Охотники и ловцы рыб

Глава первая

– Почему мы постимся, а Ты не видишь?

смиряемся, а Ты не знаешь?

– Вот, в день поста вашего вы исполняете волю вашу

и требуете тяжких трудов от других.

Вот, вы поститесь для ссор и распрей,

Для того, чтобы дерзкой рукою бить других.

Таков ли тот пост, который Я избрал?

Это ли назовешь постом и днем, угодным Господу?

Вот пост, который Я избрал:

Разреши оковы неправды и угнетенных отпусти на свободу.

Пророк Исайа.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Снежная пыль брызнула из-под копыт вздыбленного коня Творимира. Его спутники остановились секундой позже и не столь эффектно. На обочине широкой, мощеной деревом киевской улицы стояла молодая чернобровая ясноглазая женщина и, чуть склонив голову в светлом платке и маленькой шапочке поверх платка, смотрела на всадников, только что въехавших в стольный град.

– Это что? – удивленно спросил Всеслав, глядя, как всегда спокойный и уравновешенный Творимир с потрясенным выражением на лице, не замечая того, что делает, с блаженной улыбкой спешился и оцепенел рядом со своим конем.

– Это не "что", а как раз и есть та самая Марьяна, – бесстрастно ответил Всеславу Харальд, заставив своего мощного скакуна попятиться назад. Забрал из рук стоящего с дикой улыбкой на лице Творимира поводья. Тот отдал их, даже и не заметив своего жеста. – Сразу видно, что ты не новгородец, Всеслав. Поехали. Ему теперь не до нас.

Творимир все с тем же безумно-блаженным выражением на лице медленно направился к стоящей на обочине Марьяне. Та глядела на него, заметно порозовев, и не видела никого, кроме неспешно идущего к ней человека.

– Да, видать, история сватовства Творимира до польского двора князя Болеслава не дошла, – довольно-таки ехидно заметил Негорад, как всегда улыбаясь. – Для тех, кто не новгородцы, объясняю. Марьяна – это жена Творимира. Он посватался к ней, когда был еще, как и мы с Харальдом, натуральным нехристем, – Негорад снова оскалил в улыбке ровные белые зубы. – А она уже в то время была христианкой. Да-а-а. Господин Великий Новгород тогда немало повеселился.

Он тронул коня. Отряд всадников, цокая копытами по дереву отмостки, не спеша направился по центральной улице Киева к постоялому двору, способному принять на постой:

польского посланника в русских землях Всеслава и трех его воинов;

Любаву, его так называемую невесту, новгородку, и трех воинов, новгородцев, ее сопровождающих;

и муромцев Сольмира и Ростилу, так же едущих в отряде.

Итого, даже и без отставшего Творимира их было десять человек. Внушительный отряд.

– Особенно было весело, когда Творимир, напившись с горя после очередного отказа Марьяны, разнес по щепочкам корчму, – как-то даже мечтательно произнес обычно суровый варяг Харальд. – Даже вспомнить приятно. Щепочки и дощечки валялись по всему проулку аж до полудня. Жители окрестных домов наперегонки собирали их для растопки. Больше уж ни на что в хозяйстве такая мелочь деревянная не годилась.

– И чем все закончилось? – с живейшим интересом спросил Всеслав, никогда не скрывавший своей неприязни к христианам, украдкой взглянув на свою невесту, христианку.

– Если ты о корчме, то ее отстроили еще краше прежнего, – лениво ответил Негорад, ловя ладонью крупные редкие снежинки, неспешно падающие в пронизанном неярким солнечным светом воздухе. – А если о Марьяне, то, как видишь, она нарочно приехала в Киев из Новгорода, чтобы пробыть вместе с мужем два-три дня. А путь неблизкий. Чуть ли не самый счастливый брак в Новгороде. Никого, кажется, не обворовывают "на счастье" так часто, как их. Верно я говорю? – Негорад со своей холодноватой улыбочкой посмотрел на новгородцев.

Всеслав сопоставил слова новгородца о том, что Творимир во время сватовства еще "был нехристем", с тем, что теперь тот был христианином, и решил обо все расспросить самого Творимира.

Через несколько дней у него такая возможность появилась. Полностью пришедший в себя после счастливого потрясения, Творимир наведался к друзьям на постоялый двор и даже решил там отобедать. Он с дружелюбной улыбкой донельзя счастливого человека наблюдал, как побрившийся на западный манер, но оставивший усы Всеслав приближается к тому концу стола, где расположился знаменитый муж знаменитой Марьяны. На противоположном конце длинного тяжелого, скованного медными заклепками стола устроилась группа путников. Те пили, веселились и травили разные байки.

–...святой князь Борис, вот тебе крест, от всех хворей исцеляет, и не исчислишь даже, от каких. Слышал историю, как у одного калеки нога выросла после молитвы у его мощей?

– Ух ты! И что же князь Ярослав?

– Так вот. К этому я и веду. Едет как-то наш князь Киевский по лесу по дремучему. Дремучему да непроходному. Глядь, а кругом лихие люди. Ну с князем, знамо дело, дружина, изловили людишек тех. Князь-то иногда крут бывает. Атамана велел повесить без долгих разговоров за все злодейства евоенные. И вот повели душегубца атамана к сосне, веревку пеньковую на ветку навесили, а тот возьми, да и заговори. Дескать, я, дорогой князюшка, хоть пожил как мужик. И бабы у меня были и детушки после меня осталися, а ты, хоть и князь, но один как сокол. Нет у тебя детушек-то...

Глава вторая

А после снова была быстрая скачка вдоль торговых путей славянских земель, то есть по рекам. Сначала Днепр, потом Припять, потом Западный Буг, под конец Висла. Путь днем через заснеженные сосновые боры и прозрачные зимние безлиственные леса. Просторы, освещенные неярким солнцем или гудящие от снежной поземки. Отдых ночью в выстроенных на расстоянии дневных переходов путешественников деревянных повальнях, в которых путники могли поесть и выспаться, лежа именно вповалку.

Несколько последних дней мела поземка, дул пронизывающий ветер. Но затем выглянуло солнце, неожиданно яркое и теплое, почти весеннее. Любава обернулась к подъехавшему к ней всаднику.

– Панна Любава, скажите панне Ростиле, чтобы она прекратила ставить блюдечко для домового у порога. Только мышей разводит, – один из воинов, сопровождавших Всеслава, еле сдерживая возмущение, обратился к Любаве. Ибо Ростила не обращала на его возмущение никакого внимания. Добрые отношения с духами-хранителями помещений были для нее важнее всего прочего. – Сегодня ночью просыпаюсь оттого, что мышь у меня в волосах шарит. Приятного мало, спросонья-то.

– Я тебе сколько раз говорил, Ендрек, – ответил ему Всеслав с сарказмом в голосе, – прекрати вытирать руки после еды о свои волосы. Видишь, уже даже мыши тебя облизывать приходят.

Ендрек обиделся и отвернулся.

И резко затормозил коня.

– Оу, тут недавно наши проезжали, – сказал он, глядя на уходящие в заснеженный лес следы.

– Ваши, – подтвердил рыжий веснушчатый Добровит. – В полном вооружении. Один на белом коне. У-у-у, какой!

– Да брось, – недоверчиво протянул Ендрек, – в здешних местах простые рыцари на белых конях не ездят. Это собачий волос.

Лучший новгородский следопыт фыркнул и окинул Ендрека презрительным взглядом.

– Собаки у них тоже были. Но собачью шерсть с конским волосом у нас в Новгороде даже малые дети не перепутают.

– Поехали, догоним. Проверим, – азартно заявил Ендрек, посмотрев на Всеслава. – Следы недавние. Сразу после окончания поземки ехали.

Всеслав и сам заинтересовался конным отрядом, следы которого вели в лес. Их отряд полностью остановился.

Всеслав, – сдавленным голосом вдруг спросил Добровит, уже проехавший вперед по следам, – в ваших местах охота на людей ведется?

– Думай, новгородец, что говоришь! - в очередной раз возмутился Ендрек.

– А что я должен сказать, когда вижу, что вооруженный конский отряд с собаками ехал по следам пеших людей?

Всеслав вопросительно посмотрел на подъехавшего Харальда. На Польской земле, естественно, Всеслав, посланник Болеслава, был старшим в их отряде. Харальд старательно изображал обычного дружинника. Но сила личности варяга была такова, что польский посланник всегда принимал решения, оглядываясь на него. В бою он бы слепо доверил Харальду свою жизнь.

Харальд в свою очередь вопросительно посмотрел на Творимира.

– Я поеду с тобой, Всеслав, – сказал варяг, обменявшись взглядом со своим старинным другом. Остальные пусть подождут здесь.

Четверо воинов недолго ехали по следам, отпечатавшимся на звериной тропке. Огни костров, разожженных на поляне, далеко были видны в зимнем лесу. Всадники поехали быстрее.

Там на поляне рядом лежали два застреленных человека, горели, отогревая мерзлую землю, костры. Третий человек, седой, худой, высокий в длинном овчинном тулупе встал с колен, оглядел четверых въехавших на поляну всадников, выделил взглядом Всеслава. Замер, слегка вздрагивая, молча глядя на польского рыцаря.

– Чтобы их похоронить потребуется помощь всех наших, - мгновенно принял решение Всеслав. – Ендрек, вернись, позови.

– Ты человек Болеслава, – седой человек с черными густыми бровями и длинной бородой оценил упряжь Всеславова вороного коня, упряжь с белым орланом, символом правящей династии Пястов. – Ты даже не спросил, кто мы такие, за что застрелили моих товарищей.

– Так застрелили же, – пожал плечами Всеслав, вглядываясь в странно молодые глаза говорившего. – Негоже оставлять мертвецов непохороненными. Люди, все же.

– Их застрелили по приказу князя Болеслава, – с легким вызовом сказал старик. – Князь отдал приказ, уничтожить всех афонских монахов в своем княжестве.

– Почему ты остался жив? – задал Харальд вопрос по существу, пока потрясенный словами старика Всеслав приходил в себя.

– Я уходил в лес за хворостом, – бесстрастным голосом ответил монах. – Когда вернулся, всадники уже ускакали, а мои товарищи были мертвы.

– Ну и с чего ты взял, что их застрелили люди князя? – продолжил допрос Харальд.

– Они давно за нами гнались. И это – не первые убитые афонские монахи. Скорее, последние.

– В первый раз о таком слышу, – сказал Всеслав, наконец-то обретший дар речи. – Я, конечно, долго отсутствовал...

В этот момент на поляну быстрой рысью въехали остальные всадники их отряда.

– Благослови, отче, – попросила Любава, спешиваясь; с первого взгляда сообразив, кто перед ней.

Старец сделал благословляющий жест и, прикрыв темные глаза, положил руку на склоненную перед ним голову в маленькой шапочке.

Глава третья

С утра пораньше Всеслав действительно ускакал, захватив с собой Творимира и лучшего, хотя и совсем молодого, новгородского следопыта Добровита. А его новгородская невеста принялась налаживать связь с населением. Точнее, население принялось портить ей нервы. Но любой миссионер знает, что, когда кто-то активно портит тебе нервы – это такая ненормальная, но форма контакта. И, если возможно, то лучше такой случай не упускать.

Поэтому Любава, снова встретившись с паном Вроцлавским воеводой Гумбертом в гриднице, старательно ему поклонилась. К тому времени она уже переоделась в местный наряд. Нижнее длинное, обтягивающее фигуру платье поверх рубахи. И верхнее, более короткое платье с широкими рукавами, слегка приталенное, с поясом. Никаких бус, височных колец и прочих висюлек. Только изысканная вышивка по краю ворота и вышитые ленты, поддерживающие волосы в прическе. Темно синее верхнее платье девушке шло, и пан воевода с проблеском интереса оглядел похорошевшую невесту своего наследника. Вообще говоря, от рождения пана Гумберта звали Збиславом, или, еще проще, Збисеком, но он научился так грозно хмурить брови, если кто называл его этим простецким именем, что все быстро усвоили, что пан воевода такого не потерпит.

– Проходи, садись, самарянка, – вместо приветствия произнес он, указывая родственнице князя Ярослава на почетное место на помосте в полупустом зале с обогревающими его на славянский манер двумя печками.

Такого провокационного начала беседы Любава не могла пропустить мимо ушей.

– Пан Гумберт, вы забываете, что именно в беседе с Самарянкой наш Спаситель сказал, что ищет тех, кто будет Ему поклоняться в духе и истине. Евангелие от Иоанна, если вы не читали.

Пан воевода уселся на лавку и молчал довольно долго. Любава оглядела полупустой зал, столы и едоков. Мясо здесь вообще ели руками и бросали кости крутящимися под столами собакам. Одна такая собачка подошла и ткнулась носом Любаве в колени.

– Как ты можешь хвалиться, тем, что пользуешься оскверненным переводом Священного Писания, – заводя самого себя, заговорил пан Гумберт, поглядев на новгородку загоревшимися глазами. – Все же знают о том, что там написаны вещи вроде: "никто не подаст сыну вместо яйца скорлупию", тогда как в настоящем тексте сказано: "никто не подаст сыну вместо яйца скорпию", такого большого ядовитого паука.

Любава невольно усмехнулась забавной ошибке переписчика, который, конечно же, никогда скорпионов не видел и решил подправить святого Кирилла, переведшего Евангелие с греческого на славянский.

– Вот-вот, смеешься над искажением священного текста, – громыхнул пан Гумберт и, заведшись в должной степени, перешел в атаку, проявляя неожиданную осведомленность. – У вас на востоке сплошное двоеверие. У вас иконе Святого Власия народ приносит в жертву кусочки коровьего масла. У вас народ носит на шее образки с изображением Пречистой Марии с одной стороны и с оберегом-змеевиком с другой стороны.

Любава молчала, пережидая приступ праведного негодования всеми этими действительно нехорошими вещами. Огромная собака лизнула ей запястье, девушка осторожно отдала ей косточку, не отводя взгляда от возмущенного пана воеводы.

– У вас народ носит на шее пергаменты со словами "авраам, враам, раам, аам, ам", написанные друг под другом, и считает такие пергаменты магическим оберегом. То же самое вы проделываете с именем архангела Михаила. Кощунники! Лучше быть совсем язычниками, чем такими двоеверами и самарянами.

У него кончилось дыхание, и он невольно замолчал.

– Пан Гумберт, хотите, я вам почитаю Евангелие? – тихо спросила Любава. – У меня с собой правильный текст. Без всяких "скорлупиев". Хотя бы беседу с Самарянкой у колодца прочту, – и она серьезно посмотрела в глаза своему обличителю.

Наступило молчание.

– Хорошо, – неожиданно тихо ответил ей воевода. И сразу спохватился. – Познакомлюсь с оружием противника.

– Ну какие же мы противники?

– А кто же вы есть со своим Гейзенским Ойкуменизмом.

– Каким? Чем? Расскажите, пан Гумберт.

– Ты не слышала? Не слышала о двух друзьях христианах Горгонии и Дорофее, замученных императором Диоклетианом?

– Простите, пан Гумберт.

– Один из друзей считается покровителем Запада, а другой – Востока. Святой Войтех написал их житие, – как бы нехотя выдавил из себя пан воевода. – Часть мощей святого Горгония находится в Гейзе. И тамошняя братия проповедует идеи, что христианам нужно объединиться как в древности. Ну и, кроме того, что христианство нельзя насаждать мечом. Только, дескать, любовью и своим примером.

– И что здесь плохого? - огорченно спросила Любава.

– Сам Христос сказал, что дерево судится по плодам. С тех пор, как наш князь прислушался к гейзенским и клюнийским смутьянам, язычники перестали обращаться в христианство. Эти звери уважают только силу. Любовь они считают слабостью. И с ними нужно говорить на понятном им языке – с мечом в руках. Пока дело проповеди было в руках железных миссионеров из Магдебурга – все шло успешно. Народ крестился целыми землями. Как только речь зашла о любви да проповеди на родном языке – так все и остановилось. Вон, старший сын Вроцлавского каштеляна колдовством балуется, и никто ему слова поперек не скажет. Все с любовью, – с сарказмом закончил пан воевода.

Любава не стала возражать, и трапеза окончилась в молчании.