Общая пустота

1. Странный тип

Всё сгнивает, разрушается, медленно приходя в негодность. Всё смердит, разлагается, стекает отвратительной жижой по стенам на пол, где пытается достать до её кроссовок. Раньше она не замечала, но теперь пьяные глаза внимательно разглядывают вязкую субстанцию на поверхностях, что то появляется, то исчезает в свете мигающей лампочки. Это похоже на отвратительные галлюцинации, ей чудится что жижа хочет поймать её, проглотить, сделать своей частью. Она вскрикивает, дёргается, хватается за поверхность раковины, чувствуя что та покрыта тем же гноем.
– "Дыши, Сэм, дыши!" – она прикрывает глаза, концентрируется на всём вокруг, пытаясь сбежать от поглощающего чувства ужаса.
Вдох. Лампочка мигает от напряжения, тихо себе жужжа. Выдох. На полу следы мочи, её прекрасный аромат растекается по туалету. Вдох. Кто–то стонет в кабинке, бормочет непонятные слова, она улыбается, думая постучать. Выдох. Сэм шарится в одном кармане, но не находит ничего, кроме зажигалки. Она открывает глаза, снова разглядывает комнату через зеркало. Свет в туалете просто отвратительный, какая–то помесь грязных жёлто–зелёных цветов. Одна лампочка перестала работать ещё в прошлом веке. В углу валяется использованный контрацептив, наверное выкинули из той самой кабинки.
Сэм улыбается своей победе, вновь закрывая глаза и напрягая пьяный мозг. Как она тут очутилась? В голове мелькают яркие вспышки света, музыка неприятно стучит по ушам, ей говорят какой–то бред, дают выпить. Она, конечно, пьёт залпом, а затем сбегает от неприятных, настырных прикосновений.
Сквозь громкую музыку, играющую снаружи, слышатся шаги, нервные, быстрые. Они вырывают её из пьяного бреда, возвращая в гниющую реальность. По стенам вновь стекает какая–то коричневая жидкость, вызывая рвотный рефлекс. Сэм пытается умыться, опять сбежать от этого ужаса, она практически подставляет голову под поток ледяной воды, от чего короткие волосы намокают. Открывая глаза она видит в отражении себя и молодого парня заглянувшего в туалет. На вид ему чуть меньше двадцати пяти, он кажется абсолютно нормальным в стенах этого здания, не хватает только алых накрашенных чёрной подводкой глаз. Однако, в свете дня, она бы никогда его не приметила, пропустила бы мимо, не уделив никого внимания. Своей несочетаемостью он похож на само это старое мерзкое здание с сочащимся по ярким, цветным стенам гноем в тускло отвратительном освещении. Это самое здание имеет тот ещё характер, оно выглядит мягким и приветливым, в белых кедах и свитере с яркой тёмно–синей полосой, в свободных джинсах, однако гниль не скрыть, она вытечет через все щели, кровью измазав светлые рукава, запачкав и изуродовав бледную кожу.
Отмытием этой самой кожи незнакомец и занимается, тихо–тихо шипя неразборчивые слова, подобно ведьме, насылающей проклятья. Раз в пол минуты он поправляет голубые пряди, которые стремятся закрыть ему обзор, ни как не желая заправляться за уши.
Терпения ему надолго не хватает, он получает хоть какой–то результат, решив не заниматься разбитыми костяшками пальцев, и выпрямляется, придирчиво смотря в зеркало. Вид ему явно не нравится, поэтому, недолго думая, он оглядывает её, позволяя изучить собственное лицо. Его внешность имеет всю ту же странную обыденность, сама по себе интересная, но абсолютно не различимая в толпе. Она не сможет запомниться ей, не сможет застрять в голове, потому что не яркая, а напротив блеклая, единственное, что Сэм поняла – перед ней худой человек с азиатским разрезом глаз, небольшим носом и почти неразличимыми губами.
– Чёрт, так ты не мальчик, – протягивает он. Конечно, её снова путают с подростком другого пола, ничего другого и не следовало ожидать. – Значит я в женском? – яркие голубые глаза, в цвет которых он пытался покрасить волосы, но вышло темнее, всё ещё наблюдают за ней. Эти глаза – единственное, что цепляет, заставляет врезаться в это существо, обратить внимание.
– Угадал, – она испытующе наблюдает за ним, ожидая, когда парень сбежит, не выдержав нахождение в другом туалете. Но он и бровью не ведёт. – Тут мужской месяц как не работает, можешь туда даже не идти.
Она понимает, что язык заплетается, слова ели-ели покидают рот и звучат непонятной кашей. Ей неприятно, ведь незнакомец может и дальше считать её подростком, забравшимся в место для взрослых. Всё же она – мелкая девушка с короткостриженными канцелярским ножичком русыми волосами, с по-детски круглым лицом, которому мешки под глазами и впалые щёки не придавали взрослости, а лишь заставляли жалеть, в огромном безразмерном свитере, что одолжил ей ещё прошлый бармен этого заведения. Она точно выглядит ребёнком в свои 19, только глаза у неё грустные, цитируя старших сотрудниц.
– Печально, – парень и не думает грустить, да и о ней особо не думает, он доволен, тихо смеясь, будто выиграл хороший приз в драке. А может и правда выиграл, ещё и желал поделиться этим с миром. А тут мелкая Сэм подворачивается, которой наплевать с кем разговаривать, лишь бы с человеком. – А хочешь покурить? Я тут траву нашёл.
– Давай. У меня есть зажигалка. – она вяло улыбается, думая что не такое это плохое развлечение. Танцевать ей не хочется, ни к кому идти не хочется, голова только разболится после старинного коктейля пина колады и абсента.
Кажется, парню и правда плевать на её внешность, ему нужна компания, возможно из–за этого он и пришёл сюда, в это неприятное смрадное место, где, кажется, уже со стен льётся тёмная зловонная жидкость.
Он спокойно тянет её за рукав кофты, как старого друга, молча ведёт за собой вглубь, в ещё более отвратные прогнившие коридоры, обходя гнилых людей, что сливаются с друг другом и стенами, опираясь на них. Сочетаясь с этим местом, он явно не отсюда, слишком мягким и грациозным смотрится, слишком трезвым, чистым, безгнойным. Он морщится пару раз, ему противны и напитки, и танцпол, и гости, и тем удивительней то, что она заинтересовала его. А ещё парень удивительно просто ориентируется в пространстве, ни разу не остановившись, будто ходит тут не единожды. Ей кажется это забавным, она улыбается неприятным, неясным людям, смеётся на их попытки дотянуться до её спутника своими гниющими, разваливающими конечностями, считает кирпичи на стенах, повороты, она будто впервые в этом коридоре, будто не работала здесь много, много несчётных дней.
Наконец парень останавливается у служебного выхода, дверь которого поддаётся толчку, открывая проход на бетонное холодное крыльцо, ограждённое с трёх сторон железными перилами, а с одной двумя ступеньками и путём к мусорным бакам. Обычная гнилая подворотня, где каждый день кто–то дерётся, где также пахнет людским разложением, и тем удивительней то, что парень в почти чистом одеянии садится на бетон, занимаясь самокруткой.
Она разваливается рядом, в отличие от него практически ложась, а не хвастаясь идеальной осанкой. Гниющая стена неприятно касается волос, она морщится, но игнорирует, гноем коричневый свитер не испортить. Холодный бетон кажется приятной ложей, а свежий вечерний воздух медленно возвращает рассудок и воспоминания. Почему–то, каждый раз, когда она садится на этот самый бетон, старшие сотрудницы заведения ругают её и говорят взять картонку и сесть на неё. Она не понимает этого, но слушается, подчиняясь вызубренной с детства иерархии. Всегда есть старшие, главные, их бояться, с ними лучше не спорить, а она – младшая, хлипкая, слабая, ей лучше искать защиту. В таких размышлениях Сэм всегда начинает что–то делать, вот сейчас она ищет зажигалку, чтобы предложить приятелю.
– О, думала, что выкинула...
– Чего? – приятель, уже забывший о ней, переводит взгляд от своего грязного, но интересного дела.
Он немного ухмыляется, когда видит недокуренную сигарету в её руке. Ей кажется, что это насмешка, но ничего, парень просто глупый, теряет целую прекрасную затяжку. Она же берёт окурок, поджигая с помощью найденной зажигалки.
– "Вот и прекрасно" – думает, прикрывая глаза, выдыхая сизый дым, а затем снова возвращаясь к объекту наблюдений, внимательно на него смотря, всё же в нём есть что–то странное, может отсутствие бровей? Или ей кажется....
Парень молчит, старательно сворачивая идеальные, гладкие свёрточки, будто выпущенные с фабрики, ещё и критично смотря на них, оценивая ровность краёв. Это забавно, настолько, что она пьяно хмыкает. Травы у него оказывается достаточно, чтобы скрутить сигареты и себе, и ей, и может ещё парочке людей, правда содержимое не равномерное, так её он явно обделил, самокрутка тоньше, но жаловаться Сэм не планирует, только тушит остатки сигареты и возвращает на законное место в штанах.
– Держи, – он протягивает ей свёрток, даже не поднимая глаз, а занявшись поиском зажигалки.
– Спасибо. Возьми. – она протягивает ему нужную вещицу и, ожидая её возвращения, и продолжает рыться в двух карманах, вновь и вновь удивлялась содержимому. Так, внутри оказался небольшой перочинный ножичек, замаскированный под ключик от двери.
Парень кивает, теперь занимаясь тем, чтобы поджечь своё творение. У него уходит на это достаточно чётных попыток, но вот дело сделано, парень затягивается, кашляет дымом, а потом смеётся:
– Грёбанная астма, – он продолжает давится, – а трава хорошая, не зря за неё дрался.
– О, у тебя тоже астма? – Сэм забирает зажигалку, занимаясь своей самокруткой, а затем делая небольшую затяжку. Приятно. Не зря сидела в туалете ловя галлюцинации от духоты, смрада и того напитка, что был выпит в начале вечера.
– Тоже? – он приподнимает брови в искреннем удивлении, будто эта самая деталь не входит в какие–то концепции о девушке. – Да, противная штука, из–за неё так сложно курить.
После нескольких затяжек парень ведёт себя проще, горбится, разглядывая железную перекладину перед собой. Сэм тихо соглашается с ним, поднимая голову, дабы посмотреть на ночное небо, неимоверно красивое усыпанное белыми светящимися точками, далёкими как её недавние обманчивые видения, быть может звёзды тоже ненастоящие? Ведь нет доказательств, что они существуют, все просто верят в то, что до этих точек можно достать, что они из чего–то состоят и чем–то пахнут. Но это всё глупость, конечно небесные светила существуют, про них же пишут в детских учебниках, которые она так редко открывала.
– Приходится мириться, – Сэм говорит самая собой, затянутся в размышлениях о далёких–далёких галактика и о учебниках, об образовании и о годах детства, которые она потеряла. – Кстати, я тебя тут раньше не видела.
Он делает затяжку и тихо, может нервно, начинает давиться смехом, прежде чем заговорить:
– Если меня здесь не было, то как я нашёл этот выход? У меня просто отвратительные способности ориентации в пространстве, если ты попросишь меня обойти здание, я приду в Африку.
– Я не говорила, что тебя тут не было, – она показывает пальцем вверх, немного приподнимая руку, как бы указывая, что есть аргумент, – Я сказала, что тебя тут не видела. Я не тут работаю. – Сэм уже не замечает, как самокрутка исчезает из её рук, превращаясь в горстку пепла.
– А где ты работаешь? – по–детски легко интересуется парень, наконец переставая просто созерцать текучие отражение реальности в металле, а наклоняясь вперёд, дабы коснуться его, скорее всего, ужасно холодного.
Может быть у него болит голова, просто его глаза казались уставшими, несмотря на все его попытки скрыть это. Говорят, когда куришь эту дрянь, настроение не меняется, а просто усиливается, если ты грустный – поймёшь что жизнь бессмысленна, а если весёлый – будешь похож на торчков из кино. Уставшего это не волнует, либо полностью устраивает, он делает ещё одну затяжку, удивительно быстро справляясь с самокруткой, нервозность из его действий не исчезает, не смывается отрешённостью, смирением. Вместе с тем, кажется, что парень скоро уснёт, такое странное противоречие выходит. Однако он выпрямляется, открывая расширенные покрасневшие глаза, и впервые за вечер внимательно смотрит на неё, насколько возможно в его состоянии внимательно смотреть.
– У этого клуба есть дневной, скажем так, отсек. Кафешка, в которую ходят до семи, а после открывается клуб. Я в дневном работаю, иногда беру смены в клубе. Когда не работаю, я тут же отдыхаю. Удобно, все знакомые рядом, если что, нальют за счёт заведения.
Сэм улыбается, вспоминая, как у бармена бутыль виски выклянчила. Долго выпрашивала, но он сжалился, а потом его уволили, возможно, из–за виски, за то свитер ей остался.
– А за счёт заведения не должны вычитать из зарплаты? – он спрашивает с видом человека, размышляющего над мировыми катаклизмами, любой исход которых приведёт к трагедии. – Просто знаем мы такие заведения, сначала всё бесплатно, бесплатно, а потом оп и зарплата в два раза меньше.
– Нууу... По сути, да. Иногда начальница может сжалиться, мол, ладно, бери. Зачастую я выпечку беру. Уж больно пироги у нас вкусные готовят. Она хорошая, нервная просто. – Сэм делает ещё одну затяжку, задумчиво смотря в даль. Тут на удивление тихо. Неужели, у них настолько хорошая звукоизоляция?
– Выпечка говоришь, – протягивает он, шипя будто маленькая змейка, такое сравнение кажется ей одновременно забавным и самым точным, маленькая светлая змейка из какого-нибудь Китая, – жалко не попробую, – он поднимает голову к небу, глядя на звёзды удивительно ясными, опустошёнными глазами, которые кажутся не такими яркими, как в темноте прогнивших коридоров, а может дело в больших зрачках, что лишь усугубляют вид, делая его паршиво печальным.
– Тебе нельзя выпечку? – запоздало интересуется она, засмотревшись и пытаясь в совершенно незнакомое для неё умение поддерживать.
– Нельзя, – он отвечает, не изменяя отрешённости, делает затяжку, по ощущениям ухудшая своё состояние. – Непереносимость лактозы, – парень выдыхает дым, сам морщится от него, задыхаясь и смеясь. – Когда да же я сдохну от какой–нибудь болячки?
Сэм морщится, смотрит на собственные руки. Больно. Будто чужие эмоции коснулись её, царапая внутренности ледяными когтями и оставляя звенящую от каждого движения пустоту. Она кусает губу, воротит нос, не её это дело, какие–то чувства и сожаления ей не принадлежавшие, это даже гневит, поэтому Сэм и выплёвывает полу ядовито:
– Рано или поздно ты умрёшь. Возможно, побыстрее, из–за болячки.
Он усмехается ещё шире, с какой–то надеждой оглядываясь на неё, врезаясь этими вновь яркими глазами, будто это невозможный и самый трагично–забавный факт его жизни. Было бы совсем не удивительно, если бы парень, мечтая, протянул:"Скорее бы" – но он этого не сделал.
– От болячки – не круто, – вместо этого чуть капризно произносит, – Вот если бы застрелили... – придаваясь своим мечтам он прикрывает глаза.
– А это не должно быть больно? – Сэм приподнимает брови, ей кажется, что новому знакомому травы много, а ей мало, поэтому столь тёмная тема не вызывает улыбки.
– От выстрела в голову не больно, – он говорит с какой–то лёгкостью, такой настоящей, что хочется верить, даже шраму, который она приметила у его виска, придаётся особое значение.
– Надеюсь... – она вздрагивает, будто окончательно сбросив пелену травы. Становится тоскливо и неприятно, чужая печаль давит её, гниль людей окутывает с каждым вдохом, делая его короче предыдущего, прикрывая глаза она чувствует туман.
– Нет, правда, просто резкая головная боль и всё, ничего больше нет... – нервное возбуждение бьёт и ей в голову, туман двигается, она сжимает одну руку до побеление костяшек, а затем возвращается в реальность. От парня странно пахнет, парень странен, болезнен.
– А ты откуда знаешь? – Сэм скептически морщится, затяжку не делает, понимая, что веселее ей не будет, только разозлиться.
– Я не на той стадии обкуренности, чтобы отвечать, – он ухмыляется и возможно подмигивает.
– А есть стадии? – она вглядывается, внимательно, скрупулёзно, так что замечает чужие брови – белые–белые, будто он успел поседеть в свои двадцать пять.
– Ну, конечно, – парень легко продолжает говорить, увлекая, так что девушка губами тянется к свёртку в руке, агрессия и желание трезвости куда–то исчезают, как и любые её эмоции. Она просто чересчур эмпатична. – Сначала лёгкость, затем мозг начинает плыть, восприятие глубоко меняется, факты искажаются, а дальше приходят галлюцинации и начинает теряться реальность, – говорит он странно, но со знанием, каким–то ажиотажем. – Вот когда я дойду до галлюцинаций, можешь спрашивать.
– И ты мне расскажешь? – Сэм улыбается, но не верит.
– Между пусканием слюны, криками боли и мяуканьем, – он почти смеётся, хотя во взгляде веселья нет. – Надеюсь, достоверность информации тебя устроит?
– Пошёл ты... – она легонько бьёт его в плечо, похоже, что весьма неприятно, – Как тебя зовут?
– Ви... – побитый, но довольный он начинает, но не заканчивает своё имя.
– Как–как? – ничего не понимая, она таращится, её обкуренные глаза напоминают блюдца.
– Буква "V" – тонкими небольшими пальцами он чертит указанную букву в воздухе.
– И это всё имя? – Сэм приподнимает брови, – Родители долго думали?
– Да, – Ви печально и недолго улыбается, – думаю это был единственный раз, когда они обо мне думали.
– ... Грустно... – совсем нет, – Так какой у тебя номер телефона? –она начинает проверять карманы, вдруг третья попытка выявит какую–то бумагу, раз уж во вторую нашлось так много.
– Да, сейчас, – он достаёт дешёвый телефон, который вполне не плох для своего сегмента, но отвратительно часто глючит, у неё такой же.
– Как бы записать...
– Кровью пиши, – Ви удивительно холодно для недавно легко объясняющего и обкуренного реагирует на её бормотания.
– Точно, – Сэм достаёт тот самый ножичек, закатывает рукав, внимательно вглядываясь в расположении вен на предплечье, прежде чем вырезать "V". – Диктуй
Этот самый Ви отрывается, приподнимая брови и наблюдая как небольшая капля крови стекает по руке, он явно зависает, прогружается, ничего не понимая.
– ... А телефон? – наконец спрашивает.
– А что в нём? – она поднимает взгляд, внимательно смотря.
– Записать можно, – Ви снисходительно улыбается, ещё немного и он развернёт ей свой, показывая, как добавлять новый контакт.
– Точно – Сэм кивает, сводя брови, а затем тянется в карман. – У меня нет с собой телефона, – слышится тихий смех, она смеётся тоже, похоже не судьба ей узнать, что это за странный человек с одной буквой в имени.