Омут

Глава 1. Гроза

Часть 1. Шёпот

Наверное, самое страшное — потерять то, из чего ты состоишь.

Сергей Бодров (младший)

Сами по себе мы ничего не значим. Не мы важны, а то, что мы храним в себе.

Рэй Брэдбери, «451 градус по Фаренгейту»

Глава 1. Гроза

Мерные взмахи катушки металлоискателя убаюкивали. Сказывались и усталость, накопленная с раннего утра, и августовская духота, смешанная с пряным запахом свежеубранной пшеницы. Даже приятная тяжесть в кармане камуфлированных штанов, почти доверху набитом имперскими монетами, успокаивала. Значит, не зря ехали добрых полтораста километров от родного дома, не зря растирали мозоли от безмерного хождения по свежей пахоте. Вот оно — вознаграждение! Тихо позвякивает при каждом шаге.

Я посмотрел на часы. Без четверти пять… Самое время подумать о возвращении к машине, чтобы успеть выехать на трассу до наступления сумерек, а Лёху, как всегда, не видать. Снова побрёл в кусты-овраги. Любит он это дело.

От раскалённой земли поднимался горячий воздух, искажая линию горизонта. Сильно щурясь от низкого вечернего солнца, с трудом разглядел до боли родной силуэт. Маша шла по полевой дороге, возвращаясь с прогулки на реку. Рядом с ней, припадая носом к земле и размахивая хвостом-маятником, семенил Филька — наш общий любимец и просто хороший друг — ирландский сеттер, которого два года назад жена с дочерью уговорили купить.

Уговорили... Как же! Мягко сказано! Три дня убеждений и шуточных угроз со стороны супруги плавно переросли в неделю всяческих угождений и изысканных блюд на ужин. Юлька же, кроме как «папочка мой любимый» и «самый лучший папуля в мире», никак иначе ко мне в эти дни не обращалась. Мало того, каждый вечер перед сном, просила рассказать ей сказку о несчастной маленькой собачке, у которой нет хозяина и которую, по этой самой причине, все бессовестно обижают, гнобят и морят голодом. А окончательно добил загнанного в угол папу, коряво нарисованный детской рукой щенок, татуированный на косматом пузе надписью «папин друг». Следующим же утром папа Коля, в тандеме с мамой Машей, ползал по всей квартире с половой тряпкой в руках, приговаривая, что с папами так не поступают, а счастливая Юлька, хохоча и повизгивая, носилась с новым другом из комнаты в комнату, переворачивая всё вверх дном. Так наша семья стала квартетом.

— Ну что, кладоискатель? Где золотой браслетик, который я заказывала? — Маша лукаво улыбнулась, легла на мягкую сухую траву, прикрыла глаза и подставила лицо тёплым лучам заходящего солнца. Светлые волосы блестели, переливаясь всеми оттенками золотистого. Она потянулась и томно выдохнула: — Ох, и духота. Парит, что ли? Бедный… Как ты в этом камуфляже целый день выдерживаешь?

— Нормально. Зато мухи не кусают.

— Ну, что там? Показывай! — Маша встрепенулась и с интересом уставилась на меня своими огромными зелёными глазищами, от которых я вот уже десять лет хожу, будто под гипнозом.

— Да так, мелочёвка всякая. Монеток надёргал… Как прогулка? Купались?

— Конечно! Фила из воды вытащить не могла. Но когда из-за леса гром ударил, он пулей на берег вылетел и — к тебе. Я его уже возле поля только и смогла догнать. А Лёшка где? Как всегда? — Маша с улыбкой оглянулась по сторонам в поисках Юлькиного крёстного, который вечно забредал со своим металлоискателем в самые глубокие овраги и самые дремучие леса. Даже несмотря на то, что согласно старинным картам, искать нужно было на поле, неугомонного землекопа вечно несло совсем в другую сторону. Желательно в труднодоступную. Но, что самое невероятное, этот вездеход никогда без находок не возвращался. Хоть одну, хоть самую захудалую монетку или пуговку, но добывал.

Я взглянул на небо и только сейчас заметил, что из-за лесополосы быстро надвигается свинцово-серая туча, так напугавшая Фила на пляже. Периодически вспыхивая молниями, она нависала над спелыми полями тяжёлой громадиной, застилала всё пространство до самого горизонта. Воздух вокруг нас остановился. Он стал густым и неповоротливым, как манная каша. Даже птичьи голоса в нём разносились как-то по-особенному. Они тонули в этой густоте, вязли, терялись.

— Ого! — вырвалось у меня.

— Ага, — в тон мне парировала супруга. — Если Лёшка через пять минут не вернётся, будем куковать в грозу посреди поля. Звони, пусть хотя бы машину откроет.

Дозвониться до кума с первого раза не получилось. И со второго, и с третьего тоже. Абонент был «вне зоны».

— Как всегда, блин, в самую глубокую балку залез, — в сердцах выдохнул я, и невольно вздрогнул от неожиданного, пронзительного грохота.

Молния ударила где-то до неприличия близко. Вдали взвыла сигнализацией «девятка» кума. Маша ойкнула и нервно рассмеялась, а Фил подбежал ко мне, прижался к ноге и жалобно заскулил. Я потрепал пса по холке, от чего тот немного осмелел, но всё равно остался переминаться с одной лапы на другую, не решаясь отходить от хозяина дальше, чем на метр. Густой, потемневший, недвижимый воздух наполнился запахом озона.

Машина стояла в полукилометре от нас, у окончания лесополосы. И хотя в грозу прятаться под деревьями было небезопасно, мы рассудили, что ждать очередного разряда в чистом поле будет ещё хуже. Уже на подходе к старенькой «девятке» у меня зазвонил телефон.

— Где тебя носит? Прибор под дождём решил утопить? — я старался говорить дружелюбно, чтобы не обидеть близко человека, но нервные нотки в голосе всё равно скрыть не получилось, — Ты тучу видел вообще? Надо с поля валить. Если дорогу размоет, ночевать здесь будем.

Глава 2. Нога

Кума я всегда знал как энергичного и жизнерадостного человека. И этой позитивной энергии в небольшом рыжеволосом человеке было столько, что она попросту не вмещалась в нём и выплёскивалась в неприличных количествах на окружающих, создавая атмосферу веселья и радости. Будь ты даже в самом подавленном настроении, обременённый массой забот и проблем, но, пообщавшись с Лёхой, приходишь в бодрое расположение духа, будто заряжаясь его активностью под завязку. Казалось, никакие передряги не могут выбить его из колеи тотального оптимизма.

Взять хотя бы случай, когда он позвонил мне поздним вечером и, перекрикивая громкую музыку, принялся рассказывать, что его сократили с работы и жить теперь будет не на что.

— Всё, кум, отработался я, отслужился! Финита ля…, как говорится! Работа нэт, дэнги нэт. Что теперь делать, ума не приложу. Но, Коляныч, какой это кайф! Ты представляешь? Я теперь свободный человек! Абсолютно свободный! Давно хотел найти себе интересную работу! Такую, чтобы с удовольствием! Понимаешь? Такую… ну, чтобы «ух»! Чтобы «ого-го»! И вообще, бизнесом займусь. Во! Точно! У меня идей куча, Коляныч. Куча! Приезжайте с Машкой в «Иву», я сейчас здесь праздную! — И так далее…

Он всегда вдохновлялся новыми интересными идеями, всегда был чем-то увлечён и с радостью делился этими увлечениями. Причём, со всеми. Собственно, свой металлоискатель я, как раз, и купил благодаря куму. Заразил он меня, так сказать.

Сейчас же на мокрой, жухлой траве передо мною лежал несчастный, испуганный, корчащийся от боли человек, слабо напоминающий того, о ком я только что рассказал. Вся его одежда была мокрой и грязной, поэтому я не сразу заметил кровь, пропитавшую правую брючину. Одна из голых ветвей старого дерева, не менее трёх сантиметров в диаметре, вонзилась острым концом под левое колено.

— Что там, Коля? — хрипло, сквозь зубы спросил Лёха, глядя на меня исподлобья и не замечая потоков дождевой воды, заливающих глаза. — Говори как есть! Херово дело?

— Могло быть херовее, — честно ответил я.

И в самом деле, упади он чуть менее удачно — и вместо ноги, ветка могла пробить шею или живот.

— Из меня теперь можно шашлык жарить. Как эта часть у хрюшек называется? Окорок? — Он попытался засмеяться, но взвыл от боли и на мгновение замер. — А если чуток подольше полежу, то хамон получится. Ты любишь хамон, кум?

Тут уже и я не сдержался, позволив себе засмеяться. У Лёхи даже в таком положении получилось разрядить обстановку, снять мой ступор, вызванный шоком от увиденного. Всё-таки он — настоящий источник позитива. Понемногу в голове начали возникать идеи, но каждая отбрасывалась в сторону, каждая оказывалась либо слишком рискованной, либо абсурдной.

— Слышь, хамон, у тебя топор в машине есть?

— Не-а, нету. Но даже если и был бы, не признался бы. Ты головой-то думай, кум! Я тут кони двину, если ты эту ветку рубить начнёшь!

— А у тебя есть другие идеи?

— Попробуй меня подмышки взять и вверх дёрнуть. Только это… — он перевёл дыхание, — ты там поаккуратнее как-нибудь. Хорошо? Любя. Я же твой кум, как ни как. Не чужой, вроде.

— Сначала нужно ногу ремнём перетянуть, чтобы кровотечение было не сильным. Сейчас оттоку мешает палка, но когда её вытащим, хлынет. Не успею до больницы дотащить. Рана слишком большая, кровью истечешь.

— Сдурел? Мне это бревно до самой жопы встряло! Ещё пару сантиметров — и я девственности лишился бы, блин! Как ты собираешься ногу перетягивать, если в ней от колена до жопы вторая кость выросла?

Я присвистнул и ругнулся.

— Ты уверен?

— Коля, я не был бы так уверен, если бы не было так больно, — на этот раз Лёха заговорил с хорошим одесским акцентом. — Давай быстрее что-то делать, а то я скоро покончу в себя или наложу себе в руки от болевого шока! Кум ты мне или где? Давай, спасай скорей!

Совсем рядом сверкнула молния и почти сразу громыхнуло. Я стоял, глядя на Лёху, и тщательно взвешивал каждый шаг, который предстояло проделать. Ошибка могла дорого стоить. Машина отсюда в полукилометре, на дороге — грязь, выехать по размытой грунтовке на трассу точно не получится. Тем более я не умею водить. Есть такой грешок. Скорая помощь? Сюда не проедет. Да и рискованно рассчитывать на то, что вообще кто-нибудь приедет на подмогу в такую грозу. Нужен трактор!

— Коля, твою мать! — Лёха уже кричал во всё горло. — Ты будешь что-то делать или нет? Не могу больше!

— Да подожди ты!

— Не могу!!! — Он снова выругался.

— Нужен трактор, чтобы тебя отсюда вывезти.

— К хренам трактор! Сначала занозу эту долбанную вытащи!

— Да я тебя до больницы дотащить не успею! Как ты не понимаешь? Ты кровью истечёшь раньше! Надо в деревню идти, трактор искать! Только так, кум! Надо потерпеть!

Внезапно Лёха будто забыл о боли, отдёрнул одну руку от колена, схватил меня за ворот куртки и с силой дёрнул на себя. Такого отчаянного страха в его глазах я не то, что никогда прежде не видел… даже мысли не допускал, что мой кум вообще может впасть в отчаянье. Нижняя челюсть тряслась, на глазах выступили слёзы. Некоторое время он просто молча смотрел на меня, будто обдумывая, говорить или нет, а затем медленно и внятно сказал:

Глава 3. Гена

— Загораем, мужики? — После Лёхиного мистического откровения, пусть я его всерьёз и не воспринял, этот бодрый низкий и, главное, нормальный человеческий голос звучал просто как благословение какое-то! Крупный усатый мужик неопределённого возраста в зелёном клеёнчатом дождевике неуклюже пытался удержать равновесие на крутом скользком склоне, крепко ухватившись одной рукой за мою шею, а другой неловко жестикулируя в воздухе. — Ну, чё тут? Помощь нужна или как?

— Спрашиваешь! — воспрянул я духом, не веря в такую удачу. — Ему к врачу надо!

Мужик присел на корточки, присмотрелся к Лёхиной травме и спокойно, будто каждый день видел подобное, пробубнил:

— Жить будет. — Затем усмехнулся, хлопнул Лёху по плечу, отчего тот взвыл, закусывая губу, и весело прогорланил: — Заштопают, будешь как новенький, ёлы-палы! Только ты мне больше такого не показывай, а то могу в обморок грохнуться. Будете потом ещё и меня вытаскивать. — Он подошёл поближе, бесцеремонно отодвинув меня в сторону, и ухватил Лёху под плечи. Я хотел было тоже взяться, но тот снова оттолкнул меня и пробасил: — Ну, какого лешего лезешь, ёлы-палы? Иди давай за ветку хватайся. Я живца этого тащить буду, а ты её родимую на себя дёргай. Может, и соскочит… Так, дёргаешь на счёт «раз», понял? А ты давай терпи, братуха! И постарайся ногу расслабить, так легче пойдёт. Ага? Ща всё будет шоколад, ёлы-палы! Держись!

Когда мужик начал обратный отсчёт, я уже держался за злополучную ветку, глядя на бледное Лёхино лицо. Сердце безудержно колотилось, руки дрожали, несмотря на то, что изо всех сил сжимали скользкое дерево.

— Три! Два!..

Команды «Раз!» я так и не расслышал. Её заглушил Лёхин вопль, разбавленный отборным русским матом. Он рычал и корчился ещё не меньше минуты, пока я колдовал над его ногой, перетягивая ремнём рану. Жгут получился так себе, но сильного кровотечения не было. Я мельком оглянулся на огромную занозу и невольно передёрнулся. Ощущения кума не подвели: острый, обломанный сук вошёл в бедро по самое некуда, а то, что удалось его выдернуть с первого раза, казалось просто невероятной удачей.

Дождь наконец пошёл на убыль, и мы, немного переведя дыхание, волоком потащили раненого вверх по склону. Лёха старательно помогал, отталкиваясь здоровой ногой и шумно кряхтя, а уже на вершине я впервые услышал то, что так сильно его напугало.

Сначала это было похоже на шёпот. Еле уловимый. Он то усиливался, то становился тише. Будто волны, накатывающие на берег. Но каждая волна была громче и отчётливее прежней. Постепенно шёпот стал напоминать душераздирающие вопли. Но вопли эти тоже были не слишком громкими. Создавалось впечатление, что их источник находится вокруг нас, пребывая в постоянном движении. Перемещается, кружится, парит. Волна, ещё одна. Через некоторое время вопль пошёл на спад и снова стал превращаться в шёпот. Будто кто-то прокручивал аудиозапись в обратном направлении на низкой скорости. Казалось, я вот-вот смогу разобрать слова, да только это никак не получалось.

На мгновение мне почудилось, что это происходит только в моей голове и никакого звука, на самом деле, нет и быть не может, но тут я посмотрел на Лёху и понял, что слышу это не я один. Кум тоже озирался по сторонам, блуждая взглядом между чёрными стволами деревьев, которыми густо поросла глубокая балка. Лицо усатого мужика сделалось беспристрастно серьёзным, но он либо не слышал того, что слышали мы, либо делал вид, что не слышит.

Видимо, я замешкался, потому что Гена, так звали нашего нежданного спасителя, хлопнул меня по плечу и бодро скомандовал:

— Давай, мужики! Последний рывок — и будем дома! Навались!!!

Мы наконец вытащили Лёху на ровную поверхность и обессиленные распластались рядом с ним на траве. Переведя дыхание, я снова попробовал прислушаться к странным звукам, но больше ничего необычного не уловил.

Дождь прекратился также резко, как и начался. Глухие раскаты грома отдавались теперь гулким эхом где-то вдалеке. С деревьев падали редкие крупные капли и бесшумно таяли в мокрой траве.

— Чтоб вы сто лет жили, мужики, и горя не знали, ёлы-палы… — тяжело дыша, прохрипел Гена. — Вот ты скажи мне, деревянная нога, на кой хрен тебя в эту яму вообще понесло, а?

Лёха не отвечал. Да и мне не хотелось ничего никому объяснять. Мы просто лежали и смотрели в небо, по которому в сумерках неспешно плыли ватные тучи. Смеркалось. И даже очищающееся небо не спасало от надвигающейся темноты.

Гена оказался местным комбайнёром. Он жил в деревне в паре километров от злополучной балки и заметил нашу машину ещё до того, как ударила гроза.

— Ну, а у добрых людей как водится? Если попал кто в беду, помоги. Вижу, в поле стоите, а тут такое с реки находит! Значит, после этакого дождя на своей тарахтелке точно застрянете. Бывало, и на «УАЗиках» застревали! Тогда только трактором и тянули. А тут на «зубиле»… Куда там! — Он многозначительно махнул рукой.

Старый Т-16, гремя каждым болтом, уверенно шёл по раскисшей пахоте в сторону трассы. Мы с Лёхой полулежали в кузове на мокрой соломе и слушали через разбитое стекло кабины воодушевлённого Гену. Уставший двигатель трактора ревел, и мужику приходилось кричать, чтобы мы могли хоть что-то расслышать.

Глава 4. Эликсир

Слабый свет тракторных фар долго не позволял разглядеть припаркованную машину. Хотя, судя по силуэтам деревьев, растущих вдоль поля, мы уже были совсем близко от места стоянки. Я сосредоточенно всматривался в темноту, постоянно поторапливая Гену. Постепенно места стали узнаваемыми и, наконец, показалась «девятка».

Трактор несколько раз чихнул на холостых оборотах и затих. «Девятка» стояла на своём месте, двери закрыты, окна запотели, свет в салоне не горит. Я спешно спрыгнул на землю и почти бегом, насколько позволяла грязь под ногами, поспешил к ней. Жена не выходила и на мгновение у меня внутри всё похолодело.

«Только бы не ушла! Только бы…»

Я рванул на себя заднюю дверь, в салоне зажёгся свет, и гора рухнула с плеч. Маша сидела, вытянувшись по струнке, с ровной, как у истинной английской аристократки спиной и сцепленными в замок руками. По лицу обильно текли слёзы. Она зажмурилась и закусила губу, стараясь не разрыдаться. Я упал перед ней на колени, прямо на землю, обнял и прижался к тёплому животу. Долго так стоял, вдыхая её запах. Рядом, на сидении, мирно сопел Фил.

– Где Лёша? – немного придя в себя и, шмыгая носом, тихо спросила она.

– С ним всё хорошо. Уже хорошо. Он ногу поранил, пришлось срочно везти в больницу. Прости, времени не было совсем. Надо было срочно…

Она обняла меня за голову, сильно прижала к себе, громко всхлипнула и, на этот раз не сдержавшись, разрыдалась:

– Коль, я тут места себе не находила. Три! Часа! Кошмара! – каждое из этих слов она произнесла по отдельности. – Сначала гроза, потом тракторист этот перепугал до смерти. Потом уже и гроза кончилась, стемнело, а вас всё нет и нет… Что я должна была думать? Какие только мысли в голову не лезли! Ты без телефона…Сижу и вообще не представляю что делать! Или вас идти искать, или…А тут ещё и Фил выть начал. Я думала, с ума сойду к чертям собачьим! – она снова расплакалась.

Я попытался её успокоить, приговаривая, что всё уже кончилось, что всё позади. Скоро она притихла, отдышалась и теперь только чуть заметно покачивалась взад-вперёд, изредка шмыгая носом и всхлипывая. Я гладил её по спине и попытался отыскать в собственной голове то обещание, которое обязан был дать, чтобы никогда больше не допустить подобного.

«Никогда». Странное слово... Страшное. Той ночью я впервые всерьёз задумался над ним. Над тем, как много в нём кроется. И впервые его испугался. «Никогда»…

Время было позднее, а водить машину ни я, ни Маша не умели. Своей никогда не было, и права, до тех пор, так никто из нас и не получил. Прочитав краткий инструктаж о езде на буксире, Гена дотащил нас до своей деревни и предложил переночевать, а о том, как перегнать машину в город, подумать утром. Отказываться от гостеприимства в таком положении было просто глупо. Время подбиралось к полуночи, промокшую насквозь одежду и обувь нечем было сменить, а августовская ночь становилась всё холоднее. К тому же, только сейчас я заметил, как сильно устал. Что уж говорить о Маше, которая уснула ещё по пути в деревню прямо в машине, не смотря на то, что трясло на разбитой дороге нещадно.

Хозяин суетился, накрывая на стол в гостиной быстрый ужин, в то время как его жена – грузная и молчаливая женщина по имени Варя – увела Машу в спальню готовиться ко сну. Когда количество яств перевалило все мыслимые пределы, Гена водрузил на стол огромную бутыль белёсой, мутноватой жидкости. Он щёлкнул по ней щелбаном, и торжественно провозгласил:

– Сейчас будешь впервые в жизни кушать самый настоящий эликсир молодости, ёли-пали! – с этими словами он, будто фокусник, изъял непонятно откуда две внушительные стопки, громко стукнул ими по столу и, тыча указательным пальцем в потолок, заговорческим тоном добавил: – Собственного приготовления!

Я отказываться не стал. После пережитого днём хотелось расслабиться, но пока это сделать не очень-то удавалось. К тому же Варя, заглянув в гостиную, сказала, что Маша от ужина отказалась и легла спать. Сама хозяйка, также, пожелала нам спокойной ночи и удалилась, оставив нас с Геной ужинать одних.

– Эликсир, так эликсир, – согласился я и сам разлил по стопкам.

Первый тост был, конечно, за знакомство. Напиток и в самом деле оказался неплохим. В меру крепким, с лёгкими оттенками трав. Запаха самогона вообще слышно не было. Закуску самостоятельно выбрать не получилось. Гена сам подсказывал, чем и в какой последовательности нужно закусывать его фирменный эликсир. И, скажу я вам, в этом был определённый резон.

Первые пол-литра были употреблены под бесконечные истории о нелёгкой, но правильной деревенской жизни.

– Ну, вот что ты видишь в этом своём городе? Квартира в четыре стены? Дом, метро, работа, метро, дом… И так каждый день, ёли-пали! Вот и несёт вас потом на всякие приключения. Ищете себе на бошки неприятности… А всё от чего? Да потому что душевности в жизни не хватает. Изюминки нету! Настоящего хочется! Живого! Как вы там у себя в городе это называете? Экстрим? Экстремалы, ёли-пали. Ну, что? Скажешь, нет?

Я улыбался и где-то, в чём-то был согласен с этим человеком. Хотя, если честно, он был далековат от истины. По крайней мере, в поля мы не за экстримом ездили. Возможно, за романтикой, но не за острыми ощущениями – это точно.

Глава 5. Утро

Утро встретило головной болью, ярким солнцем, бьющим через не зашторенное окно спальни, и невыносимой жаждой. Маша ещё спала, отвернувшись к стене, и я решил пока её не будить. С трудом оторвавшись от подушки, вышел в гостиную, но никого из хозяев там не обнаружил. Видимо, воскресное утро в деревне – такой же выходной, как и у горожан. Спят ещё. Уж Гена, так точно спит... Это была единственная мысль, пришедшая в тот момент в чугунную голову. Всё остальное пространство в ней занимали инстинкты выживания, а они назойливо подсказывали, что если я сейчас же, очень быстро не найду какую-нибудь жидкость, то до вечера просто не доживу.

Как назло, остатки вчерашнего пиршества были убраны, и на столе, кроме вазы с полевыми цветами, ничего не было. Нет, из вазы я, конечно, пить не стал, хотя другой воды в комнате не нашёл. Вспомнил, что накануне вечером видел во дворе колодец.

На пороге мирно сопел Фил. Я осторожно переступил через него, чтобы не разбудить, но скрип дверных петель сделал это и без моей помощи. Пёс испуганно оглянулся, спросонья не понимая, где оказался, но, увидев меня, вскочил на ноги, завилял хвостом и пулей прошмыгнул в открытую дверь.

Утро стояло тёплое, солнечное. Под ногами суетилась пернатая живность, которая едва завидев незнакомого человека, разбежалась в разные стороны. При этом один важный и очень жирный гусь даже попытался ущипнуть непрошеного гостя за ногу.

Пил прямо из ведра. Вода в колодце оказалось вкусной и холодной. Не знаю, что Гена добавляет в свой эликсир, но помолодевшим после такого зелья я себя точно не чувствовал. Чего не скажешь о ключевой воде из колодца. Вот она-то, как раз, и вернула в больной организм преобладание разума над инстинктами.

Умывшись, опять же из ведра, отворил калитку и вышел за двор. Улица была пустынной, если не считать тощего серого кота, развалившегося на траве в тени старой вишни. Жужжали мухи и пчёлы. Птицы, ещё не чувствующие скорого наступления осени, весело щебетали повсюду. Где-то в соседнем дворе прокукарекал петух, а ещё дальше, на окраине села, лениво лаяла собака. Идиллия. Я глубоко вздохнул, наслаждаясь гаммой деревенских запахов и... уже на выдохе вспомнил о вчерашних событиях.

Приятные ощущения куда-то разом улетучились и головная боль, от которой удалось ненадолго отвлечься, накрыла с новой силой. Я извлёк из кармана мобильник, намереваясь набрать Лёху, чтобы узнать, как он себя чувствует, но вовремя обратил внимание на часы и решил отложить звонок на потом. Было ещё слишком рано. Вот только спать больше не хотелось.

С улицы открывался прекрасный вид на поле, по которому я вчера наматывал круги в поисках удачи. Сразу за ним – полоса деревьев, отгораживающих это поле от злополучной балки. Я невольно передёрнулся. Прибор! Лёхин металлоискатель! Забыли… Он для его покупки даже кредит в банке брал, и, кажется, до сих пор не погасил. Я ещё раз взглянул на часы. Решил, что времени более чем достаточно, чтобы вернуться до того, как все проснутся.

Одежда за ночь почти просохла, хотя всё ещё и пахла сыростью. Кроссовки оказались влажными. Немного потоптавшись в них на месте, и не обнаружив чавкающих звуков, решил, что для сельской местности – сойдёт.

Идти было недалеко. Минут через двадцать, миновав поле и несколько десятков луж, я остановился у оврага. Яр, как вчера назвал его Гена. Всё это время Фил бежал рядом, беспрестанно виляя хвостом и изучая пытливым носом каждую канавку. Но когда мы подошли к балке, пёс замер. Он пригнул голову, принюхался и тихо заскулил.

– Страшно, Филька? – тихо спросил я.

Тот сделал пару шагов назад, продолжая неотрывно смотреть вниз и скулить.

– Не бойся. Должен же хоть кто-то из нас быть смелым. Сиди здесь и стереги отступы. Папа пошёл за металлоискателем, – сказал я как можно бодрее и потрепал пса по рыжей холке.

Прибора отсюда видно не было. Оглядевшись в поисках более пологого спуска и, так и не найдя вариантов, решил спуститься здесь же, но чуть в стороне от опасного поваленного дерева. Выломав из клёна посох и используя его как дополнительную опору, стал медленно спускаться вниз. Думать о том, что мне вчера здесь слышалось, очень не хотелось, и каждый раз, когда мысли возвращались к этим событиям, я тут же гнал их подальше, стараясь занять себя напеванием любимой Юлькиной песенки из какого-то модного нынче мультсериала. Но как бы я ни старался себя успокоить, сердце от волнения просто выпрыгивало из груди.

Спуск оказался ожидаемо непростым. Жухлая трава не успела за ночь как следует просохнуть, и ноги скользили по ней, как по льду. Спасал, разве что, посох, который приходилось с силой вонзать в почву, прежде чем сделать очередной шаг. К прочим «радостям» утренней прогулки прибавились ещё и комары. Они кружили повсюду. Видимо, сказывалась близость водоёма. Кровососущие твари чувствовали себя в таких условиях достаточно комфортно, чтобы плодиться в невероятных количествах. Я мысленно выругал Лёху за его дурацкую манеру вечно забираться в какие-то непролазные дерби. И как он вообще вчера вниз умудрился спуститься? И главное – зачем? Ну, неужели мало распаханного, ровного поля? Ходи себе, наслаждайся, копай. Так нет же! Что там Гена об экстриме говорил?

Вчерашний разговор с гостеприимным комбайнёром вспомнился очень некстати. Снова в бешеном темпе забилось сердце.

– Да что ж это такое, твою мамку за ляжку, блин? – не выдержал я своего слабоволия и в сердцах выругался в голос. – Что за детские страхи-то, ёли-пали? Детский сад, блин! – и уже про себя отметил, что успел нахвататься от Гены не только детских страхов, но и «ёлок с палками».

Глава 6. Час от часу не легче

Звонил мобильник.

– Коль, где тебя носит?

– Кум прибор свой вчера забыл, надо было забрать. Уже назад иду… – приходилось говорить, сквозь сбившееся дыхание.

Маша перебила:

– Юлька заболела. Давай быстрее. Надо срочно домой ехать. Фил с тобой?

– Да, со мной. Чем заболела?

– Температура высокая ночью поднялась, её рвёт постоянно и вообще плохо. Отравилась, наверное. Утром хуже стало. Мама врача вызвала, ждут сейчас. Давай быстрее, я тебя прошу!

«Час от часу не легче», – подумал я, и, прихватив металлоискатель, поспешил к дому Гены.

Отошёл на приличное расстояние от оврага, обернулся, прислушался. Ничего… Сделал попытку обмануть себя, убедить себя в том, что все необычные события, с которыми пришлось столкнуться на болоте – не более чем плод воображения. А ещё можно было списать все страхи на похмелье.

Можно было, но не получалось. Я знал. Я был уверен, что всё было так, как было. По-настоящему. И не иначе.

Перепрыгивая лужи на размытой полевой дороге, набрал номер матери. Это её Маша называла мамой, хотя, на самом деле, она была ей свекровью. Я надеялся разузнать подробности о Юльке, но ничего нового, кроме причитаний и оханья, не услышал. Оставалось надеяться, что всё не так плохо, как кажется.

Маша ждала на скамейке около калитки, нервно теребя в руках мобильник. Фил, завидев её, обрадовался и рванул вперёд.

– Ну, где тебя так долго носит? Нас Гена обещал в город отвезти на Лёшиной машине.

– Да неудобно как-то, – растерянно промямлил я, будучи искренне уверенным, что с дочерью всё будет хорошо, а волнения жены слишком преувеличены. – Он и так уже для нас много сделал. Ещё и тут напрягать… Как назад ему добираться?

– Да хрен ли тут добираться, ёли-пали? – раздался из-за забора низкий Генин голос, калитка отворилась, и в проёме показалось его опухшее, заспанное лицо. – К нам сюда каждые полчаса электрички ходят. Ты, Коля, это… самое… Хорош выёживаться, в общем. Я привык по человеческим понятиям жить. Принципы у меня, если хочешь… Сегодня я вам помог, завтра, может, вы мне чем подсобите. Земля круглая, ёли-пали, жизнь длинная, а Бог един. Он всё видит… Так что это… Давай… Завтракаем и погнали.

Маша ничего не хотела слышать ни о каком завтраке и настояла на немедленном отъезде.

До города домчали за полтора часа. Всю дорогу Маша созванивалась с мамой, разузнавая мельчайшие подробности, и начинала паниковать каждый раз, когда пропадал сигнал сети, и связь обрывалась. Фил чувствовал нервное напряжение хозяев и за время поездки не издал ни звука. Это было совсем на него не похоже.

Пока мы ехали, «скорая» увезла Юлю в больницу с подозрением на кишечную инфекцию, поэтому мы, не заезжая домой, отправились прямо туда. По приезду Гена поинтересовался, может ли чем-то ещё быть полезен. Мне очень не хотелось его задерживать. Этот простой, добрый, бескорыстный человек сделал для нас так много за последние два дня… А я, во всей этой суете, даже не успел его толком поблагодарить. Или, хотя бы, обменяться номерами телефонов, чтобы отблагодарить позже. Успел, разве что, всучить деньги на такси до вокзала. И то, сунул не ему, а таксисту, потому что Гена брать деньги не стал. На том и распрощались.

С Филом в больницу не впустили. Пришлось просить маму погулять с ним на улице. Снова сидеть в машине он категорически отказывался. В приёмном отделении стоял резкий запах медикаментов. Юле промывали желудок в процедурном кабинете.

– Боже, как я устала ждать за эти два дня! – сидя на жёстком больничном топчане, тихо причитала Маша. – Ждать и бояться. Вы меня с ума сведёте! Кстати, что там с Лешкой случилось? Что у него с ногой?

– Довездеходился Лёшка. Поскользнулся, на ветку с наскока ногой напоролся. Пришлось срочно в больницу везти, иначе крови мог много потерять. Если бы не Гена…

– Боже… Что, так сильно напоролся?

Я рассказал ей обо всём, что случилось прошлым вечером. За исключением одной детали. Детали, которая занозой сидела в голове и не покидала её ни на минуту. Маша слушала, широко раскрыв глаза и прикрыв губы ладонью.

– А ты ему звонил?

– Пытался, но у него телефон промок. Хотел сегодня навестить, только теперь вот не знаю…

После того, как Юлька прошла все необходимые процедуры, её перевели в общую палату и нам с Машей разрешили её навестить. Когда я увидел дочь, лежащую на огромной больничной кровати с провисшей панцирной сеткой, худую, бледную, с паутиной трубок от капельниц, тянущихся к маленьким ручонкам, в горле встал ком. Враз из головы вылетела вся потусторонняя ересь, которая не давала покоя последние несколько часов. Весь мир, все проблемы и потрясения в один миг сжались до ничтожно малых размеров, по сравнению с тем, что было в действительности важным. Юлька бессильно улыбнулась и прошептала:

– Мама, папа...

Она улыбалась, и от этого на сердце становилось ещё тяжелее. Чувство жалости к маленькому, родному чадушку и осознание собственного бессилия разрывали изнутри. Я взял её за маленькую, пухленькую ладошку и приложил к своей щеке.

Глава 7. Навсегда

Я смотрел на кума, не зная как реагировать. Никогда не был суеверным, никогда не верил ни в чертовщину, ни в экстрасенсов, которые в последнее время заполонили экраны телевизоров и зарабатывают неплохие деньги на доверчивых домохозяйках. Не верил в колдунов, гадалок и прочий бред. Всегда скептически и с солидной долей иронии смотрел передачи с диковинными названиями, на подобии «Необъяснимо, но факт» или «Потустороннее». Я всегда и всему старался найти логическое объяснение. Рациональное. Вот и сейчас, первое, что пришло в голову – это порекомендовать Лёхе обратиться к хорошему мозгоправу. Но, в тот же миг, рациональное объяснение само собой свалилось, будто снег на голову. Как же всё просто! Элементарно! И так забавно. Я рассмеялся…

Кум смотрел на меня с разочарованием и обидой. А как ещё ему было реагировать на моё поведение? Я хохотал, а его испуганное лицо ещё сильнее меня раззадоривало.

– Лёха, – едва справившись с эмоциями, выдавил я из себя, – Ты помнишь, как мы с тобой на третьем курсе травы накурились, а потом нам Андрюха Чайник какие-то колёса подсуетил? Последствия… Помнишь?

– Ты чё, старик, – насторожённо спросил кум, – Трава-то тут при чём?

– Да при том, дубина ты обдолбанная! Мы с тобой в том овраге испарений болотных надышались и глюки конкретные поймали! Выбрались – попустило. Так? Но тебя ж под наркозом оперировали, правильно? – я снова засмеялся.

Лёха некоторое время ещё оставался с каменным лицом, а затем с шумом выдохнул и облегчённо откинулся на подушку:

– Твою же мать! Твою мать! Твою мать! – ругался он, широко улыбаясь. – Чего ж ты раньше-то молчал, подонок? Я уже думал, у меня кукушка улетела, пора из одной больнички в другую перебираться!

– Так я чё-то не понял, тебя что, до сих пор плющит, что ли? – я снова хохотал.

– Не-е-е. Сейчас уже, вроде, попустило. Но пару часов назад ещё лежал и пытался разобрать, что мне там болото шепчет втихаря. Твою ж мать, а…

– Слышь, а прикольно было. А главное – бесплатно! – теперь уже мы оба смеялись, вытирая слёзы. – Можем даже наркоэкскурсии за деньги проводить. Наркотуры в живописные места! А? Звучит? Экологически чистые препараты! Плющит не по детски и местность красивая!

Вернувшись в пустую квартиру поздно вечером, позвонил Маше и разузнал о самочувствии дочери. Юлька спала, но ближе к ночи снова стала расти температура и сейчас ей поставили какую-то капельницу.

А еще Маша сказала, что разговаривала с врачом. Он заверил ее, что самое страшное уже позади и угрозы жизни ребенка нет.

– В смысле, «угрозы жизни»? – у меня даже колени подкосились, пришлось присесть. – Она умереть могла? Юлька умереть могла?

Маша не ответила, но я слышал, как она плачет.

Как смог успокоил ее, и мы договорились, что если будет становиться хуже, Маша обязательно позвонит.

Я улёгся в кровать и уставился в потолок. Сегодня мы могли потерять самого дорогого человека в нашей жизни и даже не догадывались об этом. Наш ребенок сегодня мог умереть! Это просто не укладывалось в голову! Умереть! Юлька! Наша дочка! Наш самый важный комочек жизни! Человечек, благодаря которому жизнь обретает главные смыслы! И умереть?

Тишина пустой квартиры давила многотонным прессом. Я прислушался к этой гнетущей тишине и не расслышал в ней ничего: ни сопения Юлькиного носика, привычно доносящегося из ее кроватки, ни умиротворенного дыхания Маши. Ни-че-го! Только пустота – отсутствие жизни. Даже Фил остался у матери. Я был один.

И на миг… на один короткий миг представил, что остался в этом одиночестве навсегда. Что Юльки и Маши больше никогда не будет. Не предположил, не допустил, а именно представил. Нечаянно представил. Ненароком. Я представил, что они умерли.

Ужас, который я испытал в то мгновение, не шел ни в какое сравнение со страхами, пережитыми намедни на склоне водоносной балки. Страшнее такой потери ничего в жизни быть не может. Это самое невыносимое, что может произойти с человеком, самое безжалостное и несправедливое. Это без преувеличения – чудовищный ужас!

Я ощущал этот ужас всего мгновение, один короткий миг. Но мне хватило его, чтобы не спать до утра в тщетных попытках отогнать от себя единственное слово, которое ядовитым жалом засело глубоко в груди. Это слово это – «навсегда».

Через неделю Юльку выписали из больницы, и жизнь пошла привычным чередом. Лёха выздоровел, и с приходом осени мы возобновили наши субботние выезды на покопушки. Вот только Машу теперь было не вытащить на природу. После того случая она категорически отказывалась составлять нам компанию и предпочитала волноваться за нас, сидя дома. Кум же не изменил своей манере слоняться по лесам и оврагам, и даже казалось, делал это с ещё большим усердием, чем раньше. Хромал, кряхтел, но шёл в кусты.

Так всё шло до наступления ноября. В первый же день этого месяца моя жизнь изменилась навсегда. Внезапно и навсегда.

Это был понедельник. Вернувшись с работы, я нажал на кнопку звонка нашей квартиры. Из-за двери привычно залаял Фил, который всегда чувствовал или слышал мои шаги на лестничной клетке и начинал суетиться ещё задолго до того, как войду. Маша, которая всегда возвращалась с работы раньше меня, успевала к этому времени забрать Юльку из детского сада и разогреть ужин. На этот раз дверь никто не отворил. Фил перестал лаять и только тихонько поскуливал. Я снова позвонил и, снова не дождавшись ответа, принялся рыться в карманах в поисках ключа.

Глава 8. Надежда

Дальше был сон. Самый кошмарный и самый длинный сон в жизни. Он длился многие дни, недели, месяцы… Много незнакомых людей, опознание, родственники, которые суетились, плакали, соболезновали, утешали, снова соболезновали… Завешенные простынями зеркала в квартире, кладбище, слёзы. Много слёз. Могилы, кресты, надгробия, священник, первый мокрый снег и грязь под ногами. Тела, лежащие в деревянных коробках около свежевырытых ям. Одна маленькая, другая – побольше. Восковые лица жены и дочери, совсем не похожие на себя. На эти лица падал снег и не таял. Удары молотков по гвоздям, удары земли, падающей на крышки гробов. Поминки, еда без вилок. За всем этим я наблюдал, не принимая совершенно никакого участия. Как будто меня не было вовсе. Будто я умер вместе с ними. Меня всюду водили под руки, усаживали, вливали в рот водку. Я часами мог сидеть в одиночестве и ни о чём не думать. Абсолютное, полное отрешение.

Иногда я мысленно возвращался к той ночи, когда лежал один в кровати, представляя весь этот кошмар. Тогда я даже вообразить не мог, насколько ошибаюсь. На самом деле все оказалось куда страшнее. Хотя «страшнее» – тоже не подходящее слово. Ни в одном языке мира не найдется слов, которые могли бы передать то, что испытываешь, когда теряешь всё.

Каждый день после похорон ко мне приходил Лёха и просто сидел рядом. Молча. Иногда что-то говорил, но я не помню что именно. Затем врачи. Кажется, возникли какие-то проблемы с ногами. Они, почему-то, сильно отекали. Меня заставляли двигаться, и я двигался, пока заставляли.

Моя мама переживала потерю внучки и невестки не менее болезненно. Лёха рассказывал, что её увезла скорая в кардиологию. Он навещал её в больнице несколько раз. Она просила, чтобы он не заставлял меня приезжать. И я не ездил.

Неделю спустя крепко запил. Пил много и постоянно. Это не приносило особого облегчения, а я его и не искал. Просто пил и всё. Без причины. В первые дни запоя Лёха составлял мне компанию, но неделю спустя я продолжил пить уже в одиночестве. И продолжал, пока не закончились деньги.

Протрезвев, стал в каждой детали своего жилища замечать напоминания о жене и дочери. Фотографии на стенах, рисунки на обоях, оставленные маленькими Юлькиными пальчиками, запах Машиных духов, сохранившийся на её одежде, длинные светлые волосинки, затерявшиеся в нестиранной уже два месяца постели, игрушки, разбросанные по детской комнате и до сих пор никем не убранные, рисунок щенка с надписью «папин друг».

Я сорвал с потолка люстру, срезал висевшую на балконе бельевую верёвку и закрепил один её конец на крюке, вкрученном в потолок. Делал я это так, будто занимался чем-то обыденным, повседневным. Страшно не было. Абсолютно. Потому что уже считал себя мёртвым. Я умер первого ноября, и умереть второй раз уже просто не мог. Оставалось всего лишь исправить небольшую досадную ошибку – остановить сердце, которое сопротивлялось реальности и упорно продолжало биться.

Крюк не выдержал, и я упал на пол, больно ударившись рёбрами о выбитую из-под ног табуретку. Отдышавшись, перешёл в другую комнату, снял другую люстру. Сделал новую петлю, продел в неё голову и, не раздумывая, оттолкнул опору из-под ног. Снова падение и боль от удара. Очередной крюк был выдернут из потолка, осыпав меня пылью и осколками штукатурки.

Щёлкнул дверной замок. В прихожую вошёл Лёха. У него был свой ключ от квартиры. Машин ключ, который он взял сам, так как в последнее время я никому не открывал дверь. Увидев меня сидящим на полу, он подбежал, упал на колени и крепко обнял, матерясь и ругая последними словами. Мы долго так просидели, а после Лёха заговорил:

– Ты помнишь, как мы с тобой по полям носились? А? Кумец…А как хутор в лесу искали и застряли в канаве? Нам тогда пришлось до утра комаров кормить. А вспомни, как на футбол ходили, как наши «четыре-один» турков наказали! Вспоминай, мать твою за ногу! Это тоже была жизнь, старик! Это тоже жизнь! И она не закончилась! Понимаешь ты это или нет? Она здесь! За неё бороться нужно! Вспоминай, как в универе в окна женской общаги лазили! – он почти кричал, изо всех сил стараясь достучаться до меня, и у него начало получаться. – А как ты меня из того оврага с пробитой ногой вытаскивал? Вспоминай, как два обдолбыша боялись собственных глюков!

Я посмотрел на Лёху, но о том, что мне вдруг пришло в голову, не сказал. Только в груди, впервые за последние два месяца, что-то заныло, зашевелилось, разлилось теплом.

Я не сразу ее узнал. Она так далеко ушла от меня, так бесповоротно удалилась, что ее возвращение было подобно какому-то чуду. Но тепло в груди подсказывало, что это именно она. Это она! Она! Надежда! Глупая, никчёмная, откровенно издевательская, но надежда! Я не верил в неё, но другого выбора просто не оставалось.

Видимо, взгляд мой стал осмысленным, потому что кум, вдруг, замер и осторожно улыбнулся. Он хлопнул меня ладонями по плечам и радостно затараторил:

– Ну, вот, мужик! Молодца! Возвращайся! Ты хоть кивни мне, а то я не пойму радоваться мне или пугаться.

– Всё нормально, Лёш… – голос оказался каким-то чужим, хриплым. Я уже и забыл, как он должен звучать, но точно не так, как сейчас.

Лёха оживился, схватился руками за голову и тут же воздел их к потолку:

– Слава тебе, Господи! Я слышу его голос! – затем снова переключился на меня и командным тоном продолжал: – Короче! Я отпуск беру и мы с тобой, завтра же, в поля! Завтра же! Ты в окно посмотри! Там же весна настоящая, оттепель, весь снег сошёл! Я такого января вообще не помню! Плюс девять! Трава даже полезла!

Глава 9. Омут

Выйдя из вагона на испещрённый трещинами деревенский перрон, поёжился от порывистого сырого ветра и торопливо застегнул молнию на куртке. Рассвет ещё не наступил. Чуть в отдалении горели одинокие уличные фонари, фрагментарно освещая старые, невысокие дома. Постоял немного в нерешительности, затем пересёк железнодорожное полотно и, не обращая внимания на лужи, побрёл туда, откуда возвращаться не собирался. Ноги быстро промокли и замёрзли, в лицо ударил мелкий дождь.

Пока шёл, небо немного посветлело, и впереди проявились очертания деревьев, окаймляющих овраг. Их чёрные голые ветви слегка покачивались под сильными порывами ветра. Впервые за два долгих месяца мне стало страшно. Я шёл и не мог понять, чего боюсь больше: смерти, которой желал сам себе, или собственной уверенности в том, что Гена в ту ночь просто рассказал страшилку на пьяную голову? Здравый рассудок, если он ещё сохранился в моей голове, честно признавался, что всё указывает на последнее. Старое болото, благодаря удушливым, ядовитым испарениям, имело среди местных дурную славу. Оно дурманило, вызывало галлюцинации и потому неудивительно, что со временем обросло суевериями и сказочными историями. И каждый выдумывал свою… На долю секунды даже возникло желание наведаться к комбайнёру в гости, расспросить обо всём подробнее, но страх навсегда потерять единственную надежду заставил не отвлекаться от задуманного.

Стоя на краю оврага, я слушал завывания ветра и с удивлением отметил, что на дне, у самого болота, стоит плотный туман. Видимо деревья, растущие по периметру, и крутые склоны надёжно защищали его от движения воздуха. А органика, которой полнилась гнилая вода, источает тепло. По мере спуска, я начал всё отчётливее ощущать тот самый запах и, на всякий случай, прислушался.

Внизу было тихо и сумрачно. Под ногами чавкало. Почва здесь была мягкой и сильно проминалась под ступнями при каждом шаге. Плотный туман, окутавший меня со всех сторон, слегка дезориентировал. Я посмотрел вверх и по верхушкам деревьев, приблизительно определил, в каком направлении нужно двигаться. Медленно ступая и часто дыша от волнения, заметил, что туман стал ещё плотнее, и я уже не вижу собственных ног. Вытянув перед собой одну руку, не смог разглядеть пальцев.

Гнетущая тишина сводила с ума. Уж лучше бы выло и шептало! К этому я, по крайней мере, был готов. Но тишина… Ноги всё глубже проваливались в скользкое, вязкое дно болота и холодная вода доставала уже почти до колен. Идти становилось всё тяжелее, и я начал подозревать, что глубина водоёма слишком мала для того, чтобы получилось совершить задуманное. Сделав ещё несколько шагов, решил, что так оно и есть. Глубже не становилось. Я остановился, закрыл глаза, из которых предательски выступили горячие слёзы, и медленно выдохнул:

– Господи, какой идиот…

Отчаяние? Разочарование? Слишком простые слова. Я увидел во всей красе абсурдность и постыдность ситуации, в которой оказался. Стоя по колени в грязной, смердящей канаве, надеялся вернуться в прошлое и спасти погибшую жену с дочкой. Большего идиотизма придумать сложно! Какая изысканная насмешка над собой! Какой безжалостный акт мазохизма! Не сдержавшись, выбросил кулак в размашистом ударе и, насколько мог громко, заорал. Орал, пока не вышел весь воздух из лёгких, а когда умолк, то понял, что началось…

Сердце бешено забилось, дышать стало тяжело. Несмотря на то, что прекратил кричать, я каким-то непостижимым образом продолжал слышать собственный крик. Он не прекращался и даже, казалось, нарастал, превращаясь во всепоглощающий вопль. Он был настолько громким, что стало больно ушам. Я сдавил их ладонями, зажмурился, стиснул зубы и, внезапно, почувствовал прикосновение холодной воды к кончику носа. Открыл глаза, и голова пошла кругом…Я касался носом поверхности воды и видел в ней отражение собственных зрачков. Было не понятно как это возможно, потому что в этот момент я чувствовал под ногами дно болота, а спина, при этом, оставалась ровной! Этого не могло быть, потому что я стоял!

Хотел было отпрянуть, но не успел. В одно мгновение всё лицо оказалось в воде. Запрокинул голову назад, но там уже тоже была вода. Ноги потеряли твердь и провалились в глубину омута. Размахивая руками в разные стороны, пытался найти хоть какую-нибудь опору, но ничего не чувствовал, кроме вязкой, густой, ледяной воды. Она была повсюду, и я окончательно потерял ориентиры, не понимая где поверхность, а где дно. Холод сковал все мышцы. Не в силах больше сопротивляться желанию сделать вдох, глотнул… Горло свело судорогой. Тело боролось за жизнь, пытаясь вырвать заливающуюся в лёгкие жидкость, но из-за рвотных позывов они всё сильнее наполнялись водой. В груди сильно жгло, очередная судорога с силой вытолкнула залившуюся воду. Конечности наполнились свинцовой тяжестью, и я понял, что умираю.

Когда приступ судороги прошёл, я снова непроизвольно вдохнул… 

(Конец ознакомительного фрагмента)

Глава 10. Лето

Меня рвало. Я жадно хватал воздух в коротких перерывах между спазмами и выкашливал зловонную зелёную жижу из горящих огнём лёгких. Она растекалась чёрной лужей и быстро впитывалась в сухую, твёрдую землю.

Едва отдышавшись, я почувствовал невероятную слабость во всём теле и бессильно рухнул на спину. Надо мной, сияя пронзительной голубизной, нависало огромное чистое небо, по которому суетливо носились юркие стрижи, а по сторонам, мерно качаясь, золотились спелые колосья пшеницы. Отовсюду лился звонкий стрёкот кузнечиков, жужжала мошкара. Я закрыл глаза и отключился.

Проснулся от невыносимой жары. Мокрая куртка нагрелась от жгучего летнего солнца и превратилась в настоящую духовку. Сбросив одежду и оставшись в одних трусах, я приподнял голову над полем. Это было то самое поле, где когда‑то стоял хутор. Здесь я искал монеты. Вот только пшеницы тогда не было.

Недалеко от меня темнели знакомые деревья. Только тогда до меня дошло… Только тогда я наконец осознал целиком и полностью, что у меня получилось! У меня, чёрт возьми, получилось! Я тихонько хихикнул. Затем ещё. И ещё. Я долго смеялся и не мог остановиться. Со слезами на глазах, пока не заболел живот. Потом плакал. Но плакал от радости. От счастья.

Мне было всё равно как… Было абсолютно плевать, что я не могу объяснить, что со мной произошло. Я просто стоял на коленях, в тёплых лучах солнца и просто старался поверить в происходящее. На миг даже подумал, что это просто был самый реалистичный и самый чудесный сон, но боль в груди и мокрая, грязная одежда доказывали обратное. Где‑то там, совсем недалеко, в каких‑то полутора сотнях километров – живые и здоровые Маша с Юлькой. Моя семья.

А если я ошибаюсь? От этой мысли у меня всё похолодело внутри. В самом деле, ведь я же не могу быть уверен, что перенёсся в другое время… Вернее, время‑то, конечно, другое, но… если это не прошлое? Что, если я на полгода вперёд прыгнул?

Просто лежать и рассуждать стало невыносимым занятием. Натянув едва просохшие, грязные джинсы и футболку, я направился в сторону деревни, где жил единственный знакомый мне местный житель. У двора Гены стоял тот самый трактор, на котором он приехал нам на выручку. Вокруг него суетилась всё та же шумная пернатая живность. Был и злобный гусь, который в августе норовил меня ущипнуть, когда я с дикого бодуна выходил во двор в поисках воды. Он и в этот раз, грозно зашипев, пригнул шею к земле, предупреждая, что шутки с ним плохи. Я улыбнулся ему в ответ, будто старому приятелю, и про себя отметил, что это добрый знак. Если гусь ещё бегает, значит, на новогодний стол попасть не успел. Новый год, попросту, ещё не наступил. И ноябрь тоже. И девчонки мои…

Калитка была отворена, и я заглянул во двор. Гена склонился над какой‑то здоровенной металлической штуковиной, установленной на большом верстаке. Он что‑то сосредоточенно выковыривал из неё отвёрткой.

«Мотор! – догадался я. – Тот самый, который он чинил прошлым летом, и успел собрать за день до спасения Лёхи! Ну конечно!»

– Приветствую, уважаемый, – осторожно поздоровался я.

Гена мельком взглянул в мою сторону и, почесав затылок, возвратился к своему занятию, но вдруг замер и, медленно опуская руку, снова обернулся. Не отвечая на приветствие, насторожённо посмотрел на меня. У меня перехватило дыхание. Неужели узнал?

– Здрасти, здрасти… – Он скользнул взглядом по моей грязной одежде и тем же насторожённым тоном спросил. – Чё надо?

Я облегчённо выдохнул. Вроде не узнал…

– Поговорить бы нам, Гена.

Он едва заметно качнул головой, но продолжил стоять, пристально пялясь мне прямо в глаза. Было видно, что хочет задать вопрос, но боится, что будет неправильно понят… Да что там! Я даже догадывался, что это был за вопрос, поэтому, не дожидаясь, сам на него ответил:

– Да. Мы с тобой знакомы. Точнее, я с тобой знаком. И да, я оттуда. – Я кивнул в сторону балки.

– Да уж вижу, откуда, ёлы‑палы… – Он отложил в сторону отвёртку, опёрся грязными ладонями о верстак и тяжело вздохнул: – Звать‑то тебя как?

– Николаем. Сейчас восьмой год?

– Угу, июль, – пробубнил он в ответ и кивнул на душ, стоявший во дворе: – Иди отмойся. Полотенце и штаны тебе принесу…

– А позвонить от тебя можно?

Он вытер руки ветошью, порылся в глубоком кармане, извлёк старый затёртый мобильник и протянул мне.

– Только там ненадолго хватит: деньги кончились.

Гена удалился в дом. Большой радости от встречи со мной я не заметил. Да оно и понятно. Для него я чужой человек, которого он впервые видит. Да ещё и явно со своими проблемами. Но выбирать не приходилось, и я решил в очередной раз воспользоваться добросердечностью этого человека.

Дрожащей рукой набрал Машин номер. Ненадолго замешкавшись, нажал на «вызов». Пошли длинные гудки. Это были самые длинные телефонные гудки из всех, которые мне когда‑либо приходилось слышать. Затем щелчок соединения:

– Алло?

У меня перехватило дыхание.

– Маша…

– Алло, кто это?

– Маш, это я!

– Кто – я?

– Маша… Машка!

В трубке раздался сигнал, предупреждающий об окончании средств на счёте, и, понимая, что связь скоро оборвётся, я затараторил: