Октябрь. 10-е. Любовь.

глава 1

1

За спиной хлопнула дверь, и легкий смех полетел над осенним городом. Словно очнувшись от дремы, Ира медленно повернулась и увидела юную парочку, спешащую к машине укрыться от пронизывающего северного ветра. Зажглись фары, и недавние гости кафе скрылись из виду. Часики на ее запястье, издеваясь, показали половину седьмого. Лешка не приехал.

Она снова, как загипнотизированная, вернулась к ажурной решетке, отделяющей парковочную площадку кафе «Раут» от проезжей части, и вгляделась в дорогу. Машин здесь, на малооживленном переулке, и обычно-то было немного: все они сновали чуть левее, на проспекте, где сверкали витрины, и спешили куда-то люди, а уж сегодня, в первый по-настоящему холодный день поздней осени, и подавно, стояло затишье.

Темнело и становилось все невыносимее ощущать свое одиночество, стоя на ветру без шапки, в ожидании неизвестно чего. За последние пять лет Лешка ни разу не опоздал, а уж чтобы не приехать вовсе! Такое случилось впервые, что заставило ее чувствовать себя совершенно потерянной и напуганной, как ребенок, заблудившийся в огромном торговом павильоне. Нервы не выдерживали накала эмоций. Где-то в самом центре груди жгло и трепыхалось удивленное сердце.

« Что с ним?» - меряя мелкими шажками улочку, терзалась Ира. Она уже осознала, что с окончанием этого дня, начнется отсчет страшного периода ее жизни, когда неизвестность, пугающая тайна Лешкиного исчезновения, будет изматывать ее час за часом, садясь с ней завтракать, ложась в постель, буровя мозг, убивая надежду.

Лешка Марков был спасительным уколом против нарастающей в течение месяца боли. Чудесным, исцеляющим средством, после которого все вставало на свои места, восстанавливалось дыхание, и можно было еще целый месяц жить, не мучаясь. Хотя она все равно мучилась и сходила с ума, даже зная, что увидит его и почувствует на своей щеке прикосновение легких пальцев.

Ждать его – значило жить. Увидеть – попасть на время в рай и обрести забвение, пусть даже кратковременное и зыбкое. Наказание ли это было? Сначала она воспринимала его появление в своей жизни именно так, сегодня, не увидев в условленный час его синюю «Хонду», она поняла, что есть истинное наказание – ждать и не дождаться. Теперь перед ней клубились сизым дымом все круги ада, каждый из которых означал вопрос «где?», «что случилось?», «почему?», «как быть?». Сонным взглядом она опять обвела переулок, борясь с тошнотой и ужасом. Ей вдруг показалось, что ночь застанет ее прямо здесь, посреди горя и болезненного отчаяния.

В окнах домов начал зажигаться свет. Улочка стремительно преображалась, озаряясь огоньками, становясь праздничной. Любимый город, привычный маршрут, здания, окружавшие ее, казалось, вечность, вдруг объединились в своем безразличии к ее судьбе и стали далеки и холодны.

Только месяц назад здесь все было по-другому. Еще светло было небо; музыка из кафе лилась, как в детстве, под самыми облаками, щекоча воспоминаниями, а на парковке остывала синяя «Хонда» ее единственного, по-настоящему любимого мужчины.

Ира напряглась: из-за поворота сверкнули фары, автомобиль замедлил ход, и еще раньше, чем белая « Тойота-Чайзер» проплыла мимо, девушка поняла, что сегодня она Лешку не увидит. Они не встретятся. Карие, по-кошачьи непроницаемые глаза, не окинут ее настороженным взглядом; тонкие, нервные губы не дернутся в улыбке. Все кончено. Ей пора домой к мужу и детям.

Пальцы окоченели и не слушались. Под звонкие удары расшалившегося сердца Ира стала застегивать куртку. Поиск перчаток ни к чему не привел, видимо, она от волнения забыла их на работе где-нибудь в шкафчике с бумагами. Забудет ли она этот день, десятое октября? Получится ли у нее жить без лекарства от тоски, безысходности, осознания допущенной ошибки? А может быть, и не существует от всего этого лекарства, и Лешка только отдалил срок ее неизбежной гибели?

В такси она заплакала, свернувшись в клубочек на заднем сиденье и замерев без всякого ожидания. Она не торопилась домой. Ей вовсе не хотелось видеть сынишку и дочку и слушать их болтовню, хотя обычно она не забывала поблагодарить Господа за детей, данных ей в утешение.

Если бы встреча с Алексеем состоялась, слова нашлись бы Дом не казался Ире родным, главным образом, из-за человека, которого ей предстояло увидеть через несколько минут. Муж, наводивший на нее ужас одним своим присутствием, должен был открыть ей дверь и невозмутимо произнести: «Ну, наконец-то, а мы заждались!» И она должна была улыбнуться и что-то ответить. Слова нашлись бы сами собой, и даже улыбки, и даже шутки, и вечер в компании нелюбимого мужчины превратился бы в дружеские посиделки, как во всех нормальных семьях. Но только не сегодня. Где взять сил на улыбку, когда слезы застилают разум, а чувства все превратились в одно: страх за любимого. Да какая там улыбка, если и дышать невозможно, и плакать навзрыд не получается; грудь судорожно вздымается, а сердце бьется неровно и гулко.

Выйдя из такси, Ира пошла к дому. Ветер откуда-то пригнал тучи, мелкий дождь посыпался крупой, больше похожий на снег. Девушка остановилась и подняла лицо к небу. Щеки ее, и без того сырые и болезненные на ощупь, тут же вымокли. « Алеша!» - позвала она шепотом куда-то ввысь. «Ты где-то близко. Я чувствую. Знаю. Ты близко, пусть даже это только я вру сама себе, ты вернешься!»

глава 2

2

Двенадцать лет назад Ирина Воронина, тогда еще Головлева, впервые услышала в свой адрес определение, преследовавшее ее потом на каждом жизненном этапе. «Солнечный лучик» назвал ее профессор экономики, вручая диплом, и добавил: «Мало таких солнечных людей на свете, Ириша, не растеряйте только этот редкий дар».

Она как-то сразу и везде становилась любимицей. Характер у нее был сильный, что называется, со стержнем, но врожденная доброта и чувство справедливости маскировали категоричность и принципиальность. Ее любили даже некрасивые женщины в самых что ни на есть женских коллективах, ей не завидовали подруги, восхищаясь ею и стремясь в ее общество.

Мужчины… Привлеченные симпатичным личиком Ирины и лучистой улыбкой, они поначалу воспринимали девушку как обычную кокетку – почти обязательный атрибут любой компании, но потом неведомое колдовство начинало опутывать их, и сильный пол сдавался, признавая торжество истинной женственности над общепонятными качествами остальных девушек.

Когда Ира смеялась, просто услышав анекдот или обсуждая что-нибудь с подругами, вокруг нее словно зажигался свет, манящий и волнующий. Часто она и сама не понимала, почему так действует на людей, но время шло, компании менялись, а магия солнечной улыбки не меркла.

И однажды на свет прилетел еще один мотылек, сыгравший не последнюю роль в пьесе, где на авансцену помимо ее воли режиссер вытолкнул Иру. Позже она мучилась вопросом, как умудрилась самая веселая девчонка на свете выбрать себе в мужья такого мрачного, даже чуть готического персонажа. Но тогда, весенним утром, обнаружив на своем столе букет подснежников, сердце ее не сомневалось, подпрыгнув от счастья и гордости.

Михаил Воронин производил впечатление сдержанного и надежного мужчины, всегда готового прийти на помощь слабым в любой ситуации. Он немного напоминал героя-коммуниста из старых фильмов советской эпохи, вся жизнь которого посвящена долгу. Вот только внешность мало соответствовала этому образу. Симпатичный, ухоженный, в дорогих вещах, чуть мрачноватый, он вызывал у женщин противоречивые эмоции, которые, впрочем, все находились в положительной части термометра чувств.

Красотки оглядывались ему вслед, привлеченные не столько внешностью, демонстрировавшей достаток, сколько силой и скрытой энергией, излучаемой всем его обликом. Он стал постоянным клиентом банка, где работала Ира, два года назад, и все это время умудрялся прятать свое отношение к русоволосой обаяшке, пока не настал тот самый день. «Чудесный!» - с восторгом характеризовали его подружки Иры. «Роковой», - утверждала позже она сама.

Он не сказал ей, что любит. Принес цветы, пригласил в ресторан. А когда она, еще увлеченная им, с радостью приняла приглашение, сдержанно выразил восхищение. Первое свидание прошло гладко, как по нотам: вино, приглушенный свет, музыка в стиле Брайана Адамса…

Позже он отвез ее домой, не рискнув даже коснуться губами щеки.

Их отношения развивались медленно, плавно переходя из дружбы в привязанность, после – во влюбленность и беспокойное ожидание встреч, после пришла очередь любви – высшей ее стадии, когда хочется быть вместе постоянно.

- Юлька, я выхожу замуж! – прошептала Ира, торопливо обнимая свою самую близкую подругу.

- Думаешь, я удивилась?! – крепко обняла ее Юля. – Хотя поздравлять пока не буду, и ты знаешь почему.

Ира знала. Юля Брусникина была знатоком человеческих душ, гуру от психологии, хотя занимала вполне прозаический пост коммерческого директора. Впрочем, может быть, именно этим и объяснялся ее карьерный рост. Девушки подружились по привычному для Иры сценарию: после университета она пришла устраиваться на работу в тот же банк, где проходила практику на пятом курсе, и тут же всех очаровала. Юля встретила ее с улыбкой:

- Вернулся самый веселый банкир! Приступай в отделе кредитования, а я буду забегать; проконсультирую, если что.

Узнав о свадьбе, Юля, посвященная в подробности отношений Михаила и Иры, даже немного испугалась. Она хорошо помнила вечера, когда взволнованная подруга приезжала к ней на другой конец города в полной растерянности и со слезами повторяла всякий раз одно и то же:

- Он, Юля, опять приревновал меня непонятно к кому! У нас даже друзей нет, даже знакомых, а скоро и соседей не будет! Я и так живу, как в тюрьме, в магазин не выйди, стоит только телефон достать, сразу «кому звонишь?!»…

- Он тебя не бил? – осторожно интересовалась Юля, уже понимая, что дело вовсе не в рукоприкладстве щепетильного в вопросах морали Михаила, и как всегда оказывалась права, слыша в ответ:

- Ему и не нужно меня бить. Оскорбления и подозрения куда больнее.

Потом лился поток слез, и замученная Ирка засыпала в детской или на диване в гостиной, а Юля с мужем и дочкой тихонько пили чай на кухне, обмениваясь озабоченными взглядами.

Михаил ревновал Иру всегда, с самого первого дня их знакомства. Он прекрасно знал, что она работает с людьми, что ее улыбка действует на всех одинаково, что она – открытый человек, и после работы нуждающийся в общении. Но он знал также и то, что она – верный друг, любящая женщина, да и просто честная девчонка. Но эмоции, таившиеся в глубине его личности, порой выходили из-под контроля, и ему начинали мерещиться всякие непристойности и ужасы, как ребенку – чудища в шкафу с игрушками.

Оправдания, звучавшие из уст Иры, давали обратный эффект. Он злился и оскорблял ее, не имея ни единого подтверждения факта ее неверности, кроме надуманно косвенных. То она не позвонила, задержавшись на четыре! минуты с работы, то слишком тихо разговаривала по телефону, да еще при этом вышла из комнаты, то смеялась с кем-то из знакомых на пороге банка, а тот уговаривал ее подвезти до дома.

глава 3

3

Рассказывать матери о своих, как она считала, личных неурядицах, Ира не решалась, оберегая немолодую уже женщину от разочарований и тревог. К тому же, девушке было неловко за проявленное некогда упрямство. Ведь если и был человек, кроме Юлии, не желавший ее брака с Михаилом, так это – мама.

Зять поначалу очень ей понравился. Ну, еще бы: непьющий, серьезный, при деньгах, не то чтобы красавец, но и уродом не назовешь. Высокий, крепкий, ну с недобрым взглядом, так муж и не должен быть теленком.

Первый звоночек прозвенел на свадьбе. Михаил откровенно мучился своей дурацкой ролью влюбленного без памяти. Он вообще ненавидел подобные сборища, но с чужих праздников всегда можно уйти, что он и делал обычно, а тут собственная свадьба!

Мать Иры – миловидная, улыбчивая, в синем платье до пола, подошла подбодрить молодого человека, приняв хмурое выражение его лица за признак волнения, и была ошеломлена, услышав:

- Хреновиной какой-то маемся! Свидетельница дура! Водка, по-моему, паленая…

- Миша! – всплеснула она руками; кольца сверкнули в свете праздничных огней, и все вдруг померкло.

- Что, Миша?! – грубо выпалил он, оборачиваясь к теще. – Без соплей этих никак нельзя было, что ли?!

- Но ведь можно было раньше отказаться, - негромко, но твердо произнесла женщина, и глаза ее встревожено поискали дочь в толпе гостей.

Лишь однажды заговорила мать с Ириной о неподобающем поведении Михаила на свадьбе, и всего только раз, потупя глаза, поинтересовалась, не поспешила ли дочка с выбором. Ирина тогда ответила в довольно резкой манере, перенятой у вновь испеченного мужа, но позже, убедившись в материной правоте, не раз глушила в себе желание покаяться.

Тогда Михаил сдержался. Изо всех сил заставил себя улыбаться и носить невесту на руках. Он любил Иру, и единственное, что ему было нужно в этой жизни – это быть с ней рядом. Когда она держала его за руку, заглядывала в глаза, смеялась, он становился счастливым и спокойным.

Извечное напряжение будней, не спадавшее даже ночью во сне, покидало его, стоило увидеть изящное личико с зеленоватыми глазами в обрамлении русых волн, спускавшихся до талии. Ей оборачивались вслед, провожая восхищенными взглядами. Многих не останавливало даже его присутствие.

Удержать ее рядом стало целью, самой важной, самой значимой в жизни. Он понимал, что Ирине нужны люди, но поделать со своим безумным страхом потерять ее ничего не мог. Вдруг ее внимание привлечет кто-то еще! Вдруг с подружками ей будет интереснее, чем с ним! Вдруг ей уже лучше с ними: тетками в банке, продавцами, барменами, одноклассниками! Он не видит их лиц, не слышит их голосов, но их существование в жизни любимой им женщины отражается у нее на лице, в ее чертах он читает намерение ускользнуть, потеряться для него в этой толпе бесконечной толпе ненужных ему призраков.

Что делать ему, если только ее присутствие позволяет ему расслабиться и вздохнуть полной грудью. В страшных снах он видел ее в объятиях другого мужчины, причем соперником его воображение рисовало любого: от симпатичного телеведущего новостей до соседа с верхнего этажа. Образ разлучника не был сформирован, он просто жил в его подсознании, вымышленный, наделенный непременно всеми качествами, что Ирина так ценила в мужчинах.

Если улыбка ее была адресована не ему, он начинал ощущать собственную никчемность, словно заболевая, и срывался на нее же – любимую, воздвигнутую им на пьедестал.

Однажды, доверительно беседуя с женой, Михаил понял, чем мужчина может удержать женщину, если упреки и скандалы не помогают. Разговор шел о деньгах, пока они под ручку прогуливались по центральным улицам города, где через каждые пятнадцать шагов располагались яркие витрины магазинов и салонов. Ирина, всегда неплохо зарабатывающая, привыкла спокойно относиться и к тратам, и к кредитам, но обходиться совсем без средств или жить в условиях жесткой экономии не смогла бы.

- Я люблю вот так побродить по городу, - доверчиво говорила она мужу. – Захочу вон тот пуховичок, зайду и куплю. Понравится какая-нибудь юбка, обязательно примерю…. Понимаешь, Миша, у женщин ведь совсем мало радости в жизни. В сущности, это дети и тряпки, - в голосе ее послышалась горечь, потому что когда-то она рассуждала совсем по-другому.

- Не говори так, пожалуйста, - остановил он ее, намеренно оставляя без внимания поникшие плечики и потухшую улыбку жены, чья проблема была куда глубже, чем он хотел знать. – Я же стараюсь для тебя. Что ни попросишь – пожалуйста, кроме машины, естественно.

- Почему, естественно? – она отвернулась, делая вид, что рассматривает витрину.

- А где мне потом тебя искать? – на полном серьезе ответил Михаил.

- Я не ребенок, - пожала Ира плечами.

- Хватит. Сядешь за руль, и начнется! То один помог колесо поменять, то другой дорогу указал, то в пробке начнешь телефон всем раздавать со скуки. Твоя натура такая! Знаю я тебя, только и думаешь, как бы от мужа свинтить! – щеки его побагровели, и оставшееся время он молчал и дулся, буркнув только, что она опять испортила ему настроение в хороший выходной денек. Ирина тоже молчала, борясь со слезами и раздражением.

Но дело было не в этой ссоре, миллионной по счету. Главным явилось то, что вынес Михаил из разговора: Ира – раба тысячных купюр, и жить не может без обновок. Значит, он может стать незаменимым. Где она возьмет мужика, готового оплачивать каждый ее каприз? А он все-таки директор фирмы, и у него скоро открытие четвертого магазина отделочных материалов. Обо всей прибыли ей, банкиру и экономисту, складывающему пятизначные цифры в уме, знать не обязательно, а вот в зависимость от комфорта он ее введет.