Огнев лог

Огнев лог роман Пролог "Инцидент"   Глава 1. "Генрих" Посмертье и Глава вторая. "Гоша"

«Каждая душа — это поприще борьбы Света с демоническим началом. Душа подобна путнику, перебирающемуся через шаткий мост. С каждого берега протягивается к нему рука помощи, но чтобы принять эту помощь, путник должен протянуть руку сам»

Даниил Андреев «Роза Мира»

«Даже самые светлые в мире умы

Не смогли разогнать окружающей тьмы.

Рассказали нам несколько сказочек на ночь –

И отправились мудрые, спать, как и мы».

Омар Хайам

От автора

сюжет этого романа навеян "Розой мира" Даниила Андреева, книгой очень и очень специфичной, как говориться для тех, кто не от мира сего. Правда, я пропускаю эту мистическую философию через беллетристический, лёгкий и занимательный для читателя сюжет, подаю "галимую" заумь эзотерики в форме мистического триллера...

Пролог

Инцидент

                                                     Огнев лог

Роман—фантасмагория

                                                                                  Автор Владимир Гораль

«Каждая душа — это поприще борьбы Света с демоническим началом. Душа подобна путнику, перебирающемуся через шаткий мост. С каждого берега протягивается к нему рука помощи, но чтобы принять эту помощь, путник должен протянуть руку сам»

Даниил Андреев  «Роза Мира»

«Даже самые светлые в мире умы

Не смогли разогнать окружающей тьмы.

Рассказали нам несколько сказочек на ночь —

И отправились мудрые, спать, как и мы».

Омар Хайам

                    КНИГА ПЕРВАЯ

                   Клиника

                Пролог.

                Инцидент

Колонна зондер-батальона «Gespenst»[1] входила в старый больничный городок. Корпуса красного кирпича, укрытые летней густой зеленью, являлись конечной точкой маршрута. Для выполнения  задания моторизованному батальону под командой  штурмбанфюрера СС[2] фон Бравена пришлось выдвинуться на юг от города Червены, где подразделение уже проделало огромную работу по зачистке территории от евреев.

На карте этот кружок был помечен как «Огнев лог». Наименование  места предстоящей спецоперации, неподалёку от бывшей границы с Польшей, являло собой образец совершенно непроизносимой славянской тарабарщины.

— Окнеф лёк, — Генрих фон Бравен ещё раз попытался воспроизвести вслух это лингвистическое безобразие. Однако не преуспел, а потому решил до конца операции именовать этот место попросту — «Клиникой».

Остро отточенным карандашом фон Бравен зачеркнул на карте старое название, то ли  украинское, то ли польское, и написал сверху новое — немецкое «Klinik». Полюбовавшись с минуту на дело рук своих,  Генрих почувствовал себя конкистадором Великого Рейха, чистильщиком от варваров, расширителем новых жизненных пространств и, наконец, героем германской нации. Как всегда, эта мысль порадовала комбата и настроила его на рабочий лад.

Офицер распахнул серую дверцу бронетранспортёра, раскрашенную коричневыми пятнами. Проигнорировав ступеньку, он молодцевато спрыгнул на чисто выметенную дорожку, мощёную жёлтым камнем. Сорокалетний Генрих фон Бравен пребывал в прекрасной физической форме и замечательном настроении. От природы худощавый и высокий австриец обладал нордическим складом психики и, как и подобает арийцу, отменным здоровьем.

Здесь ничего не говорило о войне, и добротное краснокирпичное здание сразу пришлось по вкусу подполковника.

    "Это  и есть главный корпус самой больницы", — осматриваясь, догадался он.

Три этажа, стрельчатые окна. Высокие и стройные, словно фрейлины, башенки с бойницами. Само здание, длинное как змея, терялось где-то в зелени деревьев.

Неведомый архитектор начала прошлого века был настоящим арийским профессионалом. Элементы готики он сочетал с тогдашним модерном. Получилось нечто симпатичное, смахивающее на резиденцию германского курфюрста начала восемнадцатого века.

Глава третья. Доктор Корсаков. Глава четвертая. Беглец

Глава третья. Доктор Корсаков

Три года назад Сергей Олегович Корсаков с отличием окончил факультет психиатрии в одном из старейших университетов города Санкт-Петербурга. Его преподаватели весьма ценили блестящего студента, и уже за полгода до защиты дипломной работы профессора-психиатры настойчиво приглашали Корсакова в аспирантуру.

Ознакомившись с выпускным проектом Сергея, академик Зельдович пришёл в совершенный восторг. Старик объявил, что «дипломка» Корсакова вполне тянет на кандидатскую. Да что там кандидатская — бери выше! На докторскую диссертацию по клинической психосоматике! Поэтому он, дескать, желает лично поздравить юного гения с таким успехом.

Когда же «восходящая звезда» русской психиатрии предстал перед подслеповатыми профессорскими очами, то Зельдович, по словам очевидцев, достал из сейфа свою старомодную академическую ермолку и водрузил раритет на голову красного от смущения Корсакова. Между прочим, ранее на бледно-пятнистой, как шкура жирафа-альбиноса, лысине маститого психиатра сей сакральный предмет чёрного бархата никем и никогда не наблюдался.

Родился Сергей в семье флотского офицера в заполярном Североморске Мурманской области. А на Украину попал, как говорится, по зову сердца — здесь решила проходить интернатуру Люба, невеста Сергея. Странный выбор девушки, районная больница города Червены, что раположен на юго-западе молодой «незалежной» республики, объяснялся просто. Её родной дядя считался не последним чиновником в республиканском Минздраве Украины.

Во время учёбы в Питере Любовь звёзд с неба не хватала, а потому видела своё будущее на административно-хозяйственном поприще. Должность заместителя главного врача районной, а если повезёт и областной больницы её вполне бы устроила.

С Сергеем было все иначе, профессора-преподы чуть ли не на коленях умоляли его не делать глупостей, а остаться в университетской аспирантуре. Однако по этому поводу он плоско каламбурил, иронизируя над собой: «верный рыцарь любви предпочёл Любовь». Так что они вместе уехали в старинный, утопающий в буйной южной зелени украинский городок Червены. Через год молодые люди поженились.

Однажды приболевший гриппом Корсаков раньше времени вернулся домой с ночного дежурства. Юная супруга разговаривала с кем-то по скайпу. Сидела она спиной к двери, лицом к экрану компьютера и в наушниках, а потому несвоевременного возвращения мужа не заметила.

— Да что там говорить, Мишаня! — жаловалась Люба, горестно вздыхая. — Моего легендарного дядю вчера на пенсию выжили! Да, да, того, что из Киева! Тебе смешно! А я осталась в огороде с бузиной. Интриги, Мишка, где их нет! А Серёжа? Что Серёжа?! Ошиблась я в выборе, Мишенька! Зря тогда тебя не послушала! Всё чувствами руководствовалась — и вот результат. В общем-то, Сергей человек хороший. Но мужик, как оказалось, никакой. Да нет, хи-хи! Не в этом смысле. Понимаешь, на работе из моего мужа верёвки вьют. А он всё терпит да молчит. Рохля. Таких скромников быстро в дальний угол задвигают, где они сидят себе потихоньку и лямку свою интеллигентскую тянут до пенсии. Что ты говоришь? Да уж точно, «любовная лодка разбилась о быт»! Какая может быть страсть к мужчине, которого не уважаешь?

Новый, а вернее старый претендент на счастье с Любовью был молодым врачом-нейрохирургом, по иронии судьбы окончившим параллельный курс на их общем факультете. Михаил работал в частной клинике, в том самом Питере, почти родном Сергею городе, от которого он так опрометчиво отказался. К тому же новый избранник Любы имел наследственную квартиру на Васильевском острове.

Разрыв с женой Корсаков переживал тяжело, впал в депрессию. Развитию профильной болезни немало способствовала обстановка — от солнечных, но убийственно провинциальных пейзажей украинского захолустья, до размытых слабоумием и бессознательным страданием лиц опекаемых им пациентов.

Знакомый коллега-психиатр хотел было назначить Сергею популярный антидепрессант, но корпоративная этика взяла верх. Оба доктора прекрасно знали, с какими побочными эффектами лечит больные души фармакология, пусть даже самая современная. Махнув рукой на Панацею, эскулапы крепко выпили вместе. Депрессия ретировалась на один вечер. Но к утру, оголодав в одиночестве, вернулась к похмельному хозяину злее прежнего.

— Ну что, господин мозгоправ? Дожили, ранимый вы наш? — мрачно вопрошал сам себя Сергей. — Похоже, что вы уверенно следуете по стопам чеховских и булгаковских сельских докторов, депрессивных алкоголиков-морфинистов. Не нами сказано «сur a te ipsum» — врач, излечись сам.

Душа Корсакова ответов на эти риторические вопросы не давала. Утопая в болоте чёрной меланхолии, подёрнутой серой ряской будней, она лишь горестно и беззвучно страдала.

А что делать? Академик Зельдович уже год покоится в пределах Волковского кладбища, а новое начальство универа больше интересуют не наука и молодые гении, а выгодная сдача в аренду многочисленных университетских построек и земельных участков. Что же касается оставленной в городе на Неве аспирантской карьеры Корсакова, то этот поезд давно ушёл, как говорится.

Сергей очень устал от любопытно-сочувственных взоров коллег по районной больнице. И вскоре, махнув на всё рукой, молодой эскулап перевёлся в самую глушь, на освободившуюся должность врача-психиатра в тихом местечке Огнев лог.

* * *

Глава пятая. Шаганэ Глава шестая Неявные грёзы Георгия Громова Грёза первая Посмертье и его обитатели

Глава пятая. Шаганэ

На утренней летучке Иноходцев раздал своим докторам рутинные ценные указания и, как всегда по понедельникам, огласил недельный график ночных дежурств.

— А вас, Сергей Олегович, я попрошу остаться, — окликнул главврач выходящего из кабинета Корсакова.

Как всадник с коня, Лев Николаевич молодцевато соскочил со своего роскошного, очень высокого краснокожего кресла, и бодрой походкой обошёл остановившегося на полдороге Корсакова.

— Ну-с, доктор, присаживайтесь, — с радушной улыбкой указал молодому коллеге на мягкий диванчик у окна.

Сергей едва успел присесть, как Иноходцев по селектору принялся отдавать распоряжения:

— Оксаночка, сделай-ка нам с коллегой два эспрессо. И не перепутай, как в прошлый раз, душа моя! Кнопка красная справа, а не синяя слева. И да, обрати внимание на сорта кофе. Для эспрессо только Бристот. Не Мусетти и не Пеллини, только Бристот.

Попутно Иноходцев успел взглянуть на свое холёное, с правильными чертами лицо, отразившееся в обрамлённом старинной бронзой венецианском зеркале.

— Потрясающе тупенькая эта хохлушечка, но…зато прехорошенькая! — прикрыв дверь, заговорщицки подмигнул Корсакову Лев Николаевич. — Как ваше настроение, Серёжа?

Он картинным жестом пригладил лихой кок на роскошной седой шевелюре, и присел на диван рядом с Сергеем. Главврач дружески похлопал младшего коллегу по колену.

— Ну-с, будьте откровенны, моншер. Как ваша «депра»?[1] Удалилась, а? Ха-ха! Считайте, что я не начальник, а, скажем, ваш лечащий врач. Впрочем, главный прописанный мною антидепрессант под названием Ядвига Поплавская вы, мой друг, приняли вчера вечером, в баньке-с, ха-ха! Да-да, разумеется, я в курсе. Ваш начальник профессионал и, уж поверьте, знает, как лечить душевные травмы. Особенно у впечатлительных и ранимых интеллигентов нашего с вами типа. Заметьте, коллега, королева Ядвига антидепрессант быстрого действия, это не Прозак и не Ксанакс[2], ждать полмесяца до начала лечебного результата не надо. И никаких зловредных побочных эффектов. У нас всё естественно, от матушки-природы.

И Лев Николаевич плавными движениями изобразил руками в воздухе воображаемые дамские округлости.

— Какой же он пошляк! — раздражённо подумал Корсаков и тут же устыдился этой мысли. — Хотя человек со всей душой, а я «моралите» себе позволяю. Никто не без греха. И нечего мне, особенно после вчерашнего, корчить из себя святошу…

На столе зазвонил внутренний телефон. Царским жестом главврач поднял трубку цвета слоновой кости. Пластмассовый аппарат был старый, добротный, ещё брежневских времён. Сразу, как будто только и ждал этого звонка, Иноходцев весело ответил:

— Да-да, я понял. Отправьте больную в смотровой кабинет, мы сейчас будем.

Затем обратился он уже к Сергею.

— Идёмте, коллега. Кое-кого вам представлю. Практикующему психиатру этот случай будет небезынтересен.

Жилистый санитар ожидал появления врачей в компании хрупкой девушки. Облачённая лишь в белую, с завязками на спине, застиранную сорочку, пациентка безучастно сидела на больничной кушетке. Неподвижный взгляд, устремлённый в пространство, ничего не выражал.

Машинально кивнув на приветствие санитара, главврач с ходу перешёл к делу. Приблизившись к сидящей на кушетке девушке, он принялся пощёлкивать пальцами перед её глазами. Вправо, влево, вверх, вниз. Как будто крестил больную православным знамением.

— Старая школа,— вздохнул про себя Корсаков. — Теперь уже никто так не делает.

Сергей вгляделся в лицо больной, и ему стало не по себе. Новая пациентка оказалась на редкость хороша, даже избыточно красива — если такое словосочетание возможно. Корсаков поймал себя на мысли, что невольно любуется девушкой. Она была наделена восточной и экзотической, при этом царственно-библейской красотой. Как смоль чёрные густые волосы, Смуглое, с тонкими чертами лицо, пухлые губы и огромные карие глаза — на пол-лица, с тенями. Такие тени вокруг очей часто бывают у персиянок, гречанок, армянок или грузинок. В сочетании с пушистыми ресницами они придают им особую восточную прелесть. Сейчас эти чарующие глаза пребывали в каком-то ином, неведомом мире.

Молодой врач почувствовал на себе насмешливый взгляд — жилистый санитар пялился на него с плохо скрываемой наглой ухмылкой.

— Что, доктор? Положил глаз на дурочку?! А ведь ты не прочь трахнуть её тайком?! И чтобы никто не узнал... Я угадал, да?! — близко посаженные льдисто-голубые глаза смеялись на костистом лице.

Сергея передёрнуло от омерзения к этому уголовному типу в синих наколках, покрывающих кисти и запястья рук. Корсаков ещё ничего не знал о нём, но уже невзлюбил от всего сердца.

— Вы только посмотрите, коллега! — голос главврача отвлёк молодого доктора от неприятного переглядывания с санитаром.

Лев Николаевич с выражением детской радости на лице поднял обе руки больной. Та никак не отреагировала и, словно сдающийся в плен солдат, продолжала безучастно сидеть на кушетке с поднятыми руками.

— Эта какая-то редкая форма кататонии, не правда ли? — продолжал Иноходцев. — Вы знаете, доктор, данную больную можно поставить на одну ногу, поджать ей вторую, и она в таком положении будет находиться часами. Как, ха-ха, цапля на болоте.

Глава седьмая. "Белая хозяйка" Глава восьмая Неявные грёзы Георгия Громова Грёза вторая "В тёмных лепестках" "Азгард"

Глава седьмая. Белая хозяйка

Корсакову пришлось приложить усилия, чтобы напроситься на текущее ночное дежурство. Сердобольный главврач беспокоился о здоровье Сергея и не хотел утруждать своего любимца вредными ночными нагрузками.

— Хорошо, Серёжа! — сдался, наконец, Лев Николаевич. — Не понимаю, зачем тебе это надо. Впрочем, дело твоё!

После того, что Корсаков увидел утром в больничной душевой, молодому врачу было очень и очень не по себе. Как говорится, его «терзали смутные сомнения». Уж очень этот санитар напоминал бывалого уголовника. Не санитара лечебного учреждения, а зэка, расписанного змеями, кинжалами и куполами церквей. Впрочем, коллега пресловутого Хабара, тощий до скелетообразности субъект с забавным прозвищем Кадаврик, тоже особого доверия не вызывал. О своих сомнениях Сергей хотел поведать начальству, но что-то его остановило.

— Рано делать выводы и, тем более, как-то озвучивать своё беспокойство перед Львом Николаевичем, — решил про себя Корсаков. — Я новый человек в этом месте. Следует освоиться, понаблюдать и попытаться самому что-то понять. Кстати, удачное имя для бедной девочки подобрал этот странный Хабар. Шаганэ — звучит мило и к тому же очень ей подходит.

Поздно вечером, когда пациенты клиники получили свои пилюли и инъекции, дежуривший вместе с Сергеем пожилой медбрат отпросился в комнату отдыха. Это было против правил, однако персонала, желавшего работать в клинике за нищенскую зарплату, катастрофически не хватало. Медбратья и медсёстры (не мнимые, а настоящие) — те, что ещё держались в клинике, пытались заработать хоть какие-то деньги. Каждый из них «тянул» по три-четыре ставки, то есть работал по двое, а частенько и трое суток подряд. Немудрено, что при таком режиме средний медперсонал к вечеру буквально валился с ног.

Что касается санитаров, то тут всё было мутно… Эта братия жила прямо в Доме инвалидов. При клинике у них существовало что-то вроде общежития, и чувствовали они себя в нём, как и на работе, более чем вольготно. Трудились санитары спустя рукава, но медбратья, да и врачи, на них не пеняли. Похоже, они просто опасались своих подчинённых. Да и кому жаловаться, ведь принимал санитаров в штат сам главврач Иноходцев и он же их лично курировал.

Перевалило за полночь. В клинике было на удивление тихо. Лишь иногда доносились обычные сонные звуки: храп, стоны, сонные вскрики больных. Для Сергея это было первое ночное дежурство. Впрочем, его коллеги никогда не жаловались на беспокойные ночи. Чтобы не иметь проблем, Иноходцев лично распорядился не экономить на вечерних дозах успокоительных средств. Как было принято на ночных дежурствах, Сергей переобулся в свои любимые разношенные кроссовки на мягкой подошве и отправился на обход клиники.

Из больничного туалета, мимо которого он проходил, послышался негромкий мужской матерок. Потянуло едким папиросным дымом.

— Санитары, — догадался Сергей.

Он остановился, и машинально прислушался.

— Слышь, Батон? Ты кто, мужик, или рукоблуд зоновский? — толковал кто-то неприятным скрипучим голосом. — Так на зоне у людей выбора нет, а мы с тобой, почитай, на воле. Да ещё такой курятник под боком. Вся братва люди как люди. Все здесь баб вволю трахают. А если не знаешь, как это делается, так я научу. Заходишь в женское отделение, выбираешь себе психичку посимпатичнее. Ладишь ей укольчик, чтобы покладистой была, да и везёшь в нашу каморку при подвале. А там всё честь по чести: и диванчик, и чифирь со спиртом. Ты же знаешь! Так люблю это дело, что за ночь сразу нескольких приходую.

— Да ладно тебе, Кузя, — зычно позёвывая, отвечал невидимый Батон. — Нравится тебе ненормальных баб трахать, ты и трахай! Чо ты меня за свой кайф агитируешь? По мне, наикращий кайф, то сальце с лучком и крутым яичком, тай ковбаска-кровянка с перчиком, тай щоб горилочка була. А то я эту спиртягу вашу медицинску на дух не выношу. Ты смотри, Кузьма, допрыгаешься с больными тёлками. Сивый вон доигрался! Ты, вообще, в курсах, що з им зробилось?[1]

— Да слышал я, — отозвался Кузя. — Плела братва байки спьяну про каких-то «белых хозяев». Мол, призраки по здешним окрестностям бродят. Вроде как того хмыря, на чьё место меня взяли, привидение Белой Хозяйки сгубило. Да только не верю я в эту галиматью.

— Зря не веришь, — заметил Батон. — Два года назад, колы меня на работу сюды взяли, ночью на воздух покурить вышел. Глядь, а промеж деревьев две белые фигуры плывуть. Упереди жинка, а за ней чоловик, мужик значить. Вроде как она от него тикает, а он её догоняет. И росту те двое с фонарный столб. С тех пор я не то что на двор выйти, в окошко по ночам не смотрю, лякаюсь дюже![2] Так вот, Кузюшка, прийшиственик твой, Сивый его звали, не обычный чоловик был, а злодень яких пошукать[3]. Ты баб местных просто трахаешь, а Сивый мучил их шибко. Знайшов где-то машинку электрическую, и ну з ими, с бабами, по ночам в подвальной коморке играться. Я раз увидел, так чуть не сблевал. Он чо, кат делал? Бабу голышём к кровати привяжет, тряпку в рот сунет, защепки латунные ей на цицки, да ещё промеж ног прищепит и давай ток пущать. Баба воет, дёргается, а Сивый радуется, аж со смеху его, злодня, пучит. Почитай с месяц так игрался. Даже Хабар ему мозги правил, чтобы прекращал, да только Сивый не слухал. А после нашли его как-то утречком за корпусами в роще, в овраге со свёрнутой шеей. Парни гуторят, он живой ещё был, шевелиться не мог, только глаза пучил да шептал. «Хозяйка», шептал, «Белая Хозяйка».

Глава девятая. "Мертвецкая"     Глава десятая "Неявные грёзы Георгия Громова" Грёза третья "Астард"

Глава девятая. Мертвецкая

Сергей очнулся от холода. Размеренными тактами метронома боль пульсировала в затылке. С минуту Корсаков бессмысленно таращился в окружающую непроглядную тьму. Память и сознание медленно возвращались.

— Профессионалы грёбаные! — мелькнуло в больной голове.

Перевязочная марля, заботливо набитая в пересохший рот, мешала дышать. Доктор пошевелился и понял — затёкшие руки оказались крепко связанны за спиной. Ноги, слава халтурщикам, были не такие бесчувственные, и даже свободны. Стараясь не обращать внимания на болезненные толчки в черепе, Сергей напрягся. Собрался с силами, извернувшись всем туловищем, и уселся на холодном полу.

— До боли родной запах, — потянул носом Корсаков. — Вот чёрт, формалин! Уж, не в морг ли меня запихнули?

На совершенно ледяном полу пленника била крупная дрожь. Подобно барабанщикам у эшафота, зубы выстукивали мелкую фатальную дробь. Сергей зябко передёрнул плечами, кожа под тонкой сатиновой тканью медицинского халата онемела от холода.

— Интересно, — меланхолично размышлял Корсаков. — Какие планы у санитаров-уголовничков? Сразу прибьют или ректально оприходуют и мою медицинскую задницу после Шагане? Ну что же, в любом раскладе можно найти положительные моменты. Хотя бы согреюсь перед летальным исходом! Людям удовольствие доставлю. Послужу ягодичной мышцей на благо народа!

Чем дольше размышлял на эти скорбные темы Сергей, тем меньше равнодушия в нём оставалось. Как не обделённый фантазией человек, доктор в красках и звуках представлял себе предстоящие испытания, скорее всего последние.

Матерно замычав, Корсаков принялся активно перемещаться по холодному полу, подскакивая на пятой точке. Если он действительно находится в морге, значит, сможет в этой кромешной тьме наткнуться на стену. В конце концов, где-то здесь шкаф с инструментами, секционный стол[1] или каталка.

На счастье его ноги уткнулись в нечто. Сергей скинул кроссовки и ступнями в носках принялся ощупывать находку.

—Так, колесо! А вот, на расстоянии в пару метров, ещё одно. Судя по всему, это больничная каталка, — понял доктор.

Завалившись набок, он полез в промежуток между колёсами. Там Сергей встал на колени, нащупал спиной дно каталки и принялся медленно выпрямляться. Железяка оказалась страшно тяжёлой, наверняка чем-то гружёной. Превозмогая рвущую боль в спине, Корсаков напрягся. Чёртова тележка поддалась и, наконец, накренилась. Что-то тяжёлое грузно ухнуло на пол. Увлекаемый силой инерции, Сергей последовал за падающей каталкой. Приземлился он удачно, на нечто сравнительно мягкое. В воздухе разлился запах анатомички — так и не ставший привычным за годы обучения убийственный коктейль из формалина, спирта, сырой резины и тухлой человеческой плоти.

Следовало поискать чего-нибудь острого, режущего, чтобы освободить руки, и Сергей скатился с трупа. То, что он свалил с тележки мертвеца и с полминуты возлежал на покойнике, изображая некрофила, Корсаков не сомневался. Доктор даже догадывался, кого именно потревожил на смертном одре. Пять дней назад скончался один из больных, старожил Огнева лога с шизоидным синдромом. Сергей сам осматривал тело и оформлял акт о смерти. Фамилия старика была Гулько. Дед Гулька, как прозвали его в лечебнице. Теперь, с обычной канителью казённого погребения, его тело не меньше недели пробудет в морге клиники.

— Чёрт возьми, — пронеслось в голове у Корсакова. — А ведь у деда имелась примета — его замечательная по безобразию улыбка.

Сергей вспомнил, насколько стало не по себе при первой встрече от отвратительной ухмылки деда.

— Дохтора наши добрые! Дохтора хорошие! Полечите, полечите нас бедных! — каким-то детским «буратинистым» голосом пропищал свою «фирменную» тираду дед Гулька, обнажив свои жёлто-чёрные редкие кривые осколки зубных руин.

Не раздумывая долго, доктор повернулся на пятой точке и принялся шарить по трупу ступнями в носках.

— Ага, вот оно личико, вот они острые зубки! Хороший дедушка!

Корсаков продвинулся к изголовью мертвеца, пристроился к нему спиной и, извернувшись по-змеиному, принялся перетирать верёвки. Запястья пронзила острая боль.

— Ага! Выходит, я попал в цель, — обрадовался Сергей — Опасно, конечно. Но, с другой стороны, хорошо. Значит, имеется чувствительность. Только бы не повредить сухожилия. Обеззаразить и остановить кровотечение будет куда проще.

Целую вечность Корсаков елозил связанными запястьями по лицу покойника. И снова, как от удара электричеством, вспышка острой боли в сведённых за спиной руках. О, какое облегчение! Свободен, наконец-то, свободен!

Доктор с трудом поднялся на ноги. Колени тряслись от слабости и напряжения. Пошарив на стенах, Сергей нашёл клавишу выключателя. Над головой защёлкали, загудели деловитыми шмелями длинные белесые трубки люминесцентных ламп. Помещение наполнилось голубоватым неживым светом.

Сергей пошевелил пальцами рук, сжал кулаки — сухожилия, слава богу, в порядке. Истерзанные о мёртвые зубы деда запястья горели огнем. Морг, а Корсаков, разумеется, находился именно в прозекторской, был устроен как множество других знакомых Корсакову покойницких — в стеклянном незапертом шкафчике пленник нашёл так необходимые ему сейчас антисептики и перевязочный материал. Не обращая внимания на черно-бурые пятна докторского халата, он принялся за обработку торчащих из обшлага рукавов искромсанных рук.