Одна из Двух

Я расскажу о мире, которого нет. Но, возможно, он будет жить — в сердце, в мыслях или в мечтах.

В один хмурый зимний день, когда небо нависло низко-низко, а снег укутывал землю толстым белым одеялом, в маленькой затерянной деревушке случилось чудо. У заезжей женщины Анабель, что скрывалась от всех, родились близнецы — мальчик и девочка. Роды были долгими, мучительными, и обессиленная женщина не помнила даже появления на свет первого ребёнка. Этим воспользовалась повитуха Келла — женщина с тёмными, как спелая черника, волосами и пронзительными карими глазами, в которых плескалась целая история. Она приняла младенцев и, не сказав ни слова матери, девочку оставила себе. Зачем она так поступила — Келла и сама спустя годы не могла понять, но в ту морозную ночь сердце её сжалось от предчувствия: иначе девчонке не жить.

У детей была гетерохромия — разный цвет глаз. В нашем мире это редкая особенность, а в мире магии — древний знак, означающий, что в маленьких телах заключена невероятная, яркая сила.

Келла была ведьмой — не доброй и не злой, а такой, какой её сделала жизнь. Со своим прошлым. Где-то помогла, где-то прокляла, но в этой глуши старалась найти покой.

Анабель же была сбежавшей женой могущественного мага. Тот жаждал сильного наследника и, обнаружив у предыдущих детей отсутствие дара, безжалостно избавлялся от них. Эту беременность проверить он не успел. Анабель приснился её предок, древний и седой, как лунный камень. «Беги, — прошептал он. — Беги от мужа, иначе из детей своих он вырастит монстров». И подсказал, куда держать путь и где прятаться.

Так я начну повесть о девочке, которую назвали Гитой. Она с рождения была лишена материнской любви, но её жизнь с самого первого вздоха оберегала Келла.

Дар у девочки проснулся в пять лет, при комичной и нелепой ситуации. Ей ужасно нравилась соседская козочка Белка, маленькая, юркая, с умными глазками. Да только характер у Белки был скверный, и к Гите она не шла ни за что на свете. Что Гита ни делала: и плакала горькими слезами, и подкармливала отборным клевером, и умоляла ласковым голоском, и даже ругалась, как заправская торговка с базара. Вот и в этот знойный летний день она так разозлилась, что, пытаясь крикнуть услышанную от взрослых фразу «чтоб тебе провалиться!», выговорила её невнятно, сквозь слёзы. И случилось невероятное: коза вдруг начала бегать по кругу, а завидев мужчин, неслась к ним и начинала навязчиво облизывать, женщин же к себе не подпускала и на пушечный выстрел.

Соседские ребята, свидетели этой странности, тут же позвали Келлу. Та, вздохнув, подошла к животному, что-то тихо прошептала, погладила по холке, и коза успокоилась, словно и не было ничего. Так в один солнечный летний день то, что было сокровенным секретом Келлы, стало неожиданным сюрпризом для всей деревни.

Деревушка, затерявшаяся меж двух мощных городов — Яктовы и Оркова, была небольшим, но живущим своим особым укладом миром. Примерно сотня добротных, хоть и по-разному сложенных домов, выстроилась вдоль единственной широкой улицы, убегающей к густым лесам и дальше, к большим дорогам. Одни избы, с резными наличниками и крепкими воротами, говорили о достатке хозяев, другие — скромные, почерневшие от времени — прятались в глубине дворов, но все они были частью одного целого. Здесь знали цену и соседской ссоре, и соседскому же примирению, и в беде за спину друг друга стояли насмерть.

С Келлой старались поддерживать хорошие отношения все — ведьма своя, родная. Старосте она перед ярмаркой заговаривала кошель, чтобы выгоднее продать товар, жене его готовила омолаживающие мази, соседке ребёнка от лихорадки спасла. Каждый хоть раз обращался к ней за помощью, так что вся деревня перед ней была в неоплатном долгу. Поэтому вопросов про Гиту никто не задавал, хотя старшие кумушки давно сопоставили даты и строили догадки. Боялись даже между собой обсуждать эту странность.

Главным местом сбора, помимо колодца на площади, была таверна старосты. Двухэтажное, приземистое здание с низко нависающей крышей всегда было полно народа. Наверху ютились две комнаты для постояльцев, где пыль под кроватями за многие месяцы слежалась плотным серым войлоком. Дочка старосты, румяная и беспечная Маруся, уборку не жаловала, проводя время у зеркала в мечтах о богатом и красивом женихе из города, который однажды свернёт с большой дороги и увезёт её в новую, нарядную жизнь.

Её мать, жена старосты Аграфена, была женщиной с характером. Сварливая, с острым языком, она могла за словом в карман не лезть, но справедливость в ней жила неподкупная. Уживались эти два качества в ней странным образом: она могла отчитать работника при всём честном народе за неудачную сделку, но если тот же мужик попадал в настоящую беду, именно Аграфена была первой, кто организовывал помощь, не считая ни времени, ни своих запасов.

Окрестности деревни были щедры: неподалёку синели гладь озера, где в камышах шептался водяной, а по ночам доносилось пение русалок. Рядом шумел негустой, но богатый лесочек — царство ягод, грибов и своенравного лешего, с которым местные давно научились договариваться, оставляя на пнях гостинцы.

Школы в деревне не было. Грамоте и счёту детей учили дома, по старинке, передавая знания из уст в уста. Тех, кого отправляли учиться в городскую школу, родители вскоре переезжали вслед за ними — не могли сердцем вынести разлуки. Так и жили, своим небольшим, крепким миром.

Детство Гиты, хоть и было лишено материнской ласки, оказалось на удивление насыщенным. Соседские кумушки, кто от чистого сердца, а кто и из меркантильного расчёта заручиться расположением местной ведьмы, охотно помогали Келле с её обучением. Старуха Варвара, обычная травница с маленьким даром , научила девочку травам и их свойствам. Суровый дядя Лука, лесник, показал следы зверей и птичьи повадки. А вечно недовольная Аграфена, скрипя пером, выводила с ней закорючки букв и цифр.

Так и вышло, что дни Гиты были наполнены познанием и забавами. Она могла с утра бегать с деревенскими ребятишками, лазая по яблоням, а после полудня, сидя на завалинке, внимать бесконечным историям стариков. Но были в её воспитании и иные, особенные уроки.

2

С детства Гита знала, что нужно прятать свои разноцветные глаза, и каждое утро закапывала особые капли. В детстве от жгучей боли она готова была выть, но с годами привыкла. Сначала не понимала, зачем мучается, почему Келла бледнеет, увидев её без капель. А потом открылся дар, леший с водяным нашептали на ушко пару слов, Келла начала посвящать её в тайны ведьмовства, а тайну её рождения рассказала намного позже.

За окном трещал лютый мороз, а луна, круглая и холодная, заливала комнату призрачным серебристым светом. Две сестрички (именно так они себя и воспринимали) сидели у окошка, попивая из глиняных кружек тёплое молоко с душистым мёдом.

— Келла, скажи, а мать у нас одна? — тихо спросила Гита, запустив пальцы в свои огненно-рыжие волосы.

Келла задумчиво смотрела в ночное окно, где узоры на стёклах складывались в причудливые ледяные цветы.
— Нет, Гита. И отцы у нас разные, и родственников общих нет. Сестра ты мне по ремеслу, а не по крови.

Гита опустила голову, потом резко подняла её и уставилась прямо в глаза Келле, свои серые, как предгрозовое небо, глаза.
— Так расскажи, как я у тебя оказалась?

Келла знала, что нельзя не отвечать. Дар требовал своего, и правду скрывать было бесполезно.
— Я украла тебя, — выдохнула она, и слова повисли в воздухе, холодные и тяжёлые. — Не специально... сама не поняла, как так вышло. Но знала, что с матерью ты не выживешь.

Слёзы, долго сдерживаемые, потекли по её щекам ручьём. Восемь лет она молчала, и теперь признание срывалось с её губ — громко, потом всё тише, переходя в бормотание и всхлипы. Старшая ведьма выкладывала всю боль своего поступка, все чувства, что испытывала все эти годы молчания. Как успела полюбить эту малышку и как боялась потерять её любовь, её доверие.

Возможно, это был первый случай, когда младшая смотрела на старшую с мудростью и пониманием, далёким от её лет. Она тихо кивала, гладила Келлу по волосам и успокаивала, как мать успокаивает ребёнка. Это был далеко не последний их трудный разговор.

Келла так и не вспомнила, как уснула. Утром она проснулась у себя в комнате, укутанная в мягкое одеяло. На кухне уже стояла чашка тёплого душистого чая, в печке румянились блины, а Гита хлопотала по дому, напевая под нос весёлую песенку, будто ночного разговора и не было. Лишь в глубине её глаз затаилось новое, взрослое понимание.

3

Гита была нескладной худой девчушкой лет до тринадцати, а после вдруг вытянулась, превратившись в красивую, статную, хоть и немного худощавую девушку с утончёнными, аристократическими чертами лица. Келла же была её полной противоположностью: круглолицая, фигуристая, «кровь с молоком», как говорят в деревнях. Келла — темноволосая и кареглазая, Гита — рыжая и сероглазая. Но годы, прожитые вместе, наложили отпечаток: в глазах у обеих поселилась одна и та же хитринка, один и тот же огонёк.

Любимой порой Гиты было лето. Они вставали затемно, и девушка выходила на скрипучее крыльцо, чтобы насладиться предрассветной тишиной, вдохнуть влажный, прохладный воздух, вслушаться, как где-то вдали, в туманной дымке, начинают перекликаться птицы. Роса на траве ещё не высохла, и она, медленно босая, проходила по ней, ощущая, как мироздание просыпается вместе с ней. Она собирала росу в маленькую хрустальную росинку и умывалась, как учила Келла. Рядом старшая ведьма проделывала те же утренние обряды.

В этот день, на четвертые сутки от начала недели, Келла проснулась хмурой.
— Приснилась мне моя бабка, — сказала она за завтраком, разминая в пальцах кусок тёплого хлеба. — Велела быть осторожнее и сегодня не ходить направо, а всегда сворачивать налево.

Выслушав подробности тревожного сна, они взяли плетёные лукошки и пошли в лес, свернув налево.

— Здесь нет той королевской манжетки, что нам нужна, — тихо проговорила Келла, словно отвечая на невысказанный вопрос сестры. — Но можно набрать грибов-лисичек, да черники. А если повезёт, найдём плакун-траву или зверобой.

Гита с одной стороны всем существом наслаждалась утром. Первые лучи солнца, пробиваясь сквозь густую листву, рисовали на земле золотистые узоры. Где-то впереди, петляя, проскакал заяц, испуганно прижав уши. С ветки на ветку с веселым щебетом перепрыгивали птицы, и весь лес, влажный и прохладный, медленно просыпался, наполняясь жизнью. Но сквозь свежий аромат хвои и влажной земли Гита уловила что-то чужеродное — лёгкий, но отчётливый запах металла, похожий на запах крови и старой стали. Внутренний голос настойчиво шептал: сегодня что-то произойдёт.

Обе они были одеты не по-деревенски для сбора трав. Вместо юбок на них были надеты практичные кожаные штаны, а сверху — длинные, до пят, отрезки плотной ткани, когда-то сшитые Келлой. Со стороны это выглядело как простые крестьянские платья-мешковины, но сбоку, от бедра до щиколотки, шли скрытые разрезы, позволявшие в случае опасности не просто бежать, а делать широкие шаги, не спотыкаясь о подол. На ногах у обеих красовались удивительно лёгкие и удобные сапоги из мягкой оленьей кожи.

Эти сапоги были подарком старого сапожника, отца Актора. Гита с теплотой вспомнила эту историю. Его сын, бедовый парень, вздумал как-то погулять с русалками. Келла тогда предупреждала отца: «Сведут они твоего болвана в могилу, береги его». Но сапожник лишь отмахивался, считая, что ведьма просто строит глазки его сыну. А потом, глубокой ночью, он ворвался к ним, бледный как смерть, с глазами, полными ужаса.

— Келла, помоги! Актор… он к реке идёт ! Не слышит, не видит, его будто тянет! — почти рыдал он.

Гита, помня сплетни, которые тот же Актор распускал про Келлу, совсем не хотела помогать. Но Келла, смерив сапожника тяжёлым взглядом, сказала с ледяным спокойствием:
— Я же говорила — сведут в могилу. Что ж ты, старый дурак, жену свою не уберёг, дочь свою, а теперь и сына на тот свет собрался отправить?

Резко обернувшись к Гите, она прикрикнула:
— Хватит дуться, собирайся! Быстро!

Четыре ночи они не смыкали глаз у постели Актора, отпаивая его отварами, растирая зельями, заговаривая от русальего наваждения. Келла даже ходила ругаться к реке, и оттуда доносились её гневные, на непонятном языке, речи и ответные, злые всплески. На пятое утро Актор пришёл в себя. С той поры он стал другим — ушла его беззаботная улыбка, взгляд повзрослел лет на десять. Но, возможно, это пошло ему на пользу. Он стал относиться к Келле и Гите с глубочайшим почтением и всегда был готов прийти на помощь. А благодарный отец, мастер на все руки, вручил им в дар эти самые сапоги, идеальные для долгих лесных переходов. На голенище каждого был аккуратно вшит небольшой, но невероятно острый ножик. Со стороны он казался простой железкой, но лишь сёстры знали, из какой редкой стали он был выкован и сколько Келла заплатила кузнецу за то, чтобы клинок был таким — смертоносным и абсолютно незаметным.

Гита бросила взгляд на сестру, пытаясь угадать, куда та на этот раз припрятала свои знаменитые метательные ножи. Келла владела ими с поразительной виртуозностью, вызывая у Гиты белую зависть. Старшая ведьма никогда не выходила из дома без арсенала, спрятанного в складках одежды, и твердила: «Положиться можно только на себя. И тебя я к этому же приучу».

4

Задумавшись, Гита чуть не пропустила сигнал. Келла внезапно замерла и, не оборачиваясь, подняла сжатый кулак, а затем показала два пальца. «Впереди двое чужих». Принюхавшись, Гита наконец поняла, откуда шёл тот тревожный запах металла. Он исходил от этих незнакомцев. И, судя по его оттенку — кто-то из них был тяжело ранен.

— Ай, добры молодцы, а что же вы в лесу поделываете? Заблудились? Может, дорогу подсказать? — заговорила Келла нараспев, деревенским говором, хотя обычно речь её была чистой и городской. Так она проверяла чужаков.

Один из незнакомцев, статный, худощавый, с умными карими глазами и уродливым шрамом, рассекающим правую щёку, ответил:
— Заблудились, можно и так сказать. Не подскажешь, далеко ли до города?

— Так ты смотри, молодец! До Яктовы или до Оркова расстояние одинаковое — вёрст пятьдесят, а то и все шестьдесят, — уставилась на него Келла с хитрой полуулыбкой, оценивающе оглядывая его дорожный плащ и прочные сапоги.

Повисла пауза. Гита, стоя сзади, уже подсчитывала, смогут ли они дотащить раненого второго спутника, прислонившегося к дереву с остекленевшим взглядом, до сторожки в лесу.

— Я понял, — хрипло проговорил кареглазый. В его глазах мелькнуло отчаяние, но тут же сменилось холодной решимостью. Он вынул из кошеля серебряник и бросил Келле.

Та молниеносно поймала монету. В глазах незнакомца вспыхнуло удивление, и его рука резко рванулась к поясу, откуда блеснул короткий, широкий клинок. В его взгляде не было растерянности — лишь ледяная готовность к бою.

Келла резко отшвырнула Гиту в сторону и, сгруппировавшись, сделала сальто назад, приземлившись почти вплотную к нему. Её собственный клинок, появившийся из-за пояса, уже упёрся в его горло под самым кадыком. Время застыло. Она с клинком, готовым оборвать его дыхание, и он с занесённым клинком. В глазах у двоих плясали отблески одной и той же холодной решимости.

— Кхм... Вы, конечно, можете так простоять до вечера, — раздался спокойный, почти насмешливый голос Гиты. — Смотритесь очень даже ничего. Но если бы мы хотели причинить вред, я бы уже убила вот этого. — Сказав это, Гита увидела шок в глазах Келлы и животный страх в глазах спутника, устремлённых на её руки.

Опустив взгляд, она медленно спрятала за спину небольшой, но смертельно острый нож.
— Я же говорила, что могла его убить, но не убила же. Судя по запаху от него, — она кивнула в сторону раненого, — ему осталось часа два. Мы можем сейчас попробовать решить, кто тут главный, или дотащить его до заброшенной сторожки лесника и, возможно, даже успеть спасти. — Высказав все свои мысли, она уставилась на них с интересом, наблюдая, кто первый дрогнет.

Спутник не выдержал. Резко, почти отрывисто, он сделал шаг назад, убирая клинок в ножны, и угрюмо уставился на Келлу. Та в ответ очень медленно, не сводя с него глаз, заправила свой кинжал за пояс и прикрыла его складками ткани.
— Так и знала, что там есть нож, — пробурчала себе под нос Гита.

— Кто вы? — ледяным, обезличенным голосом спросил кареглазый.

— Явно не те, за кого ты нас принял, — повернувшись к нему, презрительно окинула его взглядом Келла. В уме она уже ругала сестру за излишнюю самостоятельность и одновременно гордилась её хладнокровием, решая, наругать потом или похвалить. Подойдя к раненому, она мягко дотронулась до его лба. Кожа была горячей и липкой от пота.
— Его надо раздеть. У него лихорадка, и нам нужно срочно осмотреть раны.

— Меня зовут Шквар, — проговорил оборотень, не сводя с них колючего взгляда. — Если выходишь его, тебе заплатят очень хорошо. Но если он умрёт во время лечения, тебя так просто не отпустят. Ты уверена, что хочешь рискнуть? И тебе хватит сил и знаний? — Он пытливо уставился на Келлу, затем на Гиту, внимательно отслеживая малейшую эмоцию, пытаясь разгадать загадку — кем же являются эти две женщины в глухом лесу.

— Ведьмы мы, — веско обронила Келла, наблюдая, как он бледнеет. — Не смотри на нас так, оборотень.

— Если спасёшь, я отдам тебе свои года - резко сказал оборотень

— Видишь, Гита, ставки растут, — с лёгкой усмешкой бросила старшая сестра. — Всегда нужно уметь набивать цену, не начиная торговаться.

— Успокойся, Шквар, нам с сестрой твои года ни к чему, — парировала Келла. — Тебе придётся превратиться обратно в зверя, чтобы помочь нам дотащить его до сторожки. Леший с тропинкой нам поможет. Справишься? Или дать тебе отвара восстанавливающего?

Только сейчас Гита увидела, как подрагивают от перенапряжения руки Шквара. Она моргнула, и на его месте уже стоял красивый, большой белый барс с удивительными кисточками на ушах и пушистой кисточкой на хвосте. Гита удивлённо посмотрела на сестру — та всегда говорила, что у барсов нет кисточек. В глазах Келлы отражался тот же шок и непонимание.

Пока в головах у обеих ведьм звучал один вопрос, в их сознании прозвучал чужой, низкий, голос: «Я нечистокровный. Мать — рысь, а отец — барс. Как говорит мама, взял самое лучшее от двух родителей. Мы так и будем стоять?»

Барс смотрел на Гиту с вопросом в глазах и с какой-то комичной, почти улыбающейся мордой. Гита знала, что оборотни существуют, но увидеть такого рядом с родной деревней казалось чем-то невероятным. Может, кто-то и проезжал мимо, может, даже ночевал в таверне, но никто и никогда ранее этого не афишировал. Думая о загадках судьбы, она молча помогла сестре взвалить на спину барсу второго спутника.

Келла достала со своего пояса небольшое перо, прошептала быстрый заговор и опустила его.
— Беги за пером. Мы пойдём другой тайной тропой, но придём мы одновременно, если медлить не будешь. А я пока тут останусь, приберусь. Чувствую беду у тебя за спиной. Не хочу, чтобы эта беда и к нам пришла.

Барс склонил голову в почтительном кивке, недоверчиво посмотрев на двух сестёр, и бесшумно ринулся за укатившимся пером. Гита вопросительно уставилась на сестру. Она понимала, что леший мог бы и сам «прибрать» следы, и не понимала этой странной задержки.