Однажды перед Новым годом

Глава 1

Валя

— Не поняла…

Сжимаю ручку двери ЗАГСа и тяну ее на себя еще раз.

Закрыто.

Нет, тут какая-то ошибка. Ну не может быть! Я же звонила! Я трижды уточняла — работает ли ЗАГС тридцать первого декабря. Мне с торжественным уверением ответили: «Да, приходите, оформим».

И вот на тебе. Дверь передо мной, как символ моей несвободы, стоит наглухо запертая.

Может, просто заело?

Я сжимаю ручку сильнее, до побелевших костяшек, и начинаю дергать ее на себя, будто от этого зависит моя жизнь.

— Что, Валюша, не пускают? — голос за спиной лениво скребет по нервам.

Голос тянется, растягивает слова, будто ленится их произносить, и все равно умудряется звучать дерзко-сексуально.

Рык невольно поднимается где-то из глубины души.

— Ты опоздал! — резко оборачиваюсь.

Муж стоит, как герой неудачного ромкома: привалившись к белой колонне в духе античных руин и с беззастенчивой усмешкой наблюдает за моими страданиями.

— Может, я просто не хотел приходить? — растягивает губы в своей фирменной бесячей улыбке, от которой тают все.

Вот говорила мне бабуля: «Мужика бери пострашнее, Валюша. Тот хотя бы будет благодарен, что ты на него вообще взглянула и никогда не будет нервы трепать».

Но куда там. Мне же обязательно понадобилось выбрать красавчика с улыбкой на миллион.

— Ни за что не поверю, Коваль, что ты вдруг передумал, — фыркаю, скрестив руки.

Мы расставались некрасиво.

С грохотом, воплями и его вещами, торжественно вылетающими из окна.

А я, пока швыряла, узнала о себе много нового. Особенно от него.

Соседи наверняка съели ведра три попкорна, слушая наши крики и следили из-за занавесок за Димой, который обещал мне кару небесную, собирая при этом свои трусы из клумбы роз.

— Ты же первый сказал, цитата: «Как мне все это остопиздело!» — передразниваю его, пытаясь повторить интонацию. — Первый собрал чемоданы!

— Ага! — Дима указывает в меня пальцем, будто поймал с поличным. — Сплавить все на меня решила? Забыла, как мои чемоданы из окон летели? Я не уходил, детка. Меня эвакуировали.

Я закатываю глаза.

— И что? Против был?

Он широко и нагло улыбается:

— Ни капли. С тех пор живу, как король: холодильник — мой, пульт — мой, никто не выносит мозг. Просто песня.

— Вот-вот! — огрызаюсь. — Так и иди пой свою песню! А я с тобой разведусь! Раз-ве-дусь!

Я хватаюсь за ручку снова... и в этот торжественный момент дверь внезапно распахивается.

— А ну прекратите разбойничать! — На пороге стоит дама неопределенного возраста с выражением вечного недовольства и очками на носу, которые подошли бы больше сове.

— Мы разводиться пришли, — торжественно объявляю я и указываю на Диму, как на вещественное доказательство моей несчастной судьбы.

— Табличку не видите? "Закрыто"! — прищуривается она.

— Нет никакой таблички! — ахаю я.

Дама хмурится, выходит, смотрит на дверь, выдыхает сквозь зубы и приносит табличку — демонстративно вешает на ручку.

— А теперь видите?

— Но это же не честно! — я откровенно отчаиваюсь. — Я же звонила! Мне сказли: ЗАГС работает, приходите.

— Неправильно звонили, дорогуша, — спокойно сообщает она. — ЗАГС не работает и все тут.

Мне хочется завыть.

— Пожалуйста-пожалуйста, разведите нас! В старом году надо оставить обиды, плохие привычки и вредные мысли. А еще то, что отжило и мешает двигаться вперед! — топаю ногой и указываю на мужа: — Он мешает мне двигаться вперед и я хочу оставить его в старом году.

Бюрократическое чудо в очках смотрит на меня с жалостью и говорит:

— Деточка, приходите двенадцатого! В Китае вообще новый год семнадцатого февраля, так что считайте себя китаянкой. А пока встречайте Новый Год вместе. Как-никак семья.

— Какая, к черту, семья?! — вздыхаю, но дверь уже с грохотом закрылась у меня перед носом.

Я стою посреди ступеней, прижимаю к груди сумку и чувствую, как вся моя независимость утекает, как теплое шампанское.

А он, паразит, улыбается.

Широко, по-мужски, с удовольствием, словно выиграл в какой-то личной Олимпиаде жизни.

— Не в этот раз, да, детка? — тянет довольным голосом.

— Я с тобой разведусь, Коваль! — шиплю, проходя мимо. — Разведусь, даже если придется дождаться китайского Нового года!

Из-за спины слышу его тихий смех — наглый, самодовольный и все еще доводящий до бешенства знакомой нежностью.

Черт. Надо было брать пострашнее.

Надо было…

Глава  2

Валя

Чеканя шаг, иду по скользкому тротуару так быстро, будто за мной гонится стая демонов.

И ведь правда гонится… как минимум один.

— Стой, Валюша! — раздается за спиной нараспев.

— И не подумаю, — фыркаю, не оборачиваясь, и ускоряюсь, срезая путь через парк, чтобы добраться до трамвая как можно быстрее.

— А как же встретить Новый год вместе? — не отстает. — Все как завещала эта сова из ЗАГСа.

Резко торможу, едва не въезжаю носом в сугроб, разворачиваюсь и выставляю вперед палец:

— С тобой? Ни за что!

Димка только улыбается шире, глаза смеются:

— Ты ж моя злобная сдобная булочка! — тянет почти с умилением, разве что "у-тю-тю" не добавляет.

Отбиваю его руку, которая тянется к моему подбородку:

— Ты издеваешься надо мной, Коваль?

И почему каждый раз, вот каждый, когда я вижу своего мужа, он выводит меня из себя за несколько секунд?

Может, потому что он все пытается перевести в шутку, а я, наоборот, утрирую до драмы? В итоге на одну и ту же ситуацию мы смотрим под разными углами.

— Что ты, Валюша, — произносит ласково, будто говорит с пятилеткой. — Как я могу? Просто подумал: а почему, собственно, нет? Ты одна, я один.

Вообще-то мы официально до сих пор вместе, но разве это меняет факт, что нас в последнее время расталкивало, как два одинаковых полюса магнита?

— Дим, — вздыхаю, чувствуя, как немного отпускает, — ну какой Новый год вместе? Хочешь, чтобы все закончилось битьем последних двух бокалов и сожженной елкой? Мы ж сожрем друг друга!

Дима растягивает рот в широкой, до ушей, довольной улыбке:

— Я не против сожрать тебя, — откровенно заявляет и нахально дергает бровями. — Я, между прочим, не ел, знаешь, с какого числа? Последний раз это было... в ноябре.

— Боже, Коваль! — заливаюсь краской до корней волос, когда понимаю, о чем именно он говорит. — Ты что, дневник ведешь?

— Дневник моих воздержательных дней, — серьезно кивает. — Очень, знаешь ли, насыщенный документ.

— Даже знать не хочу, — выставляю перед его лицом руку. — Уволь меня от подробностей.

— А зря, — оживляется. — Хочешь, покажу фото, на которое я...

— Дима! — визжу на весь парк и оглядываюсь по сторонам, не дай бог, кто-то услышал. — Ты хочешь меня довести?!

— Конечно хочу, — кивает уже серьезнее, но в глазах искры. — Пойдем, у меня машина стоит вон там, — показывает на парковку у въезда в парк. — Доставлю тебя, куда скажешь.

Даю себе пару секунд, чтобы подумать. Варианты: благородно отказаться и героически мерзнуть на остановке или сдаться и получить еще час его прекрасного юмора.

— Нет, — выдаю решительно. — Я поеду сама.

Муж фыркает:

— Как будто мог быть другой ответ.

— Дим, давай не будем усложнять, — осторожнее подбираю слова. — Решили же все. Вместе нам никак, собачимся мы по поводу и без. Давай хотя бы последние несколько часов этого года не будем нервировать друг друга. Ты пойдешь в свою сторону, я в свою.

Коваль демонстративно делает вид, что не слышит — стряхивает с рукава куртки снег, поправляет воротник.

— Так что, детка, — лениво тянет, — куда тебя подкинуть?

— Ты вообще слышал, что я тебе сейчас сказала? — прищуриваюсь.

— Слышал, — отвечает легко. — Но к сведению не принял. Так что, сама пойдешь или на руках отнести?

— Да никуда я с тобой не... — начинаю возмущенно.

И не успеваю договорить — мир переворачивается, а я взлетаю вверх, как мешок с картошкой, и оказываюсь на его плече, повиснув вниз головой.

— Только не головой вниз! — прошу сдавленно, вцепившись в его спину.

— Вот согласилась бы сама, могла бы условия ставить, — невозмутимо комментирует он. — А иначе — терпи, булочка.

И вдобавок шлепает меня по заднице, будто имеет на это полное право.

Он спокойно идет к машине по скользкой дорожке, даже не запыхавшись. Это меня уже не удивляет: Димка пожарный, для него такие нагрузки как зарядка по утрам.

— Опусти меня, ненормальный! Люди смотрят!

— Пусть смотрят, — хмыкает. — Завидуют. Не каждый может так носить свою жену.

— Я тебе не жена почти уже! — возмущенно сообщаю.

— "Почти" — ключевое слово, — парирует спокойно.

Он сажает меня в машину, сам обходит, устраивается за рулем и заводит мотор.

— Сейчас погреемся немножко, — говорит мягче, включая печку и музыку потише.

На несколько секунд позволяю себе задержать взгляд на Димке. Профиль четкий, руки уверенные на руле.

Сильный, высокий, большой, до бесстыдства привлекательный.

Добрый, заботливый, верный.

И что с нами не так? В какой момент мы профукали наше счастье? Где свернули не туда?

Досада подступает к горлу, сжимает его, как обруч. Мысль, мимолетная, почти шепотом, рождается в голове: а может, ну его, этот развод? Может, можно не разносить под ноль то, во что столько вложено?

Но следом всплывают сцены: крики на кухне, хлопающие двери, и его "остопиздело". Мы слишком много ссорились на пустом месте в последнее время, чтобы просто так забыть обо всем.

— Тебя домой или в офис? — спрашивает Димка, а я выныриваю из своих мыслей.

— В офис, — отвечаю, отводя взгляд. — Надо кое-что доделать.

Кивает, выезжает с парковки, вливается в поток.

— Так что, Валя? — спрашивает с той же легкостью, будто речь о выборе пиццы. — Как ты смотришь на то, чтобы я вернулся домой и мы отметили Новый год вдвоем. Спокойно, без тарелок в стену.

— Я даже квартиру не наряжала, — вздрагиваю, нервно трогаю ремень безопасности.

— Серьезно? — бросает на меня хмурый взгляд. — Ни елки, ни гирлянды?

— А смысл, Дим? — пожимаю плечами. — Я все равно собиралась встречать Новый год не дома.

— С кем? — прилетает тут же.

— Не скажу, — отворачиваюсь к окну, делая вид, что рассматриваю улицу за окном.

— Значит, с мамой, — удовлетворенно констатирует.

Поворачиваюсь резко:

Глава 3

Валя

— Может, оно и к лучшему, доченька, что не развели? — раздается за спиной голос мамы.

Я едва не режу себе палец. Нож соскальзывает и втыкается острием в разделочную доску.

— В смысле? — округляю глаза.

— Ну Димка-то хороший. Сильный, красивый. Надежный.

— Мам, — вздыхаю философски. — На сильных и красивых далеко не уедешь. Они до пятидесяти такие, а потом… сдуваются как мыльный пузырь.

Мама смеется, покачивая головой.

— Деточка, ну и потом жизнь есть. Надо смотреть не на морщины, а в душу! Он же любит тебя!

— Любил, — резко отвечаю и втыкаю нож глубже в доску. — И я его любила! Но…

— Что «но»? — прищуривается мама, почуяв драму.

Я закусываю губу.

Не хочу ничего вспоминать. Не хочу думать о Ковале и о том, как мы жили вместе.

— Ничего, — бурчу, опуская голову. — Лучше огурцы подай. Осталось только их в оливье нарезать.

Мама передает мне банку, я хватаюсь за крышку и пытаюсь открыть.

Крышка не сдается, пальцы скользят.

— Вот, видишь! — мама довольно улыбается. — Был бы мужик в доме — не мучилась бы.

— Мне что, мужика завести, чтоб он крышки открывал? — фыркаю.

Мама заливается смехом, наклоняется ко мне и шепчет, будто выдает секрет семейного счастья:

— Муж в доме — это не только для крышек. Это бонус.

— Ага, бонус у меня уже был, — поднимаю палец. — Утюги по утрам, носки по углам и мозг на вынос дважды в неделю, по средам и субботам.

Я, конечно, утрирую. Димка в быту не чудовище, но можно же позволить себе немного драматизма ради самоуспокоения. Все равно ведь бороться с материнской логикой бесполезно.

— Валь, — с ноткой гордости произносит мама, — он же пожарник!

— Пожарный, мама, — автоматически поправляю.

— Да, ну ладно, не придирайся! — отмахивается она, смеясь. — Сильный, мужественный. Ты знала, кого брала.

— Вот права была бабуля, надо было брать пострашнее! — вздыхаю.

Мама хихикает, не понимая меня. Ее любовь к Диме как к зятю неистребима.

— Вот ты говоришь страшненького взять, — поддразнивает мама. — Так у нас же Петюня свободен! Он тебе подойдет: скромный, надежный и… безотказный.

Я замираю с ножом в руке, как в плохом фильме ужасов.

— Ты что, серьезно? Петюня?

— А что такого? Он даже спрашивал, будешь ли ты на празднике, — мама расплывается в довольной улыбке.

— И что ты ему сказала?

— Что приедешь.

— Ма, — протягиваю, закатывая глаза, — только не говори, что ты упомянула про развод.

Мама гордо вздыхает.

— А как же! Я честная женщина, все по правде сказала!

— Мааа! Он же теперь начнет липнуть!

— Вот и привыкнешь отбиваться. Раньше-то никто не подходил, все знали: Дима всех порвет одной левой. А теперь считай, открытые границы!

Я громко стону, отставляю так и непобежденную банку и падаю лбом на стол.

Петюня… первый мой «роман». Мне тогда было двенадцать, и я думала, что любовь вечна, как наш старый сервант.

— Так, а что насчет Афромеева? — мама мечтательно прислоняет палец к подбородку. — Олежка-то неплохой мужчина.

— Мама, ты мне нового мужа выбираешь? — мрачно уточняю.

— Ну ты же сама сказала страшненького хочешь! А Олежка-то самое то! Худющий, лысенький, но душа золотая! Полицейский к тому же!

— Нет, мам. Никаких Олеж и Петь. Я теперь свободная женщина и хочу… подумать о себе.

— Еще не свободная, — поет она, подмигивая. — Еще все можешь изменить.

Настроение стремительно катится все ниже и ниже.

— Ничего уже не изменить, — шепчу.

И тут, где-то между салатом, банкой с солеными огурцами и запахом вареной картошки, на меня накатывает тоска. До боли простая: тихая, жгучая.

Я вспоминаю как хорошо все начиналось с Димкой. Встречи после смен, кофе по утрам, пятничные пиццы и мечты о доме, собаках, детях, смехе, который заполнит комнаты.

Мы же были счастливы, по-настоящему. Только вот дети не случились. Все время что-то мешало — командировки, болезни, обстоятельства.

И теперь от всей этой мечты остались лишь фотографии, два комплекта ключей и коробка с так и не наряженной новогодней елкой.

Глоток воздуха застревает в горле. Первый Новый год без него.

— Ты чего, доченька? — мама подходит, гладит по волосам. — Все еще болит?

— Просто думаю, — выдыхаю, едва сдерживая слезы. — Как дальше жить? За что теперь держаться?

Она обнимает крепче.

— Все образумится, Валюша. Все будет хорошо. А пока давай чай попьем, а то до нового года еще далеко, а я, надо признаться, проголодалась.

— Давай чай, — вздыхаю, и размазываю по щекам слезы.

Мама быстренько соображает нам чай.

— Это мне Инга Васильна привезла. Она в Японии была и вывезла оттуда… всякого. Ты пей-пей, — поднимает чашку к мои губам. — Правильный чай, знаешь, он любую хворь лечит. И душевную в том числе.

— Мам, я не уверена, что Япония готова к моим бедам, — отшучиваюсь.

Чай оказывается темным, горьковатым, с запахом водорослей и еще один бог знает чего.

— Господи, мама, что это за пойло? — морщусь.

— Пей, пей! — улыбается она. — Правильный чай сначала горчит, а потом лечит.

Я подчиняюсь. И правда, постепенно внутри будто что-то отпускает. Тепло по телу, глаза тяжелеют, мысли замедляются…

А потом — темнота.

Просыпаюсь за пару часов до полуночи — голова кружится, рот пересох, лампа на потолке куда-то плывет.

Пытаюсь сесть, но не могу, потому что надо мной нависает рожа. Знакомая, наглая и самодовольная.

— А я и не знал, что ты у нас пьянчужка, Коваль, — ухмыляется Дима.

Глава 4

Валя

— А я и не знал, что ты у нас пьянчужка, Коваль, — Димка ухмыляется так, будто застал меня в страстных объятиях с ведром шампанского.

Голова странная. Не болит, не раскалывается, не пульсирует, но внутри все будто залито туманом — густым, вязким, как будто я действительно всю ночь отплясывала с шампанским под руку.

Ощущение самого настоящего отходняка, вот только проблема в том, что я не успела выпить ни грамма.

Был только чай.

Долбаный японский чай.

Я моргаю раз. Еще раз.

Попытка номер три проваливается — слишком ярко сияет его самодовольная физиономия, нависающая надо мной.

— Ты… что тут делаешь? — сиплю, пытаясь отлепиться от подушки, которая, кажется, приросла к затылку навсегда.

— Осматриваю объект, — невозмутимо сообщает он тоном дежурного пожарного, оценивающего последствия возгорания. — Заключение эксперта: пациентка в легком подпитии и в тяжелых чувствах.

— Сейчас ты будешь в тяжелых чувствах, — бурчу, на ощупь ища хоть какое-то подобие опоры, чтобы сесть.

Димка, хоть и гад, но гад с воспитанием и инстинктом спасателя. Женщину в беде он не бросит.

Даже если эта женщина мечтала оставить его в старом году, как просроченный майонез.

Он аккуратно подхватывает меня под спину и приподнимает, помогая устроиться сидя на кровати.

Комната в ответ на это героическое действие решает немного поехать куда-то в сторону окна, а потом обратно.

Пару секунд я просто сижу и таращусь перед собой, пытаясь принять факт, что:

а) комната шевелится;
б) рядом сидит мой будущий бывший муж;
в) и ничего из этого не входило в мои планы на эту новогоднюю ночь.

— Что пила-то хоть? — интересуется он, подозрительно прищурив глаза.

— Чай, — лепечу, чувствуя себя школьницей, пойманной с сигаретой за школой.

— Ага, — протягивает он. — Знаем мы эти анекдоты про “я только одну печеньку съела”.

— Но я правда пила чай! — взрываюсь. Злость помогает пробиться сквозь туман. — Одна чашка чая и все!

С каждым словом мир становится чуть-чуть устойчивее. Голова перестает уплывать в сторону, и я снова начинаю чувствовать себя человеком, а не размякшим пельменем.

— От чая таких отходняков не бывает, детка, — подмигивает он. — Лучше скажи честно: ты отмечала Новый год или начало свободной жизни?

— Начало новой свободной жизни отмечать пока рано, — фыркаю, поднимаясь на ноги. — Вот от тебя, Коваль, официально избавлюсь и тогда напьюсь. В твою честь.

— Какая трогательная преданность, — усмехается он.

Он падает на кровать рядом, туда, где я только что лежала, и совершенно нагло, по-хозяйски, начинает снимать фольгу с бутылки шампанского. Я зависаю на этом кадре, как на замедленной съемке.

Крепкое тело, старая знакомая футболка, которая сидит на нем, будто ее шили по спецзаказу: ткань обтягивает широкие плечи, сильные руки, грудь, которую хотелось трогать… и трогала, между прочим, не раз.

Рядом с ним я всегда ощущала себя просто женщиной — хрупкой, желанной.

Ну… до поры до времени.

— Ты чего разлегся? — наконец нахожу голос. — Это, на минуточку, моя кровать! И вообще, как ты тут оказался? И где мама? Мама!

Пробка вылетает с громким “хлоп!”, отскакивает куда-то под шкаф, а Димка подносит горлышко шампанского к бокалу.

— Мамы нет, — сообщает спокойно, будто речь о прогнозе погоды. — А вот шампанское есть. Будешь?

И как ни в чем не бывало наполняет себе бокал, а потом залпом его осушает.

Даже не морщится, паразит.

Что за бред тут происходит?

В какой момент мой план: “развод, слезы и тихая встреча нового года с оливье и пледом превратился в “ты и твой бывший муж в одной даче под шампанское и загадочное мамино исчезновение”?

— Кто тебя впустил? — щурюсь подозрительно.

Он пожимает плечами, как будто обсуждает что-то незначительное.

— Никто. Я сам себя впустил.

— В смысле — сам? — не верю своим ушам. — У двери, вообще-то, бывает замок!

— У двери, может, и бывает, — философски соглашается он. — Но ты забыла, что у твоей мамы ко мне доверие, как к МЧС. Она впускает меня не спрашивая “зачем?”.

— Кто тебе вообще разрешил приехать? — кажется, голос у меня начинает срываться.

Он смотрит мягко, почти нежно, и произносит:

— Ты ж моя пьянчужка.

— Не твоя! — автоматически огрызаюсь.

— Ты же сама меня пригласила, — добавляет он спокойно.

Так, нет.

Стоп.

— Я… что-о-о? — у меня ползут вверх брови. — Кого пригласила?

— Меня, — невозмутимо повторяет. — Пару часов назад, между прочим.

Мозг выдает белый шум.

Я помню чай. Мамины слова. Потом было так тепло, как кажется никогда в жизни. А потом туман.

Но чтобы я осознанно пригласила Димку — вот это уже какой-то высший пилотаж психоделики.

— Мама! — выкрикиваю я и почти лечу из спальни, скользя по полу в скользких носках. Позади раздается спокойное:

— Мамы нет, я же говорил.

— Мама! — чуть не срываюсь на визг. — Где ты?!

Я бегаю по комнатам, как персонаж из комедии: заглядываю в ванную — пусто, в маленькую комнату — никого, в гостиную — только нарядная елка и телевизор, тараторящий что-то про праздник, который объединяет семьи. Очень вовремя, спасибо.

В коридоре ни ее обуви, ни ее куртки. В спальне мамы аккуратно сложенная кровать и пустое место, где лежала ее сумка.

Она исчезла.

Не просто вышла — сбежала.

Я нервно сглатываю, чувствуя, как в груди начинает подниматься паника, и иду на поиски телефона. Голова, к счастью, прояснилась почти полностью, и теперь я хотя бы могу идти по прямой.

Телефон нашелся на кухне. Нажимаю на мамин номер.

Ответ следует на второй гудок.

— Мама! — выпаливаю, даже не здороваясь.

— Валюша, не кричи, я ж не глухая, — спокойный мамины голос звучит так, будто она сидит где-нибудь в кресле с пледом и спокойно потягивает чай. Настоящий. Без побочных эффектов.

Глава 5

Дима

К дому Вали я не ехал — летел, как на пожар, давя на газ, где асфальт позволял, и молясь, чтобы не влететь в сугроб.

Сердце колотилось не от скорости, а от мысли оставить одну на Новый год, в этой даче, с ее злостью ко мне и планами на свободу.

Пусть знаю: начнет кусаться, сопротивляться, чтобы не остаться со мной наедине, но оставить ее не могу. Никогда не мог, по большому счету.

Валя — моя слабость, моя жизнь, пусть и вот такая…

Сегодня у ЗАГСа она меня не сразу увидела — рвалась к двери, как тигрица, дергала ручку до побелевших костяшек, бормоча что-то себе под нос.

А я стоял в тени колонны, смотрел в спину и не мог поверить: черт возьми, она правда готова подать заявление в канун Нового года? Сжечь все к едреням под бой курантов?

Невольно вспомнилось, как мы познакомились. Тоже незадолго до праздника, как будто судьба нарочно подгадала.

Она гостила у подруги в старой хрущевке, и ночью вспыхнул пожар — проводка коротнула, дым повалил в одной из квартир. Мы примчались на вызов: сирены, лестницы, рукава в руки. Локализовали быстро, огонь не успел сожрать большие площади, только кухню.

Выходим на улицу, морозный воздух режет легкие и вдруг я вижу ее. Худенькую, испуганную, кутающуюся в пуховик, но такую чертовски красивую: глаза огромные, голубые, волосы спрятаны под смешной шапкой, губы дрожат.

Знаю: женщины любят мужчин в форме, пожарных особенно.

Впервые в жизни я воспользовался этим. Подошел к ней и подруге, разговорил, представился, завел какой-то разговор и она, явно под впечатлением от происходящего, дала номер и согласилась на свидание.

Я не мастак пускать пыль в глаза, поэтому свидание было простое, но романтичное: ресторанчик с видом на заснеженный парк, а потом прогулка по улицам, увешанным гирляндами, как новогодняя елка.

Мы говорили обо всем. Еще никогда не было так легко с девушкой — как будто знали друг друга всегда.

Новый год встречал на дежурстве, а первого января, пользуясь служебной штурмовкой, я залез к ней на пятый этаж с букетом роз, кольцом в кармане и предложением.

Как-то сразу стало мне понятно, что я могу провести всю оставшуюся жизнь без Вали, поэтому не тянул, поддавшись эмоциям.

Уже позже, когда все начало сыпаться в нашем браке, я думал о том, а действительно ли она хотела выйти за меня и это было искренним желанием или она просто поддалась эмоциям и не смогла сказать “нет”.

Валя в кухне разговаривает на повышенных тонах с матерью — голос эхом несется по дому, полный ярости.

Я поднимаюсь с кровати и подхожу к книжному шкафу, заставленному рамками с фотографиями.

В центре — она, маленькая девочка, на школьном утреннике: снежинка в белом платье, с серебристыми звездочками на волосах, лучезарная, светлая. Улыбается на камеру так, будто мир — ее личная сказка.

— Что ты устроила?! — кричит Валя. — Ты меня напоила и его позвала?

А я усмехаюсь. Кто же знал, что свекровь окажется коварной женщиной. Ведь всегда казалась мне очень мягкой и тактичной, но видимо она тоже категорически против нашего развода, что пошла мне навстречу.

— Это жестоко! — восклицает. — Незаконно! Аморально! Мама, где бы ты ни была, вернись немедленно и забери этого… этого пожарного!

Смеюсь уже вовсю, но все равно пробираются нотки печали и я думаю о том, что возможно я ошибся и нам стоит сделать так, как хочет Валя?

Порознь будет лучше, чем вместе мучить друг друга?

Коваль, ты же любишь ее больше жизни! Нельзя разводиться, как бы тяжело ни было.

Надо исправлять, искать выход, договариваться, но не разрушать семью, которую строили пять лет.

Валя продолжает спорить, а я беру в руки ту старую фотографию снежинки.

Маленькая Валюша смотрит на меня — чистая, невинная. Я бы многое отдал за девчонок, похожих на нее: копии, с теми же волосами, глазами, смехом.

Или пацанов крепких, как я. Главное, чтобы были. Но природа будто намекает на обратное.

Сколько мы не старались — анализы, врачи, ночи без сна, — а полоска одна. Это тоже причина ссор: она винила себя, я — молчаливо страдал, упреки копились, как яд.

Не бывает легко, но это не значит, что надо опускать руки.

Ставлю фото на место и щелкаю ту девочку на изображении по носу, говорю тише:

— Ничего, милая. У нас все впереди. Исправим.

Иду обратно на кровать, падаю на спину, вытягиваю ноги, предвкушая веселье. Наливаю новый бокал шампанского, выпиваю залпом, чувствуя, как тепло разливается по венам и кричу с улыбкой своей жене:

— Ну что, Валюша, ты там еще долго совещаться с мамой будешь? Новый год ждать не будет!

Глава 6

Валя

Я откашливаюсь, поправляю свитер. Воротник внезапно душит, как будто мне и без того мало новогодних проблем. Во рту… боже, апокалипсис: сухо, противно, будто всю ночь жевала старые носки.

Бегу к крану, наливаю полный стакан воды и опрокидываю залпом, закашлявшись.

Вот это чаек, мама! Убойная сила, не меньше! Японцы явно знают толк в нокауте безалкогольными средствами.

— Думаю, Дима, ты засиделся в гостях. Тебе пора, — кричу из кухни, вытирая рот рукавом.

— Не-а, — лениво отзывается он из спальни, будто это его законное место на земле.

Внутри меня подгорает от эмоций — коктейль из злости, смущения и того самого предательского тепла, которое всегда вспыхивало рядом с ним. Я срываюсь туда, врываясь, как фурия.

Коваль, как и десять минут назад лежит на моей кровати и в противовес пролетарскому внешнему виду, пьет шампанское как настоящий представитель буржуазии.

Взгляд, который уже должен был привыкнуть к этому мужчине, к его телу, к каждой татуировке на руках, плечах, ключицах, к этой чертовой улыбке, — снова зависает.

До чертиков привлекательный мужик, который одним взглядом может перевернуть весь мой мир вверх тормашками. И сейчас он это знает.

— Нравлюсь? — спрашивает с ухмылкой, ловя мой взгляд, и демонстративно дергает бровью.

— Нравишься, — киваю честно, даже не пытаясь соврать. Голос чуть дрогнул, но плевать. — А еще мне нравится есть оливье одной, в тишине и покое. Так что поиграли в комедию — и хватит. Уезжай. Прямо сейчас.

Дима не торопится. Демонстративно наливает еще один бокал шампанского, не сводит с меня глаз — темных, насмешливых, но с искрой, которая всегда меня цепляла. Выпивает до дна одним глотком, облизывает губы и широко улыбается, обнажая эти идеальные зубы:

— Не могу, Валюша. Я же законопослушный гражданин. Как сяду за руль выпившим? Новый год на штрафстоянке и ментовке — не мой сценарий.

— Это мои проблемы? — фыркаю, делая вид, что мне пофиг.

— Нет, — парирует он мягко. — Но я твой муж. И ты не можешь так со мной поступить. Бросить на произвол судьбы за два часа до полуночи.

— Кто сказал, что не могу? — огрызаюсь, чувствуя, как щеки горят.

— Ты же не такая стерва, детка, — он приподнимается на локте, и в голосе скользит что-то теплое, почти ласковое.

— Брак с тобой вытащил наружу всех моих демонов! — рычу, не сдержавшись, и топаю ногой по паркету как капризная принцесса. — Я сейчас вызову тебе такси, и ты уедешь! Оставишь меня наконец в одиночестве, как я и планировала!

Разворачиваюсь на пятках и вылетаю из спальни вихрем, слыша за спиной насмешливое:

— Удачи тебе, Валюша, найти в вашем дачном кооперативе трезвого таксиста за два часа до Нового года!

И ведь уверен, нахал! Абсолютно уверен, что я облажаюсь. Но век технологий на моей стороне: куча приложений, да и сейчас не модно напиваться под елкой — все за рулем трезвые, как стеклышко. Найду водителя, отдам все деньги с карты, но Коваль свалит отсюда к черту!

Запал скатывается к нулю уже на третьем номере. "Машин нет", — торжественно сообщают мне и, будто издеваясь, желают счастливого Нового года.

Выдыхаю тяжело, опираюсь о стол и принимаю действительность такой, какая она есть. А еще убеждаю себя, что присутствие Коваля здесь — это не удовольствие, а сплошная мука. Да-да, мука.

Дима, будто почувствовав мой моральный проигрыш, заходит на кухню. Подходит близко. Слишком близко, — становится рядом, плечом к плечу. Запах его парфюма мешается с ароматом шампанского и мандаринов.

— Не грусти, Валюша, и улыбнись, — он игриво щелкает меня по носу пальцем делая “пип”! — Все не так плохо. Представь: ты бы действительно встречала Новый год в одиночестве. С оливье и пледом. Грустно же!

Я криво улыбаюсь. Улыбка больше похожа на гримасу, — и складываю руки на груди.

— Я бы не одна была. Петя уже интересовался у мамы, приехала я или нет.

Улыбка на лице Димки дергается. Еле заметно, но я вижу! Это доставляет мне огромное, садистское удовольствие. Ревность? О да!

— Петя? — он выплевывает это имя.

— Петя, — киваю невозмутимо, наслаждаясь моментом.

— Этот дрищ? — бровь ползет вверх, голос наливается сталью.

— Дрищ — это Олежка Афромеев. Он, кстати, тоже может зайти. Поздравить.

Никто, само собой, никуда не зайдет — чистой воды провокация. Но позлить мужа (ну, почти бывшего) — это же святое женское право!

— Я ему зайду! — рычит Дима. Ирония в голосе висит на волоске, но злость прорывается.

— А тебя это злить не должно, Димочка, — сладко улыбаюсь я. — Мы с тобой считай в шаге от развода. Двери открыты для всех.

Мне кажется, он хочет сказать очень многое. Взгляд полон оттенков: гнев, ревность, что-то еще — глубокое, темное, как новогодняя ночь за окном. Если я еще слово сболтну, он меня точно придушит. Или поцелует. Или и то, и другое.

Но вместо этого Дима вдруг расплывается в улыбке. Той самой, фирменной, ослепительной, и усмехается низко, по-мужски:

— Ты сначала в ЗАГС попади, детка. А то знаешь-ли, в следующий раз у них потоп может быть. Или, — подмигивает. — Пожар.

Глава 7

Валя

Мой рот медленно открывается от шока.

Димка, заметив это, заботливо, но с ехидцей, протягивает руку и аккуратно возвращает нижнюю челюсть на место указательным пальцем.

— Так это был ты? — выдыхаю, все еще не веря своим ушам.

— О чем ты? — спрашивает невозмутимо.

Я выставляю палец и тычу им в твердую грудь Коваля:

— Это точно ты! Ты втерся в доверие к сотрудницам ЗАГСа своими обаятельными глазками и устроил весь этот цирк!

Димка ловко перехватывает мой палец, которым я в него тыкала, мягко, но уверенно дергает меня на себя, а второй рукой касается лба — проверяет температуру, как заботливый доктор.

— Ты либо заболела, либо еще не протрезвела, — констатирует он с легкой усмешкой. — Температура в норме, но галлюцинации — на уровне.

На какую-то долю секунды я делаю мысленный вздох, погружаясь в такие родные ощущения, а после отбиваюсь от Димки и отхожу назад.

— Во-первых, я пила чай! Тот самый, которым мама меня "душевно исцелила" и которая, вероятно, тоже в сговоре с тобой! Во-вторых, теперь у меня все сходится! — я начинаю ходить из угла в угол кухни, размахивая руками, насмехаясь над собой. Боже, и как я раньше не догадалась? Ну что за дура! — Ты распространил свои обаятельные флюиды на всех женщин в радиусе пятидесяти километров и переманил их на свою сторону!

Но Коваль вместо оправданий лишь улыбается шире. Он скрещивает руки на груди и качает головой, явно наслаждаясь шоу.

— Такая милаха в гневе, знаешь, Валюш? Фантазия у тебя работает на уровне голливудского сценариста — вау! Я даже завидую. Выставила ты якобы мою стратегию потрясающе, сам бы лучше не придумал.

— Я не верю, что все это случайность! — упираюсь, хотя внутри уже появляются первые трещинки в моей теории заговора.

— Валя, — он переходит на снисходительный тон старшего брата, — ЗАГС реально не работал сегодня. Тридцать первое декабря, ну е-мое! Когда ты накануне сказала мне приехать туда, я сначала подумал: Валюша меня разводит по полной. Но ты не настолько жестока. А вот я не мог упустить момент. Приехал и увидел все своими глазами. То как ты рвалась внутрь, было эпично!

— Вот ты гад! — стягиваю со стола прихватку с вышитой елочкой и запускаю в него. Он уверенно уворачивается и прихватка шлепается в стену. — Тогда что за комментарии насчет пожара? — не сдаюсь я.

— Милая, это же была шутка, — он подходит ближе, кладет руку мне на голову и нежно проводит по волосам, ероша их. — Шутка, понимаешь? Такая же дурацкая, какую ты сейчас отвесила про дрища Петюню.

Я вздрагиваю от прикосновения — слишком знакомо, слишком тепло. И вздергиваю подбородок, понимая, в какой опасной близости оказалась. Дыхание Димки касается моей щеки, взгляд скользит по лицу, как ласковый ветер.

— Тогда что скажешь про сговор с моей матерью? — парирую, но голос уже чуть тише.

Он усмехается, достает из кармана джинсов телефон, тыкает в экран и сует мне под нос:

— Вот, смотри. — И зачитывает вслух мое собственное сообщение: — "Дима, ты мне нужен. Я не хочу встречать Новый год в одиночестве. Приезжай на дачу".

Я выхватываю телефон, пялюсь в экран. Потом лихорадочно достаю свой — и да, черт возьми, сообщение отправлено с моего номера.

Вопрос лишь в том, сделала это мама или я под действием чая?

— И что, ты все бросил и приехал? — спрашиваю хмуро, возвращая аппарат.

— Получается, так, — отвечает он легко, пожимая плечами.

— Просто потому что я написала "ты мне нужен"? — голос срывается и я тут же жалею об этом.

— Ну мало ли что у тебя случилось, — отшучивается он. — Я же пожарный. Не смог пройти мимо сигнала бедствия. Опасался за твою жизнь, детка.

И смотрит так легко, без тени той тоски, боли или надежды, что наверняка плещется сейчас в моих глазах. Просто смотрит — как на старую знакомую, с которой можно пошутить.

— Ясно, — отвечаю глухо, откашливаюсь и иду к выходу из кухни. Потерянная, расстроенная, с комом в горле. Понимая, что в реальной жизни Димки я больше не центр вселенной.

— А вообще, Валюш, хочешь, найду тебе мужика? — кидает в спину бетонную плиту.

Я круто поворачиваюсь, глаза вспыхивают:

— Если не заткнешься прямо сейчас, будешь Новый год в будке пса встречать!

— У-у, — он хмурится, поднимает руки ладонями вперед, демонстрируя что безоружен. — Прости, погорячился. Беру слова обратно.

Коваль подходит ближе, останавливается в шаге и смотрит серьезно:

— Давай представим, что мы не злющие друг на друга будущие разведенки, а просто... мужчина и женщина. Встретим Новый год так, будто не знакомы. Без ссор, криков, битья посуды и выкидывания трусов. Мир? — протягивает руку.

— У меня есть выбор? — фыркаю.

— Выбор всегда есть. Можем продолжить собачиться. Но если честно, вы с матушкой тут столько всего наготовили — оливье, селедка, холодец, — что боюсь, от меня уже не избавишься.

Он замирает с протянутой рукой, в ожидании. Я смотрю на ладонь — сильную, с парой шрамов от работы, — и взвешиваю варианты. Куранты неумолимо спешат к полуночи, гирлянды на елке мигают.

И надо что-то решать.

— А давай, — соглашаюсь наконец, вкладывая свою руку в его. Ладонь горячая, пальцы переплетаются инстинктивно.

Мы замираем друг напротив друга. Молчание тянется, воздух искрится напряжением.

— Пойду переоденусь, — бормочу, выдергивая руку и уходя в спальню. Сердце колотится, как после марафона.

Я планировала встретить Новый год скромно: с мамой, тазиком оливье, бутербродами с икрой и потоком слез, запиваемых просекко. Оплакивать конец семейной жизни в растянутых джинсах и свитере.

Но судьба — стерва с чувством юмора. А значит, пора менять планы и подстраиваться под новые обстоятельства.

Открываю шкаф, сбрасываю свитер и джинсы. Вытаскиваю синее платье — короткое, облегающее, с вырезом, который подчеркивает все, что нужно. Слишком откровенное для дачи? Плевать.

Глава 8

Валя

Дима включил телевизор и теперь из соседней комнаты слышатся реплики из любимого советского новогоднего фильма, а Коваль тихо посмеивается за стенкой.

Я замираю на пороге спальни, слушая этот смех, и вдруг накатывает волна воспоминаний.

Когда мы были вместе, Новый год был нашим священным ритуалом.

Я не знаю, чего стоило Диме пять лет подряд уговаривать начальство на работе, чтобы не выходить в новогоднюю ночь на смену, но факт остается фактом: после начала официальных отношений ни один Новый год мы не встретили порознь.

Это было наше особенное время. Время, когда мы садились под елкой, зажигали свечи, писали на бумажках самые сокровенные желания — о доме, детях, о той жизни, полной смеха и тепла, а после сжигали их под бой курантов и верили, что они сбудутся непременно.

Вот только все мои желания так и не сбылись.

Последнее — прожить долгую, счастливую жизнь с Димкой вот-вот развалится окончательно, как карточный домик под порывом ветра. Выходит, грош цена всем этим ритуалам, бумажкам и курантам, если желания так и остаются желаниями.

У нас было много маленьких традиций, а на каждый новый год мы покупали новую игрушку — символ года и первой вешали на елку именно ее.

Да и сама ель должна быть свежей, с запахом и ощущением нового года.

Жаль, что все это останется в прошлом, а со временем забудется и вовсе.

Глядя на себя в отражение я задумываюсь о том, а правильное ли это было решение?

Мы точно не ошиблись?

Ведь мы могли ошибаться…

— Валюш, ты решила Новый год отсидеться в спальне? — раздается из гостиной насмешливый голос. — Я ж могу зайти, ведь нет ничего, что я не видел и чем бы ты меня смогла удивить.

— Да? — шепчу тихо отражению, поправляя локон. — Посмотрим...

Я расслабленно выхожу из спальни, чувствуя прилив уверенности — каблуки, красивое платье, макияж на месте, волосы рассыпаны волной по плечам. Королева дачи, мать ее.

Димка медленно переводит взгляд от телевизора на меня. Нахальная улыбочка на его лице замирает.

Он вскакивает на ноги резко, как по команде и тяжелым, полным желания взглядом проходит по мне снизу вверх: от туфель на шпильке, по стройным ногам, бедрам, талии, груди... до ярко накрашенных губ. Я читаю его, как открытую книгу: знаю каждый оттенок. Когда он зол челюсть сжимается. Расстроен взгляд уходит в пол. А когда готов наброситься... вот так, как сейчас, зрачки расширяются, дыхание учащается.

Я делаю то же самое лицо, что и он час назад — игривое, провокационное, — и улыбаюсь сладко:

— Нравлюсь?

Коваль сглатывает. Громко, судорожно и с трудом фокусируется на моем лице, избегая скользить ниже.

— Нет, — выдает тихо, хрипло.

Это заставляет меня улыбнуться еще шире. Триумфально, по-кошачьи.

— Если нет, тогда почему ты встал по стойке "смирно", будто объявили пожар? — взглядом указываю вниз, на его ширинку, где предательски оттопыривается ткань джинсов.

Дима откашливается, пытаясь взять себя в руки. Улыбка не касается губ — он остается напряженным, даже шокированным, как мальчишка-подросток.

— Наверняка, реально где-то пожар, — бормочет, не сводя с меня взгляда.

— Так может, пора отправиться его тушить? — спрашиваю томно, наклоняясь чуть ближе, чувствуя, как воздух между нами накаляется.

Муж закрывает глаза и громко стонет — отчаянно, с надрывом:

— Господи, за что мне такие испытания под Новый год?

— Брось, — легко отмахиваюсь. — Ведь тут нет ничего, что бы ты не видел. И нет ничего, чем бы я смогла тебя удивить.

— Да! — выпаливает он, будто убеждая сам себя. — Все именно так. Знакомо и не обыденно.

Отворачивается, а потом и вовсе сбегает на улицу, предварительно хлопнув дверью, как побежденный гладиатор. Я тихонько подхожу к окну, выглядываю.

Димка стоит у крыльца, закуривает сигарету дрожащей рукой, выдыхает дым в морозный воздух и смотрит в одну точку.

В небо, усыпанное звездами, будто пытается прийти в себя, остудить огонь внутри.

Довольная, я отдергиваю занавеску и поворачиваюсь к зеркалу. Улыбка широкая, искренняя... вот только кому я сделала хуже? И что хотела доказать?

То, что я нарядила старые проблемы в шикарное платье, вовсе не значит, что они испарятся. Боль никуда не делась — она просто притаилась под блеском помады и кружевом выреза. Вздохнув глубоко, иду накрывать на стол, чтобы хоть как-то занять руки и мысли.

Муж возвращается через несколько минут, занося в дом запах свежего мороза, смешанный с табаком.

— Ты снова куришь? — спрашиваю уже без заигрывания, раскладывая салаты.

Дима замирает около меня и пожимает плечами:

— Не вывез. Живу один, как чертов отшельник. Тебя нет, семьи нет. Ни планов, ни стремлений. Будто все в бездну скатилось. Сигарета хотя бы дает иллюзию контроля.

Печальная улыбка трогает его губы. Настоящая, без масок, и от этого сердце сжимается.

— Да, — киваю тихо, чувствуя эхо его слов в своей душе. — Понимаю тебя.

— Тоже курить начала? — знакомая усмешка мелькает, но Димка тут же серьезнеет: — Жопу выпорю. Без шуток.

А я на эту угрозу лишь смеюсь легко и искренне, как в старые времена:

— Не-ет, не курить. Со мной вещи позабористее случились. Например, тот японский чай, который стер из моей памяти четыре часа жизни и вернул тебя сюда.

Осекаюсь резко. Не вернул ведь! Не вернул. Это временно — на одну ночь. Завтра Димка уедет, и я, как и хотела, останусь одна с тишиной и оливье.

Дима будто тоже чувствует эту хрупкость. Между нами висит столько недосказанного. Надо говорить! Черт, именно говорить, а не орать и обвинять друг друга веками.

— Давай садиться ужинать? — предлагаю, пытаясь разрядить обстановку. — Новый год через час, куранты ждать не будут.

— Конечно. Шампанское? — достает из холодильника запечатанную бутылку, подмигивает лукаво: — Или все-таки чай?

— Да ну тебя! — отмахиваюсь, но сама улыбаюсь, тепло разливается внутри. — Шампанское, пожалуйста.

Глава 9

Валя

— А помнишь, как ты выбил мне зуб? — хохочу так, что слезы катятся по щекам.

— О, боже! Прошу, не вспоминай! — Димка смеется еще громче меня, хватается за голову. — Как я тогда за тебя переживал! Руки себе отбить хотел!

— Руки-то тут при чем, если зуб ты мне выбил лбом? — всхлипываю сквозь смех.

— Значит, башку мою дубовую надо было отсечь к чертям, — парирует он.

— Перестань, — мотаю головой, вытираю глаза. — Мы же просто дурачились, кто знал, что все так неудачно закончится.

Он действительно очень долго себя тогда грыз. Неделями. Смотрел на меня виноватыми глазами, носился со мной по стоматологам.

Мне все обошлось в несколько визитов к врачу и парочку фоток без зуба в наших семейных архивах, которые он наверняка до сих пор боится смотреть. Но это правда была случайность. Глупая, смешная и немного болезненная.

Я откидываюсь на спинку кресла, чувствуя, как мягко пружинит подо мной старый дачный поролон. Коваль развалился на диване, закинув одну руку на спинку, в другой бокал шампанского.

— Зато мой первый опыт приготовления кексов ты точно никогда не забудешь, — усмехаюсь теперь уже над собой.

— Брось! Они были вкусные! — наигранно возмущается.

— Ими можно было орехи колоть, — хмыкаю.

А он, бедолага, ел их, чтобы мне приятно сделать, жалел меня.

В каждом из нас сейчас минимум по бутылке шампанского и тазу оливье, и вот уже, кажется, час мы роемся в нашем прошлом. Но не в том, где мы орали друг на друга, швырялись посудой, разбрасывали вещи и устраивали балаган на весь подъезд.

Нет.

Мы вытаскиваем из памяти то прошлое, когда только-только начинали вместе. Где учились жить вдвоем, делить одеяло, полки в шкафу и жизнь. Где были счастливы, как дети, и чувствовали себя любимыми, нужными.

Я вспоминаю, как училась быть "настоящей женщиной" в паре: готовить не только себе яичницу, а на двоих, стирать не только свои джинсы, но и его форму, ждать не только такси, но и его шагов в коридоре.

А Димка… Димка тогда заваливал меня заботой. Носил на руках в прямом и переносном смысле, забирал из любых передряг, мыл посуду, если видел, что я устала, обнимал, когда я злилась по пустякам. Казалось, что с такой любовью нам не страшно ничего: ни долги, ни болезни, ни тесты на беременность с одной полоской.

Мы смеялись над фразой "любовь живет три года". Когда наши три года прошли, торжественно чокнулись и сказали: "Ну вот, смотрите — ничего не умерло, все живо. Какие еще три года? Это все байки!"

Наивные.

Мы не заметили тот миг, в который все стало меняться. Не было взрывов, измен, предательства, драмы.

Просто где-то между рабочими сменами, очередями в поликлинике, бесконечными "потом" и несбывшимися надеждами что-то тихо откололось.

День за днем, почти беззвучно.

Постепенно мы перестали слышать друг друга. Каждый говорил на своем языке, а переводчика рядом не оказалось.

Сейчас я оглядываюсь назад и не могу вспомнить ни одной по-настоящему ужасной причины, из-за которой мы должны были разбежаться.

Не было катастрофы. Не было того самого "последнего удара". Просто мы перестали понимать, о чем думает другой. Неожиданно, в таком крепком, казалось бы, браке мы стали чужими людьми.

Я понимаю головой: это было испытание временем, которое мы не выдержали. Но сердцем не могу принять, как так вышло, что два человека, так страстно любившие друг друга, не вывезли, по сути, базовые, человеческие проблемы — усталость, страх, непонимание. Где мы свернули не туда?

Из этих мыслей меня вырывает красивая, мелодичная песня из телевизора — та самая, которая всегда звучит перед боем курантов. Музыка мягко разливается по комнате, вплетаясь в запах мандаринов, хвои и шампанского. Димка отставляет бокал, поднимается на ноги и подходит ко мне, протягивает руку.

— Потанцуешь со мной? — в голосе сладкая патока, чуть хрипотца, и я прекрасно понимаю, что отказать ему не смогла бы даже трезвой. А уж после шампанского и воспоминаний — тем более.

Я вкладываю свою руку в его ладонь, и он легко, привычным движением помогает мне встать. Мягко, но уверенно, в старом "хозяйском" жесте притягивает меня к себе за талию. Как только наши тела соприкасаются, он опускает руку чуть ниже, крепче прижимает к себе.

Это слишком близко. Слишком интимно. И так невыносимо нужно мне сейчас.

Обнимаю его за шею и кладу голову ему на грудь. Слышу его сердце — сильный, ровный стук, который когда-то был для меня самой любимой музыкой.

Меня окутывает его запах — что-то очень теплое и родное, то, что я могла бы узнать из тысячи. Все внутри сжимается в одну мысль: мой. Он мой. Только он мне нужен.

Но каким-то чертом мы все это упустили. Рассыпали, как бенгальские огни — ярко, красиво, а потом только дым и обугленные палочки.

— Жалеешь, что встречаешь Новый год со мной? — спрашивает тихо.

— Нет, — так же тихо вздыхаю. — У меня-то есть мама. А ты… с кем бы отмечал? У тебя же никого нет.

— С вискарем и своим упущенным шансом на воссоединение с тобой, — отвечает легко, почти шутя.

Значит, все-таки упущенный. От этого слова внутри будто что-то трескается.

— Будешь загадывать желание? — спрашивает с интересом, наклоняя голову, чтобы видеть мое лицо.

— Нет, — фыркаю и поднимаю взгляд к нему. — И даже не предлагай мне. Это дурацкая затея.

— Вот как? — искренне удивляется. — Это же вроде была наша традиция.

— Что толку от этих традиций, если мечты не сбываются! — вспыхиваю, чуть отстраняясь. — Писали, сжигали, глотали этот пепел, запивали шампанским — и что? Где наш дом? Где дети? Где наше “долго и счастливо”?

Димка хмурится, задумчиво смотрит в сторону, потом снова на меня:

— Может, чтобы мечты сбывались, мало съесть сожженную бумажку? — произносит мягко. — Возможно, стоит предпринять какие-то попытки, чтобы их достичь. Не только писать, но и… делать.