она взяла меня под руку и повела в свой кабинет заведующей.

Дверь за моей спиной тихонько щелкнула, и Людмила Дмитриевна, секунду назад излучающая деловую энергию и начальственный тон, словно сбросила с себя маску.

Взгляд ее стал мягче, в уголках губ появилась едва заметная улыбка, словно она освободилась от бремени ответственности, которое обычно носила на своих плечах. И надо признать, без этой маски она была просто невероятно красивой. Удивительно, как сильно меняет человека роль, которую он играет.

– Присаживайся, дорогая, – проговорила она, подходя к небольшому столику, заваленному бумагами, и принялась что-то искать. – Сейчас чайку сделаем. Тебе нужно немного прийти в себя.

Она ловко заварила чай из кулера, насыпала пару ложек сахара, положила рядом ложку и блюдце с конфетами. Все это выглядело так по-домашнему, так контрастировало с официальной обстановкой кабинета.

У меня совсем не было аппетита. Кажется, я не ела уже сутки, с тех самых пор, как ушла на работу. Дорогой деловой костюм, безупречный макияж – все это сейчас казалось неуместным и фальшивым. Я все еще была в состоянии шока. Дочь… сейчас ее оперируют. Мысль об этом не давала покоя.

11.

Как только Машулю привезли, я едва сдержала слезы. Маленькая, бледная, совсем невесомая на этой огромной каталке.

Медсестра помогла переложить ее в кроватку, но я не смогла выдержать и минуты. Аккуратно, боясь причинить боль, легла рядом и прижала к себе.

Она была такой теплой, но в то же время какой-то неживой. Я старалась не потревожить ее сон, и начала осторожно гладить по голове. Волосы, обычно такие непослушные, сейчас тускло лежали на подушке.

Алексей принес лед, обернутый в тонкую ткань.

– Положи ей на животик, – сказал он тихо. – На пол часа, не больше.

Он смотрел на нас с такой жалостью, что у меня самой сжалось сердце. Я видела в его глазах тоску, желание снова обнять меня… или нас обеих, защитить от всего этого кошмара. Но вокруг были другие пациенты, другие родители, и это его будто бы сдерживало.

Он что-то говорил мне, но я не слышала слов. Уже и лица не видела, слезы запеленали глаза.

Звуки больницы, приглушенные голоса – все это сливалось в неразборчивый гул. В тот момент для меня существовала только она, моя маленькая девочка, спящая рядом. И я была счастлива просто оттого, что она здесь, рядом, что операция позади, и теперь мы будем вместе бороться за ее здоровье. Я была готова на все, лишь бы увидеть ее улыбку снова.

К нам пришел анестезиолог и начал рассказывать, как Машуля будет отходить от наркоза, что давать, как себя вести. Я поняла, что у меня нет даже бутылки воды, чтобы дать дочери попить.

У нас, в принципе, не было ничего с собой. В чем я забрала ее из сада и сама приехала с работы – в том и были в больнице. Нам некому было привезти вещи, я не думала об этом, когда нас забрала скорая.

Кому позвонить и попросить приехать сначала взять ключи от съемной квартиры, в которую мы только заехали, а потом просить этого человека искать по коробкам и пакетам наши вещи? Кто это будет делать: коллеги? Валера?

При мыслях о нем у меня по спине холодок пробежал.

Стоило лишь вспомнить о нем, как он тут же появился. В белом халате, бахилах и с раздраженным выражением лица. Это было его обычное состояние, когда он оказывался рядом.

Валера ворвался в палату, как ураган. Я даже не успела понять, что происходит, как он уже стоял возле нашей кровати, размахивая руками и крича. Моя девочка, все еще слабая и сонная после анестезии, лежала бледная и беззащитная.

– Я забираю ее! К черту этих врачей! Ты угробишь мне ребенка! – орал он, пытаясь поднять Машулю на руки.

– Валера, что ты делаешь? Оставь ее в покое! – я пыталась остановить его, но он был в ярости.

Он кричал, что я плохая мать, что довела ребенка до аппендицита, что он отвезет ее в другую больницу, к другим врачам, а меня вызовет в суд. Он не слышал ни моих мольб, ни доводов разума.

Остальные пациенты в палате замерли в тревоге, слушая его слова. Кто-то пытался вступиться, кто-то поспешил за помощью.

Шум привлек внимание медсестер. Одна из них подбежала к кроватке и приказал Валере немедленно положить ребенка на место.

– Вы что творите? Ей нужен покой! Она же только что после операции! Уйдите отсюда! – ее голос был твердым и решительным.

Машуля проснулась от криков и заплакала. Ее маленькое личико исказилось от боли и испуга. И тут я не выдержала. Слезы градом покатились по моим щекам. Жалко было Машулю, жалко себя, жалко, что все так обернулось.

В этот момент в палате появились Алексей в сопровождении охраны. Он быстро оценил ситуацию и жестом приказал охране вывести Валеру из палаты.

– Не волнуйся, все будет хорошо, спи кроха, – он подошел к Машуле, нежно погладил ее по голове, помог ей снова улечься. Машуля, успокоенная его присутствием, снова тихонько засопела.

Охрана увела Валеру, а Алексей Дмитриевич остался рядом. Внутри меня все еще бушевала буря. Как же я устала от этого кошмара!

Он ведь вернется, и я это знала. Он уверен, что имеет права на моего ребенка, а это не так. Давно пора развеять эту уверенность и покончить с этим раз и навсегда.

– Мне нужно с ним поговорить, – робко произнесла я, заметив разочарование в глазах Алексея. О чем можно говорить с этим человеком? Но…

– Пожалуйста, – попросила я, не зная, о чем именно прошу. Казалось, будто я ищу разрешения.

– Я останусь с ней, – мягко произнесла девушка с кровати напротив. Ее дочь сидела и играла в планшете.

– А я пойду с вами, не хватало еще, чтобы он начал распускать руки.

Да уж. Он мог не только ударить, но и убить меня, учитывая, что я собиралась сказать. Но только вот… то, что Валера услышит, не должен услышать он. По крайней мере, пока.

– Думаю, я справлюсь.

– А я так не думаю.

Я сдалась и, поблагодарив девушку за то, что она вызвалась присмотреть за Машулей, поспешила догнать Валеру. Я была так зла на него! За то, что так бесчеловечно подхватил спящую крошку, устроил скандал, напугал людей, детей в палате.

Валера стоял в саду больницы и разговаривал с кем-то по телефону. Он собирался пожаловаться в администрацию и вызвать проверку.

12.

Я очнулась от липкого чувства усталости, словно меня выжали до последней капли. Голова гудела, веки были тяжелыми, как свинец.

Последнее, что помню – как ставили капельницу в крохотную ручку моей малышки и бесконечную боль в моем сердце. А потом – темнота. Провал. Бессилие.

Я даже забыла, где нахожусь. Забыла о своей материнской клятве оберегать её, не смыкать глаз, пока эта проклятая болезнь не отступит. Стыд прокатился волной. Я – мать. Я должна была бодрствовать.

Но, видимо, организм не выдержал. Наверное, сработал инстинкт самосохранения, отрубив меня от этой бесконечной тревоги и изматывающей борьбы.

Спасибо медсестрам, ангелам в белых халатах, и другим мамам в палате. Они понимали. Они видели мою усталость и, наверняка, приглядывали за моей крошкой, пока я была в этом провале.

В палате было темно, лишь свет из коридора пробивался сквозь полумрак. И оттого, что моя девочка, моя маленькая звездочка, горела огнем. Её тельце дрожало, а из горла вырывались тихие, жалобные поскуливания.

Я коснулась ее лба и ужаснулась. Она горела огнем!

От моего прикосновения Машуля вздрогнула и открыла глаза.

– Мамочка… болит животик… – прошептала она пересохшими губами.

Мир снова сжался до размеров этой больничной койки, до температуры её лба, до её жалобного шепота.

– Сейчас, милая, я позову доктора.

Я осторожно встала с кровати и вышла в коридор. Нашла блокпост, но там никого не оказалось. Прошла мимо закрытой ординаторской, невольно подумав о Кораблеве.

Из процедурного кабинета вышла медсестра. Я подбежала к ней, волнуясь и рассказывая, что у моей малышки поднялась температура. Медсестра успокоила меня, сказав, что после операции это нормально, но я настояла, чтобы к нам пришел врач.

У Машули был жар. Дежурный врач сказал, что после операции температура может держаться до 38 градусов в течение трёх дней, и это считается допустимым.

Малышке дали ибупрофен, чтобы облегчить боль в животике. Она тихо постанывала, а я нежно гладила ее по головке и ласково целовала.

Жар понемногу отступал.

Машуля, моя маленькая птичка, тяжело дышала во сне, а я сидела рядом, прислушиваясь к каждому шороху, к каждому ее вздоху.

В полумраке больничной палаты мысли роились, как потревоженные осы. Все возвращалось к тому страшному разговору с Валерой.

«Попробуй докажи, что она твоя», – слова, сорвавшиеся с губ. Зачем я сказала именно так, в такой формулировке? А что, если он возьмет и попробует?

Страх обволакивал меня, противный, липкий. Что он сделает? Как отомстит?

Я ведь столько лет жила с этой ложью, с этим грузом на сердце. Пять лет! Пять лет стыда, терзаний, унижений. Я терпела его взрывной характер, его грубость, даже побои… Думала, заслужила. Расплата за обман. Но сейчас я понимаю, как сильно ошибалась. Расплата будет другой. Страшнее.

Я смотрела на спящую Машулю и сердце разрывалось от боли. За что ей все это? За что ей было расти в семье, где правду подменяют ложью, где любви не было ни капли?

Я должна была все рассказать раньше. Но трусила. Боялась потерять стабильность, пусть и фальшивую. Боялась остаться одна.

А потом в голове всплыл Кораблев. Его глаза, наполненные непонятной грустью, когда он посмотрел на меня там в саду. Неужели он понял? Неужели догадался, что моя девочка, такая похожая на него, – его дочь? И что теперь? Что будет, если он узнает правду? Сможет ли простить? Захочет ли принять?

Вопросы, вопросы, вопросы… Они не давали покоя, не давали уснуть. Я сидела, глядя в темноту, и молила лишь об одном: чтобы Машуля выздоровела. А что будет дальше… Я не знала. Я просто надеялась, что у меня хватит сил вынести все, что мне уготовано.

– Он уехал, – тихо усмехнувшись, сказала девушка-блондинка. – На какую-то конференцию в Питер.

Она сидела с телефоном в руках и держала руку на животе, как я делала почти пять лет назад. Я сразу поняла, что она ждет второго ребенка и выглядела очень счастливой.

– Кто уехал? – не поняла я.

– Ваш доктор – Кораблев, – с широкой улыбкой сказала она. – Он очень не хотел, поэтому даже поссорился с Людмилой Дмитриевной. Она настаивала, говорила, что он ей давно обещал поехать.

Я смутилась. Неужели то, что между нами, так очевидно для всех остальных? И в то же время расстроилась. Надолго уехал? Неужели я больше его не увижу?

– Эммм… спасибо, что сказали, – и добавила, подумав, что даже не узнала как зовут девушку: – Я Алена, кстати.

– Елена, – блондинка улыбнулась. Свет из коридора падал на ее лицо, и даже в полумраке она казалась невероятно красивой. – Рада познакомиться.

– У нас… ничего с доктором Кораблевым нет, – зачем-то сказала я.

Зачем? Вероятно, чтобы защитить его. Он уже сделал для нас с Машей немало, но не должен страдать из-за этого – ни своей репутацией, ни работой.

– Да, я и вижу, – хитро проговорила Елена. – Настолько «ничего нет», что наш бедный доктор Кораблев простоял несколько минут напротив вашей кровати, делая вид, будто что-то читает в планшете… Наверное, хотел что-то сказать перед отъездом, но вы так сладко спали. Даже капельницы малышке менял сам, потому что «очень любит брать на себя работу медсестер», – на последних словах она сделала жест кавычками.

13.

Машуля разбудила меня к утру тихим, жалобным стоном. Открыв глаза, я увидела ее маленькое личико, искаженное болью.

– Мамочка… животик болит, – прошептала она.

Я коснулась ее лба. Он горел. Меня охватила тревога. Я помнила, что сказал врач, что температура может держаться несколько дней после операции, и я надеялась, что это всего лишь обычное восстановление. Но сердце предчувствовало, что что-то не так.

Не медля ни секунды, я побежала за врачом. В голове крутились самые страшные мысли. Почему температура не спадает? Что происходит с моей девочкой?

Вернувшись с доктором, я с замиранием сердца наблюдала, как он осматривает Машин животик.

Следы от трех разрезов после лапароскопии закрытые пластырями, казались сейчас особенно зловещими. Но больше всего меня напугал раздувшийся живот. Он выглядел неестественно большим.

Врач что-то пробормотал про газы и попросил медсестру поставить газовую трубку.

Машуля снова захныкала, испугавшись незнакомой процедуры. Мы с медсестрой уговаривали ее, успокаивали, гладили по головке.

В конце концов, трубка помогла, и Машуле стало немного легче. Жар сбили лекарствами, и она, наконец, уснула. Но меня не покидала тревога. Я сидела рядом, вглядываясь в ее бледное личико, и молилась, чтобы все обошлось. Что-то подсказывало мне, что настоящая борьба еще впереди.

– Бедные дети, за что им все это? – Елена тяжело вздохнула, держа в руках пачку с печенья.

Я посмотрела на тумбочку, где оставила его, когда забирала ради ее блага, и возмущенно воскликнула:

– Эй! Воришка! Что за дела?

Елена быстро стряхнула крошки с одежды, спрятала пачку, вытерла губы тыльной стороной ладони и вдруг замерла. Осознала, что ее уже поймали.

Она беззвучно засмеялась и закрыла рот рукой, чтобы не разбудить некоторых еще спящих маленьких пациентов и их родителей.

– Уже утро! – она кивнула в сторону окна, где разливались первые лучи рассвета. – А ты сама сказала «до утра»!

Беременность – удивительное время. Тебе всё прощают, о тебе заботятся, оберегают, угощают. Замечательный период! Если, конечно, нет токсикоза.

Я так страдала, что буквально не вылезала из больниц! После токсикоза начались проблемы с весом. Меня пугали, что девочка будет маленькой и с проблемами со здоровьем. Так напугали, что я сама поверила и притянула это в свою жизнь.

– Почему ты до сих пор в костюме? – уже серьезно спросила Елена. – Неужели не взяла с собой в больницу никаких вещей?

Я помотала головой.

– И для девочки?

Мое молчание само говорило за себя.

Желание получить должность управляющей захватило меня целиком. Мы переехали в новую квартиру давно, но вещи так и остались в коробках, не распакованные. Я просто не могла найти в себе силы взяться за это.

И как теперь попросить кого-то прийти к нам взять вещи? Ладно, зубные щётки и полотенца, но как искать в переполненных коробках, например, трусы?

– Хочешь, я помогу? Нас с Лёлькой сегодня выписывают, я могу купить тебе что-то, принести, тут ТРЦ недалеко.

– Правда? – я оживилась. Как я не подумала, что можно купить что-то новое в отделе домашней одежды. – Спасибо, но я даже не знаю, как-то неудобно… Может, я сама сбегаю?

– Не придумывай, будь рядом с ребенком. Я включу видеосвязь, буду все фоткать, все сама выберешь, если не доверяешь.

– Да не в этом дело, мне как-то неудобно…

– Неудобно писать стоя! – Она всплеснула руками, но осознав, что произнесла это слишком громко, затихла. Виновато оглядевшись, быстро закрыла рот печеньем. – Ну, заразы, чего ж они такие вкусные? – она понюхала их и аж закатила глаза от удовольствия. – Еще и с начинкой клубничной, сволочи! Я бы сейчас душу за лоточек клубники продала!

– А я бы – за зубную щетку, – грустно усмехнулась я.

Как мало мне теперь нужно для радости. Где все эти счета, планы, городские студии, менеджеры, которые только и делают, что бездельничают, и бесконечные отчетные письма? Всё это, кажущееся таким важным, теперь не имеет значения.

—√V»——^√\——♥~√V——^√V——

Мы с Еленой проболтали почти все утро. Ее заботливый муж наприносил еды на целый батальон, и мы наелись до отвала, наслаждаясь чаем и разговорами. Выяснилось, что у нас почти одинаковые профессии. Я управляла дизайнерской мебельной студией, а Елена владела цветочным магазином и была ландшафтным дизайнером.

Я впервые за долгое время пообщалась со сверстницей как с обычной подружкой. Чувствовала себя потерянной, будто долго была вне общества. Удивительно, как быстро можно потерять связь с людьми.

Было грустно, когда пришло время выписывать Елену с дочкой. Мы успели подружиться.

Во время обхода Маша снова расплакалась. Она жаловалась на боль. Живот у нее снова вздулся, но теперь еще сильнее, чем раньше.

– Мамочка, вы, надеюсь, не кормили ребенка в первые часы после операции? – резко спросил врач. Я даже растерялась от его тона.

14.

Елена поразила меня своей провороностью в магазине. Она быстро находила все нужные вещи, которые были и недорогими, и хорошего качества. Она купила нам с Машулей домашние пижамы, белье, тапочки, полотенца, зубные щетки и даже пачку сухого печенья.

Мне же выбрала еще и майки с очень глубоким вырезом. На мой вопрос во взгляде она лишь ехидно ухмыльнулась и тихо, чтоб никто не слышал сказала:

– Считай, это не для тебя, это для дока.

Я не стала спорить, чтобы не привлекать внимания. В палате разыгралась настоящая драма. Зоя упорно отказывалась от операции, даже пыталась сбежать из больницы. Но боль в животе оказалась сильнее, и она вернулась на кровать, мучаясь от страданий.

Только искренний разговор с Людмилой Дмитриевной смог убедить девочку согласиться на операцию. Они проговорили час в ее кабинете, и в итоге Зоя с улыбкой позволила врачам делать свою работу.

Приятно, когда люди трудятся на своем месте с любовью к делу. Людмила Дмитриевна была именно такой.

Она направила к нам хирурга Арсения Павловича для осмотра живота Машули. Он должен был исключить возможные проблемы, связанные с хирургическим вмешательством.

Мужчина высокий, плечистый, с рокочущим басом. Настоящий хирург! Все здесь подобраны как на подбор, что-ли? Людмила Дмитриевна постоянно крутилась вокруг него, вызывая у меня улыбку.

А еще некоторые говорили, что мы с Алексеем слишком открыто проявляем чувства. Здесь симпатия заведующей была очевидна!

– Нет, я не вижу здесь каких-то проблем, – задумчиво пробасил хирург, мягко и аккуратно осматривая животик Машули, которая снова жаловалась на боль. – Швы отлично заживают. Аппендицит был сильно воспален. Ещё час-два – и развился бы перитонит. Лёха верно поставил диагноз.

– Я доверяю брату, но... Можно еще сделать УЗИ ребенку? Посмотри, какое вздутие. Трубка лишь временно облегчает состояние, а температура возвращается каждый раз.

– Пока кабинет УЗИ открыт, можем отправить. Повторные анализы возьмем.

– Кто будет дежурить в выходные? Волнуюсь за девочку, – сказала Людмила Дмитриевна, присев на край кровати и поглаживая Машулю по голове.

– Косицын, Людмила Дмитриевна, – уточнила старшая медсестра, сверившись с графиком.

– Я доверяю Косицыну, – подтвердила блондинка и обратилась ко мне. – Запиши мой номер телефона. Если возникнут вопросы, я помогу. При необходимости найду людей, которые смогут выручить.

– А не мог ваш… муж… или вот тот орущий мужик Маше что-то повредить? – предположила Зоя, внимательно следя за нашим разговором. – Она же только с операции, а он ее так схватил!

Сердце оборвалось, когда Зоя это сказала.

Маленькое тело Машули била дрожь, а взгляд потух. Врачи переглянулись, словно встревоженные этим предположением, и зашептали что-то о «непредвиденных осложнениях».

Осложнениях! Да все эти осложнения – его рук дело!

Валера. Просто произносить его имя стало для меня синонимом беды.

Он же ворвался в палату, словно ураган! Хватать ребенка на руки сразу после операции! Кто ему дал на это право? Его грубые, неаккуратные движения… Я помню, как протестовала, кричала, пыталась остановить его, но он не слышал меня, ослепленный своей отцовской гордостью, которая на самом деле была лишь проявлением эгоизма.

И теперь моя малышка страдает. Страдает из-за его импульсивности, из-за его невежества. Гнев душит меня.

Я была готова разорвать его на части за каждую слезинку моей девочки, за каждую минуту ее боли. Мои руки дрожали от желания отомстить, но я сдерживала себя. Сейчас главное – она. Главное – чтобы она поправилась. А с Валерой я разберусь позже. Он заплатит за все. Заплатит сполна.

—√V»——^√\——♥~√V——^√V——

К концу дня у Машули снова поднялась температура. УЗИ ничего не показало: швы в порядке, с животом все было нормально. Но почему же у ребенка держалась температура? И почему она страдала от вздутия, которое причиняло ей боль?

Она постоянно, неустанно хныкала и жаловалась на боль.

Врачи и медсестры тоже переживали. Машуле сделали клизму, чтобы очистить кишечник, но она не ела уже несколько дней, поэтому вышло только немного воды. Каждый раз, когда кто-то в белом халате входил в палату, моя бедная девочка пугалась.

Она доверяла только Людмиле Дмитриевне. Та быстро завоевала её расположение, подарив забавные книжки-малышки и читая их вслух, пока я ходила в душ.

Как же приятно помыться и переодеться в чистое белье! Я наконец сняла рабочий костюм, туфли и переоделась в легкую пижаму и тапочки. А зубы почистила дважды! Чистый кайф!

Вышла из душевой и увидела, что моя малышка спит. Пока «красивая тетя с белыми волосами», как она ее назвала, читала ей сказку.

– Спасибо, что провели с ней время, – сказала я, вернувшись к кровати и повесив полотенце у изголовья. – И за книги тоже благодарю.

– Не за что, – улыбнулась она, – ты же знаешь, что это… – она опасливо огляделась и прошептала, – это такая мелочь в сравнении с тем, что мне хотелось бы сделать для племяшки.

– А… у тебя своих детей нет? Прости за нескромный вопрос.

15.

Ночью малышку начало тошнить. Я едва успела поднести ей какой-то тазик из ванной. Зелёная жижа вырвалась фонтаном, обдав постель и мои руки.

Моя малышка зашлась в плаче, её маленькое тельце содрогалось от каждого спазма. Сердце оборвалось.

Я металась по палате, словно зверь в клетке, кричала медсестру, умоляла о помощи.

Врач, заспанный и недовольный, вошёл в палату с видом человека, которого оторвали от чего-то важного. Он равнодушно окинул взглядом беспорядок и, небрежно осмотрев дочь, пожал плечами:

– Ну, бывает. Может, чем-то, мамочка, накормили?

Ярость вскипела во мне, но я сдержалась, понимая, что криками делу не поможешь.

Но дочка продолжала хныкать, её личико исказилось от боли, маленькие ручки беспомощно цеплялись за мою одежду. Тошнота накатывала волнами, не давая ей покоя.

Я прижимала её к себе, шептала успокаивающие слова, но ничто не помогало. Слёзы душили меня, я глотала их, чтобы не напугать её ещё больше. Я должна быть сильной, должна помочь своей девочке.

Малыше вкололи противорвотное, но ей все равно не становилось легче. Она уже не могла ни лежать, ни сидеть, ее постоянно тошнило.

Под утро врач, словно одолжение делая, предложил поставить катетер – две трубки прямо в носик, чтобы выводить эту страшную зелёную жидкость из желудка.

– Так ей станет легче, – сухо констатировал он.

В горле пересохло. Я представила эти трубки в её крошечном носике, её крик, её страх… Но другого выхода, казалось, нет. Я кивнула, с трудом сдерживая рыдания.

Когда начали ставить трубки, моя девочка кричала так, словно ей ломали кости. Я смотрела, как они, склонившись над моим ребенком, вставляют эти проклятые трубки, и чувствовала, как мир вокруг меня рушится.

Я сжала её ручку, шептала, что всё будет хорошо, хотя сама в это уже не верила. Слёзы ручьём текли по моему лицу, смешиваясь с её слезами. Я чувствовала себя беспомощной, никчемной матерью, не способной защитить своего ребёнка.

Суббота прошла, как в дурном сне. Эти трубки в носу, мешающие дышать, заставили ее запаниковать. Она дергалась, плакала, пыталась вырвать их.

– Дыши ротиком, дыши ротиком, солнышко, – шептала я, пытаясь успокоить, хотя сама была на грани истерики.

Как научить ребенка дышать по-другому, когда в носу торчит инородное тело? Я обнимала ее, целовала, говорила самые ласковые слова, которые только могла вспомнить, но ничего не помогало. Паника захлестывала ее, а вместе с ней и меня.

Весь день я не отходила от ее кровати. Она хныкала, не переставая, то от тошноты, то от этих трубок, то от боли в животе, то просто от страха.

Я гладила ее по голове, поила водой, снова и снова повторяла:

– Все будет хорошо, мамочка рядом.

Но в глубине души сама чувствовала бессилие.

К вечеру добавилась новая проблема. Дочка не могла сходить в туалет. После нескольких капельниц, она почувствовала позывы, но ничего не получалось.

Она плакала от страха боли и дискомфорта. Пришел дежурный врач, посмотрел на нее и сказал:

– Придется ставить катетер в мочевой пузырь.

Новый катетер! Еще одна пытка для моего ребенка.

Я не выдержала и заплакала вместе с ней. Как много боли может вынести маленькое сердечко? Как много может выдержать мать, смотрящая на мучения своего дитя?

В тот вечер я чувствовала себя совершенно беспомощной. Я хотела забрать всю ее боль на себя, но не могла. Я могла только быть рядом, держать ее за руку и плакать вместе с ней. Суббота превратилась в кошмар, из которого, казалось, не будет выхода.

К утру воскресенья Машуле не стало легче. Из нее торчали эти трубки, она не вставала, только хныкала.

Я понимала, что надо действовать, и позвонила Людмиле Дмитриевне. Она оставила мне свой номер, и я бы никогда не набрала её, если бы дело касалось меня, но речь шла о моей малышке.

– Привет, – ответила она довольно бодрым голосом и, судя по шуму на заднем фоне, была на улице. – Я уже в курсе, бегу в больницу! – сразу сообщила она.

– В курсе? – слезы сами побежали, опять.

– Да, я позвонила на пост, всё узнала, скоро буду у вас! Соберем консилиум, будем решать, что делать.

– Правда? – в сердце теплилась надежда, и одновременно стало тревожно: раз уж доктора не могут понять, что происходит, значит, они не знают, как сделать так, чтобы облегчить страдания моей крошке. – Х-хорошо, я буду ждать.

– Не волнуйся, все будет хорошо, вылечим мы Машулю, думаешь, я дам свою племяшку в обиду?

– Спасибо, – я вытирала слезы, а они катились и катились.

Положила трубку, легла рядом с дочкой, осторожно обняла, чтобы не задеть трубки и смотрела в потолок, анализируя свою жизнь.

—√V»——^√\——♥~√V——^√V——

Людмила Дмитриевна появилась быстро, запыхавшись и раскрасневшись. В обычной одежде, в джинсах и легкой рубашке, без халата, она выглядела непривычно.

– Привет, ну как вы? – она присела на край постели и с заботой оглядела Машулю. – Температура держится?

16.

Людмила Дмитриевна, как добрая фея из сказки, одним взмахом руки решила нашу судьбу. Вернее, мою и Машулину.

Перевод в отдельную палату стал для меня полной неожиданностью. С одной стороны, конечно, комфортнее: тишина, свой душ, никаких храпящих соседок по ночам и плачущих детей.

Но с другой… Неудобно как-то. Чувствовала себя словно выскочкой, получившей привилегию, которой другие лишены.

Я пыталась объяснить Людмиле Дмитриевне, что мне и в общей палате неплохо, что я не хочу создавать лишних хлопот. Но она лишь отмахнулась, мол, так надо.

– Тебе, Аленка, силы нужны, восстанавливайся. А Машуле тишина важна. И вообще, знаешь, сколько я тут всего повидала? Знаю, как лучше.

И ведь не поспоришь. Людмила Дмитриевна только выглядит как топ-модель с глянца, но на деле она – человек-глыба, опытный врач, чуткий руководитель.

Но все равно, внутри меня шевелилось какое-то смутное чувство неловкости.

Впрочем, я быстро нашла оправдание. Объяснила себе, что отдельная палата – это не только для моего удобства. Это, в первую очередь, для Машули. Ей сейчас как никогда нужен покой.

– А вообще, знаешь, я это я из эгоистичных побуждений, – улыбалась блондинка, когда мы уже раскладывали последние вещи в прикроватной тумбе. – Я теперь могу нормально заглянуть в гости с племяннице и не думать о том, что и кто подумает. Не люблю сплетни на работе.

Я сразу вспомнила о том, что уже увидели и услышали соседи по палате. Она была права. Пол отделения уже видела моего истероидного бывшего, за которого мне до сих пор стыдно.

– И, конечно, Леша! – кивнула Людмила Дмитриевна присаживаясь на стул. – Скоро он приедет. В общей палате он, наверняка, опять начнет строить из себя профессора медицины, сыпать умными терминами и шутками, чтобы как-то скрыть свое волнение. А здесь он сможет просто быть собой.

– Какая… «многоходовочка», – смущенно улыбнулась я.

– Сейчас схожу вниз, кофейку принесу, – подмигнула Люся, – поболтаем.

Я осталась одна с дочкой.

После суеты медсестер и приглушенных разговоров врачей или соседей по общей палате – было немного непривычно.

Моя девочка, моя крошка, лежала, опутанная трубками и капельницами, бледная, такая маленькая и беспомощная. Сердце сжималось от боли, глядя на нее. Казалось, силы покинули ее, оставив лишь хрупкую оболочку.

Я сидела на жестком стуле рядом с кроватью, вцепившись в ее маленькую ручку. Она была холодной и слабой. Глаза были закрыты, и я молилась, чтобы она не чувствовала боли. Молилась всем богам, которых знала и не знала, чтобы они помогли ей, чтобы она выкарабкалась.

Ожидание. Томительное, мучительное ожидание решения врачей. Они ушли, пообещав вернуться с новостями.

Только помощь Людмилы Дмитриевны спасала меня от полного безумия. Она оказалась рядом так вовремя!

Ее присутствие и поддержка были как спасительный круг. Если бы не она, я бы точно сошла с ума.

Люся возникла в дверях палаты словно лучик солнца. В руках она держала два картонных стаканчика, от которых шел дразнящий аромат свежесваренного кофе.

– Капуччино или латте? – спросила она, приближаясь к моей кровати. – Забыла спросить, что тебе взять, прости.

– Мне все равно, я все пью, лишь бы с молоком. – Я благодарно улыбнулась, принимая стаканчик.

– Ага, молочная Аленка, – лукаво улыбнулась она.

Я смущенно опустила глаза.

Запах кофе действительно немного приободрил. Мы устроились поудобнее, и разговор завязался сам собой. Люся оказалась удивительно легким и приятным человеком. Она рассказывала о своей работе, о том, как неожиданно стала заведующей отделением, хотя была уверена, что им станет ее брат.

А я, в свою очередь, делилась своими переживаниями и надеждами. Разговор тек непринужденно, словно мы были знакомы целую вечность.

Время от времени мы отвлекались на печенье, которое еще утром принесла Елена. Эти маленькие хрустящие кружочки с шоколадной крошкой как семечки, быстро закончились.

Елена, так неожиданно стала моей новой подругой, с которой мы познакомились в этом злополучном месте. Мы теперь переписывались в течение дня, обмениваясь новостями и просто подбадривая друг друга.

Ирония судьбы. Повод для знакомства с такими замечательными людьми был ужасен – болезнь моей дочери. Я бы отдала все на свете, лишь бы этой болезни не было. Появление Лены и Люси в моей жизни, их поддержка и тепло – это было настоящим спасением.

А еще Алексей… Даже не верится, что мы снова встретились!

– Ты будешь ему говорить про Машулю? – взволнованно спросила она.

– Наверное, правильно будет сказать, – я вспомнила разговор с Валерой в саду. – Думаю, он и так уже все понял. Мы просто… еще не говорили об этом.

– Обязательно поговорите, – попросила она. – И что бы не вышло, можно я буду присутствовать в жизни Машули? Я уже начинаю к ней привязываться. Она такая лапушка.

– Конечно! Мы всегда рады гостям. Только чуть разгребемся. Я недавно сняла квартиру, небольшую, поближе к работе и садику. Вещи еще в коробках.