Он - разведенка с прицепом

Визуализация.

Автор: Сотскова Татьяна

Книга: Он - разведенка с прицепом.

Аннотация:

Развелась с мужем? Отлично! Самое время провалиться в другой мир!

Новый мир оказался так себе: магия есть у всех, кроме меня. Билеты до Земли стоят бешено, и помощи нет! А еще все эти духи, которые не помогают, а только мешают в работе. К ним нужен особый подход!

И что делать? Работать, конечно. Билеты домой за воздух не купишь.

Мое последнее приобретение — должность няни у самого отчаявшегося эльфа на свете. Одинокий папаша с дочкой-катастрофой. Разведенка с прицепом, проще говоря.

Правила просты: не сойти с ума, не влюбиться в ушастого начальника и с помощью земной логики и пары крепких словечек доказать этому миру, что даже человек с Земли и без капли магии заслуживает своего счастливого конца.

Проды раз в 3-4 дня!

Пожалуйста, напишите, нравится ли вам, когда в книге есть визуализация, и стоит ли ее добавлять?

Глава 1.

Я села не в тот поезд. И дело было не в ошибке на табло или перепутанных платформах. Нет. Я села в первый подошедший состав, потому что мне было плевать, куда ехать. Лишь бы подальше. Подальше от него, от этих стен, впитавших наши ссоры и ложь, от всего, что еще вчера я называла жизнью.

Перрон встретил меня ледяным дыханием. Пахло дождём, так и не пролившимся, бензином и тоскливым одиночеством. Было холодно — не по-весеннему, а по-разведенному. Как будто сама вселенная решила подыграть моему внутреннему состоянию, вывернув меня наизнанку. Я стояла, вцепившись в ручку чемодана, прижимая его к груди, как тонущий хватается за соломинку. Внутри — ничто. Ни злости, ни слез. Просто тишина. Как будто кто-то безжалостно выдернул вилку из розетки, и моя душа разом погасла.

Три года. Целая жизнь, построенная на песке. Я выстраивала наш быт: уют в квартире, ужины при свечах, бесконечные списки покупок, планы на отпуск у моря. Я уже представляла, как в детской зазвучит смех. Я ждала его с работы, заглушая собственную усталость, готовила его любимые блюда, а заодно и обеды с собой. А он в это время думал, что я — холодная. Холодная! Та, что согревала его дом своим теплом.

А она… Та самая, с которой мы проливали литры вина на кухне, плакали в три ручья из-за первых неудач в любви, шептались до рассвета, доверяя самые потаенные мысли. Та, кому я открыла душу. И она, глядя мне в глаза, сказала:

«Прости. Я не могу бороться с чувствами».

Предательство возведено в ранг высокой страсти. Измена облачена в тогу романтической безысходности. Очень, блин, удобно для них обоих!

Я подала на развод. Отказалась от всего, что было «нашим». От квартиры, которую он, по сути, и купил. Я не тянула ипотеку, лишь исправно платила за коммуналку — из гордости, из жалкой попытки доказать, что я не нахлебница, что и мой вклад в этот дом что-то значит.

Я ушла налегке. Взяла только то, что было безоговорочно моим: пару мешков с одеждой, купленной на свои деньги, косметику, телефон, зарядку. И старого плюшевого медвежонка, которого мне в далеком детстве подарил папа. Он один не предавал.

После суда мир опустел. Мама, конечно, знала всё. Голос в трубке звучал жалостливо и гневно:

«Приезжай, дочка. Мы этого козла Веню так…! И эта стерва, которая подругой прикидывалась…».

Но мама — это мама. Ей нельзя рассказать, как на самом деле разрывается душа, как хочется выть от бессилия и сжечь все дотла. Ее поддержка — другая, она из мира, где все проблемы решаются чаем с пирожками.

Я купила билет до Костромы. В бабушкин дом, с покосившимся крыльцом, где я в детстве пила какао, глядя на звезды. Место, где можно было сбросить кожу взрослой, уставшей женщины и снова стать просто девочкой.

Что делать дальше — не представляла. В голове — шум, белый шум отчаяния. Подруги, которой можно было бы выплакаться, больше не существовало. Я опустилась на холодную скамейку. Телефон агонизировал, показывая жалкие 7%. Самоистязания ради, я открыла нашу переписку. Самое последнее сообщение от него, отправленное уже после заседания суда:

«Лиза, мне жаль».

Всего три слова. Три слова, которые должны были стереть три года жизни. Словно это волшебное заклинание, после которого я должна воскликнуть:

«А, ну раз ему жаль, тогда ладно! Прощаю! Забудем!» и пойти печь блины.

Мне тридцать. В этом возрасте предательство бьет иначе, не как в юности. Мир не рухнул, я это понимаю. Я выживу, я буду счастлива, я поднимусь. Но мне тридцать! А это значит, что тикают уже не школьные часы, а биологические. Я так хотела детей. Верного мужа. Простого, такого наивного женского счастья.

Были темные мысли. Жестокие. Хотелось отомстить. Разделить эту проклятую квартиру и продать свою долю первым встречным алкоголикам. Оставить анонимку на работе, устроить показательный скандал на весь район… О, у меня был целый арсенал мести!

Но я сдержалась. Потому что опускаться до их уровня — значит стать такой же. Просто уехать. Вдохнуть полной грудью воздух, не отравленный его присутствием. Начать все с чистого листа. Выпить — да, не какао, как в детстве, а крепкого, терпкого вина, чтобы уснуть.

Я резко закрыла телефон, словно обожглась. В этот момент по перрону, с грохотом разрывая сырой воздух, прополз состав. Он выглядел странно — старомодный, темно-бордового цвета, с матовыми, почти непрозрачными стеклами.

«Ну, — мелькнула мысль, — какая-нибудь ретро-акция РЖД».

Привлекают туристов. Моя рука сама потянулась к билету в Кострому, но ноги уже несли меня к открывающимся дверям этого призрачного поезда. Куда бы он ни шел — лишь бы вперед. Лишь бы прочь.

Поезд был не просто старым. Он был старинным. Деревянные борта, отполированные временем до бархатного блеска, витые ручки на дверях, похожие на застывшие вьюны плюща. Окна, излучавшие изнутри теплый, медовый свет, будто в каждом горел не электрический фонарь, а настоящая свеча. На борту мелькнула изящная золотая вязь, но я не успела ее разобрать — поезд прошел слишком плавно и бесшумно.

— Последний рейс, мадам, — раздался у моего плеча голос.

Проводник. Но он выглядел так, будто сошел с витрины музея: форменная тужурка с блестящими пуговицами, шляпа-котелок с крошечным павлиньим пером, наглаженные до идеальных стрелок брюки. «Реконструкторы», — мелькнула в голове спасительная, рациональная мысль. — Садитесь, пока состав не ушел.

— Мне нужно до Костромы… — начала я, но мой голос потонул в странном, мелодичном гудке. Он не ревел, а пел — низкий, вибрирующий звук, похожий на звук гигантской камертоны. Рука сама потянулась к телефону с билетом, но ноги уже сделали шаг вперед, подчиняясь какому-то древнему инстинкту бегства.

— Вы заходите? — его вопрос повис в воздухе, не требующий ответа.

Я кивнула, и тяжелая дверь с медной фурнитурой отворилась сама, без скрипа, приглашая меня внутрь.

Тишина. Это было первое, что обрушилось на меня. Ни гула моторов, ни привычного постукивания колес, ни приглушенного гула голосов. Абсолютная, звенящая тишина, как в соборе. И запах… Пахло сухими осенними листьями, корицей, воском и старой, мудрой бумагой. Как в бабушкином чердаке, где хранились вещи, помнившие другую эпоху. И в вагоне не было ни души.

Визуализация. Лиза

Я села не в тот поезд. И дело было не в ошибке на табло или перепутанных платформах. Нет. Я села в первый подошедший состав, потому что мне было плевать, куда ехать. Лишь бы подальше. Подальше от него, от этих стен, впитавших наши ссоры и ложь, от всего, что еще вчера я называла жизнью.

Визуализация. Кирин.

На вид ему было лет тридцать пять — по эльфийским меркам, вероятно, просто юноша. Его рубашка была испачкана пятном загадочного фиолетового происхождения. Но больше всего выдавали его состояние глаза — глубокие тени под ними и выражение бесконечной, накопленной за столетия усталости. Он смотрел на меня так, будто я была очередной проблемой, упавшей на его голову с небес.

Глава 2

Улица Лунного Света оказалась не просто красивой. Она была сюрреалистичной, словно нарисованной художником, находящимся под действием волшебных грибов. Дома стояли вразнобой, нарушая все законы физики и архитектуры: один врос в землю, как гигантский гриб, шляпка которого светилась мягким сиянием; другой тянулся к небу готической башней, на шпиле которой восседала сова в пенсне и что-то недовольно ворчала, листая книгу.

А дом номер семь? Он выглядел так, будто его строили из обломков других сказок, когда фантазия у строителей уже закончилась. Неприметный, сероватый, он весь был оплетен плющом, который по мере моего приближения тут же начал сам себя подстригать, торопливо отбрасывая отсохшие листья. На крыльце лежал самый обыкновенный коврик. Если не считать надписи, вышитой зловещей красной нитью: «Отойдите, я кусаюсь». Я решила не проверять, блефует он или нет, и аккуратно обошла его стороной.

Собрав всю свою решимость, я подняла руку, чтобы постучать. И тут же раздался возмущенный крик:

— Не входить! — пропищал тонкий, визгливый голосок. Это исходило от молоточка справа.

— Это не вход, это выход! — парировал второй, басистый и полный презрения, слева.

Мне стало даже немного обидно. Я ведь еще ничего не успела сделать!

— И выходи тише! — снова запищал первый. — А то всех разбудишь!

— Я иду на работу! — проревел второй, явно обращаясь не ко мне.

— А я сплю!

— Ты же дух дверного молотка! Ты не спишь!

— А я притворяюсь!

Пока они препирались, дверь с глухим стоном распахнулась, и на пороге возник он. Высокий, почти источающий ауру хронического недосыпа. Серебристые волосы, собранные в неопрятный хвост, торчали в разные стороны, будто над ними поработал не парикмахер, а мини-торнадо. И да, уши. Заостренные, изящные, как и положено эльфу. Я впервые видела настоящего эльфа, и мне потребовалась секунда, чтобы мысленно собрать свою челюсть с пола.

На вид ему было лет тридцать пять — по эльфийским меркам, вероятно, просто юноша. Его рубашка была испачкана пятном загадочного фиолетового происхождения. Но больше всего выдавали его состояние глаза — глубокие тени под ними и выражение бесконечной, накопленной за столетия усталости. Он смотрел на меня так, будто я была очередной проблемой, упавшей на его голову с небес.

— Вы… по объявлению? — спросил он, и в его голосе прозвучала безразличная покорность судьбе.

— Да. Меня зовут Елизавета. Можно просто Лиза.

— Граф Кириан, — он коротко кивнул и шагнул назад, пропуская меня. — Проходите. Только, умоляю, не трогайте левую вазу. Она в глубокой депрессии после того, как один наглый оценщик заявил, что она «просто посуда, а не произведение искусства». Боюсь, если ее тронуть, она решит, что жизнь не имеет смысла, и разобьется о пол в знак протеста.

Я кивнула, стараясь сохранить серьезное выражение лица, и переступила порог. А у самой в голове была небольшая истерика:

«Серьезно? Ваза, которая в депрессии? Такое вообще бывает? Или в этом мире все предметы живые?»

Внутри дом представлял собой идеально сбалансированный хаос. Сразу было видно, что здесь живут двое: взрослый, который махнул на все рукой, и ребенок, для которого слово «порядок» было пустым звуком.

По полу с громким стуком пронеслась книга в кожаном переплете, больно ударив меня по ноге.

— Ай! — я непроизвольно вскрикнула, хватая себя за голень.

— Ой, простите! — бросила она через плечо и, листая страницы, как ногами, юркнула в темный проем между шкафами.

На полках лежала пыль, которая, как мне показалось, тихонько посапывала. На столе одинокая кружка с надписью «Лучшему папе» с громким чавканьем пила собственное содержимое. А на диване свернулся калачиком плед и подрагивал, словно переживая недавний стресс.

— Садитесь, — Кириан указал на кресло, с которого на пол тут же сползла уставшая и явно потрепанная ребенком декоративная подушка.

Он устроился напротив, достал пергамент и с видом следователя, ведущего допрос, уставился на меня.

— Итак. Опыт работы с детьми?

— Я работала в детском саду. Лет десять назад, еще на Земле, — честно призналась я.

На его лице на мгновение мелькнула тень надежды, и он что-то быстро нацарапал на пергаменте.

— Магия? — последовал следующий, ключевой вопрос.

— Нет, — ответила я четко.

Он поднял на меня взгляд.

— Совсем? — переспросил он, будто проверяя, не ослышался ли он.

— Совсем, — подтвердила я.

— Ни капли? Ни единой искры? — он наклонился вперед, словно пытаясь разглядеть во мне скрытый магический потенциал.

— Я даже свечку зажечь не могу без посторонней помощи, — развела я руками, стараясь сохранять очаровательную улыбку, хотя внутри все сжалось. В объявлении же было написано, что это не критично!

— А… спичками? — в его голосе зазвучал последний луч надежды.

— Вот, — с торжеством достала я из кармана свою спасительную зажигалку. — Моя гордость. Научный прогресс вместо магии.

Визуализация. Иллиана

В этот момент дверь в детскую приоткрылась с тихим скрипом. И появилась она.

Маленькая, хрупкая, словно сделанная из света и фарфора. Её волосы струились по плечам живым серебром, переливаясь нежным голубоватым сиянием, словно утреннее небо на рассвете. Огромные, миндалевидные глаза цвета весенней листвы с любопытством изучали комнату.

Глава 3

Тишина. Нет, не тишина. Стоило двери закрыться за Кирианом, как дом наполнился новым звучанием. Не громким, а скорее… ощутимым. Воздух загустел, замер в ожидании. Казалось, сами стены выдохнули с облегчением и теперь с любопытством разглядывали нас, словно говоря: «Ну что, остались одни. Интересно, на что ты способна?»

Я опустилась на диван, и мягкая обивка с тихим вздохом приняла мою усталость. Иллиана тут же вскарабкалась ко мне, устроившись на коленях живым, тёплым комочком света. Её свечение было почти осязаемым — мягкие волны спокойствия, исходившие от неё, смывали напряжение последних часов.

— Ты останешься? — прошептала она, уткнувшись носом мне в шею. Её голосок дрожал, и в нём читалась такая хрупкая, такая оголённая надежда, что у меня в груди всё перевернулось.

— На сегодня — точно, — пообещала я, гладя её по спинке. Её волосы были на удивление мягкими и излучали лёгкое тепло, как шерсть котёнка, греющегося на солнце. — А там… посмотрим. Мир полон сюрпризов.

— Ура! — она буквально выстрелила с моих колен и, схватив меня за руку, потащила в сторону детской. — Поиграем в принцесс! Настоящих! С замками и… и драконами-печеньками!

— А я буду… стражником, который следит, чтобы принцесса не свалилась с волшебной башни-кровати, — сказала я, с притворной серьёзностью осматривая конструкцию. — Я ведь новичок в таких высоких технологиях.

Она залилась звонким смехом, и комната озарилась всплеском золотистого света. Потолочные звёзды, подхваченные её радостью, закружились в немом вальсе, выписывая замысловатые траектории. Стены-лес зашелестели листьями, а нарисованные птицы запели. Всё вокруг откликалось на её счастье.

И мы погрузились в игру. Я — Королева Лизветта Повелительница Зелёных (теперь уже фиолетовых) Волос, она — Принцесса Иллиана, Хранительница Света и Повелительница Добрых Кактусов.

Мы отважно спасали плюшевого медведя от коварного Пингвина-Захватчика (которым оказалась забытая под диваном чёрно-белая перчатка). Мы танцевали победный танец, когда злодей был повержен, и торжественно водрузили его «в темницу» — на самую высокую книжную полку. Потому что справедливость должна восторжествовать!

В разгаре битвы Иллиана в порыве эмоций дёрнула меня за прядь волос — и они мгновенно из зелёных стали насыщенно-фиолетовыми, цвета спелой сливы.

— Ого, — я подошла к зеркалу. — Теперь я похожа на самый мудрый и таинственный баклажан в королевстве. Говорят, они приносят удачу.

— Ты — красивая баклажанка! — объявила она, с восхищением разглядывая свою работу. — Самая красивая!

— Спасибо, солнышко, — улыбнулась я. — А ты… ты как первое солнце после долгой ночи. Такое яркое, что даже самые тёмные уголки становятся светлыми.

Она взвизгнула — негромко, счастливо — и прижалась ко мне всей своей маленькой, светящейся сущностью. И в этот миг я почувствовала это. Не желание, не потребность в услугах. А чистое, незамутнённое хотение. Она хотела, чтобы я была здесь. Просто потому, что я — это я. Потому что я смеюсь её шуткам, не боюсь её волшебства и готова быть баклажаном ради её улыбки.

И это обожгло. Острая, сладкая боль пронзила грудь. Я так давно никому не была нужна. Не нужна вот так, без условий, без оглядки на выгоду.

Подруга, с которой я делилась самым сокровенным, оказалась шпионом в стане врага, впитывающей мои слабости, чтобы потом нанести удар точнее. Муж, ради которого я выстраивала наш общий мирок, оказался просто прохожим, который грелся у моего очага, пока не нашёл костёр по ярче.

«Что я сделала не так? — пронеслось в голове. — Я была сильной, самостоятельной, верной. Я хотела семью, уют, будущее. А он… ему нужна была не жена, а временная попутчица. И когда я захотела осесть, он просто вышел на следующей остановке».

Горький комок подкатил к горлу. Эх, Лизка, опять за своё? Стоит ли пережёвывать старую жвачку прошлого, когда прямо здесь, в настоящем, тебя обнимает маленькое чудо, которое видит в тебе целую вселенную?

Я глубоко вдохнула, прогоняя прочь тени прошлого. Нет, хватит. Довольно.

Я посмотрела на сияющую Иллиану, на этот дом, полный хаотичного волшебства, на свои фиолетовые волосы в зеркале. Да, мне нужны деньги на билет. Но, возможно, пока я буду их зарабатывать, я найду здесь нечто гораздо более ценное. Возможно, этот нелепый, волшебный мир и эта маленькая светлячковая душа как раз и есть тот самый «счастливый билет», на который я нечаянно, от отчаяния, села в тот дождливый день на перроне.

— Ну что, Ваше Светящееся Величество, — сказала я, подхватывая её на руки. — Каковы дальнейшие указы? Говорите, ваша верная баклажанка-стражница к услугам!

Фиолетовые пряди падали мне на лицо, напоминая о только что закончившейся битве с Пингвином-Захватчиком. Иллиана, всё ещё сияющая от восторга, устроилась у меня на коленях, её маленькое тельство излучало тепло, как живая грелка.

— Голодная? — спросила я, тщательно скрывая под улыбкой остатки горьких мыслей. Дети, как барометры, чувствуют настроение взрослых.

— Да-а-а! — протрубила она прямо мне в ухо с такой силой, что у меня зазвенело. — А что кушать будем?

— Команду «Кухня!» выполнять! — скомандовала я, поднимая её на руки. Она повисла у меня на шее, как маленькая, светящаяся обезьянка. — Правила помнишь? Никакого синего, орехов и… прочих пингвинов. Наш заключённый будет стоять в углу и размышлять о своих преступлениях.

Глава 4

Тишина, царившая в доме, была тёплой и насыщенной, как густой мёд. Она была прервана не звуком, а скорее изменением давления. Я почувствовала возвращение Кириана ещё до того, как дверь скрипнула. Дом, этот живой, дышащий организм, встрепенулся, втянул воздух и замер в почтительном, усталом молчании, приветствуя своего хозяина.

Дверь открылась бесшумно, словно сам воздух расступился, чтобы пропустить его. Шаги в прихожей были тяжёлыми, вымотанными — не просто усталостью от долгого дня, а той глубокой, костной усталостью, что копится годами. В них слышалось бремя ответственности, и почему-то мне показалось, что только эльф может так уставать — с изящной, древней грустью.

Я лежала на диване в гостиной, свернувшись калачиком под старым, пахнущим лавандой пледом. Я не спала, просто отдавалась тишине, пытаясь заглушить назойливый эхо того проклятого звонка. Образы прошлого, как назойливые мошки, кружились в голове, отравляя покой, который с таким трудом подарила мне Иллиана.

Его шаги приблизились. Он шёл по коридору, не включая свет, ведомый родительским инстинктом — проверить дочь. Но он не дошёл. Он остановился в дверях гостиной. Я чувствовала его взгляд на себе, тяжёлый и пристальный. Его дыхание, ровное секунду назад, стало резче, порывистее. Воцарилась напряжённая тишина, которую взорвал его голос, громоподобный в хрупкой ночной тиши:

— Что вы делаете?!

Я вздрогнула и села, плед соскользнул с плеч. Сердце застучало где-то в горле от неожиданности и от несправедливого обвинения, которое я уже прочла в его тоне.

— Я… отдыхаю? — выдавила я, моргая от сна. — Вы так кричите, что…

— Вы должны были присматривать за ней! — прошипел он, переходя на шёпот, но от этого его слова стали лишь ядовитее. Его лицо, освещённое лунным светом из окна, было искажено гневом и… страхом. Страхом, который я не могла понять.

— Я и присматривала! — ответила я шёпотом, полным возмущения. Я встала, чтобы быть с ним на одном уровне. — Весь день! Я играла с ней, кормила её, уложила спать! В чём проблема?

— Проблема в том, что вы спите! — он сделал шаг вперёд, и его высокая фигура показалась мне вдруг угрожающей. — Вместо того чтобы бдеть рядом, вы развалились здесь! Вы даже не понимаете, насколько это безответственно! Она может проснуться, испугаться, и тогда…

— Ш-ш-ш! — я отчаянно прижала палец к губам, мои глаза расширились от ужаса. — Да заткнитесь вы! Вы её разбудите!

Он замер, сжимая кулаки. Гнев боролся в нём с многолетней родительской осторожностью.

— Она не уснёт без заклинания! — его шёпот был похож на рычание. — Я оставлял вас здесь, чтобы вы обеспечили ей безопасность, а не чтобы вы храпели на диване!

Что-то во мне ёкнуло. Ах вот в чём дело. Он не верил, что я справлюсь. Он думал, что без его магии ничего не выйдет.

— Она уснула, — выдохнула я, и в моём голосе впервые прозвучала сталь. — Без всяких заклинаний. На моих руках, под колыбельную, которую пела моя бабушка. Так что идите и посмотрите сами. Только на цыпочках. И если вы разбудите её своим рёвом, я лично найду способ превратить вас в желе и скормлю его коту. Договорились?

На его лице мелькнуло что-то помимо гнева — чистое, неподдельное неверие. Но он резко развернулся и зашагал к детской. На цыпочках. С грацией хищника, подкрадывающегося к добыче.

Я осталась стоять посреди гостиной, дрожа от выброса адреналина и обиды. Я опустила взгляд на свои руки. Пальцы были испачканы в малиновой краске — Иллиана, перед сном, решила, что мои фиолетовые волосы «уже не модны» и подарила мне новый, по её словам, «цвет клубничного варенья». Я улыбнулась, вспомнив её довольное личико. Какой бы уставшей я ни была, это того стоило.

И теперь я ждала. Ждала, когда этот надменный, уставший эльф убедится, что его дочь, его хрупкий светлячок, спит самым безмятежным сном. Без единого магического слова. Просто потому, что ей было спокойно и хорошо. Со мной.

Хозяин дома вернулся через минуту. Дверь в гостиную приоткрылась бесшумно, и в проёме возникла его высокая, чуть ссутулившаяся фигура. Он вошёл ещё тише, чем уходил — не крадучись, а с той осторожностью, с какой несут что-то хрупкое и бесценное. Гнев в его глазах полностью угас, уступив место чистому, немому изумлению. Он смотрел на меня так, будто я только что доказала теорему о бесконечности вселенной с помощью двух палочек и верёвочки.

— Она… спит, — произнёс он, и в его шёпоте было столько потрясения, что, казалось, оно вибрирует в воздухе. Он сказал это не как констатацию факта, а как откровение.

— Удивительно, да? — не удержалась я от лёгкой ухмылки, чувствуя, как гордость теплой волной разливается по груди. Смотри-ка, всесильный эльф повержен обычной колыбельной.

— Без заклинания? — переспросил Кириан, и его взгляд, наконец, сфокусировался на мне, по-настоящему увидев меня впервые. В нём было что-то детское, растерянное.

— Без единого магического слова, — подтвердила я, скрестив руки на груди. — Со сказкой про непослушного дракончика. С уговорами. И с одной очень старой песней. Результат, как видите, налицо. И, что важнее, на лице вашей дочери — полный покой.

— Вы… пели? — его вопрос прозвучал так, будто я призналась, что летаю по ночам.

— А что мне оставалось? Сидеть и смотреть, как она борется со сном, как заправский воин? — я пожала плечами, пытаясь говорить спокойно, хотя внутри всё ликовало. — Она говорила, что без папы не уснёт. Ну, я её за руку держала. Говорила тихим голосом. Рассказала историю, где храбрая принцесса-светлячок побеждает ночные страхи. А когда она уже успокаивалась, спела ту самую песню, что пела мне в детстве моя бабушка. Она уснула на слове «люли». Потом один раз проснулась, сказала, что от меня пахнет… домом. И снова уснула. Вот и вся магия.

Кириан замер, переваривая мои слова. Он постоял в нерешительности, затем медленно, почти церемонно, опустился на край дивана. Не рядом со мной — между нами оставалось расстояние, достаточное для целого невысказанного извинения, — но и не далеко. Он сидел, склонив голову, его длинные пальцы бессознательно теребили край мантии.