Одна женщина

Пролог

посвящаю эту книгу человеку, которым восхищаюсь с первого дня нашего знакомства

Сколько я себя помню, в моем доме никогда не говорили о Боге. Мой отец всегда был ярым атеистом и всепоглощающим скептиком. Возможно, он стал таковым с возрастом, и, скорее всего, так и случилось. Ведь пока ты молод, тебя мало волнуют вопросы религии, ты занимаешься более важными делами, например, наслаждаешься жизнью.

Вы можете подумать, что история, которую я поведаю, – очередная набожная сказка, каковых сейчас распечаталось предостаточно. История о том, как я пришел к Богу, как поселился Он навсегда в моей душе, и как уверовал я во Всевышнего благодаря женщине. Однако, если бы все было так просто, эта книга, вероятно, никогда бы не нашла своих читателей.

Это история о мужестве и стойкости. И о любви. Но не о той любви, которую вы часто видите в мыльных операх и о которой читаете в шекспировских драмах. В жизни и без того очень много фальши и наигранных чувств. Я же собираюсь рассказать вам реальную историю об удивительном создании, таком беззащитном и невинном, таком чувственном и настоящем. Это история о женщине, которая навсегда изменила мою жизнь. Конечно, это очень громкие слова. Но, мне кажется, я имею право говорить именно так, потому что я знал эту женщину еще маленькой девочкой.

И все же, вернемся к истокам. Помню, когда мне было восемь, отец обнаружил на моем письменном столе листовку с говорящим названием «Православие и жизнь». Она лежала в книге сказок, которую я взял в библиотеке; скорее всего листовку, сложенную пополам, использовал в качестве закладки предыдущий читатель. Я вытащил ее и положил рядом с учебниками, даже не обратив внимания на то, что в ней написано. Гневу отца не было предела: он очень долго и громко кричал, нецензурно ругался, отвесил мне пару подзатыльников, а в конце выпорол меня ремнем до кровоподтеков и ссадин. Все случилось в среду, и с тех пор это мой самый ненавистный день в неделе. А еще я больше никогда не позволяю себе оставлять непрочитанной любую печатную продукцию.

Но если бы эта ситуация была одним из невинных фактов моей биографии, я, пожалуй, опустил бы ее и никогда не вспоминал на страницах этой книги. Однако я еще не знал, что в далеком будущем она окажет на меня роковое влияние. Впрочем, сейчас не об этом.  

Сколько себя помню, я всегда был авторитетным дерзким мальчишкой, заводилой и провокатором в любой компании. На то, конечно же, были свои причины. Всю злость и агрессию, которую я принимал на себя в стенах родного дома, частенько приходилось вымещать на друзьях или на ни в чем не повинных ребятах, косо на меня посмотревших. Мама постоянно краснела на родительских собраниях, отец просто порол меня без конца. Это было обычным делом в моей семье, и никто не смел противостоять этому, ибо отца моего боялись все. Так мы и жили.

Когда я был в третьем классе, меня за плохое поведение пересадили к отличнице. Мальчишки смеялись надо мной, отчего я раздражался еще больше, но ничего не мог поделать. В то время учительское слово было законом, а кабинет директора – местом, которое мы в страхе обходили стороной. Мы уважали учителей, и мне ничего не оставалось делать, как смириться со своей участью.

Этой самой отличницей была девочка с удивительным именем. Ее звали Эва. Хотя, признаться, для меня удивительным ее имя стало намного позже, до этого же оно было чуть ли не главным объектом насмешек. Как только я сел рядом с ней, то ощутил неимоверную неприязнь, вытесняющую меня со стула. Мне было настолько некомфортно со своей новоиспеченной соседкой по парте, что я даже перестал отвлекаться на уроках. Я вслушивался в слова учителя, чтобы только не думать о том, кто сидит рядом со мной. На переменах меня жестко подкалывали друзья, называя Адамом. Мои кулачные бои за право называться так, как меня назвали родители, не помогли, и это ненавистное прозвище закрепилось за мной чуть ли не до самого конца обучения в школе.

Я всегда любил зимние каникулы. В нашем маленьком северном городе они были особенно снежными и морозными. Мы прибегали с улицы в чей-нибудь дом, грелись чаем, сушили носки и валенки на печке, а потом убегали обратно. Катались на санках до самого вечера и даже в темноте, при свете одинокого фонаря. Несмотря ни на что у нас было прекрасное детство.

В один из таких снежных дней – как сейчас помню, это было воскресенье – я сильно ушибся коленом, было больно ходить, поэтому мне пришлось пойти домой раньше остальных. Я шел по снежной дороге, еле перебирая ноги. Было еще светло, и я видел, как мягко и неспешно ложатся белые хлопья на дорогу, как наполняют они сугробы, высотой с человеческий рост. Меня всегда завораживал этот снег, он казался мне таким волшебным и красивым, что даже сильный мороз и больное колено не способны были помешать моему наслаждению. Я свернул на тропу, ведущую к дому и увидел вдалеке знакомую фигуру. Раньше я не замечал ее, а теперь она будто преследовала меня на каждом шагу. Это была Эва.

Она беззаботно лепила снеговика прямо на тропинке; в такое время по ней редко ходили люди. Я остановился перед снежной фигурой: для того чтобы пройти и провезти санки мне надо было обогнуть ее творение по сугробу, но мне не хотелось этого делать из принципа.

- Какой отвратительный снеговик! – только и смог сказать я.

Подняв санки в воздух я со всей силы, которой только располагал, снес снеговику недолепленную голову, затем туловище. Завершил я свое злодеяние ногой, которая не болела, просто растоптав останки снежного человека. Эва все это время просто стояла рядом, не произнеся ни слова и не пошелохнувшись.

- Так-то лучше! – язвительно подытожил я и с этими словами прошел дальше по тропинке.

Я был настолько рад своей маленькой мести за ненавистное соседство и ужасное прозвище, что даже не обернулся, хотя мне было жутко любопытно, в каком состоянии сейчас находится Эва. Я прошел всего несколько метров, как вдруг мою ногу пронзила жгучая пульсирующая боль, настолько сильная, что слезы просто сами покатились и глаз. Я медленно опустился на санки и завыл от нестерпимых ощущений, которые будто отделяли мою ногу от тела.

Глава первая

Дорогая Эва,

Я до самого конца не верил тебе и думал, что ты просто пошутила и не уедешь навсегда. Но сегодня я проходил мимо твоего дома и видел, как какие-то люди вносили большие сумки и разгружали фургон. Я понял, что это новые жильцы, и мне стало грустно. Надеюсь, ты скоро приедешь в гости, без тебя здесь скучно, и я всегда тебя жду.

У меня все в порядке. Я уже успел схлопотать первую двойку по математике. Это все потому, что математику теперь ведет какой-то злой усатый дядя, я даже имя его не помню. А еще от него пахнет потом и дешевым одеколоном. Меня это раздражает. Я сижу за партой один, ко мне пока что никого не посадили, но несмотря на твое отсутствие меня по-прежнему называют Адамом. А что, теперь мне это даже нравится. Пожалуй, это будет мой псевдоним. Многие известные писатели писали письма под псевдонимами, даже Чехов. Это я запомнил на уроке литературы.

Расскажи, как тебе новая школа? Подружилась ли ты с кем-нибудь? Этот южный город, какой он? Мне говорили, что в сентябре там очень жарко.

В конверте ты найдешь подарок тебе ко дню рождения, правда не знаю, когда ты получишь мое письмо. Эту открытку я купил в твоем любимом букинистическом магазине. Пускай она напоминает тебе обо мне.

Не забывай писать мне, и в конце письма обязательно указывай дату. Пройдет много лет, и благодаря этой переписке мы не забудем ничего, что происходило с нами.   

Я с нетерпением жду ответа!

Твой друг Адам.

10 сентября 1983

Конечно, бумаги я истратил много, по большей мере из-за своей безграмотности и неумения формулировать мысли. Узнав, что я пишу письмо подруге, мама похвалила мою инициативу и предложила свою кандидатуру на роль личного редактора. Я поблагодарил ее, но мягко отказался, сказав, что я уже не пятилетний мальчик и пишу достаточно грамотно. На самом деле я просто не хотел, чтобы она узнала про мою позорную двойку в начале года.

Старательно выводя на конверте адрес получателя, я подумал о том, что совсем ничего не знаю и более того никогда не слышал про город, в котором теперь живет Эва. По ее рассказам там очень тепло и солнечно, не так, как у нас. Вокруг бесконечное множество красивых высоких домов, большой городской сад, а около набережной даже есть колесо обозрения, на котором она уже успела побывать не один раз. Что такое колесо обозрения я тогда еще не знал, но сделал вид, будто сам много раз на нем катался, и нет в этом ничего интересного.

О причинах ее переезда мне не было известно, как, впрочем, и самой Эве. Ее родители часто ездили на юг, и после очередной поездки решили купить там дом. Отец посчитал, что в том городе жить намного лучше: там теплее, и условия для жизни более комфортные, несмотря на совершенно другой климат. Но я знал, что, если взрослые что-то задумают, они непременно исполнят это.

Так и случилось. Эва уехала, не оставив после себя ничего кроме воспоминаний о ней. В последнюю нашу встречу она была печальна. Мы сидели на скамейке у ее дома, в тот день было особенно жарко. Солнце играло бликами в ее каштановых прядях и слепило глаза, будто намекая: «Смотри, я тоже здесь есть, а не только в том городе». Мы молчали, и в этом молчании было намного больше смысла, чем в любом разговоре.

- Не грусти, – старался взбодрить ее я. – Когда я вырасту и пойду работать, я накоплю денег и приеду к тебе в гости.

-  Я буду очень ждать, – наконец улыбнулась она.

- А зимой там много снега? – спросил я. – Или там всегда лето?

- Не знаю, наверное, столько же. А что?

- Вот выпадет снег, а ты слепи снеговика. Я приеду на санках и сломаю его.

Она рассмеялась. Я так любил ее смех, и готов был смешить ее бесконечно, лишь бы только она не уезжала. За время нашей почти трехлетней дружбы я всегда видел ее веселой и жизнерадостной. Она оказалась совершенно обыкновенной девчонкой, не такой как я думал сначала. Мне представлялось, что все отличницы скучные, хмурые и с ними не о чем поговорить. Но чем больше мы общались, тем больше она раскрывалась мне с лучшей стороны. И тогда мне было абсолютно все равно, что болтали о нас одноклассники. А болтали всякое, и даже непристойное.

Конечно, я знал, что это, возможно, наша последняя встреча. Однако надежда не оставляла меня, и я очень хотел продолжить наше общение. Интернета тогда еще не было, а звонить на другой конец страны не представлялось возможным. Поэтому я предложил Эве альтернативу, устроившую нас обоих – письма. Я тогда еще подумал о том, что, в какой-то степени, в этом есть своя романтика. Мне было 12, и во мне уже вовсю кипела подростковая кровь. Но о своей давней влюбленности в подругу было страшно признаться даже самому себе. Поэтому эта тайна осталась вместе со мной. В отличие от Эвы, которая от меня уехала.

Я не мог доверить отправку письма маме, поэтому после уроков сам сходил на почту и бросил конверт в большой ящик. Теперь я точно был уверен в том, что письмо не будет вскрыто раньше, чем его возьмет в руки адресат. Я понемногу взрослел, не осознавая этого, и все же тайну личной переписки понимал уже тогда. Мама учила меня, что читать чужие письма нельзя, но сама иногда это делала. Я видел, как она читала письма отца в его отсутствие. Я боялся рассказывать ему об этом, потому что мог отхватить хороший подзатыльник за то, что подглядывал, однако сам для себя решил, что никогда не буду читать чужие письма.

Спустя несколько месяцев пришел долгожданный почтальон и принес ответное письмо. Я спрятал его в сарае за домом, чтобы никто не смог найти и прочитать послание раньше меня. Тщательно все обдумав, я решил устроить тайник с письмами от Эвы, потому что оставлять их в письменном столе было рискованно – они бы непременно стали жертвой женского любопытства. Для этого я взял какую-то пустую деревянную коробку, которая валялась в сарае, очистил ее от пыли и бережно положил туда конверт. Затем я вышел за пределы нашего участка, прихватив с собой маленькую кирку, и пошел в местный скверик, окруженный леском, надеясь найти там укромное местечко.

Глава вторая

Дорогой Адам,

Мне всегда нравилось это прозвище, и, хотя ты всегда злился, пусть оно останется в наших письмах. Возможно, в будущем ты станешь известным писателем, а твои письма ко мне станут эталоном вечной дружбы. Кто знает?

Честно, было непросто смириться с мыслью о переезде с самого начала. Я так любила и до сих пор люблю свои родные края, город, в котором я выросла, нашу школу и наш класс.

Здесь и правда намного теплее в сентябре, а еще совсем недалеко до настоящего южного моря. Дом, в котором мы живем, находится рядом с речкой, и мы с местными ребятами любим ходить туда. А еще там каждый день ходит большой белый паром, для того, чтобы люди могли быстрее переправиться на другой берег. Школа здесь самая обыкновенная, почти такая же, как наша, только немного больше и просторнее. С одноклассниками я подружилась, учителя здесь тоже замечательные.

Благодарю тебя за открытку, она очень красивая. Как ты узнал, что я давно о такой мечтала? Ты очень хороший друг.

Твоя идея с письмами – просто восторг! Мне так нравится приходить на почту и опускать письмо в большой ящик, а потом хочется быстрее получить из рук почтальона твой ответ. Надеюсь, наша переписка будет длиться долго. А вот двойка – это никуда не годится, исправляй скорее.

Жду от тебя новых вестей, пиши мне чаще.

Твоя подруга Эва.

25 октября 1983

Я перечитал ее письмо раз десять, прежде чем сложить обратно в конверт и убрать в коробку. Мне было важно понять каждое слово, каждую фразу, каждый абзац: все, что было написано рукой Эвы, значило для меня очень многое. В какой-то момент я осознал, что ни с кем не смогу поделиться своей радостью от долгожданного ответа. Мне стало так одиноко и тяжело. Я сидел на одном месте, вокруг меня лежал снег, и я представлял, что Эва тоже сидит рядом. Но ее здесь не было. Были только письмо и мои безнадежные фантазии.

За все то время, что я жил без нее, в моей жизни изменилось многое. Во-первых, я был на грани исключения из школы. Моя успеваемость скатилась вниз, почти не имея права на исправление. А мне и самому не хотелось ничего исправлять. Я страдал, но никто не мог даже предположить, почему. Отец все так же без конца порол меня за каждую двойку, но это было бездейственно. В конце концов состоялся большой педсовет, на котором присутствовала чуть ли не вся школа, мои родители и я. Моя мама плакала, отец сидел с особенно каменным выражением лица, которое изредка сменялось нахмуренностью. Я просидел все время смотря в одну точку. Так стыдно за свое поведение мне не было никогда. В итоге директор помиловал меня и мои способности, щедро разрешив исправить свои оценки до конца полугодия. Не могу сказать, что я проявил к этому большое участие и интерес, но все же оценки пришлось исправлять потом и кровью.

На фоне всего этого мракобесия мое окружение так же претерпело изменения. Мои друзья, которых я считал своими братьями, резко отвернулись от меня. Вероятно, без родительского влияния не обошлось – никому не хотелось, чтобы их сын дружил с двоечником, – но я считал это самым настоящим предательством. Таким образом вокруг меня не осталось никого, с кем бы я мог разделить свои секреты, переживания и боль. Это очень удручало, но подсознательно я понимал, что сам виноват в сложившейся ситуации. Со всем этим мне приходилось справляться в одиночку.

Я писал письма Эве одно за другим. В них я выражал все, что накопилось и что мучало меня. Это был своего рода личный дневник, который я позволял читать только одному человеку. Писать письма подруге стало чуть ли не еженедельной необходимостью. Иногда в полученном от Эвы письме содержались ответы сразу на несколько моих писем. Я понимал, что она учится намного больше, с привычной ей ответственностью, поэтому у нее не хватает времени отвечать на мои истерические записульки. Однако я нуждался в ее письмах, как в свежем воздухе, и ничего не мог поделать со своим внутренним душераздирающим конфликтом.

Эва всегда была добра ко мне, несмотря на то, что зачастую она не получала подобного отношения в ответ. Некоторая резкость и эгоизм, доставшиеся мне от отца, начали проявляться во моих письмах с каждым днем все больше и больше. Я стыдился этого и тщательно старался избежать. Однако вскоре я совсем перестал интересоваться ее делами и настроением. Я просто писал о своих чувствах и эмоциях и посылал ей. Я стал тем несчастным, что оказался против воли на необитаемом острове и регулярно бросал в море бутылки с мольбами о спасении. Однако Эва будто не замечала моего нахальства, она понимала и прощала меня и мои бурлящие гормональные перепады.

Во всех ответных письмах я прочитывал слова поддержки, искреннего сопереживания, дружеской теплоты и материнской нежности. Чуть позже она стала начинать письмо со слов «Мой дорогой Адам». Эва осталась в моей памяти одиннадцатилетней отличницей, и я совсем не понимал, что она тоже, как и я, становится подростком, и ее организм и психологическое состояние так же меняются. Сейчас, осознавая все это, я понимаю, что подростковый этап будто прошел мимо нее. Из несуразной длинноногой девчонки она одним махом выросла в прекрасную мудрую женщину. Я понял, почему ее письма были для меня в тот момент дороже жизни: Эва отсекала сентиментальность и жалость, она взывала к разуму и сознательности, а это было именно тем, чего мне тогда не хватало. Я не хотел, чтобы меня жалели или превращали мой водопад жалоб в океан безысходности. Эва оказалась мудрее: она просто писала о том, что мне необходимо набраться терпения, что ситуация изменится очень скоро, что нужно взять себя в руки и вернуться в учебу, ведь у меня это так хорошо получается. Ее слова были целительными таблетками, которые меняли меня в лучшую сторону. Но тогда я был слишком неопытен и эгоистичен, чтобы ценить это.