Ода к осени

Ода к осени

Где песни вешних дней? Ах, где они?

Другие песни славят твой приход.

Когда зажжет полосками огни

Над опустевшим жнивьем небосвод,

Ты слышишь: роем комары звенят

За ивами - там, где речная мель,

И ветер вдаль несет их скорбный хор.

То донесутся голоса ягнят,

Так выросших за несколько недель,

Малиновки задумчивая трель

И ласточек прощальный разговор!

Джон Китс. «Ода к осени»*

Книга лежала на столе, словно запечатанная тайна. Тяжелый фолиант в черном переплете, на котором изящное серебряное тиснение слагалось в знакомые слова — «Нить Ариадны». Серебро поблескивало в косых лучах тусклого сентябрьского солнца, пробивавшихся сквозь пыльные окна гостиной.

Ей не хотелось открывать этот ящик Пандоры.

Каждый нерв в ее теле сопротивлялся этому, но какая-то неведомая сила заставила ее протянуть руку. Она провела пальцами по выпуклым буквам, чувствуя подушечками кожи холод металла и шершавость состаренной кожи. Словно прикасалась не к книге, а к осколку иной, более поэтичной реальности, каким-то неведомым образом затерявшемуся в этом доме, пахнущем древесной сыростью, яблоками и чем-то неуловимо далеким, ушедшим — может, ладаном, может, прошлыми веками.

Щелчок. Ее зрачки непроизвольно сузились, впитывая открывшуюся красоту. Бумага была плотной, кремовой, с шелковистым серебряным срезом. На красиво украшенном фронтисписе красовалась искусно выполненная гравюра. Девушка. Длинные, как ночь, волосы, в которые были вплетены живые цветы. Не просто бутоны, а целый водопад из нежных соцветий, струящихся по темным волнистым прядям. Стилистика, столь любимая прерафаэлитами — мистическая, чувственная, неуловимо ускользающая от простого обывателя. Лицо Ариадны было одновременно чужим и до боли знакомым.

Она перелистнула страницу. И увидела стихи. Те самые. Ее взгляд скользил по строчкам, выхватывая фразы, будто искали яд — или противоядие.

Напрасно тратил я слова, плетя

Узор из стершихся метафор.

Мой стих — станок шального языка,

Когда-то смелый и витиеватый,

Забрел в тупик у самых скучных гор,

Где тщетно я искал тропу обратно,

И, навсегда забыв себя,

Стал тенью в адском лабиринте.

Но вдруг твой лик — как вспышка в полумраке,

Как указатель на забытом рубеже

Не нить в твоей руке — сияющий огарок,

Что тень моих чудовищ отогнал уже.

Ты не зовешь меня на легкий путь обратно,

Ты говоришь: «Лабиринт — это я,

Искусство — постиженье, а не тайна,

Понятное лишь тем, кто потерял себя».

В свой новый лабиринт теперь вступил я,

Где каждый поворот — твой ясный взгляд.

И нить твоих волос в руке держу я,

И в ней — разгадка всех моих утрат.

Пусть за спиной бушует гневной бурей

Прибой обид и выдуманных грез —

Ты стала и путем, и целью… Ариадной,

Что вывела меня к истоку звезд.

И я пишу тебе балладу эту, где нет Тесея,

Где только мы с тобой у входа вглубь времен.

Лишь образ твой — единственное, во что я верю,

И этот стих — наш недопетый сон.

Сердце ее сжалось. Она закрыла глаза. Но, в памяти уже все равно застряли строки:

«Ты не зовешь меня на легкий путь обратно,

Ты говоришь: «Лабиринт — это я,

Искусство — постиженье, а не тайна,