Один день из жизни Гастельгера (сборник рассказов)

Окончательно разбуженная шумом проснувшегося города кукушка высунулась из своего домика. «Ку-ку! — не спеша возвестила она миру. И снова: — Ку-ку! Ку-ку!» Пётр Трофимович насчитал восемь раз. Странно, что пса не видно. Обычно вертится возле кровати часов с семи утра, едва сдерживая эмоции при каждом шевелении хозяина. Терпеливо сидит напротив, не отрывая от спящего человека взгляда своих карих глаз, а потом малейшее движение Петра Трофимовича во сне — и собака преображается: полустоячие уши вздрагивают кверху, пёс подаётся всем телом вперёд, не удерживается, вскакивает, делает пару шагов к кровати. И только поняв, что хозяин ещё не проснулся, разочарованно сворачивает в сторону, проходит по комнате небольшой круг и снова садится на прежнее место наблюдать за спящим. Всё это Пётр Трофимович как-то раз наблюдал, пробудившись, но продолжая тихо лежать и сквозь полуприкрытые глаза следить за собакой.

Гуляли они достаточно много: четыре раза в день по часу — самое малое. Последняя прогулка — в десять часов вечера, а следующая — в половине восьмого утра. Пётр Трофимович старательно придерживался распорядка, чтобы промежуток между выходами с собакой на улицу не превышал десяти часов. Правда, когда он в первый раз пришёл со своим питомцем в ветеринарную клинику на консультацию, ему сказали о промежутке для взрослой собаки, не превышающем двенадцати часов, но Пётр Трофимович сразу подстраховался: негоже собаке терпеть, мало ли какие проблемы потом появятся. Так что дело было не столько в туалете — пёс был просто рад каждому новому утру и пробуждению своего хозяина. «Какое счастье! Ты проснулся! Я тоже! Я так рад, так рад!» — и он начинал метаться возле кровати: влево, вправо, снова влево и снова назад. А потом всё же не выдерживал, вскакивал передними лапами на кровать, наклонял голову и подныривал лбом под ладонь хозяина — хочешь не хочешь, а гладить придётся. Пётр Трофимович улыбался и наглаживал плоский лоб пса. Утренний ритуал пробуждения в какой-то момент появился сам собой, а потом стал неизменным. Так было всегда, но не сегодня. Сегодня кукушка прокуковала уже восемь раз, а пёс так и не пришёл.

Пётр Трофимович откинул одеяло и сел, отыскивая глазами собаку. Та лежала на своём месте, аккуратно опустив голову на сложенные лапы, и через всю комнату смотрела на хозяина.

— Гасти! — позвал Пётр Трофимович, но собака не шевельнулась, лишь повела глазами и моргнула. — Что-то ты сегодня не в настроении, — Пётр Трофимович поднялся с постели и начал собираться на прогулку.

Прогулка получилась одной из самых коротких за последние годы. Справив без особого энтузиазма первоочерёдную надобность, пёс встал на ближайшем газоне и интереса к дальнейшему обследованию своей территории не выказал, как хозяин ни пытался потягивать его за поводок то в одну, то в другую сторону, предлагая продолжить их утренний моцион.

— Ну-ну-ну, Гасти, что же ты… — запричитал Пётр Трофимович. — Болит чего? Домой хочешь? — старик беспокойно заглянул собаке в глаза, затем ласково потрепал её за ухом. Не дождавшись даже ответного взмаха хвостом, мужчина развернулся и медленными, страческими шажками, постоянно оглядываясь на пса, направился к дому. Гасти последовал за ним без понуканий.

Дома пёс от еды отказался, а выпитая им после прогулки вода через полчаса растеклась по полу. Выглядевший сейчас особенно жалким пёс стоял над лужицей своей рвоты и виновато глядел на хозяина. Петру Трофимовичу тоже кусок в рот не лез. Нужно было собираться в клинику. Свой паспорт, удостоверение ветерана труда, паспорт пса с отметками о прививках, буклет с названием сухого корма, тетрадный листочек с написанными от руки датами применения капель на холку, ещё один листочек с датами, когда Гасти одолел кашель этой весной, а потом прошёл сам собой через несколько дней… Пётр Трофимович перебирал в руках несколько тысячных купюр. Должно хватить. Была ещё заначка где-то в недрах платяного шкафа, да только пойди сейчас найди её! Пётр Трофимович сунул все собранные документы вместе с кошельком в авоську и снова надел на собаку ошейник с пристёгнутым к нему поводком.

— Ну, пойдём, дружище, пройдёмся ещё немного.

* * *

Майское солнце щедро одаривало мягким теплом и хорошим настроением. На скамейке перед подъездом, нежась в солнечных лучах, сидели в ряд три местные жительницы. Лет им было не меньше двухсот на всех. Сколько точно и кому именно они, как настоящие дамы, предпочитали умалчивать, хотя их словоохотливость на все остальные темы впечатляла любого нечаянного собеседника.

— Смотри-ка, опять Трофимыч со своей дворняжкой куда-то потащился! — баба Тася ощутила на мгновение дуновение свежего ветерка в левое ухо и поправила на голове бордовый берет. Ветер в ухо баба Тася не любила, а потому носила берет с момента, как снимала зимнюю шапку в середине мая, и до момента, как вновь её надевала в октябре. — Трофимыч, ну чё ты маешься тут? Только что ж гуляли!

— Да вот... — негромко отвечал Пётр Трофимович, осторожно спускаясь по ступенькам. Оглянулся и проверил пса — тот нехотя, понуро опустив голову и иногда натягивая поводок, тащился следом. Продолжать объяснения куда и зачем он опять вышел с собакой Пётр Трофимович не стал, потому как знал, что бабу Тасю на самом деле не интересует ответ. Она и так уже всё знала наперёд.

— И вот ходит туда-сюда, как неприкаянный, — не унималась баба Тася, смотря в спину удалявшегося соседа. — А потом безобразие это на газонах!

— Да он вроде всегда с пакетиками, Тась, — заметила Ильинична. — Всякий раз наклонится и давай там в траве или грязи ковыряться. Уж сколько раз я подходила смотреть чего он там нашёл. А ничего, оказывается. Это он то самое за своим псом собирает и в урну всё потом несёт. Я говорю: «Что ж ты делаешь, старый? Куда потом эти пакетики? Они ж разлагаются мульон лет!» А он мне: «Это специальные пакетики, Мария Ильинична, в магазине для животных их покупаю».

— Вот же делать нечего старику! — заключила баба Тася, важно сложив руки на животе.