Огни чертогов Халльфры

Вступительное слово от автора

— «Огни чертогов Халльфры» — это эпическое фэнтези со своей собственной мифологией и легендами.

— Я пишу в первую очередь для взрослых читателей, и пусть герой-мальчик в самом начале не вводит вас в заблуждение. Детство героя — необходимая часть знакомства с ним и с миром. Однако детство закончится... Я не исключаю, что «Огни» могут быть интересны и читателям помладше. Но, пожалуйста, помните про возрастной рейтинг 16+. Он совершенно оправдан.

— В книге есть смерть — и она случается со всеми: и со взрослыми, и с детьми, и с колдунами. Смерть всегда окончательна (за редким исключением).

— Но также в книге есть и крепкая дружба, и преданность, и любовь, и щепотка колдовства, конечно же. И щедрая бочка невероятных легенд — и кто знает, где пролегает грань между правдой и вымыслом?

— Действие романа развивается в суровом северном краю, полном тёмных елей, туманов и изумрудных сияний в небесах. Лишь первая глава немного выбивается, повествуя о мальчике из столь тёплого края, что урожаи там собирают дважды в году, а снега не видят вовсе.

— «Огни» — очень толстый роман, больше миллиона знаков. А сама книга является частью цикла — всего в нём планируется четыре тома, тоже толстых. Но каждый из них будет иметь своё логическое завершение. Однако помните: вы имеете дело с автором-перфекционистом. Я работаю долго. Зато качественно.

Что интересного:

✶ Я сама иллюстрирую свою книгу. И вы можете быть уверены, что нарисованные персонажи соответствуют авторскому видению. Карта тоже будет. Однажды) Обложку мне подготовила на заказ художница Дарья Лисий Хвост.

✶ У книги есть свой саундтрек, написанный композитором Славой Оноприенко. Релиз музыки планируется в январе-феврале 2026. Создавалась она специально для аудиокниги по «Огням».

✶ В романе вы найдёте несколько песен и баллад — моего авторства. С помощью друзей и нейросети эти песни зазвучали под волшебную музыку. Одну уже можно послушать (Klimanoway Sounds — Белый Лось, есть вконтакте и на моём сайте).

✶ В конце романа вас ждёт раздел с примечаниями: там перечислены все имена и названия, которые встречаются в тексте, с ударениями и краткими пояснениями. На случай, если вы кого-то забудете.

✶ У меня есть свой сайт, где опубликованы все иллюстрации, песни на стихи из «Огней», примечания, отзывы и многое другое. Там очень атмосферно! Ссылка — в профиле (она видна лишь в десктопной версии сайта).

✶ ✶ ✶

Я — филолог по образованию, и смею надеяться, что текст приятно порадует вас своим качеством. А если захватит и сюжет, это приятно порадует меня. Моя книга для меня — не проходная история, а любимый проект, в который я вкладываю все свои силы и время вот уже более трёх лет. «Огни» переписывались трижды, и даже после начала публикации я дорабатывала их (не меняя сюжет, но редактируя некоторые места). Я хочу не просто рассказать эту историю, а чтобы она жила и звучала. И стала такой же прекрасной, какой я вижу её в своей голове.

Я планирую опубликовать роман полностью до конца зимы 2026. К сожалению, я уже дважды находила свою неоконченную книгу на пиратских ресурсах. Поэтому предупрежу, что «Огни» выложены лишь на нескольких сайтах (в основном это литературные платформы для авторов, а также вконтакт и бусти, где меня можно поддержать донатом). Конкретно этот текст опубликован на Литнете. И если вы читаете его где-то ещё, прошу вас, найдите мои официальные страницы. На всех них книга доступна совершенно бесплатно — и самая актуальная версия со всеми последними главами.

Ну а теперь — желаю вам приятного чтения! И да пребудет с вами удача на колдовских тропах алльдского края!

Ваша Алёна Климанова.

Часть 1. Слуга колдуна. Глава 1. Ветер с севера

Шкатулка. Иллюстрация от автора

Гиа́цу проснулся среди ночи от странного звука. Сердце мальчика колотилось, одежда, которую он позабыл снять перед сном, прилипла к горячему телу, а в ушах всё звенел непонятный шум да загадочные слова — будто на чужом языке. Рядом тихо сопела На́я, обнимая брата: мать рассказывала истории на ночь, и голос её, видно, убаюкал детей. Гиацу высвободился из объятий Наи и сел, почёсывая голову.

Необъяснимая тревога холодом бегала по телу и громко стучала в ушах. Мальчик напряжённо вслушивался в ночь, различая в ней дыхание спящих матери и сестры и даже сонное копошение мыши, устраивавшей гнездо в соломе. Закрытые ставни едва заметно вздрагивали от приходившего с моря ветра. Он то стихал, то налетал порывами, и колыхалось снаружи оставленное на верёвках бельё. Гиацу слышал, как трепещут платья, штаны да рубашки, как отчаянно бьются они, не в силах разорвать путы и улететь. Он и сам улетел бы — от страха. Да не мог.

Босые ступни коснулись пола, и Гиацу тенью шмыгнул к окну и отворил одну ставню. Ветер хлынул в дом, затапливая его прохладой, и мальчик попытался расслышать за ветром хоть что-то, но лишь шум морских волн окутал его. Волны бились об извилистый каменистый выступ с запада и шипящей пеной набегали на пологий песчаный берег, обращённый к северу. Там, через два моря, соединённых узким, как горло дракона, проливом Тана́у, распростёрлись земли а́лльдов, которых здесь звали шамьхи́нами, «белокожими».

Гиацу никогда их не видел, но сосед, старик Чусе́н, прежде ходивший на торговом судне по всему северному побережью, говорил, будто люди эти и вправду имеют очень светлую кожу. Лица их не темнее парного молока, а волосы — словно золотистые поля на рассвете. Живут алльды на холодной каменистой земле, дающей скудные урожаи, и нрав их оттого скверный и дикий.

Ещё вчера Чусен сидел здесь во дворе и твердил, по-старчески щурясь:

«Помяни моё слово, Гиацу: тяжёлые времена грядут. Я сам видел, как загораются глаза у людей с севера, едва покажешь им наши семкха́ты. Они зовут их «медовыми камнями» и высоко ценят — почти так же, как золото!»

«Но ведь это священные камни Семха́й-тана! — хмурился Гиацу. — Они должны лежать в его храмах, и никому не стоит их трогать».

«О, для алльдов Семхай-тан не указ! — отозвался старик. — Они верят в своих богов, а их боги алчны до красивых камней. Обворуют эти бледные люди наши земли, обчистят наши храмы — ни единого камешка не останется».

«Разве Семхай-тан не покарает их за это?»

«Боюсь, что нет, — покачал головой Чусен. — Они уплывут в свой тёмный и холодный край, и Семхай-тан, бог-солнце, не достанет их там».

«Что же у них, своих красивых камней нету? — разозлился Гиацу. — Зачем плыть к нам?»

«Не только камни влекут их… Много чего, — старик повернулся к мальчику и добавил тихо: — Они плывут за рабами. Ведь нет на свете никого прекрасней сема́нских женщин! Вот увидишь, преодолеют алльды Брюхо дракона — Тагиха́м-море, ворвутся в пролив Танау, а там и рукой подать до нашей деревни».

«Отец не сдаст Танау», — сердито возразил Гиацу.

«Отец у тебя не воин, — вздохнул Чусен. — Набрали нынче всех, кто хоть как-то топор и копьё в руке держит. Но многие ли устоят? Алльды свирепы в битвах. Сам Ада́ху-тан — Северный ветер — закалил их, и Тагихам-море им не страшнее запруды. А наши семанские земли для них больно лакомые. Ты уж береги тогда сестру свою, коли придут за нами».

«Никто за нами не придёт, — вступила вдруг в разговор мать Гиацу, и взгляд её — пронзительный, чёрный — уткнулся в старика. — Ты, Чусен-тан, разболтался больно. Дел других нет?»

Старик замахал руками:

«Есть, есть! — но тут же сощурился: — А если придут? Что ты будешь делать? Тебя ведь первой уволокут, малышка Тахи́ё: ты вон какая красавица!»

Тахиё швырнула в него ложку, которой помешивала еду в котле. Чусен увернулся, и ложка с грохотом угодила в ведро.

«Гиацу, подай сюда ложку, — велела мать. — А ты, Чусен-тан, не уворачивался бы. Дурь из тебя выбить надо: сам старый, а голова соломой набита, — она недовольно свела брови: — Танау — наша крепость! Шамьхинам в жизни не пробиться сквозь горло дракона!»

«Хорошо бы… — Чусен закачался взад-вперёд от беспокойства. — Да вот боюсь я, что…»

«Шёл бы дела свои делать, тогда и бояться перестанешь! — оборвала Тахиё и тут же обратилась к сыну: — Гиацу, сбегай за Наей: обед готов».

Старик покосился на котёл и осторожно начал:

«А нельзя ли…»

«Можно, конечно! Вот заполню твой рот едой, меньше глупостей болтать будешь».

«Грубиянка», — проворчал Чусен, но к столу охотно подсел.

После обеда он отправился к себе, а Гиацу, растревоженный его словами, побродил вокруг дома, да вернулся к матери. Тахиё мыла посуду в бадье, и тёплые солнечные пятна бегали по её сосредоточенному смуглому лицу. Ласковый ветер с Таха́й-моря — моря Головы дракона — легонько играл с чёрными волосами в длинной косе, перевязанной алой лентой.

«Мам?» — позвал Гиацу, садясь на лавку.

Часть 1. Глава 2. Звон кубков из чертогов Халльфры

Оллид. Иллюстрация от автора

О́ллид проснулся затемно. Звёзды ещё не схлынули с небесного моря, окружённого острыми пиками гор, и ярче всех отчего-то сияла сегодня Агана́ра — звезда всех путников. Она смотрела снизу вверх, цепляясь за тёмные ели у подножия, и они щекотали её острыми верхушками. Оллид поплотнее запахнул плащ и присел перед заготовленными накануне дровами, легко раздувая искру из ничего.

Вспыхнувшее пламя озарило нахмуренное лицо, чёрные, как прогоревшие угли, волосы и бороду, заплетённую в небольшую косичку. Заплясали красно-рыжие всполохи на обветренных губах и щеках, отразились в глубине пронзительных глаз, видевших слишком многое. Оллид подвесил над костром котелок с водой и поднялся, всматриваясь в клубившуюся вокруг мглу.

Что-то не то было в этом предрассветном часе — самом непроглядном и холодном часе ночи. Даже ветер дул не как прежде — а Оллид хорошо знал все его повадки: умел и предугадывать настроения, и уговаривать дуть, куда нужно. Но нынче ветер тревожно сновал вокруг Лосиной горы — самого сердца Дикой гряды, — и будто не знал, что делать: то ли подняться сильнее, то ли залечь в ущелье. Колдун вытянул руку, и ветер, как верный пёс, легонько коснулся пальцев, да тут же отступил и потёк прочь. Оллид не любил управлять им и обычно не удерживал силой, но сейчас хотел выяснить, что витает в прохладном воздухе, отчего мир вокруг притих и замер.

— Вернись, — велел он, и ветер недовольно послушался и окружил колдуна шумным облаком.

Но ничего путного не узнал Оллид, лишь неясные голоса доносились издалека. Чётче всего звучало одно-единственное слово: «Помоги, помоги!». Помочь, значит? Оллид задумчиво расплёл косичку на бороде и заплёл её обратно.

— Иди, — отпустил он ветер, и пламя костра, до того плясавшее, как безумное, наконец успокоилось и стало тихо лизать стенки котелка.

Вода закипела, и Оллид бросил в неё щепотку листьев, а остатки скормил огню. Мигом поднялся дым и расползся по большому выступу горы, шипя и извиваясь, подобно множеству маленьких змей.

— Скрой меня, — приказал колдун.

Нехорошее предчувствие шевелилось в груди: будто кто-то искал его. А Оллид никому не мог позволить найти себя: слишком велика цена. Он сосредоточенно глядел, как расходится дым, обволакивая мягкой стеной, пахнущей травами. Да, так намного лучше… Если Оллид в чём-то и преуспел за последние три сотни зим, так это в искусстве прятаться. Никто живой не мог отыскать его, пока колдун сам того не пожелает. А Оллид не желал: ведь это грозило смертью.

Он и раньше избегал людей. Но с тех пор, как князь Ро́ван копьём пронзил Инга Серебряного, всё окончательно раскололось на «до» и «после». Не было Инга отныне ни в мире живых, ни в мире мёртвых, да только бесконечная кровь всё заливала алльдскую землю. И Оллид с грустью думал: на что же способны люди ради того, чтобы заполучить невиданную силу?

Порой, закрывая глаза и вспоминая тот невыносимо белый день, колдун представлял, как выхватил бы меч у Ри́нука Рыжего и… нет. Ничего бы Оллид не сделал. Ведь уничтожив Ринука, он уничтожил бы и сам себя. И то, что осталось от Инга. И высвободились бы тотчас гаду́рские вороны, скованные колдовским словом старика. И сбросили бы оковы яростные великаны севера — народ Фёнвара, от которого Инг так хотел защитить людей… Людей, не достойных защиты!

Оллид снял котелок с огня и, отвязав от пояса рог, зачерпнул отвар. Горячий влажный пар обволок лицо, забрался в незаплетённые длинные волосы и устремился в небо. В этот час на Лосиной горе обычно не бывало сильного ветра. Он приходил с рассветом, и тогда начинал трепыхаться плащ за спиной, подобно знамени: изумрудный снаружи, рубиновый с позолотой — внутри. Этот плащ оставил Инг Серебряный, прежде чем навсегда исчезнуть… Оллид прикрыл глаза, и вновь донёсся до него невесть откуда настойчивый голос, похожий на женский:

— Помоги! Помоги!

«Раскричалась», — нахмурился колдун.

Голос вызывал в памяти далёкий и пасмурный зимний день, который теперь уже никогда не забыть. Минуло триста зим, но будто всё случилось вчера… Вставало над миром такое же утро, как и сегодня, только звёзд перед рассветом не было видно: ещё с ночи налетели низкие тёмные облака и спрятали небо. Медленно и бесшумно падал крупный холодный снег, и хлопья его густо устилали землю. Оллид спустился к подножию Лосиной горы, намереваясь поймать дичь, и побежала за ним вереница глубоких следов. Изо рта вырывался еле заметный пар и тут же утекал прочь. Сердце Оллида тревожно колотилось: он отчётливо чувствовал, как беда разливается в морозном воздухе.

Инг явился с рассветом. Лицо его, обычно суровое и решительное, в тот день выражало печаль и задумчивость. Не обнаружив Оллида, он сел, скрестив ноги, на большой камень на выступе Лосиной горы и положил рядом посох — обычную палку, помогавшую ему при ходьбе, но изукрашенную так искусно, будто она сотворена из самого колдовства. Инг любил красивые вещи и в шутку рассказывал доверчивым людям, будто сила его — в посохе.

«Оллид!» — позвал старик.

Он знал, что где бы ни был сейчас Оллид, зов долетит да него, потому что Инг обращался прямо к сердцу. Он окликнул второй раз, ярко представляя Оллида с его вечной чёрной косой и изумрудно-зелёными глазами — такими молодыми, точно колдуну было зим тридцать, а не четыре сотни.

Часть 1. Глава 3. Брюхо спящего дракона

Бежал алльдский корабль по Тагихам-морю, и волны становились всё круче и круче. Никогда не видели семане таких штормов на Тахай-море: спокойна и рассудительна была Голова дракона. Но Брюхо его ревело, и злые холодные ветра трясли корабль, пытаясь выдуть прочь и людей, и вещи.

Моряки закрепили всё, что могли, не желая растерять добычу. Даже рабов привязали к мачте да бортам. Гиацу ощущал себя теми самыми штанами и рубашками на верёвках, которые бились от ветра в последнюю ночь на родной земле. Что там теперь с этой одеждой? Сгорела ли, как и всё остальное? Удалось ли разбежаться курам и козам? Алльды ведь не забрали из деревни животных… И вспоминал Гиацу, как гонял он соседских гусей, а они потом гоняли его, как учил он Наю сыпать курам зерно — по чуть-чуть, вот так… И болью отзывалось сердце.

После Танау за кораблём увязалось ещё одно судно. Порой оно подходило так близко, что становилось видно моряков на борту — такие же белокожие алльды и тоже с добычей. Гиацу разглядел и взятых в рабство семан. Он отчаянно всматривался в них сквозь разделявшее корабли расстояние, и яростные брызги Тагихам-моря то и дело умывали его лицо. Мальчик выпал бы, если б не был привязан — так хотелось узнать, не везут ли на другом судне мать или отца… Вдруг они всё-таки живы?

Небо хмурилось и грохотало, дождь заливал палубу, но алльды будто не боялись вовсе. Гиацу поглядывал на них иногда. Спать его уже не тянуло, и только неведомая доселе пустота заполняла тело. Иногда она сменялась яростью — такой сильной, что хотелось кинуться в драку и лупить этих жутких, ненавистных людей, забравших у него всё. Но даже и думать об этом было смешно: опять отлетит Гиацу от одного удара, да на сей раз может и шею сломать. И привязан он так, что не сдвинуться — какие уж тут драки? Время от времени ярость уходила, и на её месте начинала плескаться тоска — такая же бесконечная, как Тагихам-море, такая же затяжная, как дожди над ним. А потом вдруг среди этой тоски расцветало робкое любопытство — и именно тогда Гиацу принимался рассматривать моряков.

Алльды оказались не такие уж и белокожие: многие из них сильно загорели за дни, проведённые в море, и только полоски шрамов на руках и лицах оставались бледными. И всё же семане были темнее и меньше, и алльдские воины превосходили их и в росте, и в широте плеч. Хотя, подумал Гиацу, за свои девять лет он никогда не видел настоящих семанских воинов… Может, они ничуть не уступают этим шамьхинам?

Но самый страшный был одноглазый алльд: куда выше любого из своих людей, словно потомок великанов. Взгляд Гиацу то и дело цеплялся за его светлые волосы, достающие до плеч — чаще распущенные, нежели собранные в хвост; за широкий подбородок с короткой неровной бородой; за могучие руки и длинные пальцы, задумчиво вертящие ножи; за ледяное сияние единственного глаза, наводившее на мысли о невообразимо холодных краях вечного снега, в котором можно умереть… Лицо это пугало и притягивало одновременно. И изучая его, Гиацу понимал, что никогда не позабудет человека, поломавшего всю его жизнь.

Сильнее всего в алльдских воинах поражали глаза: большие, очень большие глаза. Гиацу никогда такого не видел. Да он вообще никогда не видел никого, кроме людей из своего же народа. У семан глаза были узкие, чёрные, пронзительные. А у алльдов…

— Чусен-тан, а что у них с глазами? — не выдержал наконец Гиацу. — Эти алльды все такие? Или есть здоровые?

Старик негромко рассмеялся:

— Да, они все такие, — и, поразмыслив, добавил: — Говорят, глаза у них столь огромные из-за того, что света мало. Солнце на их землях бывает редко, вот они и распахивают веки настежь, как цветок в летний день, чтобы успеть вобрать весь солнечный свет.

— Как же я к ним не хочу, — пожаловался Тсаху. Он стоял, перегнувшись за борт: его мутило от качки, и мальчик угрюмо глядел на тёмно-зелёные волны, ёрзавшие под кораблём. — Там наверняка ужасно холодно! Мы просто помрём все от холода!

— Придётся тепло одеваться, — согласился Чусен.

— Они что-то не тепло одеты, — заметил Гиацу, косясь на моряков.

— Это сейчас — пока лето.

— Так уже холодно! — гневно возразил Тсаху. — Я даже не думал, что за Танау начинается такой кошмар! Где Семхай-тан? Почему он не согреет эти ледяные волны?!

Чусен и сам поёжился, но промолвил:

— Это ещё не холодно, Тсаху. Это так… Когда я ходил с торговым судном, мы всегда старались убраться из алльдского края до наступления зимы. Тагихам-море тогда становится совсем бешеным, а все земли за северным побережьем, говорят, укрываются толстым слоем снега. Это называют… сейчас… слово какое-то на алльдском было… Вспомнил! «Сугобы»!

— «Сугобы»? — повторил Гиацу в недоумении. — Это как?

— Это когда столько снега, что он тебе по колено, по пояс или даже выше.

Мальчики в ужасе переглянулись.

— Мы точно умрём, — простонал Тсаху и вновь перевесился за борт.

Качало уже не так сильно, как прежде. Алльды сидели на вёслах, и их сосредоточенные лица, будто выточенные из неровных камней, казались угрюмыми и злыми. Но вдруг они озарились странным сиянием — Гиацу даже не понял, откуда оно шло, ведь Семхай-тан так и прятался в облаках, — и воины… запели. Мальчики ошеломлённо уставились на них, а Чусен лишь приподнял брови.

— О чём они поют? — спросил Гиацу.

— Я не всё понимаю, — медленно протянул старик, вслушиваясь. — Но это песня об алльдской княжне Айва́не и её возлюбленном Аёку.

Часть 1. Глава 4. Лунные берега

Гиацу, Туринар и лунные цветы. Иллюстрация от автора.

Конь бежал так, словно позади была погоня. Мир громыхал под его копытами, и воля — необъятная, нестерпимая воля — хлёстким ветром летела в лицо. Гиацу сидел, в ужасе зажмурившись, и не знал, куда ему деть взмокшие от страха руки, которые то и дело соскальзывали с луки седла: может, ухватиться за мощную вороную шею или за блестящую густую гриву? Мальчик давно бы свалился, если бы не спокойное тепло незнакомца позади и его незримая защита, окружившая Гиацу.

Деревья и камни, казалось, сами отскакивали с пути, сливаясь в сплошное зеленовато-серое облако, и уносились прочь речки и ручейки, едва заблестев под копытами. Далеко позади осталось теперь Тагихам-море, и шум его больше не долетал до этих диких дремучих лесов. Гиацу не представлял, как долго бежит конь, но всё это время даже думать ни о чём не мог — и от того отступила немного навалившаяся от разлуки и стольких смертей боль. Высохли слёзы на глазах, и только воздух теперь остро впивался в грудь — воздух, казавшийся таким незнакомым.

Господин легко управлял конём безо всякой упряжи: лишь верёвка была перекинута через лошадиную шею. Стоило лишь легонько наклониться, и скакун без промедления поворачивал в ту же сторону. Вскоре безумный бег замедлился, и Гиацу принялся жадно рассматривать деревья, кусты и травы, зорко отмечая и взлетавших потревоженных птичек, и испуганных зверьков, юркавших в свои норы. Ветви нагибались всё ниже, грозя подхватить мальчика за шкирку и расцарапать лицо его хозяину. Но тот сказал что-то по-алльдски, и сразу стало светлее и просторнее. Гиацу удивлённо обернулся: деревья позади уже вновь крепко сцепляли ветви. Неужели этот человек велел им расступиться? И они послушались?! Возможно ли такое?..

Наконец лес отпрянул, и у его корней заблестела гладь небольшого озера. Плотное кольцо из сосен смыкалось вокруг — Гиацу знал эти деревья, хотя они и отличались от тех, что росли на его родине: были и выше, и тоньше, и верхушки их уходили будто в самое небо. Недовольно ухнула дремавшая на ветке сова и тотчас скрылась в чаще. Поднялся прохладный колкий ветер, зашуршав по колючим кронам, но по озеру даже и ряби не прошло.

Конь остановился, и хозяин легко спрыгнул на землю.

— Здесь тебе следует искупаться, — сказал он по-семански и помог Гиацу слезть.

Мальчик обернулся, скользнув взглядом по огромному горячему коню, по богатому плащу, который вдруг перестал быть красным и весь позеленел. Гиацу в недоумении уставился на него, но тут же понял, что господин просто вывернул плащ наизнанку, и кровавая подкладка темнела теперь изнутри. Мальчик с удивлением отметил, что одежда хозяина вовсе не богатая, как отчего-то показалось вначале, а совсем простая. Тёмная рубаха без какой-либо вышивки да светлые штаны. Разве что сапоги у него были из очень хорошей и толстой кожи.

Чёрные глаза встретились с ярко-зелёными, и мальчик спросил:

— Господин… как мне тебя называть?

— Оллид.

— Ты фах?.. Или, вернее, князь?

Оллид поднял брови:

— Я похож на князя?

— Не знаю, — признался Гиацу. — Я никогда не видел ни князей, ни фахов. Но я видел, как ты велел веткам расступиться…

— Купаться, — напомнил господин и указал на озеро.

Мальчик спешно скинул одежду и потрогал воду ногой: ледяная! И, стиснув зубы, шагнул вперёд, осторожно ступая по каменистому дну. Озеро мягко обволакивало, и холод, казавшийся вначале таким жгучим, почти перестал ощущаться. Гиацу набрал побольше воздуха и нырнул, чувствуя бешеную радость. Как давно он не нырял и не плавал! На его родине, конечно, не было столь студёных озёр, но вода недаром пряталась в его имени: Гиацу. Он любил её так же сильно, как можно любить воздух, без которого просто невозможно жить. И неважно: холодная она или тёплая… И мальчик с наслаждением откинулся на спину, позволяя озеру подхватить уставшее тело.

— Гиацу! — окликнул Оллид. — Солнце скоро садится. Покинь озеро до заката, ты понял?

Гиацу едва не зачерпнул в рот воды и с изумлением глянул на господина: откуда он узнал его имя? Но спросить не успел.

— Я раздобуду еды, — сообщил Оллид и, скользнув рукой по вороному крупу коня, добавил: — Туринар присмотрит за тобой.

И в одно мгновение господин слился с деревьями. Нигде даже не замелькал его зелёный плащ с серебристой каймой, не показалась причудливая чёрная коса, не раздалось осторожных шагов… Гиацу перевёл изумлённый взгляд на Туринара. Конь присмотрит за ним! Конь! Господин даже не привязал его! Туринар ударил копытом и мотнул головой, точно призывая продолжать купание. И мальчик вновь откинулся на спину, подхваченный водой, будто чьими-то нежными руками.

В расчистившемся небе пробегали кучерявые облачка. Они опасливо высовывались из-за одних сосновых верхушек и почти тут же скрывались за другими, отбрасывая на озеро тень. Гиацу лежал на воде и чувствовал себя таким лёгким, таким невесомым, словно стал облаком сам. Подует ветер и понесёт его по прозрачной глади, и нечем будет зацепиться за земную жизнь…

Он пытался думать обо всём случившемся: о Нае, пронзённой стрелой, о Танау, над которым стелился дым пожарищ, об алльдских воинах и утопившейся Ифан, об оставшемся в Тюлень-граде Тсаху, о загадочном господине, знавшем не только семанский язык, но и откуда-то имя своего слуги… Но мысли эти разбегались, как жучки из-под приподнятого полена: только что были здесь, но вот уже закопались в землю, и след их простыл. Гиацу прикрыл глаза: как же легко… как легко… Будто и не пережил он всех этих страшных дней.

Часть 1. Глава 5. Колдовской дар

— Гиацу, просыпайся, — тряс его Оллид. — Надо поесть и ехать дальше.

Мальчик с трудом разлепил глаза. Солнце уже поднялось и стояло высоко над лесом, и свет пронизывал мохнатые кроны деревьев. Тихо шептались листья на ветках, будто передавали друг другу тайные вести, пели птицы далеко в чаще, и тепло трещал костёр, уже разведённый Оллидом. Прямо из пламени высовывался маленький закопчённый котелок, и от него исходил густой пар, пахнущий травами. Вода как раз начала пузыриться, и колдун палкой выудил котелок из огня.

Гиацу подумалось, что днём хозяин выглядит не столь загадочно, и действия его — такие точные, такие простые — кажутся по-домашнему уютными. Словно оба они — и древний колдун, и маленький семанин — были просто дальними родственниками или односельчанами, отправившимися на охоту и заночевавшими в лесу. Оллид вручил мальчику вчерашнее мясо, уже прогретое у огня, и деревянную миску, в которую плеснул горячего отвара.

— Спасибо, — смущённо промолвил Гиацу.

Он принялся за еду, украдкой поглядывая на господина. Оллид казался погружённым в свои мысли, но было заметно, что он чутко улавливает всё, что происходит кругом, будь то внезапно вспорхнувшая с дерева птица или шуршащий лист, полетевший вниз. Порой колдун бросал внимательные быстрые взгляды и на своего слугу. Гиацу ловил их, с удивлением понимая, что хозяин тоже изучает его. Должно быть, решает, для какой работы сгодится семанский мальчишка. Но что может понадобиться колдуну от простого человека? Неужели есть что-то такое, чего господин не способен делать сам? Ведь, похоже, он обходился без слуги все свои семьсот лет! Или — как говорят у алльдов — семьсот зим.

— Господин? — осторожно начал Гиацу, и зелёные глаза Оллида обратились к нему. — У тебя раньше были слуги?

— Нет.

— А жена?

— Нет.

— Ты всегда всё делаешь сам? — удивился мальчик. — И готовишь? И… стираешь?

— Да.

Оллид смотрел прямо на Гиацу, но тот не мог ничего прочитать по его взгляду: хозяин казался домом с наглухо заколоченными дверьми и ставнями. Если и есть там кто-то внутри, то он тихо ждёт, пока незваные гости снаружи уйдут. Гиацу набрался смелости и продолжил:

— И тебе никогда не хотелось, чтобы… чтобы у тебя была семья? Или… друзья?

— У меня был друг, — тихо промолвил Оллид, и по его лицу будто прошла рябь.

Но больше он не добавил ни слова, а мальчик побоялся настаивать. Едва слышно он спросил:

— А семья?

Оллид усмехнулся:

— Ну не из яйца же я вылупился. Конечно, у меня были и мать, и отец.

Гиацу обрадовался ответу:

— А братья и сёстры?

— Братья, — усмешка Оллида стала похожей на гримасу. — Двое старших.

— Они тоже колдуны?

— Нет. Мы с братьями родились от одного отца, но от разных матерей. Моя мать была колдуньей, поэтому я унаследовал её дар и живу до сих пор. А братья, рождённые простой женщиной, уже давно умерли.

— О-о-о… — протянул Гиацу, пытаясь осмыслить услышанное. И спросил первое, что пришло в голову: — Ты скучаешь по своим братьям?

В глазах Оллида мелькнуло странное выражение, но тотчас выскользнуло вон.

— Я их не помню, — отрезал он, но Гиацу ничего не заметил:

— Надо же… Мне кажется, я вряд ли когда-нибудь забуду свою сестру.

— Поговорим, когда ты проживёшь семьсот зим.

— А я могу столько прожить?!

— Нет.

Гиацу нахмурился:

— Зачем тогда ты дразнишь меня, господин?

Колдун поглядел на него с любопытством:

— И действительно… Прости, Гиацу.

Мальчик открыл рот от изумления: он не ожидал извинений от своего хозяина. А Оллид вдруг предложил:

— Давай лучше я расскажу тебе немного о колдунах.

Он отхлебнул травяного отвара и начал:

— Наша сила передаётся лишь… по наследству. Ты можешь родиться колдуном, если твоя мать или твой отец обладали колдовским даром.

— И твои дети тоже будут колдунами?

— Будут. Но есть одно «но». Колдовской дар не может перейти ребёнку и остаться при этом у родителя.

— Как это? — не понял мальчик.

— Я стану терять свою силу по мере того, как мой ребёнок будет расти. В конце концов, весь дар перейдёт к нему, а я превращусь в обычного старика, который быстро рассыплется в песок.

— Это же… — Гиацу в смятении запнулся. — Это же ужасно! Получается, тебе лучше без детей, иначе ты быстро умрёшь?

— Получается, — согласился Оллид.

— А что стало с твоей мамой?

— Она умерла, когда мне минула пятнадцатая зима.

— Но как она решилась родить тебя? Она не знала, что умрёт?

— Знала, — Оллид отвернулся, и красно-рыжие отсветы костра язвами легли ему на щёку и стали путаться в чёрной косе. — Знала… — повторил он с грустью. — Но она полюбила моего отца и решила, что время её подходит к концу.

Часть 1. Глава 6. Морок

Наутро, наскоро перекусив, Оллид погнал коня дальше. Гиацу видел, как торопился господин, и тревожно становилось на сердце. Кто же такой идёт за ними, что даже колдун волнуется? Но спрашивать семанин не решался: разозлит ещё хозяина — ему и без того забот хватает. Так что Гиацу просто выполнял то, о чём его просили: искал лапник или сухой мох для ночлега да молчал — больше Оллиду ничего не требовалось. Остальное он делал сам: приносил еду, готовил её да прятал следы прежде, чем тронуться с места. Мальчика сильно интересовало, как удаётся господину излавливать дичь даже в темноте? Мало какой охотник способен на такое! Но колдун отмахивался от вопросов:

— Потом, — бросал он раздражённо и, завернувшись в плащ, мгновенно засыпал.

Так минуло три дня. Порой Туринар бежал спокойнее, и начинало казаться, что неизвестный преследователь сбился с пути или сильно отстал, а то и вовсе бросил погоню. Тогда тревога покидала лицо Оллида, и колдун принимался учить семанина алльдским словам. Он указывал мальчику на всё вокруг, легко называя растения и животных сразу на двух языках.

— Господин, откуда ты так хорошо знаешь семанский? — поражался Гиацу.

— Я много путешествовал раньше.

Оллид оказался хорошим и терпеливым учителем, а Гиацу — прилежным учеником. И вскоре колдун перешёл к более трудным задачам: целым выражениям вроде «я хочу есть» или «у меня болит живот». Семанин так уставал от этих уроков, да ещё и от верховой езды, к которой совсем не привык, что быстро перестал вспоминать о преследовании и бояться местных зверей. Он засыпал сразу, едва смыкал веки, и во сне всё продолжал учиться и выговаривать эту ненавистную алльдскую «р».

Оллид не раскрыл ему лишь одного слова — «колдун», побоявшись, как бы слуга не выдал его на людях. Вместо этого он заверил Гиацу, что «колдун» — по-алльдски «свинья». Люди поднимут семанина на смех, если тот решит сказать: «Мой хозяин — свинья!». Оллиду было даже немного любопытно, захочет ли мальчишка признаться в этом кому-нибудь? Вряд ли, конечно. Маленький семанин слишком умён. Ему всего девять зим, но он уже насмотрелся и натерпелся всякого по дороге сюда. И понимает, что никому не нужен в этом краю, кроме своего хозяина. Так что будет держаться за него обеими руками.

На пятый день, уже в сумерках, Туринар вынес седоков к широкой тропе. По краям её теснились редкие кустарники, а позади них торчали тонкие молодые деревца, беспокойно шевелившие ветками. В сгущавшейся тьме они казались высокими людьми, дрожащими не то от страха, не то от холода.

— Это путь в Лисью Падь, — промолвил Оллид негромко. — Мы ещё проедем мимо. Но сначала я хочу оторваться от погони.

Туринар шагом пересёк дорогу. Деревья задрожали сильнее, и сумерки обволокли их от корней до крон. Тропа, испещрённая следами копыт и повозок, почти потонула в подкравшейся ночной мгле, и Гиацу не мог разглядеть, куда она уводит. Но ему стало сильно не по себе: вместе со мраком по тропе вился и сизый туман, уже цеплявшийся за копыта коня да оседавший в низинах по краям.

— Мы близко к Гиблым болотам, — совсем тихо добавил Оллид.

Гиацу оглянулся: дороги больше не было — тьма съела её без остатка. Впереди тянулось поросшее невысокой травой поле, и клочья тумана уже бесшумно плавали по нему. Земля казалась сухой: если Гиблые болота и раскинулись поблизости, то явно не прямо здесь. Туринар зашагал быстрее и вскоре перешёл на бег. Ещё немного, и Гиацу различил лес, густо черневший впереди, и вновь деревья послушно приподняли ветви, повинуясь воле колдуна и пропуская его вглубь.

Ехали долго. Оллиду хотелось быть как можно дальше от тропы, от людей, от любых любопытных глаз и случайных встреч. Неотступное, тяжёлое чувство погони, которое подобно паутине липко цеплялось к колдовскому плащу, стало утихать, едва Туринар пересёк дорогу и скрылся в лесу за ней. Видно, сюда уже не пойдёт неизвестный преследователь: свернёт по тропе в Лисью Падь. Но наверняка Оллид не знал и оттого гнал коня, пока от усталости не начала кружиться голова.

Рассвет потихоньку вставал над землёй, и с тёмного низкого неба посыпала мелкая морось. Капли ожерельями унизали ветки и листья, и лес вокруг засверкал. Густой сырой воздух захолодил лицо и руки, и колдун, недовольно оглядевшись, наконец остановил Туринара в малопроходимой чаще, окружённой поваленными деревьями. Травы для коня здесь оказалось совсем мало, но дальше ехать Оллид не мог: сероватая дымка застилала ему глаза, и он с трудом держал их открытыми.

— Надо поспать, — сообщил он Гиацу, растирая лицо.

Мальчик ничего не ответил: он и так спал большую часть пути, и, если бы не руки господина, придерживающие его, давно бы уже свалился с лошадиной спины да свернул себе шею. Семанин сонно покачнулся и присел на мокрое полено, заросшее мхом и мелкими грибами. Он равнодушно смотрел, как колдун ищет подходящие палки и втыкает их в землю, сооружая костяк для палатки. Затем Оллид выудил из-под седла плотную ткань и набросил её на палки.

— Просохни! — хрипло велел он клочку земли под навесом, и влага, недовольно шипя, стала послушно испаряться.

Гиацу подумал, что можно было бы и удивиться очередному колдовству, да сил уже не осталось. Хотелось лишь одного: заползти под навес и рухнуть там, как только хозяин позволит. Но спалось в этот раз плохо: то и дело чудилось сквозь сон, словно кто-то бродит вокруг. И тогда семанин вскакивал и высовывался наружу, беспокойно всматриваясь в сизое облако дождя. Но никого не было в этом облаке. Стоило лечь обратно и провалиться в дрёму, как снова раздавались осторожные крадущиеся шаги. В конце концов, Гиацу проснулся от того, что кричит: снилось, будто нечто вязкое душит его, навалившись сверху.