Одержимость

Глава 1

Чёрный катафалк медленно плыл по бескрайним белоснежным просторам в сопровождении факельщиков. Они сжимали в руках горящие свечи и уверенно смотрели прямо перед собой, в сгущающиеся впереди сумерки, словно своим огнём хотели разогнать танцующих в темноте чертей. На лицах каждого – застывшая маска торжества смерти. Они выглядели спокойными и умиротворенными, и смотрели вперёд с какой-то мрачной решимостью, будто это им через десяток метров предстояло шагнуть в бесконечность, а не женщине, чьё окаменевшее тело покоилось в катафалке. Оба молодых человека были, вероятно, студентами, и эта несложная работа казалась им захватывающим приключением, к которому оба отнеслись с чрезвычайной ответственностью. Чуть дальше, в почтительном отдалении, по снегу двигалась облачённая в чёрное толпа, желавшая попрощаться с почившей княгиней.

Вьюга стихла не так давно, но небо всё ещё не прояснилось. Тучи висели так низко, что до них можно было дотянуться рукой, а внизу, под этим серым небом, вспыхивали случайные, боязливые разговоры шёпотом, которые передавались от одного к другому.

- … она была так непохожа на себя перед смертью…да-да, это болезнь…ужасно… но будто бы совсем другой человек…

- Ничего не ела почти месяц. Никого, кроме дочери и мужа к себе не подпускала, даже врача. О, какой ужас…

- Посмотри на князя, будто на десяток лет постарел. И у дочери уж, говорят, седые пряди есть. Как они, бедные, всё это выносили.

- …болела тяжело, я знаю…Все мы под Богом ходим, вот и нашу дорогую княгиню прибрал к себе…

- А дочь что? На выданье уже, давно пора пристраивать. Ох, как тяжело без матери будет ей.

Я стояла у могилы матери, и чувствовала, как от холода дрожит тело, хотя горничная позаботилась о том, чтобы я не замерзла. Ко мне то и дело подходили люди, знакомые и нет, и говорили слова, которые, как они думали, должны были облегчить боль, и показать, что я не одна. Я рассеянно улыбалась и кивала, но каждый раз мне казалось, что в сердце вонзалась игла. Мне хотелось закричать, чтобы все эти люди оставили меня в покое, и перестали подходить со словами утешения. Что толку в этих дежурных словах, если они не вернут мою маму? Не сотрут из памяти те ужасные минуты, когда она была в забытии, и не узнавала собственную дочь? Они лишь бередят кровоточащую рану, сами того не понимая.

Когда очередная пожилая пара отошла от меня, я попыталась взглядом отыскать в толпе отца. Сердце сжалось при виде его ссутулившейся фигуры и дрожащих губ, которые он прикрывал рукой, стоя у гроба. Я не была уверена, что он будет рад меня видеть, поэтому не решилась подойти ближе, и лишь издалека смотрела на него, едва сдерживая слёзы. Я не думала, что можно чувствовать себя настолько одинокой, будучи окружённой толпой людей, которых я знала с детства. Родственники отца, как обычно, держались немного отстранённо и надменно, семейный доктор, который долго не хотел признать, что совершил ошибку, и лечил маму от нервного расстройства, стоял также один, и смотрел на гроб полным ужаса взглядом. Кто-то говорил, он даже рвал на себе волосы, когда узнал, что виной всему чахотка, уже запущенная, а не нервная болезнь. Я испытала укол жалости к нему, но совершенно не знала, что мне ему сказать. Ненависти уже не было, только бесконечная, съедающая изнутри тоска.

Несмотря на пронизывающий ветер, мне не было холодно, я знала, что этот озноб не от январского мороза. Моя горничная была практичной женщиной, и сквозь приступы слёз собрала мне утром наряд, чтобы он не только согрел меня, но и подчеркнул моё княжеское происхождение, словно сейчас это имело какое-то значение. Я посмотрела на свои тёплые рукавицы и почувствовала прилив благодарности к Соне, жалея о своих резких словах, брошенных ей ранее. Я не ожидала, что она воспримет новость о смерти мамы с таким облегчением, даже радостью, что это оскорбило меня до глубины души.

- Разве это мучение проводить дни, пусть и отвоёванные у смерти, со своими близкими? В окружении тех, кто искренне любит и готов облегчить любое состояние? – я едва сдерживала гнев.

Соня странно посмотрела на меня, и сказала, что это был, к счастью для меня, лишь единственный случай, когда кто-то по-настоящему дорогой мне скончался от болезни. В следующий раз (а она надеялась, этого не случится), я буду рассуждать иначе. Тогда я ничего не ответила ей. Мама буквально выгрызала у болезни каждую минуту, проводя её с нами, и я не считала это эгоизмом, когда хотела, чтобы вопреки своим страданиям она продержалась с нами немного.

В маленькой деревенской церквушке было тепло от толпы, от горячего дыхания десятка людей, сжимавших горящие свечи, а здесь, на ветру, холодный воздух проникал под самые тёплые полушубки. Деревья скрипели на ветру, царапая своими кривыми ветками небо, а снежинки медленно падали вниз. Мама так любила зиму, и ушла зимой. Этой зимой вообще не стало очень многих, словно это была не зима, а древнее голодное божество, которое требовало человеческих душ.

Я беззвучно шевелила губами, проговаривая про себя молитву. Я не слышала, что говорил священник, лишь бесцельно смотрела на закутанную в тёплые шубы и платки толпу, голые деревья, колышущиеся на ветру, и боялась посмотреть вниз, туда, где зияла чёрная дыра, куда скоро должны опустить мамочку.

Глава 2

Моя память была лоскутным одеялом, сотканным из обрывков воспоминаний. Их связывала смерть, скрепляя в единое целое все разрозненные фрагменты. Она вообще была всюду, витала в воздухе и была почти осязаемой. Она была даже в самом солнечном летнем дне, когда луга были покрыты васильковыми коврами, и босоногие ребятишки со смехом бегали по высокой траве, ловя бабочек, даже тогда смерть могла затаиться, чтобы затем внезапно застать нас врасплох. Она была новостью об утонувшем мальчишке, охотнике, которого задрал медведь, или маленькой девочке, по ужасной случайности угодившей в капкан. У смерти было много обличий, и я помню, как мама подолгу стояла перед иконами в церкви, и молилась о том, чтобы очередной день никого не забрал. Я мало задумывалась об этом, когда была ребёнком, но покорно крестилась и опускала голову, испытывая суеверный страх перед этими строгими лицами с пронзительным взглядом, смотревшими на меня с икон.

Моя спальня была наполнена мягким вечерним светом, но он не будил во мне желания жить и чем-то заниматься. Я лежала на своей широкой кровати и тяжело дышала, а смятое платье, которое я скинула, едва только перешагнув порог, лежало на полу. Корсет невыносимо сдавливал меня, и мои дрожащие пальцы принялись быстро расшнуровывать его. Весь вечер я боролась с желанием подняться к себе и раздеться, избавиться от рюш, шуршащих нижних юбок, и этого адского изобретения, которое сводило меня с ума. Иногда мне казалось, я не успею ослабить его, и умру от удушья, но Соня на это каждый раз округляла глаза, и пыталась убедить меня, что мой будущий брак зависит именно от корсета и утянутой талии. Мужчины, как она говорила мне, сходят от этого с ума. Они сходят с ума от утянутой талии, а я от их сальных взглядов, которые скользят по моей голой шее и ключицам, и затем медленно уходят вниз. Им доставляет удовольствие смотреть на мою талию и округлые груди, спрятанные за тонкой тканью, в то время как мне хочется стыдливо прикрыться и отмыться от этого липкого отвращения. Я ненавидела этот оценивающий взгляд, словно я была куском мяса в лавке, у которого из вариантов было два: быть съеденным, или отложенным на потом. В эти моменты меня охватывала паника, я начинала задыхаться, и особо остро чувствовала присутствие смерти, которая почти стояла за моей спиной. Я вообще думала о ней слишком часто и много. Не только после того, как умерла мама.

Смерть отбирала у меня тех, кого я любила больше жизни.

Алексей. Мама. В груди что-то болезненно ёкнуло, и я закрыла глаза. Однажды я уже зареклась думать о нём, потому что эти мысли сводили меня с ума, но воспоминания были слишком болезненно-приятными, и доставляли мне одновременно боль и радость. Радость от того, что он был в моей жизни, пусть и так недолго. И боль от того, что он оставил меня здесь, и исчез.

Я поднялась с кровати и подошла к окнам, задёрнула плотные шторы, не пропускавшие свет. За окнами был сад, в котором мы так любили прогуливаться вечерами с мамой, но сейчас он вызывал у меня лишь раздражение. Заросшие сорняками клумбы с цветами, каменные статуи, покрытые вьюном, высокий сорняк, из-за которого не было видно дорожек, по которым я привыкла гулять. С недавних пор отцу пришлось урезать расходы на содержание поместья, и он был вынужден отпустить садовников. Соня долго охала и причитала, что мы не могли так жестоко обойтись с любимым детищем княгини, в которое она вложила столько усилий, и упросила двух женщин из деревни наняться на работу к отцу. Им двоим он платил в два раза меньше, чем столичному мастеру, но они и не возражали: их дома ждали семеро по лавкам, особого выбора и не было.

В комнате стало темно. Я медленно опустилась на кровать и закрыла глаза. В висках стучало. С первого этажа, где была расположена большая гостиная, раздавались приглушённые голоса и весёлая мелодия, кто-то принялся музицировать за маминым фортепиано. Я закрыла глаза и улыбнулась, вспомнив испуганное лицо очередного мужчины, которого отец пригласил к нам на ужин. После того, как гости изрядно выпили и расположились в гостиной, он (я уже и забыла его имя) почувствовал себя свободнее и дал себе волю. Запах алкоголя, его липкий взгляд и длинные, паучьи руки. Я сжалась, попытавшись сделать расстояние, между нами, больше, и почувствовала, как начинаю задыхаться, в глазах потемнело, и последнее, чего бы мне хотелось – это ощутить на коже прикосновение его пальцев. Единственный, кого мне хотелось касаться и держать за руку, был мёртв

- Вы так бледны! – мужчина с паучьими руками резко отпрянул от меня, его глаза округлились. В панике он оглянулся на моего отца. Тут сразу подскочил и крикнул Соне, чтобы та скорее увела меня в спальню. В гостиной резко стало тихо, голоса умолкли, и десяток сочувствующих глаз проводили меня к лестнице. Я услышала, как кто-то за спиной громко цокнул языком и назвал меня «бедняжкой», но отец поспешил уверить, что всё в порядке, обычные девичьи капризы. Затем он предложил кому-то прийти на следующей неделе, когда «княжна почувствует себя лучше», и в ответ услышала неуверенное бормотание. Я спиной чувствовала неодобрительный взгляд отца, когда поднималась по лестнице, но мне было всё равно, что он обо мне думал. Очередной покупатель мяса будет искать себе другую лавку.

- Зачем вы это делаете? – напустилась на меня Соня, едва мы переступили порог спальни. Она раскрыла окна, впуская поток свежего воздуха. – Я знаю, вы специально, чтобы не знакомиться ни с кем. Но так нельзя, понимаете? Вы не сможете вечно представляться больной и сбегать, однажды вам придётся повзрослеть и принять предложение одного из этих людей!

Мне хотелось запустить в Соню книгой, накричать на неё, сказать, что она забывается, но сил говорить не было. Она быстро перемещалась по спальне, шурша платьем, словно большая пчела, и что-то беспрестанно говорила об ответственности, деньгах, семейном долге. Я устало закрыла глаза и представила, как поток воздуха подхватывает её и уносит куда-то далеко.