Одинокая любовь (18+)

Пролог

(Эвелин Риверс)

10 лет назад…

Тёплая летняя погода окутала всё вокруг, пропитывая воздух сладким ароматом цветущих лип и свежескошенной травы. Все дети на площадке веселились, смеялись заливистыми, беззаботными голосами, создавая оживлённый, почти оглушительный шум. Малыши лепили куличики из песка, их крошечные ладошки были перепачканы землёй, но лица сияли. Дети постарше катались на качелях, взмывая высоко в небо, и скатывались с горки, визжа от восторга и небывалой отваги. А я сидела в полном одиночестве на старой, облезлой деревянной скамейке, чуть в стороне, и смотрела на них. Они все такие радостные, такие беззаботные, настоящие. Мне бы так, думала я, сжимая кулачки.

Вдруг ко мне неслышно, словно тень, подошёл какой-то мальчик. Я его не сразу заметила, погружённая в свои грустные размышления. Он присел рядом со мной на лавочку, совсем близко, так, что я почувствовала тепло его маленького тела, исходящее на меня. Его тёмные, растрёпанные волосы игриво развивались на лёгком ветру, а глубокие, почти чёрные карие глаза смотрели прямо на меня, с какой-то необычной, тёплой серьёзностью. Его взгляд не был насмешливым, как у других, он был понимающим.

— Может, вместе пойдём к ним? — спросил он улыбчиво, указывая подбородком на детей в песочнице, зовя к ним.

Моё сердце вдруг ёкнуло, стукнуло сильно-сильно в груди. Никто никогда не предлагал мне такого. Никто не хотел быть со мной рядом.

— Давай, — я с трудом выдавила из себя слабую, робкую улыбку. — А тебя как зовут?

— 4 —

— Нолан, — сказал он, и его улыбка стала шире, осветив лицо. — Нолан Кроуфорд. А тебя как?

— Эвелин… — прошептала я, чуть замявшись. — Эвелин Риверс.

Мы подошли к песочнице. Нолан смело протянул руки к детям, что-то им говоря, объясняя, но их весёлые, звонкие голоса тут же стихли, и все взгляды, полные любопытства, обратились к нам.

— Смотрите, это же задротка Эвелин! — громко и злобно крикнул кто-то из мальчишек, чей голос был особенно противным. — Она всегда одна сидит, потому что вонючая! С ней никто не играет!

Смех усилился, превращаясь в ехидный хохот. Одна из девочек, с противной косичкой, показала на меня пальцем и крикнула:

— А у неё ещё и рот кривой, когда она улыбается! Уродец!

Моё лицо вспыхнуло огнём, а в глазах защипало от жгучих слёз, которые грозили вырваться наружу. Я почувствовала, как позор и обида сжимают горло, не давая дышать. Нолан напрягся рядом, его улыбка мгновенно исчезла, сменившись холодной, каменной маской.

— И Нолан-без-матери! — добавил другой ребёнок, тыкая в него пальцем. — Его мамка умерла! Он тоже вонючка, потому что никому не нужен! С ним нельзя играть, он проклятый!

Я вздрогнула от этих слов, сильнее сжимая кулачки. Нолан побледнел, но его взгляд оставался твёрдым, хотя я видела, как в глубине его карих глаз вспыхнула и тут же погасла боль. Он посмотрел на меня, и в его глазах читалась та же обида и растерянность, что и в моей душе. В этот момент мы оба поняли — нас не примут. Мы здесь чужие. Дети продолжили смеяться, а мы, молча переглянувшись, медленно отошли от песочницы, оставив их в их жестоком, весёлом мире, который был так далёк от нас, так чужд.

Глава I

(Эвелин Риверс)

Я вихрем вылетаю из своей комнаты, рюкзак глухо стукается о спину в коридоре. Черт, Нолан уже наверняка заждался на улице, я это чувствую каждой клеточкой. Вот надо же было так долго торчать перед зеркалом, выглаживая каждую складку на этой дурацкой юбке, чтобы выглядеть хоть чуточку лучше для него! Пусть и опаздываю, зато, надеюсь, выгляжу прилично – моя маленькая, но такая важная победа над хаосом школьного утра перед встречей с ним.

Мама с кухни что-то снова кричит, доносится сквозь привычный утренний шум, но я её почти не слышу, моя голова забита мыслями о Нолане и том, куда мы сегодня отправимся. Когда я уже почти у входной двери, она появляется в проёме, вытирая руки полотенцем.

— Дочь, контейнер забыла! — голос у неё, как всегда по утрам, строгий, но в глазах – привычная теплота и забота.

— Ой, — вскрикнула я, хватая контейнер с едой, которая, как я знаю, уже была приготовлена и ждала меня.

— Там всё необходимое для обеда, что ты так любишь. Кстати, ты с Ноланом поделишься, на него так не похоже? — она хитро улыбается, и я чувствую, как её взгляд становится особенно лукавым, пронзительным. — Эх, хороший он паренёк, с детства такой воспитанный стал. Так что, вы уже совсем взрослые друзья, да? Или всё-таки пара голубков, а? Признавайтесь уже!

— О боже, мама! — я закатываю глаза, одновременно краснея до самых ушей и еле сдерживая нервный смешок. — Если ты решишь это ляпнуть ему, когда он решит ко мне зайти после школы, то я тебе этого не

— 6 —

прощу, клянусь!

Мама рассмеялась, махнув рукой, словно отгоняя мои шутливые угрозы и опасения.

— Ладно, ладно, иди, принцесса моя. После школы не гуляй слишком долго, лучше сразу домой идите с Ноланом. Я вечером после работы пирог испеку, твой любимый. Он уже ждёт.

— Ладно, мам, всё, он уже заждался меня, я побежала быстрее! — я чмокнула её в щёку на ходу и наконец выскочила за дверь, предвкушая встречу с ним, чувствуя, как сердце радостно подпрыгивает в груди.

Я почти бегу по ступенькам крыльца, перепрыгивая через две, затем через три сразу, рюкзак ощутимо бьётся о спину в такт моим прыжкам. На улице меня встречает утренний дождь — тихий, моросящий, но неумолимый. Всё вокруг кажется серым и размытым: мокрый асфальт блестит, тусклые листья деревьев еле шелестят, пасмурное небо нависает тяжёлой пеленой. Воздух пропитан свежестью и озоном, таким чистым после ночной грозы.

У калитки, словно ожидая вечность, уже ждёт Нолан. Он стоит, высокий и статный даже в своей свободной чёрной куртке-оверсайз, которая скрывает широкие плечи, но не его атлетическое телосложение. Капюшон накинут на голову, прикрывая чуть длинные, до ушей, тёмные волосы, из-под которых виднеются выразительные, чёткие скулы. На нём серые джинсы, чуть потемневшие от влаги, идеально сидящие на подкачанных ногах, а на ногах — чёрные кроссовки. Его светло-карие глаза, обычно полные жизни, устремлены вдаль, он выглядит задумчивым, немного отстранённым. И я знаю, что за этой внешностью «подкачанного краша школы» скрывается тот же одинокий мальчик, что сидел рядом со мной на лавочке десять лет назад. Тот, которого никто не видел таким, каким его видела я.

Мы за эти годы сблизились так сильно, что, казалось, стали единым целым. Мы всегда гуляли вместе, делали вместе уроки, ночевали друг у друга дома, под покровом тайны. У нас не было больше настоящих

— 7 —

друзей. Никого. Только мы вдвоём. В этом огромном, бездушном одиночестве. И всё это — после той детской травмы на площадке, когда нас так жестоко отвергли. Мы боялись общаться с другими, боялись снова быть обсмеянными, отвергнутыми подростками, никому не нужными.

Нолана семья так же не была полной, как у меня. У него мать умерла при родах, оставив его одного с отцом, который работал простым грузчиком, вкалывая сутками. Мои родители развелись — отец ушёл из семьи, когда моя мать была беременна мною. Моя мама работает психологом, постоянно принимает клиентов, зарывается в чужие проблемы, забывая о своих. Живём мы в обычной, стандартной квартире, как и Нолан. Наши миры были похожи.

Я подошла к нему почти бесшумно, подкралась сзади, пока он стоял, уставившись в экран своего телефона, погружённый в свои мысли. Я улыбнулась, предвкушая его реакцию, и сказала незнакомым, шутливым голосом:

— Молодой человек, вы кого-то ждёте? — сказала я, чуть изменив свой обычно мягкий голос, делая его строже. — Если вам нужна помощь…

Я почувствовала, как он улыбается, его плечи дёрнулись, и он сказал не поворачиваясь лицом ко мне, словно у него были глаза на затылке:

— Мне нужна помощь от тебя, чтобы ты никогда не опаздывала. — усмехнулся он, и в его голосе прозвучало лёгкое, привычное раздражение. — Чего так долго? Я уже как овощ в морозилке совсем заморозился, Эвелин. На улице, знаешь ли, не май месяц, а грёбаный ноябрь!

— Прости, Нолан, просто я должна быть красивой, — миленько сказала я, глядя на его профиль, на чёткие скулы, которые я так любила.

— Ты и так красивая. Всегда. Для меня, — закатил глаза этот придурок, и я его сразу же тыкнула пальцем в бок, по привычке.

— 8 —

— Эй. Не закатывай глаза. — сделала вид, что обиделась, и показательно отвернулась от него, надув губы.

Он, не отрывая от меня взгляда, протянул мне что-то. Это была шоколадная конфетка, которая, по всей видимости, всегда лежала у него в кармане «на всякий случай». Он обычно так и делал за всю нашу дружбу, когда я на него обижалась — подлизывался ко мне таким способом. Хотя шоколадные конфеты, которые он мне дарил, были моими любимыми. И мне всегда приходилось его прощать, потому что перед ними я была бессильна. И перед ним.

— Возьми конфетку, принцесса Эвелин. Или я украду тебя в свой маленький домик, и ты останешься там навсегда, — Нолан подмигнул. Я повернулась к нему, и он широко улыбнулся, показывая свои ровные зубы, что я не выдержала и начала тоже улыбаться, а потом и хихикать, не сдерживаясь.

Глава II

(Нолан Кроуфорд)

Знаете ли вы ощущение тотальной привязанности к одному единственному человеку? Когда все остальные люди превращаются в фон, в неразличимую толпу, теряют краски, а их слова сливаются в бессмысленный шум? Когда их проблемы, их радости, их существование – всего лишь помехи, которые приходится терпеть, пока ты ждешь встречи с тем самым человеком? Я знаю. Потому что это чувство, от которого я теперь живу. Все остальные безразличны. Вообще.

Прихожу домой. И меня встречает тишина. Холодная, давящая тишина стен и пустой квартиры. От неё уже тошно. Без неё уже тошно. Словно из меня вырвали часть меня и теперь я – лишь жалкая, неполноценная оболочка. Я привык к ней за столько лет, к её смеху, к её запаху, к её непоседливой энергии, к её хрупкости. И даже потихоньку, шаг за шагом, влюбляюсь в эту девушку, которая и стала моей жизнью. Она спокойная и добрая, да. Но только для меня. Общительная. И, конечном итоге, мы с ней, как одно целое, как две половинки, наконец-то найденные друг для друга. И именно поэтому я панически боюсь ей признаться в своих чувствах. А вдруг она меня не любит? Вдруг это не взаимно? Вдруг она любит меня только как друга, да? Мой мозг кричит мне об этом, раз за разом, загоняя в угол. Потерять её как друга – значит потерять всё. Всё то немногое, что у меня есть в этом мире. А мне нечего терять, кроме своей жизни, которую она уже закрасила в свой цвет.

Я не знаю… Меня к ней тянет. Сильно. Очень. Это уже не просто какая-то симпатия семнадцатилетнего пацана. Это что-то намного глубже, что сидит внутри, засело в костях и тянет, как проклятие. Мне её

— 21 —

уже страшновато называть просто подругой. Она больше, чем это. Она больше как девушка. Моя. Каждое её касание, даже случайное, заставляет меня вздрагивать, как будто меня пронзает током. Если она прижимается ко мне, то у меня тут же встаёт в штанах, и это желание сжигает меня изнутри. Хочется ей обладать. Сильно. Больно. Больно от невысказанного, от того, что я не могу её просто взять и поцеловать, прижать к себе со всей силой, сказать, как сильно она мне нужна. Либо, когда она меня обнимает, то хочется раствориться в ней навсегда, слиться в одно целое, и больше, блять, никогда не отпускать. Я люблю её. Каждой фиброй своей чёртовой души.

Подхожу к своему шкафу и достаю спортивную сумку. Закидываю туда бутылку воды, свежую футболку, мятую пачку мятных жвачек, чтобы хоть как-то отбить привкус горечи во рту, и протеиновые батончики. Иду к выходу из квартиры, в спортзал. Там, среди железа и пота, я надеялся хоть на какое-то отвлечение.

На улице уже вечер, но мне на это всё равно. Единственное место, где можно забыть свои мысли и чувства – это, наверное, беговая дорожка до изнеможения или штанга, весом с меня самого. Но только, наверное, не сегодня. Пока я иду пешком до спортзала, слушая музыку в беспроводных наушниках, мне приходит уведомление. Я достаю телефон из куртки на ходу и вижу на блокировке экрана сообщение от моей принцессы. От неё. Моё сердце пропускает удар.

Принцесса: [ Знаешь, как ощущается одиночество? ]

Я усмехаюсь, и эта усмешка горькой гримасой искажает моё лицо. Чёрт, я знаю, что она сидит сейчас одна дома, и ей просто не с кем поговорить, потому что её мама, миссис Риверс, на работе. Она всегда была такой же одинокой, как и я. И это, сука, нас и связало. Я набираю быстрый ответ на её сообщение, но её следующий ответ останавливает меня.

Принцесса: [ Вот я знаю, одиночество – это когда ты одна и скучаешь по-единственному человеку. ]

— 22 —

Мой палец зависает над клавиатурой. Он не двигается. Её слова горят на экране, как раскаленный уголь. «Скучаешь по единственному человеку». Чёрт, это ведь я? Неужели это про меня? Моё сердце начинает биться как молот, заглушая музыку в наушниках. Смелость, ярость, надежда и страх – всё это смешивается в один безумный коктейль. Набираю ответ, уже не думая, что это просто дружеская переписка.

Нолан: [ Значит ты одна сейчас дома и думаешь обо мне? ]

Принцесса: [ Пошел нахер! Я сказала что скучаю по тебе, а не думаю о тебе, Принц. Ты сейчас в спортзале? ]

Я невольно улыбаюсь. «Пошел нахер» – это её привычная реакция на мои провокации, на мои попытки хоть как-то прощупать почву. Но в её словах нет злости, я это знаю. Она просто защищается. И её «Принц» – это мое маленькое, тайное сокровище, наш код, наш секрет. Что-то, что существует только между нами. Только между ней и мной.

Нолан: [ Да, только что подхожу к нему. Подожди меня часик или два и приду к тебе, принцесса. ]

Принцесса: [ Ух, тогда я скорее подохну тут одна без тебя. ]

Мой смех вырывается наружу, громкий, искренний. Вот она, вот эта девушка, ради которой я готов свернуть горы. «Подохну тут одна» – это не просто слова, это её способ сказать, как сильно я ей нужен. Моя душа рвется к ней. Я хочу не просто прийти, я хочу прибежать, схватить её в охапку и никогда больше не отпускать.

Нолан: [ Ахахах ахахах ]

Принцесса: [ Пошел в жопу, придурок. ]

Я иду дальше к спортзалу, улыбаясь как идиот. Телефон в руке греет мою ладонь. Чёрт, Эвелин. Моя Эвелин. Я приду к тебе. И никакие железяки не заменят её объятий.

Захожу через главный вход спортзала и направляюсь, чтобы показать карту и поздороваться. Потом вхожу в раздевалку и открываю шкафчик, кладу сумку. Беру воду и жвачку, закрываю и выхожу. В

— 23 —

тренажерке не так уж много людей. Видимо, все нормальные люди сидят на диване или, что более вероятно, проводят вечер с кем-то, кто им дорог. Я невольно сжимаю кулаки. Мне бы тоже быть таким «нормальным». Беру потяжелее гантели и начинаю поднимать и опускать руки под музыку. При этом думаю о своей одинокой принцессе Эвелин.

Как же она глубоко в меня вписалась. И быстро. Незаметно. Как паразит, который стал частью моего организма, но вместо того, чтобы разрушать, она дарит единственное, что у меня есть, – смысл. Вдох-выдох, вдох-выдох. Накаченные руки уже покрылись по‘том, а ладони с венами стали красными и влажными от гантель. Следующую очередь пошла штанга с грузом. Вдох-выдох, выдох-вдох. Господи, будь ты проклята, голова. Эвелин везде. Даже тут, среди лязга железа и стонов тренирующихся монстров. Хоть она дома в одиночестве, моё сердце бьётся и тянет меня к ней. Как же хочется бросить всё это нахер и пойти к ней, и признаться ей в чувствах. Так будет легче. Но я не могу… Не могу разрушить всю нашу хрупкую вселенную. Ведь, как говорила мама Эвелин, когда человек боится потерять то, что для него единственно ценно, он скорее будет страдать в молчании, чем рисковать всем.

Глава III

(Эвелин Риверс)

Есть ли на свете что-то более прекрасное и одновременно невыносимо болезненное, чем любовь? Однозначно нет. Особенно, когда она становится твоим личным проклятием, пропитывая каждую клеточку тела, каждый вдох, каждый взгляд. Я люблю только его. Только его. Я люблю только его. Его. Люблю. И эта мысль сверлит мозг, пульсирует в висках, но остаётся не произнесённой. Вот почему так сложно? Сложно ему сейчас написать, что люблю тебя не как друга. Или что у меня давно, так давно, есть чувства к тебе. Вот почему так сложно? С этой, сука, любовью, которая душит изнутри, не даёт дышать и одновременно является единственным смыслом существования. Как говорила мама, невысказанные чувства могут быть разрушительны, но что, если произнесенные – разрушат всё до основания?

Лежу на кровати, свернувшись калачиком под одеялом. За окном снег уже. Первые, робкие снежинки нехотя опускаются на серый асфальт, предвещая скорую зиму. А в моей душе зима уже давно, только вместо снега – холод одиночества и невыносимая боль внизу живота. Мама пошла на двадцатое или на тридцатое свидание с незнакомым мне её мужчиной. Каким-то новым мужчиной, который, как она считает, принесёт ей счастье. И мне бы радоваться за неё, но я не могу. Потому что я сижу одна дома, лёжа на кровати, с болью живота, и пью таблетки от спазма. У меня всегда месячные болезненные, иногда даже в школу не прихожу, потому что сидеть невыносимо. Больно сильно. И в эти моменты одиночество ощущается особенно остро, колючими иголками.

Мама уже как два месяца встречается с этим мужиком. И все, естественно, посиделки с ней у нас проходят с рассказов её свиданий. И

— 34 —

мне даже иногда стыдно слушать её, потому что я чувствую, как она находит своё счастье, а я… а я застряла в своём невысказанном. И мне даже иногда обидно становится, что у меня не может быть так, как у неё. Мне хочется вот так же, искренне, открыто радоваться, говорить о «свиданиях» и «очень хорошем мужчине». Ведь мы с ним друзья. Просто друзья. Друзья с детства. И эта проклятая «дружба» превратилась в клетку, из которой нет выхода.

Мне хочется, чтобы он был моим парнем. Другие мальчики меня не интересуют, кроме него. Ведь мы хорошо знаем друг друга, гораздо глубже, чем любые другие люди. Нолан другой. Он видит меня настоящую, со всеми моими тараканами и страхами. Он единственный, кто остался со мной, кто не отвернулся тогда, на детской площадке. Он – моя опора, мой мир. От этих слов мое сердце ёкнуло и налилось теплом, разливаясь по всему телу. Я прислушалась к этому сладкому, болезненному ощущению, словно пытаясь его запомнить, удержать. И вдруг на тумбочке, рядом с водой и таблетками, завибрировал телефон. Это был мой Нолан.

Принц: [ Привет, тебе нужно что-нибудь купить для того чтобы настроение поднять тебе? ]

Я улыбнулась, и эта улыбка была самой искренней за весь этот долбаный день. Он всегда чувствовал. Всегда.

Эвелин: [ Приветик, да, сладенькое ]

Его приход был как глоток свежего воздуха, как внезапное солнце среди снегопада. Он всегда умел заполнить пустоту, разогнать тоску, даже не подозревая, насколько сильно я в нем нуждалась. И как сильно я его любила. И как сильно боялась, что он когда-нибудь догадается о моих чувствах, и наш хрупкий мир рухнет.

Через полчаса я уже слышала стук в дверь, привычный и родной. Сердце забилось чаще. Я открыла.

— Привет, — сказал Нолан, заходя в квартиру, его глаза тут же нашли мои. В его руке был пакет с чем-то сладеньким. Он выглядел

— 35 —

уставшим после спортзала, но в его взгляде была такая нежность, что я чуть не заплакала от облегчения.

— Привет, — прошептала я ему в ответ, чувствуя, как моё тело расслабляется от его присутствия. Как же я его ждала.

— Я тебе это… Принес вкусняшки, для того чтобы поднять тебе настроение, — он протянул пакет, и его слова прозвучали так, будто он приносит мне не просто сладости, а спасение.

— Спасибочки, — улыбнулась я, ощущая, как тепло разливается по телу только от его присутствия. И вдруг, не раздумывая, подошла к нему и обняла его за талию, прижимаясь всем телом.

Раньше я могла спокойно его обнимать, это было нашим привычным жестом, нашей негласной территорией. А теперь это кажется мне интимным, как будто я делаю что-то запретное, и боязнь, что он не так меня поймёт, сжимает сердце. Каждая клеточка моего тела кричала о желании быть ближе, но разум отчаянно цеплялся за остатки логики. Это было, как говорил один психолог, проявление «подростковой амбивалентности» – когда ты одновременно хочешь и боишься физической близости с объектом влюбленности, особенно когда речь идет о дружбе, которая может быть разрушена. Он обнял меня в ответ, его руки крепко сомкнулись на моей спине, и я тонула в его запахе. Он был холодным с улицы, его тёплая куртка пропахла его привычным ароматом и свежим уличным запахом дождя.

Я тонула в его объятиях. Мне хотелось всегда быть рядом с ним. И… я чуть отстранилась, чтобы посмотреть ему в глаза, но при этом держалась за его талию ладонями. Мы смотрели долго друг на друга. Время замерло. Его светло-карие глаза были такими глубокими, такими понимающими, и в них отражалось что-то, что я не могла прочесть, но что отзывалось глухой болью в моей груди. Мне казалось, что он вот-вот скажет то самое. Моё сердце билось сильно, так сильно, что, возможно, ему был слышен этот сумасшедший ритм. Я чувствовала его дыхание на моём лице, ощущала жар его тела, и каждый нерв в моём теле натянулся до предела. И вдруг он наклонился ближе. Я затаила дыхание, боялась,

— 36 —

что будет дальше. Мозг отключился, существовало только предвкушение. Его лицо было так близко, что я могла видеть каждую ресничку, каждую родинку, каждую трещинку на губах. Ещё секунда, и… И вдруг он отстранился. Своей рукой он нежно убрал мою светлую прядь за ухо, провел кончиками пальцев по моей щеке. Всё. Этого было достаточно, чтобы я почувствовала, как по мне пробежала волна электричества, но он тут же отвернулся от меня, прерывая этот момент, начал снимать куртку, а потом и ботинки. Я не могла пошевелиться. Что это сейчас было? Или не было ничего? Пиздец. Моё сердце рухнуло, а потом забилось с удвоенной силой, от разочарования и надежды одновременно.