Однажды придёт отец...

Глава 1. Параллели

Лили, гневно-розовая и отчего-то некрасивая, вышла в коридор, куда её по просьбе Северуса вытащила Мэри МакДональд. А Северуса вдруг охватило негодование при виде разобиженной подружки. Это она тут обиделась? Черта с два!

— Ты зачем растрепала Поттеру и его дружкам заклинание моего личного изобретения? — напустился Северус на рыжую. Лили побагровела. Опасным тоном прошипела:

— Я думала, ты извиниться пришел!..

— Чего-о-о?! — взвился Северус и сорвался на истеричный визг: — Это ты должна извиниться! Кто рассказал Поттеру о заклинании, которое я никому, кроме тебя, не говорил?

— А ты? — взвизгнула Лили, топая ногами. — Ты как меня обозвал, идиот?!

— И что? — брызнул слюнями Северус. — Да, признаю, обозвал я тебя, и что? Это конец света? Вселенская катастрофа? Я оскорбил богиню? Мисс-Мира-Вселенной города Эл? На хрена ты мне богиня, дура рыжая!

Выплюнув последнюю фразу, разъяренный сверх меры юноша развернулся и строевым шагом двинулся прочь, задрав голову, гордый и прямой, как шпагоглотатель. Офигевшая Лили, проглотив язык, долго смотрела ему вслед, даже тогда, когда он давно исчез за поворотом. В её хорошенькой кудряво-рыженькой головке никак не укладывалась мысль, что парень может вот так взять и уйти от неё. Как так?! Ведь уже почти три года, начиная с конца второго курса, все мальчики слюнями истекали и штабелями к её ногам валились!

Так закончилась многолетняя детская дружба. Северус при виде неё отныне деревенел и надменно отворачивался, а Лили против воли вспоминала Левикорпус, о котором легкомысленно растрепала Поттеру и Блэку, наивно полагая, что благородные и смелые гриффиндорцы не станут применять его по отношению к слизеринцу. Что ж, она ошиблась и в этих «друзьях», мародерцы оказались подлецами, нападающими вчетвером на одного.

Оставшиеся два года до выпускного они проучились, соблюдая эмоциональную и физическую дистанцию, холодно кивая друг другу при встречах.

Лили хоть и закончила Хогвартс отличницей с золотой медалью, по-маггловски говоря, но осталась ни с чем. Ибо в магмире были всего несколько мест, куда может устроиться хороший студент: отделы министерства и мракоборческого центра, драконьи заповедники, магозооветеринария, ну и сфера торговли ещё открывала двери молодым волшебникам. Не совсем понятно, чего не хватало молоденькой ведьме: есть профессия артефактора, художника по всем направлениям — от живописцев до миниатюрщиков, краснодеревщиков и богомазов: чудотворные иконы как-никак пользовались спросом в обоих мирах.

Но у Лили ни к чему не лежала душа. Мелкой служащей или чиновницей она не хотела становиться, как не хотела и просиживать лучшие годы за пыльными бумагами. Драконов она боялась до визга и обморока, зверушек любила, но только на расстоянии — посюсюкать и потетешкать какого-нибудь пушистика, это да, это она с удовольствием, но лечить гиппогрифа от выпадения перьев… увольте, они воняют. Художницей Лили тоже не стала, ведь для этого нужна усидчивость, терпение и талант, и самое главное — желание к созиданию и творению. Усидчивостью Лили не могла похвастаться, этому мешало шило в попе, талант выражался в глазомере — умении рисовать по клеточкам, а охотиться за вдохновением мешала лень. Торговля её тоже не прельщала: ну что за удовольствие стоять за прилавком, вдыхать ароматы гнилья, зазывать покупателей и втюхивать им то самое гнильё? А что такое артефакторика, она даже не знала — не интересовалась.

Обычные магглы при таком разбросе в результате становятся простыми домохозяйками со скалкой в руке и кучей детишек под ногами. Вот и Лили тоже, потыкавшись туда-сюда, перепробовав себя во всех отраслях, ни к чему не пристроилась, засела пятой секретаршей при седьмом скорописце энного архива срочной документации. А точнее — почтовые каталоги составлять. К ней попало немало бумажек, в том числе и личные письма неких аристократов. К которым Лили вскоре пристрастилась, ей очень понравилось читать чужие письма. Она читала их, как женские романы, взахлеб и с замиранием где-то под ложечкой — сколько в этих письмах интриг и семейных секретиков! И однажды ей в руки попало письмецо некоего Флимонта Поттера к доктору Юингу Гиппериону, в котором известно чей папа слезно жалился на ветреного отпрыска и его нежелание заводить наследников. А годы-то идут…

План выбиться в люди созрел моментально: выйти замуж, родить наследника и таким образом закрепиться в аристократической семье. Да это же золотая жила! И в жизни пристроиться, и теплое местечко себе на будущее обеспечить.

Так, план есть, теперь его надо воплотить. И стала появляться в элитных клубах и ночных дискотеках среди Золотой молодежи заводная девчонка-оторва. Тонкий и гибкий стан, роскошная грива рыжих волос и огромные зеленые глазищи. У парней всех возрастов тут же началось обильное слюноотделение и бараний ступор.

Джим Поттер встал в стойку аки пойнтер, увидев бывшую одноклассницу. Слюни потекли у него почище, чем у сенбернара — подружка-то знатно похорошела! Ну и феромоны с гормонами подключились, распространяя ароматы любви и стягивая юношу и девушку всё ближе и ближе друг к другу. Остальным мальчикам пришлось закатать губу обратно и проводить печальными взглядами сформировавшуюся парочку — будущую семью, заполняющую собой ячейку общества.

Старшим Поттерам избранница сына не понравилась, но протестовать против его выбора они не посмели, и так ветреный отпрыск чудом на брак согласился… Сыграли стандартную свадьбу, проводили стопятьсот гостей, запаслись терпением и стали ждать внуков.

Началась для Лили семейная жизнь как-то бестолково: свекровь устраивала светские балы-приемы, на которых Лили изображала манекен, туго затянутый в корсет, с раскинутыми в стороны руками и высокой, завитой в тысячу колечек прической. Платья и юбки с кринолином не позволяли ни присесть, ни подойти к столу вплотную…

Свекор, напротив, любил псовые и соколиные охоты. Лили познала все прелести и ужасы дамского седла. Мало того, что на лошади положено сидеть боком, вися правой ногой на верхней луке, так ещё и удержаться на ней надо, когда эта ехидная кляча в свободном галопе летит за гончими по кочкам и заборам.

Глава 2. По пути пророчества

Том Реддл распадался. Как цветок купавки по мере увядания. Сначала усыхал и выпадал самый большой внешний лепесток, потом второй такой же с другой стороны. Затем друг за другом отмирали и опадали прочие лепестки. Так и личность Тома Реддла. Его смерть заживо можно сравнить с прогрессирующей болезнью бешенства — при расколе души часть за частью умирал мозг.

Убийство родственников в шестнадцатилетнем возрасте всё же было отмечено магией: Том убил собственного отца и ни в чем не повинных дедушку с бабушкой, старших Реддлов. А потом Том запечатлел убийство, как трофей, сложил магию смерти в сосуд-шкатулочку, создал крестраж.

Миртл Уоррен, Реддлы, Регулус Блэк, Хепзиба Смит… Дневник, кольцо, медальон, чаша… Чья смерть создала крестраж в диадеме, Том уже не помнил — начал деградировать, распадаться, умирать как личность.

Сначала это проявлялось как нечто неопасное — малюсенькие такие провальчики в памяти. Которые позже переросли в более серьезные приступы потери памяти. Если бы Том обратился к маггловскому психотерапевту, тот со стопроцентной гарантией диагностировал бы у пациента ретроградную амнезию с прогрессирующей шизофренией.

Но Том ни к каким маггловским докторам не обращался, к целителям в Мунго — тоже. Зачем? Он здоров, и у него прекрасное самочувствие.

Шли годы. Участки мозга, утратив какие-то нейроны, искали дополнительные пути соединения, пытались отрастить новые щупальца-нервы. Но, как известно всему миру, нервные клетки не восстанавливаются. И всё больше и шире становились пустые и мертвые участки в мозгу Тома Реддла.

Почему-то природа устроила так, что любой человек, начиная утрачивать себя как личность, становится агрессивным. Пожилые люди, например, на последних стадиях деменции начинают материться. Ругаются так, что хоть не дыши… И лярва ты, и курва, и проститутка, невзирая на пол и возраст. Вот и на Тома начали нападать непонятные приступы агрессии, которых он сперва пугался, надолго замыкался в себе и отгораживался от остальных, но потом, с течением времени, перестал обращать внимание на то, что он говорит и вытворяет. Перестал видеть, что народ его откровенно боится. Том постепенно становился монстром.

Припадки безумия были замечены его верными последователями. Их господин то и дело впадал в депрессию. Охваченный приступами меланхолии, он начал вскоре кричать на своих приближенных, швырялся в них тяжелыми предметами. Северус видел, как разрушается личность Тома, как всё больше он утрачивает все человеческое — добрые и светлые чувства. Рыцарей Вальпурги он вдруг переименовал в Пожирателей Смерти, начал заговариваться и вслух мечтать о бессмертии… Стал очень-очень мнительным и на любую мало-мальскую ложь остро реагировал, мог сильно обидеться и наслать на лгуна порцию Круцио. Врать Лорду стало просто смертельно опасно. Начал снова убивать, тем самым разрушаясь как личность всё больше и больше. Стал посылать своих рыцарей Пожирателей в очистительные рейды, вычищать эту гнусную грязную нечисть — магглов и полукровок. И попробуй не выполнить! Попробуй пощадить хоть одного маггла, неприятностей не оберешься. Том чуял и воочию видел ложь и тут же наказывал слабака, жестоко наказывал — Круцио, молнии Баубиллиуса и Брахиам Эмендо — были ещё щадящими, все принимали эти «ласки» прямо-таки с благодарностью, страшась самого страшного наказания — Авады Кедавры.

Одним промозглым январским вечером 1980 года, задолго до рождения Гарри Поттера, Северус, озабоченный болезнью Тома, в тяжких раздумьях о том, как помочь ему, зашел в трактир «Кабанья голова», чтобы согреться, выпить чего-нибудь согревающего и подумать над проблемой.

Посасывая через соломинку любимый перечный коктейль в самом темном углу, Северус увидел, как в трактир вошел Дамблдор и, подойдя к стойке, спросил у бармена:

— Трелони здесь?

Аберфорт молча кивнул на лестницу. Альбус украдкой стрельнул глазами по сторонам и неспешно двинулся туда. С видом, будто он случайно сюда зашел, директор скрылся на втором этаже. Северус нахмурился, неторопливо размышляя о том, что, может быть, стоит попросить помощи у Дамблдора? Всё-таки Том тоже его бывший ученик, и как профессор, он вполне может дать дельный совет.

Подумав ещё немного, Северус согласился сам с собой — да, верно, стоит рискнуть. Разумеется, он не станет афишировать имя Темного Лорда, просто скажет, что занемог аристократ, чье имя желательно сохранить в секрете. Приняв это решение, Северус допил коктейль, встал и, пройдя к лестнице, поднялся наверх. Идя по коридору второго этажа вдоль гостиничных номеров, он внимательно прислушивался, надеясь по голосу найти директора. Наконец за одной из дверей ему послышался разговор двух людей.

— Но вы мне верите, профессор? — нервно произнес высокий писклявый голосок. И спокойный ответ Дамблдора:

— Нет, мисс Трелони. Неубедительно.

— Но я правда могу! Вот буквально неделю назад я предсказала… э-э-э… предсказала… — тут женщина сбилась, лихорадочно вспоминая, что же она предсказала. Северус тихо усмехнулся — ну-ну, очередная шарлатанка пытается пролезть в Хогвартс на почетную должность преподавателя, много их таких было за последние годы. Он уже собрался повернуть к выходу, чтобы не подслушивать, как женщина за дверью вдруг заговорила грубым и хриплым голосом, так непохожим на свой обычный нервный писк, с какими-то неземными интонациями. Северус невольно замер, затаив дыхание:

— Грядёт тот, у кого хватит могущества победить Тёмного Лорда… рожденный теми, кто трижды бросал ему вызов, рожденный на исходе седьмого месяца… и… — а вот дальше Северусу не удалось дослушать. Сзади раздались шаги, и кто-то крепко схватил его за локоть. Резко обернувшись, Северус увидел чем-то разъяренного Аберфорта.

— Подслушиваем?! — грозно осведомился дюжий, ростом под два метра, дед. Северус тут же ощутил себя нашкодившим котенком. Виновато заулыбавшись, он сдавленно ответил:

— Нет, сэр, я как раз собирался… — и прикусил язык. Ну да, собирался, стоял, замерев, как истукан.

Глава 3. Новый дом для Гарри

В год и три месяца Гарри мало что понимал, но свои детские умозаключения он тоже составил. Все эти страшноватые события начались, когда мама понесла его наверх, чтобы уложить спать. Она уже занесла его в комнату, когда снизу что-то прокричал папа. Мамочка отчего-то заметалась по комнате, как будто внезапно позабыла, где выход. А когда упала дверь, мама зачем-то посадила его в кроватку, встала перед ней и стала на кого-то кричать. На кого кричала мама, Гарри не видел, она посадила его лицом к стене, и пока он неуклюже разворачивался на попе, все главные события уже произошли.

Какой-то черный высокий дядя уронил маму на пол. Со своего места Гарри видел, как она лежит с открытыми глазами, словно большая поломанная кукла. Нехороший дядя отпихнул маму ногой и шагнул ближе, ничего не понимающий Гарри вопросительно смотрел на него снизу вверх, ожидая, что всё сейчас объяснится веселой игрой, что мама сейчас встанет и засмеется, а дядя окажется папой или Силусом. Но вместо этого нехороший дядя со стеклянными глазами направил на него палочку, точно такую же, как у папы и мамы… Зеленая полоска света выскочила из кончика палочки и столкнулась с чем-то невидимым, лично Гарри показалось, что с воздухом, который стал густым, как противный овсяный кисель.

Взрыва Гарри не осознал, как и всякий, кто окажется в «Оке бури»: в эпицентре любого урагана всегда царит вакуумная тишина. Гарри только видел, как за пределами круга тишины разлетается на куски его комната и развеивается нехороший дядя. Потом в его кружок тишины влетели ветер и звуки, а также что-то больно стукнуло по лобику.

Растерянный ребёнок сперва молча сидел в кроватке, с детской кротостью ожидая, когда что-нибудь произойдет — например, мама встанет… Но время шло. В пустой, лишенной стен, комнате свободно свистел холодный ветер. Мама продолжала лежать на полу поломанной куклой. Папа и Силус не приходили. Пришла только Симона, походила по комнате, понюхала маму, поскребла лапкой рваную одежду плохого дяди, посмотрела на Гарри, мяукнула ему и ушла. Кошкин визит встормошил малыша, и он захныкал. Потому что обычно мама брала Симону на руки и начинала её гладить, а тут она даже не пошевелилась.

Откуда-то снаружи и издалека раздался хлопок, потом простучали по лестнице торопливые шаги, и в комнату вбежал мужчина. И сразу с порога прислонился к косяку двери, вцепившись в остатки стены. Длинно вздохнул, оттолкнулся от стены и деревянно подошел к маме, упал на колени, поднял её и, прижав к себе, горько заплакал. Подумав, Гарри присоединил свой плач к дядиному рыданию. Дяденька плакал страшно, как побитый пёсик, с подвыванием и скулением… Качался и качал маму. Гарри смотрел на него сквозь слезы и прутья кроватки и старательно поддерживал его горе, плача и поскуливая в унисон.

Какое-то время они вдохновенно плакали-ревели дружным хором, пока снаружи снова не раздались хлопки и голоса. Добрый дяденька положил маму на пол, печально посмотрел на Гарри и тихо исчез. Влетели несколько дядь с палочками, потыкались по углам, и один из них крикнул в коридор:

— Чисто!

Зашел старый дядя с длинной серой бородой. Посмотрел на пол, на черные рваные тряпочки, нагнулся и подобрал палочку плохого дяди. Скользнул равнодушным взглядом по женскому телу и ребёнку в кроватке. Заплаканный Гарри просяще посмотрел на него — ну, может, хоть он что-то сделает? Может, теперь мамочка встанет?.. Но, к его ужасу, старый дядька что-то сказал двоим, и те, подняв с пола маму, куда-то унесли. Вот теперь Гарри по-настоящему перепугался и отчаянно, громко заревел, прямо-таки зашелся в плаче — сработал извечный стереотип: пока мама рядом, ребёнок спокоен.

Дед засуетился, неумело заворковал над ним, уговаривая не плакать и успокоиться. Гарри жалобно выл, прося маму. Старик тем временем осмелился взять его на руки, прижал к груди, вернее, к бороде, к колючей и жесткой, она больно царапнула нежную кожу малыша, и Гарри впал в сильную истерику. Полностью и бесповоротно осознав, что произошло что-то действительно страшное, раз его вместо мамы хватают чужие руки. Отчаянный вой оглушал, и дед, тихо выругавшись, посадил Гарри обратно в кроватку и покинул помещение. Теперь никто в пустой комнате не мешал Гарри плакать. Чем он и занимался в течение получаса. Внизу и в коридоре беспрестанно ходили какие-то люди, но никто не заглянул к плачущему ребёнку, все были чем-то заняты. Лишь один зашел, напоил, сменил подгузник, дал печенюшку и ушел.

Том Реддл пришел к Поттерам в ночь на Хэллоуин, тридцать первого октября. Было уже за полночь и первое ноября, когда Северус пришел оплакивать Лили. Его горе было слишком сильно и понятно, для него действительно прошла целая вечность, в то время как на самом деле было всего два часа ночи, когда в дом нагрянул встревоженный Дамблдор с отрядом мракоборцев. С четким приказом убивать на месте всех Пожирателей.

Не вынеся плача ребёнка, Дамблдор сбежал по более насущным делам — искать родственников Поттеров. Их он вскоре нашел — старшая сестра Лили. Параллельно с поисками родичей Дамблдор разруливал другие случаи-проблемы, коих тоже было немало в этот день, первого ноября: арест Сириуса Блэка, смерть Питера Петтигрю и двенадцати магглов. Еще утром он успокоил взволнованного Хагрида, сообщив ему о том, что нашел для Гарри новый дом, и тот на радостях растрепал об этом всем.

Целый день после этого морозила свой зад на холодном заборе старушка МакГонагалл, терпеливо дожидаясь, когда Дамблдор принесет ребёнка к этим противным магглам. И злясь на волшебников, которые совсем потеряли головы, празднуя падение Темного Лорда. О смерти которого сообщили доблестные мракоборцы, целый день нянчившие Гарри в разрушенном доме. Когда ушел Дамблдор, двое служащих занялись осиротевшим мальчиком, они забрали его на первый этаж, в самую теплую комнату — в гостиную, где и просидели с ним и кошкой Симоной. В течение дня они заботились о малыше, кормили, поили, меняли штанишки, играли с ним, читали ему сказки и старательно отводили глаза магглам и их полиции от развалин дома. До тех пор, пока за Гарри не пришел Хагрид. Бородатый верзила прикатил почему-то на маггловском мотоцикле. Черном, с коляской, и огромном.

Глава 4. По краю пропасти

Северуса арестовали на третий день после падения Волан-де-Морта. Просто кто-то вспомнил и стукнул кому надо, что он — Пожиратель Смерти и чуть ли не ученик Того Самого… К счастью, к тому времени сняли некоторые полномочия и Пожирателей запретили убивать на месте, разве что тех, кто оказывал сопротивление при задержании. Северусу хватило ума сдаться без боя, и ему не причинили вреда. Правда, руки ему заломили за спину очень эмоционально и больно — лежать, с-сука! Встал. Пошел!..

Он был не одинок. Вместе с ним арестовали всех приближенных к Темному Лорду. Всех членов Внутреннего и Внешнего круга. Их имена прогремели на всю страну: Каркаров, Долохов, Мун, Нотт, Яксли… Эйвери, Малфой, Паркинсон, Кребб, Гойл… ещё какие-то…

Имя Северуса засекретили. Его имя не стало известно широкой массе. Зачем и почему, станет понятно из дальнейших событий.

На минус десятом уровне Министерства Магии находится Зал Суда. Он расположен чуточку ниже Отдела Тайн, потому что там была такая глубина, «что даже лифты туда не ходят», по выражению министерских служащих. На самом деле просто не рискнули рыть лифтовую шахту в залежах драконитовой породы. Обнаружив под многокилометровой толщей некую полость из гигантских «пузырей» драконита, её решили использовать для самых важных целей. Ну и расположили там, в этих каменных залах-анфиладах, образовавшихся естественным путем, ряд стратегически важных помещений. Проложили от лифтов отдельный ход до тех пещер и объявили их святыней Министерства.

Зал Суда номер десять, комната Казни с аркой Смерти посередке, ещё какие-то комнатушки. Ещё там есть комнатка, которую всегда держат запертой, в ней хранится сила, одновременно более чудесная и более ужасная, чем смерть, чем человеческий разум, чем все силы природы. Пожалуй, она еще и самая загадочная из всех сокровищ, что там хранятся. Эта сила — самое величайшее орудие человечества, имя которому — Любовь. Хотя не совсем ясно, как можно запереть и спрятать любовь, ведь для неё, как известно, не существует никаких преград, а сама она не настолько материальна, чтоб её можно было схватить и вообще хоть как-то потрогать.

Зал суда номер десять был полон. В виде огромной подковы располагались сиденья, амфитеатром сбегающие к центру площадки — креслу подсудимого. Это было не простое кресло. В незапамятные времена оно было сделано руками дементора. Было когда-то время, когда жили на земле свободные народы — дементоры, эльфы и гномы и прочие волшебные расы помимо людей.

Этого кресла боялись все без исключения, даже те, кто точно был ни в чем не виноват. Вот такого страху оно нагоняло. А ведь при этом оно было крайне справедливо, по-настоящему невиновного дементорово кресло никогда и ни при каких обстоятельствах не приковывало к себе цепями. Это был, можно сказать, детектор лжи магического уклона.

Сейчас в этом кресле-детекторе сидел, съежившись, Игорь Каркаров. Он сильно потел и дрожал, трясся так, что казалось, через него пропустили малый заряд тока, и под ним сиденье не кресла, а, как минимум, стула электрического… Звенели-дребезжали цепи на его руках. Стучали зубы, вылезали из орбит выпученные от страха глаза. Он боялся всего. И молчаливых судей в фиолетовых мантиях Визенгамота, какой-то равнодушный, беспристрастный цвет… Боялся Дамблдора, зачем-то присутствующего здесь. Боялся дементоров, замерших позади него за спинкой кресла подобно двум гротескным статуям. Боялся зала и самого суда. Но больше всего он боялся того, к чему могло привести это слушание.

— Игорь Каркаров, — хрипло каркнул похожий на сушеного карася мужчина, мистер Крауч. — Вас доставили из Азкабана для дачи показаний перед Министерством магии. Вы заявили, что можете сообщить нам важную информацию.

Каркаров выпрямился, насколько позволяли цепи.

— Да, сэр, — как ни был он смертельно испуган, и все-таки в его голосе прозвучали елейные нотки. — Я хочу быть полезным Министерству. Хочу помочь. Я… мне известно, что Министерство намерено задержать… э-э… последних сторонников Темного Лорда. Я очень хочу помочь… чем могу…

По скамьям пронесся шепот. Одни смотрели на Кар­карова с интересом, другие — с откровенным недоверием.

— Вы сказали, что можете сообщить нам несколько имен, Каркаров, — продолжил Крауч. — Мы вас слушаем.

— Не забывайте, — заторопился Каркаров, — Тот-Кого-Нельзя-Называть всегда действовал под покровом строжайшей секретности… он предпочитал, чтобы мы… я хотел сказать, его сторонники… я очень, очень глубоко раскаиваюсь, что был когда-то в их числе… Мы не знали друг друга, не знали имен… Это было известно только ему одному…

— Но вы, однако, можете сообщить нам несколько имен? — спросил мистер Крауч.

— Я… да… могу, — Каркарову не хватало дыхания. — И… и все это ближайшие помощники Темного Лорда. Они… на моих глазах… выполняли его приказы. Я назову их имена в подтверждение того, что совсем от него отрекаюсь. Меня переполняет столь глубокое раскаяние, что я не нахожу…

— Имена! — резко потребовал мистер Крауч. Каркаров побледнел, шумно вдохнул и перешел к сути, поняв, что терпения на его блеяние ни у кого не хватит:

— Во-первых, Антонин Долохов. Я… я сам видел, как он пытал многих ни в чем не повинных магглов. И тех, кто… кто был против Темного Лорда… И…

— Долохов уже пойман, — заявил Крауч. — Сразу же после вас.

— Пойман? Очень, очень рад слышать.

Но вид его свидетельствовал о другом. Известие было для него ударом. Одно имя не сработало!

— Кто еще? — холодно спросил Крауч.

— Кто? Розье, конечно, — поспешно добавил Кар­каров. — Ивэн Розье.

— Розье нет в живых. Его выследили скоро после вашего ареста. Он оказал сопротивление и был убит.

— Он… он ничего другого не заслуживал, — в голосе Каркарова звучало отчаяние: он боялся, что его донос не будет иметь никакой ценности. Каркаров покосился назад, за спинку кресла, где его ожидали дементоры.

— Еще кто? — спросил Крауч.

— Трэверс… он помог убить МакКиннонов. Мальсибер… применял заклятие Империус… многих людей превратил в страшных злодеев… Еще Руквуд, он был шпионом, поставлял Тому-Кого-Нельзя-Называть информацию, которую добывал в Министерстве.

Глава 5. Детские и взрослые впечатления

Когда Гарри исполнилось полтора года, Петунья взяла его и Дадли в гости к своей подруге Ивонн. Она славилась страстью ко всему экзотическому, обожала отдыхать на южных островах и пробовать тамошние блюда. На первых она обгорала до потери пульса, а вторыми обычно травилась…

Дома у неё жили экзотические звери — какая-то китайская собачка и кошмарная лысая кошка. От этой кошки Петунью бросало в дрожь. Жуткое, прямо-таки инопланетное создание, поросячьего цвета, с огромными прозрачными ушами, мокрые глаза непонятного оттенка, пальцы без шерсти походили на человеческие, горбатое толстое тело на тоненьких лапках и тонюсенький крысиный хвостик. Вот примерное описание Клеопатры, кошки породы сфинкс.

Собачка же — слава богу! — походила на меховую сардельку с постоянно включенным моторчиком. Она непрестанно издавала всевозможные звуки: пыхтела, сопела, гавкала, ворчала. Лаем эта китайская собачка искусно выражала все эмоции в мире: и удивление, и страх, и злость с радостью. Звали её Филадельфия Грайс Гордон Шиба Принс… Бедная и совсем не аристократичная Петунья даже в ухе почесала, думая, что ослышалась — как-как её зовут?! — на что Ивонн махнула рукой и предложила называть собачонку по-домашнему — Фиби.

Кошка в руки не далась — удрала подальше и повыше. А вот собачка с восторгом кинулась знакомиться с маленькими гостями. Суетливо обнюхала мальчишек, обдавая их горячим дыханием и быстренько облизала личики и ручки. Гарри удивленно смотрел на это крайне милое и сверхпушистое существо с черной приплюснутой мордочкой и ярчайшими вселенскими глазками, всё больше и больше влюбляясь, не в силах устоять перед обаянием пекинеса.

Взгляд Дадли был более прагматичным: не найдя в комнате никаких игрушек, он оценивающе посмотрел на забавное косматое создание, прикидывая — а годится ли оно в качестве машинки? Подергав и общупав собачку со всех сторон, Дадли нашел хвост и просияв, начал тягать её по комнате, бибикая и дудукая. Изумленная сверх меры Фиби сперва ехала на пузе, потом, сообразив, что происходит нечто невероятное и новое в её собачьей жизни, расслабилась, решив получать от этой жизни максимум удовольствия — опрокинулась на бочок, оттопырив задние лапки, присоединив к дадлиному бибиканью свои громкие благодарные и счастливые вздохи и охи.

Гарри смотрел-смотрел на это священнодействие и внезапно захотел тоже эту чудную и потрясающую игрушечку. Нетвердо переставляя слабенькие ножки, он деловито дотопал до Дадлика и собачистой машинки, нагнулся и схватился за длинные ушки. Машинка забуксовала, и Дадли обернулся, увидев причину пробуксовки, рассердился и потянул сильнее. Гарри, почувствовав сопротивление, плюхнулся на попу и, гневно лопоча, крепче вцепился в ушки. Целую минуту малыши, натужно пыхтя, тягали собачку в разные стороны, а Филадельфия-Фиби, трехкратная чемпионка Европы по статям и плодовитости, пребывала в полнейшем экстазе, тоненько ворчала и похрюкивала, заходясь от безмерного счастья. ТАК с ней ещё никто никогда не играл!

Петунья и Ивонн, заболтавшись в гостиной, не сразу обратили внимание на странные звуки, доносящиеся из хозяйской спальни, в которой оставили детей. Заинтересованно переглянувшись, подруги отправились проверить, кто там охает и вздыхает? В первый миг они прямо застыли на пороге, глядя, как мальчики перетягивают друг у друга какую-то меховую муфту, и она, эта муфта, издавала громкие протяжные стоны.

— Фиби! — ахнула Ивонн и кинулась отбирать «игрушку». Внезапно ограбленные, Дадли и Гарри дружно заревели, а собачка вдруг возмущенно загавкала на хозяйку, сердито тряся головой, мол, ты чего самоуправничаешь?! Не даешь поиграть порядочным детям и собакам!

Эта первая встреча оставила очень глубокий след в душе мальчиков, они надолго запомнили удивительное пушистое создание. Гарри точно не мог забыть эти огромные космические глаза, широкую и добрую улыбку и тончайшую воздушную шерсть. Гарри просто влюбился в этих собачек и, увидев на улице похожую, восторженно пищал, показывая пальчиком:

— Пикенез!

Прохожие и хозяева пекинесов умилялись и хвалили малыша:

— Такой маленький и уже разбирается в породах!

Совершенно очевидно, что Гарри очень хотел собственного пекинеса, но эти маленькие собачки весом в три килограмма стоили страшно дорого, и Дурсли не могли позволить себе такие траты.

А так в качестве домашней фауны пока выступала Симона, белая кошка с рыжими пятнышками. Петунья, понимая, что с котятами слишком много будет возни, свозила кошку к ветеринару. Почтенный морщинистый доктор согласился стерилизовать Симону, но сперва уточнил, точно ли хозяева не хотят от неё котят?

— Да, точно не хочу, — твердо ответила Петунья. — А что?

— А она породистая, — озадаченно прогудел врач. — Турецкий ван, котята этой породы очень дорогие.

Петунья было воодушевилась и уже начала подсчитывать в уме прибыль от продажи несуществующих ещё котят, но потом сообразила, что для этого нужен кот той же породы. А ванских котов она что-то не видела в пределах Литтл Уингинга, конечно, можно дать объявление в газету, типа, «одинокая леди желает познакомиться для продолжения рода», но мороки-то столько потом будет… Так что пришлось отодвинуть мечты подальше и настоять на стерилизации.

А ещё остались удивление и вопрос без ответа: где сами Поттеры достали такую очень редкую и дорогую кошку? Насколько Петунья помнила, кошек этой породы можно вывезти из Турции только с разрешения государства и со специальными документами. Привезя домой снулую от наркоза Симону, она поделилась новостями с Верноном. Тот скептически оглядев дворовую окраску кошки, хмыкнул:

— Угу, турка ван-шван, а ты и поверила? На улице Магнолий вон, мейн-куны шастают, а присмотришься к ним — дворняги дворнягами, сплошь беспородные все. Мейны более мордастые и тяжелые, не то что эти голохвостые барбосы.

Сходила Петунья на ту улицу, поглазела на мейн-кунов и тоже заметила некоторые нюансы, которые отличали их от породистых кошек. Попутно познакомилась с их хозяйкой, миссис Фигг, сухонькой старушонкой, выяснила, что та недавно переехала откуда-то с севера.

Глава 6. Двойное счастье

Гарри исполнилось уже семь лет, когда он перестал ждать отца. Вернее, мечтать о нем. Прекратил мечтать, сочинять, как он однажды переступит порог дома Дурслей, наклонится к нему, улыбнется, погладит по голове, возьмет за руку и скажет:

— Ну вот я и пришел, сынок! Пойдем домой?

А Гарри не сомневался в том, что папа его позовет с собой. И тогда… Тут он вставал очень прямо, гордо откидывал голову и, с презрением глядя на воображаемого взрослого, цедил сквозь зубы:

— Я тебя слишком долго ждал! Где ты был все эти годы?

Он обязательно скажет эти горькие и несправедливые слова. Потому что он заслужил. Потому что его действительно очень долго не было! И… и вообще, он его не любит, разве это папа? По-настоящему любящий отец давно бы плюнул на дурацкую королеву и приехал к сыну! К родному сыну. Так нет же, не приезжает папа, не торопится к нему, видимо, Королева и служение Короне для него важнее, чем родной ребёнок…

В общем, разобиделся маленький Гарри, разочаровался в папе, для которого он приготовил столько любви в своем сердечке, так мечтал прижаться к нему, обнять за шею и крикнуть как можно громче, так, чтобы на той стороне Темзы было слышно: папа, я тебя люблю!

Как выглядит отец, Гарри не знал, у мамы Пэт не было ни одной его фотокарточки, по которой он мог бы иметь представление о папиной внешности. Но у него была фантазия, и Гарри легко представил себе, что папа высокий и сильный, как… как мистер Вилмен, фермер. Его Гарри частенько видел на ярмарке, которую устраивали в честь дня Благодарения. Мистер Вилмен был настоящим силачом, поднимал самые тяжелые предметы и однажды на спор сдвинул даже грузовик, и не вперед, по ходу колес, а вбок! Вот такой он сильный.

И его папа будет таким же, мечтал Гарри. Таким же сильным и могучим. У папы черные волосы, как у него, и черные глаза. Тут фантазия Гарри слегка спотыкалась, мама Пэт говорила, что глаза у его папы черные, как антрацит, но Гарри не знал, что такое антрацит и какого он цвета, поэтому представлял, что папины глаза темно-темно-темно-карие, цвета очень густого чая. Или как кофе, который по утрам пил дядя Вернон, перед тем как ехать на работу.

Жилось Гарри в доме Дурслей неплохо. У него с Дадли была пока одна комната на двоих, в ней было две кровати, один встроенный шкаф-гардероб, один письменный стол и два стула. Ещё над каждой кроватью на стене были полки и светильник-ночник: у Дадли в виде пузатого фонаря-бочонка, а у Гарри — глазастой совы. Полочки были личными, на них мальчики держали свои самые любимые и необходимые вещи. Прежде всего, конечно же, книжки. Хотя у Дадли книги стояли лишь для прикрытия, за ними он любил прятать стратегический запас орешков и пакетиков с чипсами. А Гарри свои книжки честно читал и после прочтения бережно хранил на полке, периодически стирая с них пыль.

Об уборке здесь стоит поговорить отдельно. Толстый Дадли от природы был ленив, если не сказать, избалован, будь он один в семье, Петунья не преминула бы воспитать его, как помощника себе, но судьба подбросила им Гарри. И Дурсли, как это порой случается, забили на воспитание своего ребёнка. Зачем? Если для этого есть удобный, нужный и послушный племянник, за которым уж точно некому присмотреть. И, начиная с шести лет, подросшего и окрепшего Гарри начали понемножечку нагружать работой по дому. Тут подмести, там помыть, полочки и столики от пыли протереть.

Дадлика работой не грузили, но если требовалась его помощь, лишняя пара рук или ног, звали. Как правило, Дадли не отказывался помочь, мелкие просьбы-поручения с удовольствием выполнял. Но он хитрец, очень ленивый хитрец: если его посылали принести почту из коридора, то он, видя, что Гарри ничем не занят в это время, увиливал от своих обязанностей. Выглядит это примерно так — Вернон коротко буркает из-за утренней газеты, доставленной мальчишкой-разносчиком:

— Принеси почту, Дадли.

Тот нагло отвечает:

— Пошлите за ней Гарри.

Вернон снова буркает из-за газетной стены:

— Гарри, сходи за почтой.

А Гарри, нахаленок, зная, что Дадли просто ленится, тоже начинает отбрыкиваться:

— Пошлите за ней Дадли.

Газета с шуршанием опускается на стол, Вернон, прищурившись, подозрительно обозревает две хитрые мордашки. Сорванцы сидят с самым невинным видом и, казалось, никакими силами их сейчас с места нельзя сдвинуть, нипочем не послушаются. Но дядя Вернон знает, куда нажать. Скорбно вздохнув, он сумрачно изрекает:

— Ясно. Никто из вас не хочет мороженого, я так полагаю?

Мальчишки, переглянувшись, срываются со стульев и наперегонки мчатся за письмами и счетами…

В общем, обыкновенные пацаны, растущие в обычной семье. Одинаково любимые и любящие, озорные пострелята.

***

«Что до крестража, наипорочнейшего из всех волховских измышлений, мы о нем ни говорить не станем, ни указаний никаких не дадим…» Прочитав эти строки, Северус закрыл древнюю книгу и тупо уставился на обложку, вернее, на слова, вытисненные полустершимся золотом на растрескавшейся порыжевшей от времени коже:

«Волхование всех презлейшее».

Значит, ни говорить не станете, ни указаний никаких не дадите? Ну знаете… не для того я сюда прокрался, в кабинет директорский, воспользовавшись тем, что Дамблдор отбыл по делам министерским, чтобы вы тут заявляли, что я здесь ничего не найду. Черта с два! Вы у меня заговорите, буквы драные, кислотой из вас правду вытравлю!!!

И Северус, злясь на весь белый свет, утрамбовался поглубже в директорском кресле и принялся тщательно изучать находку, вышеназванную книгу о темной магии, раздел о крестражах, о которых она якобы не желала говорить. Он настолько глубоко погрузился в её бумажно-чернильные недра, что напрочь забыл о времени. Когда пришел Дамблдор и окликнул его от двери, Северус поднял на него тяжелый взгляд, налитый кровью и бешенством. Этот взгляд был в стократ хуже взгляда василиска, он замораживал ужасом и буквально пригвоздил директора к двери. Как мотылечка стальной иголочкой.

Глава 7. В кругу семьи

Гарри, замерев, во все глаза смотрел на мужчину, сидящего перед ним на корточках. Его ротик смешно приоткрылся, а в маленькой детской груди стало тесно от огромного упругого шара счастья, он рос-разрастался, заполняя собой всё пространство грудной клетки. И лопнул, вырвавшись сдавленным взвизгом, на крик он не успел сорваться, потому что отец сгреб его в охапку и прижал к себе вместе с собачкой.

Вместе с собачкой он и поднял их, выпрямляясь, и по приглашению Петуньи внес их в дом. На кухне Северус сел на стул, посадив Гарри на колени, а тот наконец-то смог спустить с рук собачку и схватиться за папину ладонь.

Все обиды и подозрения маленького Гарри испарились в один миг — папа же пришел, какие теперь печали?! Даже вопрос забылся. Только крепенько держался за папину руку и жадно рассматривал его лицо, отмечая малейшие его черты: внушительный нос, четкие губы, густые брови, таинственные искорки в глубине черных глаз и черные-пречерные волосы до плеч. А ещё папа улыбался. Ему. Сердечко Гарри просто трепетало от папиной улыбки, вот что это такое, папина улыбка! Это… это неописуемо и необъяснимо, и непонятно, а почему Дадли-то так не радуется, когда ему улыбается его папа — дядя Вернон?

Но Гарри понял, почему. Просто для Дадли это было привычным, в порядке вещей, он не терял своего отца и с самого рождения видел папину улыбку.

Северус сидел на стуле в обычном человеческом доме, на простой маггловской кухне и испытывал ни с чем не сравнимое счастье, ощущая в своих объятиях живое тепло родного ребёнка… Улыбался и думал о пропущенных годах — как много он потерял: первые шаги сына, первый его зубик, первую улыбку, первое слово… Но если первый год Гарри так и так достался Джеймсу Поттеру, и с этим ничего не поделаешь, то с остальными шестью годами им обоим просто не повезло… Обстоятельства оказались сильнее их.

Главный вопрос задала Петунья.

— Северус, ты… пришел за ним?.. — и губу закусила, нервно теребя полотенце. Северус правильно понял её страхи. И ответил так, чтобы успокоить сразу всех:

— Я пришел к вам… — и взглядом спросил «Можно?»

Петунья облегченно улыбнулась и торопливо закивала. В конце-то концов, Северус тоже родной человек, раз является отцом Гарри. Враз успокоившись, она занялась покупками, а Северус и Гарри продолжали сидеть и с любопытством рассматривали друг друга. Потом Гарри, окончательно убедившись, что папа здесь, что он действительно пришел к нему, умиротворенно вздохнул и, прижавшись к груди Северуса, затих, слушая, как совсем рядом размеренно бьется папино сердце. Затих и Северус, прижимая к себе теплого и доверчивого малыша, и благодарно смотрел на Петунью, сохранившую для него сына, как он и просил когда-то в письме.

Молча разбирала продукты Петунья, слегка смущаясь от благодарного взгляда Снейпа и попутно восхищаясь тем, как вырос соседский мальчик…

Бесшумно сновал по кухне пёсик Бейли, обнюхивая углы шкафов, ножки стола и стульев, мимоходом принюхиваясь к ногам людей. Но хозяина он здесь не находил, как и на улице, где он потерялся. Из кухни он перебежал в холл и прихожую, пересек их и вбежал в гостиную. И столкнулся со старожилом — большой, почти с него, кошкой. Кошка грозно зашипела, выгибая спину горбом, и распушилась, отчего стала вдвое больше. Щенок отпрянул и стратегически прижался к полу, за свою короткую семимесячную жизнь он уже имел столкновение с кошками и знал, как себя с ними вести.

Симона, не встретив привычного собачьего противостояния, сдулась, уложила вздыбленную шерсть и опустила хвост, с удивлением глядя на пса, который против обыкновения не стал её облаивать. На её памяти это была первая вежливая собака, не нарывающаяся на скандал. Бульдог Злыдень, приезжающий в гости со своей хозяйкой Мардж, был крайне неприятным типом, при виде неё всегда срывался в истерику, злобно рычал и лаял, брызгая слюнями. Не то, что этот маленький пёс. Симона, заинтригованная нестандартным поведением пса, подошла ближе и, осторожно принюхиваясь, обошла его по кругу. Щенок лежал смирно и лишь голову поворачивал, следя за кошкой глазами.

Завершив круг, Симона остановилась напротив, пёс, вытянув шею, робко понюхал её мордочку и застенчиво стукнул хвостом по полу. Очевидно, они как-то объяснились между собой и в чем-то сумели договориться, потому что, когда Петунья вспомнила о четвероногом госте и в его поисках заглянула в гостиную, то увидела их вместе, лежащими на ковре бок о бок. Приятно удивившись, она на цыпочках вышла из гостиной, прошла к лестнице и поднялась наверх, чтобы приготовить комнату для Северуса. А отец и сын, оставшись одни на кухне, тем временем разговорились. Гарри начал первым, задав давно мучивший его вопрос:

— Я тебя так долго ждал. Почему ты не приходил?

Как ни старался Гарри сохранить нейтральный тон, в его голосе всё же прозвучала затаенная обида. Северус почуял эту обиду и встревожился. Максимально честно ответил:

— Я был очень занят, Гарри. Прости…

А Гарри, чего-то испугавшись, перебил, задав следующий, не менее важный вопрос:

— Ты насовсем пришел?

— Да, насовсем, — торопливо ответил Северус, зарываясь носом в темную макушку. Глухо пробормотал: — Вот разберусь с последними делами и останусь с тобой навсегда.

— А с какими делами? — насторожился Гарри, запрокидывая голову и пытливо заглядывая в глаза отцу. Северус интуитивно почувствовал, что одним словом тут не отделаешься. А значит…

— Я их почти закончил на самом деле. Осталось только придумать, как достать последнее средство для их уничтожения.

— А что надо уничтожить? — вполне предсказуемо заинтересовался Гарри. Северус задумался, прикидывая, какими доступными словами можно рассказать ребёнку, объяснить ему свое долгое отсутствие.

— Знаешь, почему я так долго не приходил? Почему столько лет пропадал и никак не мог вырваться к вам? Я был очень далеко, странствовал в поисках очень плохих предметов, которые могут причинить много зла людям, а теперь я их нашел и должен уничтожить.