Океаны

Плейлист

Сергей Лазарев - Снег в океане

Franky - City of Angels

ElDark - Художник

Marakesh - Осколки

MBAND - Чего ты хочешь

JONY - Комета

Анет Сай, NILETTO - Не люблю?

Сергей Лазарев - Холодный ноябрь

Звонкий - DejaVu

Ваня Дмитриенко, Анет Сай - Все не так

Feduk - Краски

HARU - Она

MiyaGi - Бонни

ХАННА, Миша Марвин - Убью тебя

Анет Сай и AMCHI - Дыши

Шестое чувство - Мысли об одном

Lina Lee, Ваня Дмитриенко - Ты со мной

Валерия и НАZИМА - Тысячи историй

МiyaGi и Эндшпиль – Небо

ХАННА & Artik - Как в первый раз

Milena Oganisian - Я еще верю ( Ольга Бузова - Cover )

Мот & JONY - Лилии

Глава 1.

Все персонажи и события являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.



«Лицемерие есть комплимент добродетели;

оно обозначает принципиальное признание нравственной нормы.»

—Т. Манн

***

Однажды в детстве я вычитала в одной книжке краткое, но философское изречение о том, что глаза человека – это зеркало его души.

Сперва подобное высказывание показалось мне, по меньшей мере, нелогичным. Не то чтобы я не верила в чепуху со внутренними зеркалами, но для жизни в двадцать первом веке она звучала противоестественно и нелепо, а в совокупности с наукой, отрицающей любое существование души или загробной жизни, скорее и вовсе вызывала шквал внутреннего негодования: как можно смело утверждать, что два цветных радужка, через которые человек смотрел на мир, отражали его глубинные секреты?

Однако будучи уже подростком шестнадцати лет, всего одна встреча заставила меня прийти к осознанному выводу, что утверждение ныне покойного мыслителя, все-таки оказалось правдой. Если человек со внешностью ангела, на первый взгляд кажется невинным созданием, живущим на грешной земле, то достаточно посмотреть ему в глаза — и вот, ты убежден, что видимость сладко обманчива: небесный ангел предстает тем, кто есть на самом деле: сущим дьяволом, запертым в обаятельно красивом теле.

Появление в моей семье мачехи и сводного брата не предрекало ничего хорошего. Неизвестно как и почему пришла к подобному выводу — наверное, настойчиво предупреждала интуиция — в тревожных случаях она ни разу не подводила.

С Виталием Милявским мне довелось увидеться всего три раза. В первый — на торжественном мероприятии по случаю свадьбы отца. Мы ненароком столкнулись в зале торжеств, у массивного дубового стола, увенчанного белоснежной скатертью и ломившегося от самых разнообразных миниатюрных угощений, начиная с тарталеток и канапе, и заканчивая декоративными видами изделий, вызвавшими сомнительное заверение в их съедобности.

Возвращаясь в прошлое, сейчас, я все чаще убеждаюсь, что в тот вечер Виталий подошел к столу неспроста. Он хитроумно разведывал вражескую обстановку, но без каких-либо представлений о его персоне и подозрительных мыслей о нем, тогда я лишь приняла парня за очередного представителя золотой молодежи — наследника одного из приглашенных гостей. И, в целом, не промахнулась — он взаправду был таков.

Вначале, оказавшись рядом со мной, он не проронил ни слова. Я бы и не заметила его, — излишне погрузилась в разглядывание пузырьков шампанского, усиленно всплывавших со дна моего хрустального бокала, и безнадежно лопавшихся на его вершине — но меня заставило отвлечься ощущение пристального наблюдения, появившееся внезапно — кто-то образовался рядом и не спускал внимательного взгляда с каждого моего движения.

Обернувшись от любопытства, первое, с чем я столкнулась, были глаза.

Голубые. Бездонные. Манящие.

Они казались безмятежными калейдоскопами небесного рая: чистыми и глубокими, как небо ранним утром, и в тоже время, холодными и отталкивающими, точно воды Тихого океана, покрытые тысячами кристалликов льда.

Мы несколько минут стояли молча — разглядывали друг друга. В те мгновения почудилось, что время вокруг замерло, словно в целом мире мы остались одни. Где-то вдали затихла медленная и непринужденная мелодия оркестра, смокли негромкие голоса гостей, исчезли их дорогие наряды и блестящие побрякушки, погасла массивная люстра из горного хрусталя, а свадебная зала, украшенная роскошными предметами мебели прошлых эпох, превратилась в невзрачную комнату.

Я не сомневалась, что на нас взирали все, кто стоял в зале: официанты, сновавшие меж гостей с серебряными круглыми подносами, переполненными бокалами с шампанским; молодые гости, сидевшие за столами; их родители, что пытались совершить между собой удачные сделки, и по выгоднее «продать» собственных чад; отец и его новоиспеченная невеста Инесса, окрыленные радостью совместного бытия; и даже музыканты, излагавшие неспешную музыку — и те с интересом на нас посматривали.

Но для меня все это не имело никакого значения.

Кроме его глаз.

Я созерцала их, не в силах пошевелиться и заговорить – желала запечатлеть в памяти каждую, даже самую маленькую деталь, чтобы после воспроизвести на листе, в той исключительности и красоте, какую не смогли передать ни одна ручка, карандаш или краска.

Очевидно, мой пытливый взгляд не ускользнул от его внимания — на выразительном лице промелькнула тень робкой улыбки и оголила на правой щеке глубокую ямочку. Незнакомец повел широкой темной бровью и, с вызовом приподняв полупустой бокал искрящейся светлой жидкостью, средним и указательным пальцами элегантно поднес его ко рту и пригубил, а миг спустя я неловко пошатнулась. Ослабленно придерживая хрусталь подушечками пальцев, он свободной рукой ловко ухватился за мою правую ладонь, учтиво поклонился и, с аристократической гордостью, произнес негромким, но уверенным голосом:

— Позвольте представиться, меня зовут Виталий Милявский, — и, подобно настоящему английскому джентльмену, поцеловал тыльную сторону моей руки.

Виталий выпрямился. Стоило ему вновь украдкой взглянуть на меня и я почувствовала, как по моему телу разлилось незнакомое, приятное тепло, а сердце забилось чаще и быстрее — точно затрепетала бабочка.

Он бережно опустил руку, мельком задержав пытливый взгляд на запястье, а точнее на жемчужном браслете — утреннем подарке отца — но больше не проронил ни слова. Лишь принялся изучающим взглядом осматривать мой торжественный наряд: темно-синее атласное платье в пол, затененное полупрозрачной накидкой с блестками, словно темное, безоблачное небо, усыпанное мерцающими мириадами звезд.

— Вы здесь одна? — с характерной долей очарования поинтересовался Виталлий, когда между нами воцарилось неловкое, продолжительное молчание.

1.2.

«Одинокий человек - это только тень,

а тот кого не любят, одинок всюду и со всеми.»

—Санд Ж

***

К концу вечера мне невольно стало казаться, что свадьба отца была местом сбора отвратительных новостей. Все началось с ужаса, который поведала Мирослава о расставании с Лоренсом, а закончилось еще одной, гораздо более отвратительной и шокированной, вестью. Оказалась, что у Инессы — новоиспеченной невесты отца — все это время был сын. Мой ровесник.

Этот загадочный юноша обязывался познакомиться со мной и сестрой на церемонии, но, как обнаружилось позже, при его беспросветных происках среди приглашенных людей, он не счел нужным поприветствовать нас и попросту сбежал.

Я обрадовалась лишь тому, что не утрудилась азами гостеприимства и в глубине души не теряла веры — мы никогда больше не пересечемся и что он покинет Францию раньше, чем я вернусь в Москву. Собственно говоря, на это стоило рассчитывать, поскольку незнакомец не впервые избегал фамильных обязательств: в самом начале моего столкновения с Инессой на совместном ужине-представлении друг другу — в то время отец едва ли подумывал о помолвке — мой сводный брат не соизволил приехать. Он просиживал штаны в Лондонском пансионате для мальчиков. Наверное, потому его существование и осталось для меня неведомым.

Как и на втором ужине, состоявшемся спустя пару месяцев, где объявлялось, что отец все-таки помолвлен с секретаршей — ее сын опять же не приехал знакомиться, потому что с головой погрузился в переселение в Норвегию. А два года назад, как раз перед свадьбой матери, его кругосветное путешествие каким-то образом завело его в Америку, где он и остался бы жить, но эта внезапная новость об Инессе слегка изменила курс его перемещений.

Уже тогда, в моем подсознании закрались сомнительные вопросы, которые я бесцеремонно задала отцу: если ему было известно об отпрыске Инессы, почему раньше ничего не рассказал? Зачем умалчивал до последнего вечера? И стоило ли мне переживать, что этот парень скоро станет моим соседом в родительской квартире? А позже и равноправным претендентом на наследство? О последнем, я право любезно умолчала.

На удивление, вместо внятных и должных разъяснений, отец лишь приятно обрадовал меня тем, что ни я, ни Мирослава не обязывалась присутствовать на скучнейшем фуршете, начинавшемся следом за официальным торжеством.

А значило это только одно: позабыв о своих недовольных претензиях и не желая оставаться среди лицемерных гостей и лишней минуты, я твердо вознамерилась вернуться в отель, где и условилась ждать сестру, теперь, не только для выяснений подробностей о расставании с ее женихом, но и для обсуждения дальнейших жизненных противодействий.

Из воспоминаний...

Два года назад.

Громкий и размеренный стук каблуков гулким эхом отдавался по мраморным стенам тускло освещенного фойе. Погруженная в свои мысли и ослепленная страстным желанием вернуться в отель, я решительным шагом двигалась к выходу на ночную улицу и искренне торжествовала, что больше не имела надобности изображать счастливую дочь.

Перед отцом. Его ханжами-гостями и лжецами-друзьями.

Ведь это был наглый обман. Как и их нелепые предположения, что я спокойно уживусь под одной крышей с мачехой и сводным братом, открою им дверь в свою жизнь и сделаю родными людьми после отца и сестры — звучало как выдуманный бред из зарубежного телешоу, но с суровой реальностью столичной и обеспеченной семьи.

Наверное, в моей предвзятости злостно таились нотки обоснованного объяснения — предсказуемость наивно клишированной истории: секретарша вышла замуж за босса или за его деньги? Глупо надеяться на обратный исход, когда за одиноким вдовцом по пятам цокает раскрашенная фифа на высоченных каблуках и в юбке-карандаше, с любезным сочувствием поправляет галстук перед каждым его выступлением.

Буду честна — я не верила Инессе и ее театральной любви к моему отцу. Отчасти из-за этого я и отказывалась появляться на глупом торжестве. Играть радость и, подобно цирковой обезьянке, улыбаться пустым и злорадным поздравлениям. Если бы не высокая значимость отца в мире бизнеса и его жизненные шаги, периодически освещаемые прессой, я бы не задумываясь осталась в Москве. Однако отец вбил себе в голову, что мое отсутствие на его свадьбе спровоцирует нелестные слухи среди его друзей и знакомых и подтвердит мое неодобрение, а это влекло за собой куда более опасную цепь событий в роде разлада в семье или на работе.

Уже стоя на пороге, вытянув вперед правую руку, я с силой распахнула дубовую дверь. В фойе тот час ворвался прохладный, вечерний воздух, окутавший меня в цепкие, тяжелые объятия.

Я вздохнула полной грудью, а затем шумно и победно выдохнула, украдкой утешаясь тем, что, пойдя наперекор собственным убеждениям, отец все же разрешил мне скинуть обманные оковы доблести и, наконец, вернуться во временный дом.

Конечно, в глубине души, я не могла прийти в полное умиротворение, ведь оставался еще один нерешенный вопрос о моих будущих-возможных сожителях. Но я полагала, что маленькая проблема решиться сама собой.

Но в тот самый миг, когда я готовилась совершить последнюю поступь и окончательно раствориться в темноте парижских улиц, вдруг замерла и резко обернулась, непреднамеренно уловив слухом нечто занятное и интригующее: откуда-то из глубин темного фойе приглушенно доносились голоса.

Присмотревшись внимательнее, я заметила рядом с высокими двустворчатыми дверьми из белого дуба, что вели в праздничный зал, где продолжалось торжество отца, две широкие бетонные колонны, расположенные в углах, параллельно друг другу. Они были выстроены таким подходящим образом, что создавали неглубокие квадратные карманы, огороженные с одной стороны мраморной стеной, а с другой — панорамным окном и неотступно защищали от надоедливого тусклого освещения кованой люстры.

1.3.

«Мечту стоит увидеть лишь однажды,

чтобы потом скучать по ней всю жизнь.»

***

— Вы, девушки, склонны придумывать сказки о любви там, где ее нет и никогда не было.

Одна секунда и пустынное фойе озарилось звонкой, хлесткой пощечиной — я едва успела прикрыть рот замершими пальцами, заглушая стон удивления, невольно вырвавшийся наружу. Только мгновение спустя мое сердце замерло в нехорошем ощущении – я запоздало поняла, что могла случайно поведать Виталию и Кире о своем надзоре и испуганно задержала дыхание: мне вдруг почудилось, что в этой томящей, оглушительной тишине, прерываемой неспешной музыкой с соседнего зала, стук моего сердца, колотившегося в груди бешеным ритмом, отдался в каменных стенах фойе таким же громким эхом, как и их голоса.

Но наперекор моим опасениям, закравшимся глубоко в недрах подсознания, ни Кира, ни Виталий, не обнаружили моего созерцания: Кира звонко и шокировано вздохнула, а голова Виталия, от сильного удара, рефлекторно повернулась в бок, к окну.

Я думала, что Милявский как-то ощетиниться, выступит в свою защиту или просто молча уйдет, но Виталий, выпрямившись во весь рост, продолжил мирно стоять лицом к потемневшим кустам, без особой пытливости рассматривая посаженные белые розы.

— Умоляю, прости меня! — с благоговейным страхом воскликнула Кира. Ее руки вновь очутились на его широких плечах. — Прошу, прости. Не знаю, что на меня нашло. Наверное, помутился рассудок.

Виталий резко повернулся на нее и уставился в упор, но не изобразил на лице ни одной эмоции, даже бровью не повел – точно его мысли давно покинули разум. Рассматривая Киру невидящим взглядом, он с легкой непринужденностью взялся отдирать ее бледные ладони.

— Давай поговорим, — просто предложила она и в ее нервном тоне опасливо проскользнули отголоски истерики. — обсудим всю эту нелепость. Пойдем в какой-нибудь ресторан, прямо сейчас. Закажем вино, мидии, все как ты любишь...

— Хватит, — отрезал он осуждающе черствым голосом, абсолютно противоположным тому, с каким представлялся на вечере и похожим на острие тысячи льдов, таящихся в холодной темноте океана.

— Ты встретил другую? — робко уточнила Кира после недолгой тишины.

У меня все внутри сжалось. Я невольно прикусила внутреннюю сторону щеки. Виталий деликатно промолчал, а я задумалась: неужели Кира внезапной гипотезой, вырвавшейся от безысходности, случайно открыла истину?

— Из-за нее ты меня бросаешь? — продолжала она настаивать. — скажи мне кто она?!

Милявский, апатично разглядывая подругу, преспокойно засунул вторую руку в карман брюк. В этот миг сквозь стекло бессердечно проникла стрела лунного света и мимолетно озарила его лицо: оно выражало высокомерное презрение. Спустя мгновение выяснилось, что Кира оказалась права и мои пальцы пропустили дрожь, когда Виталий едва слышно пробубнил:

— Ее имя тебе ничего не даст.

— Как ты можешь?! — в ее высоком тоне скользнули нотки мольбы. — Я люблю тебя! Жить без тебя не могу!

— Послушай, — на усталом выдохе, с какой-то жалостливостью проговорил Виталий. — прими, что между нами все кончено...

— Что ты говоришь?! Нет, не кончено! Не бросай меня! Я прошу! Я умру без тебя! — из темноты послышались негромкие всхлипы.

Я ожидала, что она снова схватит его за плечи и не сразу обратила внимание, как ее длинные пальцы с красным лаком на ногтях, переместились на манжеты брюк. Эта была высшая степень унижения: Кира опустилась на колени.

Виталий шагнул назад и мое дыхание замерло в груди. Его широкая спина, в черном пиджаке, рискованно остановилась почти рядом со мной – нас отделял только полукруг колонны. Я застыла: соображать следовало быстро – одно неверное движение и Виталий поймал бы меня с поличным. Я бесшумно отступила в бок, к стене и вздрогнула — локтем коснулась ледяного мраморного ограждения. В этот самый момент я вскинула голову и ужаснулась: мне открылось лицо таинственной Киры, раскрасневшееся от слез.

Она давно бессердечно уничтожила последние следы восхитительного макияжа: коричневая хна на широких, кустистых бровях, заметно потерлась, вокруг карих глаз выступили черные кляксы из подводки и туши так, что когда она моргала, вместо глаз образовывались бездонные, пугающие впадины, а на губах растеклось алое пятно, ее темные аккуратные локоны, прежде обрамляющие высокий лоб и осунувшееся бледное лицо, превратились в растрепанные пакли, а сапфировое ожерелье с серебряными вставками, красовавшееся на элегантной, вытянутой шее, небрежно свисало вдоль раскрытого декольте длинного сиреневого платья.

Я не помнила видела ли ее на празднике, принимала ли от нее лживые «поздравления». Честно говоря, это казалось неважным и уступало тому, что сейчас лицезрела: не смотря на состояние Киры, опасливо граничившее с истерикой, Виталий сохранял невозмутимый вид. Он даже не удостоил ее взгляда – молчаливо смотрел в мраморную стену поверх ее головы пока та валялась в его ногах, слезно умоляя не покидать ее.

Внутри меня закипел неодолимый гнев – настолько потрясла абсурдная сцена. Обычная я – противница всякого рода насилия и конфликтов — сегодня, впервые в жизни, испытывала безумное желание подойти и ударить незнакомых людей. Виталия — за то, что оставался в полном безразличии, а Киру – за нелепые унижения.

Какой смысл умолять парня остаться, если он не любит тебя? Зачем выпрашивать то, на что он не ответит взаимностью?

В фойе наступила тишина. Послышалось как медленная музыка из-за двустворчатых дверей сменилась той же ненавязчивой мелодией, что играла прежде, когда ведущей партией обладал контрабас. Только в этот раз, главенство взяли все струнные инструменты какие состояли в оркестре и к ним едва слышно перемешалась верхняя октава клавиш фортепиано.

После минутного молчания, Виталий тяжело выдохнул и присел на корточки, властно схватил Киру за подбородок и поднял ее голову вверх — она хныкала, не силясь отвести от него глаза. Он неспешно приблизился к ней, пристально смотря в заплаканную физиономию, и безжизненно отчеканил те слова, что надолго увязнут в моей памяти, никогда не заставляя усомниться, что Виталий, несмотря на красивое лицо, и обаяние, недалеко ушел от своего отца, на самом деле являясь таким же мерзавцем:

Глава 2.

«Жизнь полна сюрпризов, и не только приятных.»

—Отчаянные домозяйки

***

В уютном и маленьком ресторанчике с расписным потолком и светлыми стенами я оказалась на десять минут позже, чем ждал меня отец, и, уже подходя ближе к квадратному столику, увенчанному белоснежной скатертью и расположенному в середине зала, не сомневалась в том, что он был зол.

Его напряженный профиль хмуро поглядывал на наручные золотые часы, красовавшиеся на левой руке, а его прямая осанка, словно вытянутая по струнке, и присутствие строгого костюма и белоснежной рубашки, в то время как восседающая напротив Инесса деловито развалилась в пестром платье на бретельках — невольно надвигали на мысль, что за символическим приглашением на завтрак крылось что-то еще…

Суть, которую я пока не уловила.

Заметив меня, отец побелел от гнева. Он снова посмотрел сначала на часы, затем в упор на меня и под его пристальным и тяжелым взглядом. Вдруг, мне почудилось, что кроме нас двоих в этом кафе больше никого не существовало.

— Это были самые долгие десять минут, за которые ты могла спуститься.

Я незаметно спрятала телефон в задний карман и сокрушенно склонила голову, так как возразить было нечем, разве что… Обвинить Виталия. Но отец терпеть не мог пререкания, а оказать сопротивление в данный момент стало бы верхом глупости, потому, молчаливо сев на мягкий бархатный стул с высокой спинкой, наполовину спрятанный под белой скатертью и расположенный напротив такого же пустующего, я оглянулась на Инессу, расположившуюся сбоку от меня. Ее светлые локоны с объемом на макушке, подобно гигантскому пауку, расползлись по хрупким плечам, а огромные накладные ресницы ненароком напомнили летучих мышей.

Мы поздоровались друг с другом чопорными кивками.

Затем я снова подловила себя на мысли, что для тридцати пяти лет мачеха не создавала впечатление обладательницы высокого интеллекта. Она выглядела сухопарой, излишне худощавой и явно перестаралась с автозагаром, а ее глуповатое выражение лица, накаченные губы, отсутствующий взгляд голубых глаз и наигранная жестикуляция руками, точно актриса, сбежавшая из провинциального театра, и вовсе ставили ее на один уровень с недалекими размалеванными куклами-любовницами, коих и так хватало среди отцовских друзей. Как правило, за основную тему разговора они брали модные журналы и последнюю коллекцию обуви.

Условно говоря, я держалась не скрываемых убеждений, что Инесса до встречи с отцом переменила кучу содержателей и, разумеется, мои комментарии в адрес его второй жены часто провоцировали на скандал. Однако если посмотреть со стороны, думаю не стоило задаваться вопросом как именно Инессе удалось удержаться на посту секретаря столько лет. Ответ очевиден и весьма печален.

— Ты выглядишь запыхавшейся, — монотонно и серьезно процедил отец, глядя на меня, чем и привлек внимание.

Я сжалась. Только этого не хватало! Жжение на щеках все-таки оставило заметные следы.

В ответ я натянула смущенную улыбку, но как ни в чем не бывало продолжила смотреть в глаза отцу – отвести взгляд значило бы уличить себя во лжи.

— Спускалась по лестнице.

Ему ни к чему было знать о Виталии и нашей совместной поездке.

Отец не ответил, а лишь поджал губы, отчего они стали казаться похожими на тонкую нить, и снова поглядел на наручные часы. Между тем, Инесса раскрыла коричневую толстую папку, до сего момента лежавшую нетронутой рядом с ее левой рукой, и принялась указательным пальцем с театральной меланхолией и безучастным лицом пролистывать страницы. Я тут же подметила, что рядом с отцом лежала аналогичная папка и вскоре догадалась, что это меню.

Однако больше всего меня заинтересовал четвертый пустующий стул, стоявший напротив меня и замыкавшийся вокруг стола. Наличие того, что отец нетерпеливо посматривал на часыти не спешил открывать меню, прямо твердило, что мы сидели в ожидании кого-то еще.

Неужели свершилось: отец отказывался заказывать еду до тех пор, пока за стол не сядет Мирослава? Если так, то это совсем на него не похоже. Обычно он изъявлял требование, чтобы все приходили вовремя, а при опоздании никогда и никого не ждал, но раз сейчас он изменил своему обычному распорядку, то я смело могла сказать — как бы сильно ненавидела семейные посиделки, ему они значительно пошли на пользу.

Правда, все мои предположения в одночасье пали в неизвестность, когда отец, в очередной раз поглядев на часы, вдруг, перевел на меня твердый взгляд глубоко посаженных глаз, вопросительно повел широкой бровью и с явным пренебрежением справился:

— Ты дозвонилась до Мирославы?

Мое сердце пропустило тяжелый удар, и всего на миг я вспомнила, что так и не связалась с ней. Однако раз отец спрашивал о сестре меня, следовало предположить, что он сам ей не звонил. Либо Мирослава оставила звонок без ответа. Значит отец, как и я, не знал чем она была занята.

И хотя я не теряла уверенности, что Мирослава просто проигнорировала дружеский обмен любезностями из неприязни к Инессе, все же с ответом для отца медлить было нельзя.

Если он узнает, что Мирослава пренебрегла его обязательным требованием явиться и тем самым нанесла оскорбление его жене, то придет в ярость или, что еще хуже, изощренно отомстит. Сестре лишние проблемы ни к чему.

— Она неважно себя чувствует, — снова убедительная ложь.

— Не мудрено, — холодно отозвался отец, пристально глядя на меня исподлобья, точно проверяя подлинность слов. Я сглотнула, а после он терпеливо добавил то, от чего быстро поняла, что ни о каком совместном завтраке речи быть не могло и мне срочно следовало уйти. — С таким количеством алкоголя, которое она в себя влила…Впрочем, неважно, — он многозначительно умолк.

Я нахмурилась. Мирослава? Алкоголь? Мы точно говорили о моей сестре? Обычно она брала спиртное только из рабочих побуждений и, как правило, растягивала употребление одного стакана на весь вечер.