Обсессия

ГЛАВА ПЕРВАЯ: Кошмар

Все начинается не со вспышки. Со звука.

Глухой, тяжёлый. Как будто в соседней комнате уронили на пол большой мешок с мокрым песком. Шлёпок.

Я сидела под столом. Моё королевство. Зелёная скатерть свисала стеной, сквозь кружево пробивался солнечный зайчик от хрустальной вазы. Я строила башню. Красный кубик на синем. Желтый на красном. Мир был прост и понятен.

Из кухни донёсся папин голос. Но не тот, бархатный, которым он читал сказки. Этот был тонким-тонким, как лезвие, которое вот-вот соскользнёт с точильного камня.

— Заберите всё. Оставьте её. Просто… оставьте её.

Второй шлёпок. Отрывистый, словно лопнул воздушный шарик, наполненный водой.

Тишина. Густая, липкая, заливающая уши, как воск.

А потом пришёл запах. Сладкий. Тёплый. Пахло маминым миндальным печеньем, только что из духовки. И чем-то ещё. Едким. Химическим. Как будто чистящее средство смешали с этим тёплым ароматом. От этого щипало в носу и на языке выступал металлический привкус, будто я лизнула батарейку.

Под скатерть проползла тень. Чужие ботинки. Большие, грязные, в засохшей грязи. Они остановились в сантиметре от моей белой туфельки. Я замерла, вжав кулак в рот. Сквозь кружево я видела только клочок синей джинсовой ткани и капли. Темные, густые. Они падали медленно, одна за другой, и впитывались в светлый паркет, оставляя тусклые, красноватые звёзды.

— Здесь чисто, — проговорил голос сверху. Он был грубым, как наждачная бумага. — Никого.

Ботинки развернулись и ушли. Дверь приоткрылась, хлопнула. Тишина вернулась, но теперь она давила на виски, на глаза. Она была живой и злой.

Я не дышала. Внутри, в самой грудной клетке, что-то стучало — быстро-быстро, как крылышки пойманной мухи. Я не думала словами. Мысли были цветными вспышками: синий кубик, мамины тапочки, нельзя выходить, солнце на полу.

Но ноги сами поползли вперёд.

Я выползла из-под стола. На полу, на бежевом ковре с розовыми цветами, лежали мамины тапочки. Розовые, пушистые. Из одного выглядывала пяточка, белая, аккуратная. Я поползла дальше, вдоль коридора. Солнечный зайчик с вазы поймал меня за руку и провёл по стене. Моя ладонь скользнула по чему-то тёплому и липкому. Я убрала руку. Пальцы стали красно-коричневыми, как сок от вишни, которую я однажды раздавила по неосторожности.

В дверном проёме кухни лежал папа. Он смотрел в потолок. Его глаза были широко открыты, и в них отражалось небо из окна — безоблачное, жестоко-голубое. Рядом с его головой стояла папина любимая чашка. Из неё медленно растекалась лужица кофе, и эта тёмно-коричневая речка встречалась с другой, более тёмной и густой, растущей из-под него.

Я села на пол рядом. Подождала. Папа всегда просыпался, когда я прикасалась к его щеке. Щека была холодной. Я потянулась.

— Не трогай.

Голос пришёл не от папы. Он возник прямо у меня в голове, просочился сквозь кожу черепа. Он был тихим, но в нём не было шепота. Это был голос самой этой тишины. Женский? Мужской? Ни то, ни другое. Просто… голос.

Я подняла глаза. Над отцом, будто сотканная из дыма и солнечного света, стояла фигура. Без лица. Только два угольных провала там, где должны быть глаза. И я знала её. Не так, как знают людей. Я знала её, как знаешь вкус крови во рту после того, как прикусишь щеку. Инстинктивно. Первобытно.

— Они ушли, — сказала Фигура. Её безгубый рот не шевелился. — Но они оставили тебе подарок.

Длинная, бесконечно длинная рука протянулась ко мне. Холодный палец ткнул меня прямо в грудь, в то самое место, где секунду назад стучали крылышки.

— Холод, — проскрипел голос. — Возьми его. Он будет греть тебя, когда всем остальным будет жарко. Он будет твоим голосом, когда другие будут кричать. Он съест все цвета, кроме белого и чёрного. И однажды… ты скажешь ему спасибо.

Что-то острое и ледяное пронзило грудную клетку. Оно не было снаружи. Оно разлилось внутри, по венам, заполнило живот, подступило к горлу. Я открыла рот, чтобы закричать, но из него вырвался лишь белый, беззвучный пар.

И тогда Фигура наклонилась так близко, что угольные провалы её глаз заполнили всё поле зрения. Её последний шёпот ввинтился прямо в мозг, стал его частью:

— Просыпайся, Никто. Твоя очередь не существовать.

Часть 2: Пробуждение

Я не проснулась со вздрагиванием. Я открыла глаза — и всё. Сознание включилось, как холодный экран монитора.

Сначала констатация фактов: потолок. Трещина в форме молнии. Предрассветный серый свет. Затем — ощущения. Щеки мокрые. Под глазами — знакомое солёное жжение. Горло саднило, будто его скоблили наждаком. Ещё один факт: сегодняшний кошмар закончился криком. Тихим, горловым, но криком. Я не слышала его. Я ощущала его последствия.

Я приподнялась на локтях. На белой наволочке под левой щекой осталось пятно. Небольшое, бесформенное. От слёз. От слюны. Неважно. Просто пятно. Ещё одно в коллекции.

Хронический недосып давил на виски тупой, знакомой тяжестью. Четыре часа? Пять? Примерно. Никогда не больше. Этого хватало, чтобы тело не отключилось окончательно. Мозг работал на низких оборотах, в режиме энергосбережения.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Арэс

Тишина в моём кабинете имеет вес. Не ту тишину, что бывает в пустых помещениях — лёгкую, эхообразную. Эта тишина густая, выстоянная, как старый коньяк. Она впитывает в себя каждый звук: скрип кресла, шелест бумаги, даже биение собственного сердца. Её я и купил вместе с этим домом. Вернее, не купил. Присвоил. Как и всё остальное.

Я сидел за столом, который видел больше решений, чем верховный суд. Тёмное дерево, ни единой бумажки на поверхности. Только ноутбук с затемнённым экраном и стакан с водой. Лёд уже растаял. Я смотрю на капли, стекающие по стеклу. Они двигаются медленно, неохотно. Как время в этой комнате.

Голод.

Он был со мной всегда. Не в животе. Глубже. Где-то за грудной клеткой, там, где, по идее, должна быть душа. Ощущение пустоты, которую нельзя заполнить ни деньгами, ни властью, ни страхом в глазах тех, кто стоит перед тобой на коленях. Раньше я думал, это жажда — больше, выше, сильнее. Я получил всё. Голод остался.

Он просто сменил форму. Теперь это была скука. Изысканная, дорогая, убийственная скука.

На экране ноутбука всплыло сообщение. Зелёный значок. Виолетта.

V.: Отчёт по южному району. Нестыковка в цифрах. На 15% меньше отчислений от клубов «Велари» и «Энигма». Объяснение — ремонт.

Я: Ремонт длится три месяца?

V.: Именно. И владелец лицензии сменился. На подставное лицо. Цепочка ведёт в никуда.

Я: Вывод.

V.: Кто-то решил, что можно готовить на моей плите, не спросив разрешения. Старая схема. Эскорт под прикрытием клубов. Мелко, грязно, глупо.

Эскорт. Слово вызвало во рту привкус гари. Мелкий, паучьий бизнес, доставшийся мне в наследство от мира отца. Я его запретил в первые же месяцы правления. Не из моральных принципов. Из гигиены. Такая грязь привлекает внимание полиции, журналистов, конкурентов. Она липкая. А я предпочитаю чистоту. Абсолютную.

Но кто-то решил, что запрет — не для него. Возродил старую схему, причём на моей же территории, пользуясь моей же защитой. Это был не вызов. Это было плевком в лицо. Безымянным, трусливым, из темноты.

Голод внутри шевельнулся. Не от желания наказать. От предвкушения дела. Цели. Хоть какого-то движения в этом идеально отлаженном, мёртвом механизме моей жизни.

Я: Всё, что есть по новому «владельцу». И по тому, кто его крышует внутри наших рядов. К вечеру.

V.: Босс, это копошение где-то внизу. Лука или Грета справятся.

Я: К вечеру, Виолетта.

Я откинулся в кресле. Лука. Грета. Маттео. Они справятся. Они всегда справляются. Они — идеальное продолжение моей воли. Иногда мне кажется, они больше меня верят в то, что я — Аверналис. Неприкасаемый. Непогрешимый. Призрак.

Я встал и подошёл к окну. Оно не выходило на улицу. За ним был внутренний двор-атриум, закрытый от посторонних глаз. Посредине росло чахлое деревце. Его посадил ещё отец. Оно было уже мёртвым, когда я занял этот кабинет, но я приказал его не убирать. Напоминание. Всё, чего он достиг, вся его империя — это сухое дерево в каменном мешке. Красиво. Безжизненно.

Мой телефон завибрировал беззвучно. Маттео.

М.: Машина готова. Маршрут проложен. Три точки для наблюдения.

Я: Буду через десять.

Я не стал переодеваться. Тёмный шерстяной костюм, белая рубашка без галстука — моя униформа. Она не привлекает внимания в богатых районах и не выделяется в бедных. Я — тень. Тень не имеет стиля. Тень просто есть.

Перед выходом я задержался взглядом на стене за столом. Там висела единственная картина — абстракция, чёрные и серые мазки. Ни формы, ни смысла. Просто цвет. Иногда я смотрел на неё и пытался увидеть что-то. Узор. Лицо. Знак. Всегда безуспешно. Была только пустота.

Пустота смотрела на меня с полотна. Пустота гудела во мне под рёбрами. Мы понимали друг друга.

Лифт довёз меня до подземного гаража беззвучно. Машина — тёмный седан, ничем не примечательный. За рулём Маттео. Он кивнул мне, когда я сел на заднее сиденье. Никаких «здравствуйте», «как дела». Лишние слова в нашем мире — роскошь, которую никто не может себе позволить.

— Первая точка, — сказал Маттео голосом, лишённым интонаций. — Клуб «Энигма». Владелец по документам — Рикардо Мендес. Несуществующий человек.

Мы выехали из гаража. Город за окном проплывал, как декорация. Я видел его не как место — как диаграмму. Вот сектор, который контролирует семья Росси. Вот зона нейтральная. Вот моя территория, на которой кто-то решил завестись тараканами.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Ария

20:27.

Цифры на электронных часах в спортзале сменились зелёным всполохом. Тренировка закончилась. Мои мышцы горели ровным, предсказуемым жаром, в голове стоял гул от переизбытка кислорода. Идеальное состояние — тело устало, мозг пуст.

Я сняла перчатки, вытерла лицо полотенцем. Душ, переодевание, чёрный спортивный костюм, рюкзак за плечо. Маршрут домой пролегал через набережную. Самый длинный, самый безлюдный путь. Я выбрала его нарочно. Тишина и скорость шага помогают разложить по полочкам вчерашние лекции по уголовному праву. Сегодня — соучастие и его формы.

Воздух был холодным, с реки тянуло сыростью. Фонари стояли редко, оставляя между собой островки непроглядной темноты. Я шла по краю света, погружённая в свои мысли. Вспоминала параграф про «группу лиц по предварительному сговору». Мой ритм дыхания совпадал с шагами. Всё было под контролем.

Пока не стало.

Я почти наткнулась на него. Вернее, моё периферийное зрение засекло движение в тени — резкое, нестабильное. Я остановилась, не замедляя шага, просто перестав ставить ногу. Инстинкт. Не страх. Анализ.

Мужчина. Высокий. Прислонился к стене, одна рука прижата к боку. Даже в полумраке было видно неестественное напряжение его фигуры, скованность. И запах. Медный, тёплый, знакомый до тошноты. Кровь. Много крови.

Он поднял голову. Свет от дальнего фонаря выхватил из темноты его лицо. Резкие скулы, напряжённая линия челюсти. И глаза. Чёрные. Не тёмные, а именно чёрные, как угольные ямы. В них горела боль, ярость и что-то ещё… изумление? Он смотрел на меня, будто я была призраком, нарушившим его приватный ад.

Потом его взгляд упал на мои руки, на рюкзак. Он сделал слабое движение другой рукой — к внутреннему карману пиджака. За оружием.

Я не отступила. Не подняла руки. Я оценила расстояние, его позу, вероятную скорость его реакции в таком состоянии. Практически нулевая.

— Если вы сейчас достанете пистолет, — сказала я. Мой голос прозвучал в тишине ровно, без дрожи, как дикторская заставка. — Вы потеряете сознание от резкого движения через десять-пятнадцать секунд. У вас проникающее ранение в левый бок. Вероятно, пулевое. Кровопотеря уже значительная.

Его рука замерла. Чёрные глаза впились в меня с такой интенсивностью, будто пытались просканировать. В них промелькнуло недоверие, потом холодный расчёт.

— Кто ты? — Его голос был низким, хриплым от боли, но в нём оставалась сталь. Властная привычка отдавать приказы.

Я проигнорировала вопрос. Вопросы не останавливают кровь.

— Вам нужна давящая повязка и антисептик. У меня есть и то, и другое. — Я медленно, чтобы не спровоцировать, сняла рюкзак и поставила его на землю. Присела на корточки, расстегнула молнию. Внутри, рядом с конспектами, лежала небольшая, но укомплектованная аптечка. «На всякий случай». Вот и случай.

Я достала упаковку с гемостатической губкой, бинт, антисептик в салфетках. Подняла на него взгляд. Он всё так же прижимал руку к боку, сжав зубы, но наблюдал за каждым моим движением.

— Можете присесть? Или лечь. Так будет проще.

— Нет, — выдохнул он. Это было не упрямство. Это был отказ показать слабость. Даже здесь, даже сейчас.

Я пожала плечами. Его выбор. Моя задача — оказать помощь, а не уговаривать.

— Отодвиньте руку. Надо оценить повреждение.

Он колебался секунду. Потом, медленно, словно каждое движение давалось невероятной ценой, убрал ладонь. Тёмное пятно на тёмной ткани расползалось, но когда я аккуратно приподняла край его пиджака и рубашки, картина стала ясной. Рваная рана, примерно в трёх сантиметрах ниже последнего ребра. Кровь сочится стабильно, но не хлещет. Хороший знак — крупные артерии, похоже, целы. Дыры на выходе не видно — пуля, вероятно, осталась внутри.

— Глубокое, — констатировала я. — Пуля внутри. Двигаться вам нельзя. Вызовите тех, кому доверяете.

Я протерла кожу вокруг раны антисептиком. Он даже не вздрогнул. Потом прижала губку к входному отверстию и начала накладывать давящую повязку. Мои пальцы работали быстро, уверенно. Это была просто ещё одна задача. Алгоритм: очистить, закрыть, зафиксировать.

Он молчал. Но я чувствовала его взгляд на себе. Не как раненый на спасительницу. Как учёный на неклассифицированный организм.

— Почему? — наконец спросил он. Голос стал тише, но не слабее.

— Почему что? — Я затягивала узел, проверяя плотность.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Ария

Возвращение домой заняло двадцать три минуты. Я шла тем же маршрутом, тем же шагом. В голове автоматически прокручивала лекцию по уголовному праву. Соучастие с исполнением различных ролей: исполнитель, организатор, подстрекатель, пособник.

Раненый мужчина в подворотне не был ни одной из этих ролей. Он был посторонним элементом. Аномалией. Её устранили.

Ключ повернулся в замке. Я вошла в квартиру, повесила куртку, вымыла руки. Тщательно, до локтей, с антибактериальным мылом. Запах крови, чуть уловимый, всё ещё витал вокруг, прилипнув к волосам, к ткани спортивного костюма. Я разделась, сложила одежду в герметичный пакет. Завтра — в химчистку в другом районе.

Потом села за ноутбук.

Это был ритуал важнее душа. Я запустила программу — самописную, грубую, но эффективную. Она подключалась к публичным архивам городских камер наблюдения вокруг моего маршрута. Не взламывала. Использовала уязвимости в системе публичного доступа к архивам для «обслуживания». Я не искала запись. Я её стирала.

Сегмент маршрута с 20:40 до 21:10. Радиус пятьсот метров от точки инцидента. Все камеры. Все углы. Программа работала методично, заменяя кадры с моей фигурой на статичные, зацикленные изображения пустых улиц. Это занимало время. Я откинулась на стуле, глядя, как строки кода бегут по экрану.

Мысли вертелись вокруг раны. Пуля калибра, вероятно, 9 мм. Вошла под углом. Риск повреждения селезёнки — высокий. Он мог истечь кровью внутренне, даже с давящей повязкой. Шанс — 30%. Я мысленно перебрала симптомы внутреннего кровотечения: слабость, головокружение, холодный пот, потеря сознания. Он был в сознании. Зрачки реагировали на свет. Вердикт: шансы на выживание при своевременной операции — высокие.

Меня это не волновало. Волновала вероятность того, что его найдут, отвезут в больницу, начнутся вопросы. А там — описание девушки, которая оказывала помощь. Мой цифровой призрак был надёжен, но человеческая память — переменная. Лучший способ избежать внимания — чтобы его вообще никуда не повезли. Чтобы его забрали свои.

У кого-то, кто ходит с пулей в боку и чёрными, испепеляющими глазами, свои должны быть.

Программа завершила работу. «Зачистка успешна. Архивы синхронизированы».

Я выдохнула. Аномалия ликвидирована в физическом и цифровом пространстве. Можно возвращаться к рутине.

Я встала, чтобы приготовить ужин. Гречка, куриная грудка на пару. Пока вода закипала, я случайно взглянула на окно. Напротив, в квартире старухи, горел свет. Но теперь там, в глубине комнаты, мелькнула ещё одна тень. Высокая, мужская. Необычно.

Я на секунду замерла с пакетом гречки в руке. Потом медленно опустила штору.

Паранойя — не диагноз, когда за тобой правда могут охотиться. Это — здравый смысл.

Но даже здравый смысл не мог объяснить лёгкое покалывание на тыльной стороне ладони. Там, где моя кожа на секунду коснулась его, отодвигая окровавленную ткань. Ощущение чуждого тепла, пробившегося сквозь мой вечный холод.

Я проигнорировала его. Как игнорирую всё.

Арэс

Боль была далёким гулом, фоном под действием адреналина. Я лежал на столе в операционной комнате нашего частного медпункта, пока врач, человек Маттео, накладывал швы. Лидокаин заглушал остроту, но не мог заглушить жар в голове.

Она.

Кадр за кадром. Её пустой взгляд. Её плоский голос. Её пальцы, работавшие с бесстрастной точностью хирургического робота. «Я его устранила.»

— Повезло, босс, — сказал врач, не поднимая глаз от работы. — Пуля задела только мышцы, чисто прошла мимо всего важного. Парень, который это сделал… — Он бросил взгляд на Маттео, стоявшего у двери.

— Уже не парень, — тихо отозвался Маттео.

Я кивнул. Мелочи. Пуля. Предатель. Всё это было пылью. Фоном.

— Повязка, — проговорил я, и мой голос прозвучал хрипло. — Кто её накладывал?

Врач на мгновение замер.

— Профессионально. Очень профессионально. Гемостатик использовали правильный, давление рассчитали идеально. Это… это спасло вам жизнь, пока вы добирались сюда.

Не «кто-то». Она. Спасла мне жизнь, даже не зная моего имени. Потому что я был «неотложным состоянием».

В комнату вошла Виолетта. Её лицо, обычно оживлённое саркастической ухмылкой, было серьёзным. В руках планшет.

— Ничего, — сказала она без предисловий.

— Объясни.

— Камеры в радиусе пятисот метров от точки. Архивы за нужное время… чисты. Слишком чисты. Кто-то прошелся теркой. Кадры зациклены. Примитивно, но эффективно. Она стёрла себя.

Маттео издал короткий, похожий на рычание звук. Врач поспешил закончить со швами.

Я закрыл глаза. Не из-за боли. Чтобы лучше видеть её лицо. Стирает себя из камер. Значит, понимает, как работает слежка. Значит, ей есть что скрывать. Значит, она не просто студентка с аптечкой.

— И что у нас есть? — спросил я, не открывая глаз.

— Район. Время — около девяти вечера. Спортивный костюм, тёмный. Рюкзак. Девушка. Рост примерно 170. Стройная. Волосы тёмные, длинные. Глаза… — Виолетта замолчала.

— Глаза? — я открыл глаза.

— Свидетелей нет. Описания глаз нет. Только ваше, босс.

— Холодные, — сказал я. — Пустые.

Виолетта кивнула, делая заметку в планшете. — Ищем по паттернам. Всех студенток медфаков и юрфаков в радиусе. Всех, кто посещает спортзалы в том районе. Всех, кто снимает жильё без договора. Это займёт время.

— У нас его нет, — отрезал я и попытался сесть. Резкая боль в боку заставила меня осесть, но я отмахнулся от помощи врача. — Она не будет ждать. Она — призрак. И мы должны найти её, пока она не растворилась окончательно.

— Босс, — осторожно начал Маттео. — Она… вмешалась. Помогла. Может, не стоит…