Он выбрал другую

Пролог.

Любовь

— Я тебе изменил, – фраза которую боится услышать любая женщина.

Я.

Тебе.

Изменил.

Три слова меняющие жизнь.

Но… одно дело — услышать это от других.

А другое — оказаться в эпицентре этой грязи.

Сегодня мы посмотрим на это вместе со мной.

На то, как двое самых близких мне людей просто разорвут меня на части…

Апрель. День. Тринадцать ноль ноль.

Вчера был мой день рождения.

А уже сегодня я не нашла себе занятия лучше, чем облагораживать теплицу.

Передала своим, что все сделаю и поеду за удобрением, но спустя два часа все еще возилась с секатором возле любимых деревьев и приводила в порядок дорожки к дому.

Земля — моя медитация. Когда руки в грязи, мысли становятся чище.

Миша это знал. И всегда принимал мою любовь к земле с ироничной теплотой.

— Ну что, фея Динь-Динь снова колдует в своих джунглях? — говорил он, когда я появлялась в дверях в старом фартуке, вся в пыли и с листьями в волосах.

Он смеялся, а потом брал мои ладони в свои и целовал пальцы — с мозолями, с запахом лука и малины.

Это были наши маленькие обряды, наши безмолвные клятвы.

Мы прожили вместе двадцать лет.

Без детей, но с теплом. По крайней мере, я так думала.

Были кризисы, как у всех. Он любил выпить — иногда чрезмерно.

Я уставала — особенно когда пришлось закрыть свою мастерскую. Но мы справились.

Вчера он снова напомнил мне, почему я когда-то влюбилась в него.

Вручил конверт — сдержанно, почти смущенно.

— Поезжай. Отдохни. Ты это заслужила.

Внутри были билеты в дорогой санаторий.

С грязями, солями, процедурами, которые я всегда откладывала «на потом».

— Там всё включено. Тебе понравится. Уезжать через две недели, так что соберешься не спеша.

Я не стала спорить.

Если этот упрямец за двадцать лет со мной все еще заботится, неужели я не могу принять его заботу?

Пусть даже немного навязчивую.

Да и чего спорить, если знаю: дома всё будет в порядке.

Он останется не один.

Настя присмотрит.

Она всегда присматривает. Стирает, убирает, готовит — всё, чтобы я меньше уставала после работы.

Моя помощница. Моя Настенька. Моя… дочь.

Так я её называла — пару раз, случайно, по инерции сердца.

И она не возражала.

Смеялась, обнимала меня за плечи, прижималась щекой к щеке.

А я верила, что вот оно — то материнство, которого мне не хватало.

Я просто встретила её однажды, когда шла из аптеки.

Холодный ветер, весенний снег, который быстро таял под ногами. Она стояла у остановки — худая, с рюкзаком, в куртке на два размера больше.

Смотрела, как мимо едут машины, и мне вдруг стало страшно, что она не дождётся автобуса.

Не потому что он не приедет, а потому, что она не дождется.

Мы разговорились.

Детдом. Восемнадцать. Из ниоткуда в никуда.

Я не задумывалась.

Просто позвала к нам — переночевать, согреться.

Потом на неделю. Потом на месяц.

А потом…

Я стала звать доченькой.

Миша сначала отшучивался:

— Ещё чуть-чуть — и ты нас с ней на продленку запишешь.

Но потом принёс ей ноутбук.

Потом — мы обустроили ее спальню и обсуждали ее свидания.

А потом… ну, потом всё пошло само.

Она училась в университете, помогала мне в теплице, резала салат, гладила мои платья, хохотала так звонко, что, казалось, сам дом от этого становился светлее.

Я думала, это счастье.

Я думала, это наша семья.

Только вчера они вдвоём накрыли мне стол, сдували свечи с торта, пели «С днем рождения».

Любочка сидела рядом, гладила мою руку, шептала:

— Ты у нас самая лучшая. Будь счастлива.

А Миша смотрел на меня так, будто ничего в мире не изменилось за двадцать лет.

С таким теплом и такой любовью… греет меня, дорогой, даже в самые холодные дни.

Вот только сейчас мне страшно.

Потому что я захожу домой, чтобы помыться перед отъездом в магазин.

Слышу скрип кровати в спальне.

Я слышу девичий смешок, который больше не кажется мне светлым.

Теперь он чужой, предательский.

Потому что сердце моё…

Замирает.

Я нашла в себе силы и выдохнув, приоткрыла дверь нашей с ним спальни.

И увидела их в пылких объятиях друг друга.

Его. И ее.

Мужа и девушку, которую я считала дочерью.

Глава 1.

Два года назад.

Все началось с этого дня.

Любовь

Ну и денек… С самого утра предвкушала что-то неладное.

Я проснулась от раздражающего будильника. Судя по времени игравшему уже не один раз.

Тусклый свет, пахло вчерашней стиркой и чем-то еще.

Потянулась к другой половине кровати, но под рукой — лишь прохладная простыня.

Миши не было.

Я потянулась, села на кровать, посмотрела на часы — еще и семи утра нет.

Слишком рано даже для него. Обычно я встаю первой.

Рука дрогнула: на его подушке, поверх аккуратно сложенной рубашки, лежал телефон.

Экран мигнул — десять уведомлений. Одно за одним. Приходили и приходили, я аж возмутилась.

От одного и того же контакта: «Точка».

Без фото.

Стало неловко, даже совсем не по себе.

Кто пишет в такую рань?

Сердце кольнуло, а пальцы сами потянулись к телефону.

Знала, что пароль не угадаю — пробовала когда-то, из любопытства.

Всё равно нажала — и, конечно, блокировка. Глупость. Положила обратно, будто ничего не трогала.

Из ванной послышался шум воды.

Потом шаги.

Муж появился в дверном проеме.

В полотенце вокруг бедер, шел разминал шею, волосы мокрые, улыбки нет.

— Кофе сваришь?

Я кивнула.

Открыла окна — сквозняк.

Поставила турку.

Даже доброе утро не пожелал.

Пена побежала, еле успела выключить.

Задумалась, стоя с чашкой у стола.

Что еще за точка такая? Зачем так рано пишет?

Я не хочу ревновать и сама искать на повод для скандала, но… Но это точно странно.

Я села напротив него, когда он уже одевался.

Он листал ленту новостей, потом пальцем быстро скользил по клавиатуре.

— Рано сегодня, — заметила я, двигая к нему кружку.

Он поправил рукав рубашки.

— Надо. Проверка на складе.

Голос у него странный, злой что ли? Что за проверка?

МНе ничего не оставалось, кроме как кивнуть.

Проверка так проверка, только часто ли его о проверках заранее предупреждают? Это в основном его работа без предупреждения приходить и выговоры делать.

— А я сегодня буду дома. Надо рассаду перебрать, земля подсохла, — произнесла, просто чтобы заполнить тишину.

Миша говорить точно не хотел.

Он кивнул, сделал глоток. Телефон мигнул ещё раз.

— Опять по работе? — спросила я, пытаясь не выдать своего женского беспокойства.

Он чуть усмехнулся, не глядя мне в глаза. Только уголки губ приподнял и все на этом.

— Ага. Там черт ногу сломит, все что-то требуют.

Затем поблагодарил кивком. Взял сумку со стула. Молча проверил карманы, телефон, ключи.

— Я пошел.

— Пока, — ответила я тихо, глядя, как он надевает куртку.

Он не обернулся. Только бросил короткое:

— Закрой за мной.

Дверь хлопнула.

Звук этот будто отдался внутри.

А я стояла у стола, смотрела на две кружки, мужа и свою, остывшую, нетронутую.

Закрыла за ним, вернулась, не по себе мне, ой как не по себе.

Гнать только мысли плохие надо. Единственное верное решение.

Хотелось встряхнуться, сделать что-то — вытереть стол, включить радио, проверить почту.

Вместо этого подошла к окну, глянула, как он садится в машину. Телефон уже у уха. Улыбка мелькнула, короткая, чужая.

Сердце стянуло.

Я прислонилась лбом к стеклу, глядя, как машина выезжает за ворота.

Песня заиграла в голове сама собой — та самая, про погоду в доме.

Я невольно усмехнулась. Какая уж там погода. Кажется, шторм намечается.

Муж как чужой не с пустого места становится.

Глава 2.

Любовь

Ворота закрылись, стало тихо. Слишком тихо, но я даже радио не включала.

Хотелось услышать, как потрескивает мебель, как холодильник вздыхает, как где-то в коридоре глухо скрипит половица.

Нет. Послушай себя, Люб, и свою тревогу хоть раз.

Села за стол, посидела минуту, потом поднялась.

Места найти себе не могу, что же со мной такое то?

Ума не приложу.

Слишком тихо.

– Может, собаку завести? – прошептала себе под нос.

Хоть кто-то бы встречал у калитки, вилял хвостом.

Оглянулась вокруг, темно и словно тут и не живет никто. Только на кухне видимость есть и то, потому что готовить люблю.

Где уют то?

Пусто же.

Соседка Маринка мне постоянно твердит: «Возьми щенка, Люба, тебе повеселее будет».

Повеселее... Может, и правда?

Ой не знаю я.

Подошла к подоконнику снова.

На подносе стоят фиалки — мои маленькие радости.

Полила, как всегда, аккуратно, чтобы не задеть листья.
— Ну что, мои хорошие, — прошептала им. — Растите, пока я ещё на что-то гожусь.

Отставила лейку, огляделась.

На плите засохшая капля кофе. Надо бы вытереть.

Фуф.

Достала тряпку, прошлась по столешнице, потом по шкафчикам.

Смахнула пыль, переставила банку с мукой на полку повыше. Всё равно руки зудят что-то делать.

Потом вспомнила — у клубники усы пошли.

Значит, надо выйти во двор.

Но сначала секатор. Где он? В кладовке? В теплице?

Обошла дом, открыла шкафчик у прихожей — только старая краска и гвозди.

Пошла в теплицу.

Ой, хорошо, земля парником пахнет.

На полке под лопатой лежит мой старый секатор.

Ржавый слегка, но работает отменно.

Вернулась во двор, размотала шланг. Польем все заодно, помоем, чего сидеть?

В ничего неделании ничего полезного и нет.

Вода ударила с шипением, брызги разлетелись по плитке. Повернула струю на крыльцо, потом на дорожку.
— Вот, хоть какой-то шум, — улыбнулась сама себе.

Смыла пыль, перешла к грядкам.

Через час руки в земле, ногти все в грязи, но легче не стало.

Думала, может, через работу отпустит.

Не отпустило.

Всё время в голове крутились эти десять сообщений.

Кто она, эта «Точка»? Почему я думаю, что это она?

Почему он не стирает, если скрывает? Или наоборот — специально оставил?

Ничего не понимаю. Ничего..

Села на скамейку.

Время передохнуть.

Шланг упал к ногам, вода текла тонкой струйкой в траву. Посмотрела на свои руки — ладони в трещинах, ногти короткие, пальцы чуть дрожат.
— Вот и вся я, — пробормотала. — Домашняя версия человека.

Из дома донеслось гудение второго холодильника, который на веранде стоял.

Устала.

Зашла на кухню, включила чайник, достала варенье из сливы. Чай налила в любимую кружку с трещиной. Миша дарил на восьмое марта.

Села у окна. Машины проезжали редко. Где-то на соседней улице кричал ребёнок. А у меня — только кружка и собственное дыхание.

Грустно даже.

Взяла телефон. Экран пустой. Ни звонков, ни сообщений. Даже спам не пришёл.
— Хоть бы кто ошибся номером, — выдохнула.

Задумалась снова.

Чай остыл, но я всё равно пила.

В голову лезли глупые мысли: может, поклеить обои в прихожей, может, перекрасить скамейку...

А потом снова вспоминала — утро, уведомления, его улыбку в окно.

С ума схожу, либо от безделия, либо от ревности. Тут точно одно из двух.

Только Вот убрала кружку в раковину, когда с улицы донеслось:
— Люба-а-а! Ты дома?
Голос Маринки узнаю сразу.

— Дома, — отозвалась я в полудохлый воздух двора.

— Щас приду! — кричит, и слышно, как калитка хлопает, как шаги топают по дорожке.

Я невольно выдохнула.

Пусть придёт. Хоть на полчаса не думать о своих мыслях.

Маринка вошла, как ураган.

Щёки красные, волосы собраны в небрежный пучок, на плечах пыльное пальто, подмышкой мешок с чем-то шуршащим.

Сразу заговорила, даже не сняв обувь:
— Ой, Люба, ты не поверишь! Школу опять перекрыли, асфальт новый кладут. И эти, с водоканала, как всегда, всё перекопали! Через две улицы я теперь как в осаде живу. Машину не выведешь, грязь по колено!

Она ставит мешок на стул, вытирает лоб рукавом, дышит шумно, будто бежала марафон.
— Я им говорю: вы хоть предупреждайте! У меня ж рассада на балконе, солнца не видит, теперь ещё пыль летит. А у меня, знаешь, новый сорт — «Чёрный принц». В этом году сажаю. Говорят, вкуснее нет!

Я кивнула, не перебивая.
— Проходи, — позвала я, — чайник как раз горячий.

Маринка моментально устроилась на табуретке, села, разулся только один тапок — второй так и остался на ноге, болтается.
— Люба, а ты меня спасай! Я тебе сейчас расскажу, как у нас вчера на собрании было... Это надо видеть! — засмеялась, подцепляя прядь за ухо.

Я поставила перед ней чашку, достала варенье, печенье, добавила пару конфет — ей всегда хочется сладкого.
— Давай, рассказывай, — улыбнулась я краешком губ.

Маринка вдохнула, как перед длинным заплывом:
— Пришла классная, вся такая в костюме, и говорит: "Ваши дети не сдали макулатуру". Я ей: "Так у нас вся макулатура уже на уроках труда! Они же из неё домики лепят!" А она — ноль реакции! И ещё выдала — дороги, мол, чинят, поэтому к школе не подъехать. Я говорю: "Вы хоть водопровод не повредите, а то у меня вся рассада сгорит!" — и представляешь, вся учительская хохочет! А мне что, мне не смешно. Я же потом эту рассаду откапывай!

Она заглатывает глоток чая и тут же продолжает:
— А у Васьки зуб выпал! Прям в булке! Я как увидела, чуть не подавилась. Теперь лысый спереди, улыбается как зайчик. А старший-то мой, этот, Петька, всё к соседке бегает, там у неё интернет быстрее, вот и сиди думай. Девчонка молодая, в шортах всё время...

Я слушаю, киваю, подливаю чай.

Глава 3.

Любовь

Маринка не стала задумываться дольше, чем на секунду.

Конфету даже не доела — положила на блюдце, потерла пальцы и хмыкнула:

— А как же, Люба. Все они… где-то, когда-то. Моего возьми — я со своего Степки двадцать лет не слезаю, шестерых от него нарожала, а всё равно уверена — гулял. И не один раз.

Она говорила не зло, скорее устало, как будто выдыхала многолетнюю боль.

— Мужик — он, знаешь, как петух. Ходит кругами, клюёт, где зерно повкуснее. А потом домой приходит — тут корм, тут тепло, тут не ругают. Вот и живёт.

Я молчала, глядя, как пар из её чашки стелется по столу.

Маринка продолжала, увлекаясь:

— Я раньше ревновала, слёзы, сцены, помню, даже чемодан собирала. А потом поняла — всё зря. Не уйдёт. Да и не к кому ему, честно сказать. Там-то его не ждут с борщом и подушкой теплой. Там весело ровно до первого носка на полу. А дома — порядок, дети, жена. И всё — возвращается.

Она вздохнула, откинулась на спинку стула.

— Главное, Люба, не дать себе зачахнуть. Я-то хоть дети шумят, есть ради кого вставать. А ты… — замолчала, осеклась. — Ну, в смысле, у тебя хоть дом — конфетка. Уют. Я б на твоём месте телевизор погромче включала, чтобы не думать ни о чём.

Я усмехнулась.

Хотелось ответить, но язык словно прирос к нёбу.

— Степка мой тоже, знаешь, — Маринка понизила голос, — я пару раз ловила запах… чужой. Не духи даже, а просто — другой человек. Не мой. Сначала чуть не убила, а потом подумала: а зачем? Всё равно же вернулся. И где он теперь? Вон, в сарае копается, вечно что-то чинит. Пусть чинит. Мне уже всё равно, лишь бы не таскался где не попадя да заразы не принес. Быт налажен, детей любит, так и живем.

Она снова потянулась к чашке, отпила, тяжело вздохнула.

— Мужики, они ведь как дети. Им дай внимание, дай ласку, дай похвалу. А не дашь — найдут, где дадут. Не оправдываю, нет. Просто... так устроены.

Слова её звенели, но для меня будто проходили мимо.

Всё внутри как окоменело.

Говорила она про себя, а я слышала про Мишу моего.

В каждом её слове отдавало чем-то своим, болезненным.

«Гулял…» — эхом повторилось в голове.

Маринка между тем уже поднялась, вытирая руки салфеткой.

— Ты не принимай близко, Люба. Они, мужики, как грядки весной — где сорняк, где картошка. Надо пропалывать вовремя, а не запускать.

Я кивнула, но не улыбнулась.

Когда она ушла, дом опять наполнился тишиной.

На столе остались её следы — крошки, отпечаток чашки, сладкий запах варенья.

А в голове — одно слово

Гуляют…

Налево ходят.

Смотрела на окно снова , где отражалась я сама — усталая, только теперь с пустыми руками.

И думала: неужели у всех так? Неужели и мой — из тех, кто возвращается только потому, что знает, где тёплая постель и чистые рубашки?

Я села месить в обед, как полежала.

Думала, успею к ужину. Всё как он любит: с яйцом и зелёным луком, маленькие, чтобы с пылу-с жару на стол.

Мука летела на столешницу, ложилась белым снегом на ладони. Запах дрожжей немного кружил голову, как будто обещал праздник.

Пока пирожки пеклись, я поставила чайник, достала варенье.

В кухне стало уютно — тот самый уют, который всегда был только для нас двоих.

Для него.

Всю жизнь я так ждала: то с работы, то с командировки, то просто к ужину.

Ожидание стало привычкой, как чистить зубы или ставить чай на подогрев.

Прошёл час. Потом второй.

Часы тикали громко, будто издевались.

Пирожки остыли, чай тоже, теперь с налётом. Я подошла к окну, глянула на дорогу — пусто. Ни фар, ни шагов. Только собаки у кого-то лают.

Села у окна, на ту самую завалинку, где всегда жду.

Руки сложила в замок, положила на колени.

Думала, что, может, стоит просто лечь спать.

Но не могла.

Тело сидело, а душа металась, как птица в клетке.

«С женщинами ведь не так живут», — пришла мысль, простая и страшная.

С любимыми уж точно.

Не так ждут. Не так молчат. Не так остывают рядом.

Мы ведь не мебель, не фон. Мы же живые. Хотим, чтобы нас замечали, чтобы слово доброе услышать, руку ощутить.

А я всё сижу, слушаю тиканье часов, да верю, что дверь щёлкнет, и всё станет как раньше.

Пошла на кухню, попробовала один пирожок. Холодный, но всё равно вкусный.

Только радости во рту не было — ни соли, ни сладости.

Поставила чашку с чаем на стол, не тронула.

Телефон лежал рядом. Пустой экран.

Хотелось позвонить, но что сказать? «Ты где?» — не спросишь.

Смешно — жена не имеет права на тревогу.

Всё под вывеской "понимания".

Понимай, что устал, что работа, что мужики всегда заняты. Понимай, что если поздно, то, конечно же, не по вине сердца, а по делам.

Я включила радио — вдруг, хоть голос живой.

Но даже там шла реклама окон и пластиковых труб. Выключила.

Тишина вернулась, тихо легла на плечи.

Села снова у окна. За стеклом темнело.

Отражение вырисовалось — женщина с усталым лицом, с глазами, в которых больше нет света.

Когда-то я мечтала о доме, где пахнет хлебом и любовью.

Дом есть. Только любовь, видимо, вышла вместе с ним и не вернулась.

Внутри ничего не осталось, кроме ожидания.

Дверь так и не открылась.

Я посмотрела на пирожки, накрыла их полотенцем, будто укрыла свою боль.

Потом подошла к окну, погладила подоконник. Холодный, гладкий.

— Всё хорошо, — сказала я шёпотом, хотя даже себе не поверила.

И снова села ждать.

Глава 4.

Любовь

Дверь наконец-то хлопнула резко, будто дом вздрогнул.

— Люба, я пришёл, — отозвался Мишенька усталым голосом.

Я поднялась с табурета, где сидела уже, кажется, час.

На миг мелькнула радость — наконец-то дома.

Он вошёл, снял куртку, тяжело вдохнул.

От него пахло улицей, потом и чем-то чужим, сладковатым.

Я подошла ближе, дотронулась до его спины, обняла осторожно. Хотелось прижаться, почувствовать, что всё не зря — дом, ужин, ожидание.

Он отстранился.

— Не трогай, вспотел я.

Я опустила руки.

Слова короткие, обычные, но внутри сразу что-то осело, остыло.

Смотрела, как он проходит мимо, как открывает кран, как свет из ванной полосой ложится на пол.

Вода зашумела, и дом снова стал глухим.

Села обратно, поджала руки. С каждым днём всё больше чужой.

Когда-то Миша смеялся, прикасался к плечу, шептал что-то ласковое.

Теперь молчит.

Теперь между нами — будто стена.

Может, у нас просто кризис?

Так говорят женщины — «кризис», чтобы не произносить страшное слово измена.

Пошла накрывать на стол. Выпечку подогрела в микроволновке, чай заново заварила.

Движения — машинальные.т. Всё на своих местах, как в музее.

Вдруг взгляд упал на телефон — его брюки лежали на стуле. Из кармана выглядывал край чёрного корпуса.

Подошла ближе, вытянула осторожно.

Экран вспыхнул — «Точка».

Пять новых сообщений.

Сердце застучало.

Пальцы задрожали. Хотелось понять, кто она. Хотелось ошибиться.

Как узнать пароль? Может, его дата рождения? Или наша свадьба? Или что-то простое, что связано со мной?

Набрала. Ошибка.

Ещё раз. Ошибка.

Третий — без результата.

В горле пересохло. Холодок пробежал по коже, будто кто-то прошёл сзади.

Неужели и правда такой мой Мишка?

Тот самый, что носил меня на руках, что строил дом, что обещал, что я — его жизнь?

Телефон дрогнул в руке, мигнул новым сообщением.

Я вздрогнула. Смотрела на экран, как на живое.

И тут послышались шаги.

Он вышел из ванной, в футболке, волосы мокрые.

Я не успела.

Телефон скользнул в ладони, экран вспыхнул.

— Ты что делаешь? — голос резанул по воздуху.

Я застыла.

Он стоял в дверях, смотрел не на меня — на телефон в моей руке.

Ой...

Глава 5.

Любовь

— В стирку хотела штаны, — сказала я, чувствуя, как пересохло в горле.

Он сузил глаза.

— Так чистые же.

Я выдавила слабую улыбку:

— Ну… вдруг. Надо же посмотреть, чтобы ты в чистом ходил.

Миша вытер волосы полотенцем, бросил его на спинку стула.

— Люба, ты в последнее время ведёшь себя странно, — произнёс он, не повышая голоса, но тон стал твёрже, чем обычно.

Потом махнул рукой:

— Ладно. Есть хочу.

Он прошёл к столу, сел, сдвинул плечами.

На лице — ничего, будто весь день он разговаривал, спорил, жил, а домой пришёл просто посидеть в тишине.

Я пошла к плите, руки дрожали. Накладывала еду медленно, будто боялась что-то уронить.

Чайник закипал, пар обдал лицо, но даже от этого не стало теплее.

Он уже взял ложку и ел первое, уткнувшись в тарелку. Не глядя. Не спрашивая.

Я стояла рядом, не решаясь сесть.

— Вкусно? — спросила наконец, почти шёпотом.

Он кивнул, не поднимая головы:

— Как всегда. Нормальная стряпня.

И снова — только звук ложки, как метроном.

Молчание.

Я села напротив, сложила руки на коленях, чтобы скрыть дрожь.

Смотрела на него, и сердце сжималось.

Холод между нами был ощутимый, живой. Не от ветра, не от сквозняка — от него.

Мне стыдно было за то, что полезла в телефон.

Стыдно и обидно одновременно.

Стыдно — потому что не имею права так лезть.

Обидно — потому что иначе как знать правду?

Он же не скажет. Не признается.

Будет сидеть так же, уткнувшись в тарелку, кивать, делать вид, что всё как раньше.

Я посмотрела на его руки — широкие, крепкие.

Эти руки когда-то тянулись ко мне, гладили, держали.

Сейчас только сжимали ложку.

Он ел быстро, как будто боялся опоздать на что-то важное.

— Не горячо? — спросила я.

— Нет. — Коротко ответил.

И снова — тарелка, хлеб, чай.

Тяжело дышать. Словно воздух застревал между нами.

Он допил, встал, протёр губы салфеткой.

— Вкусно, – произнес только и добавил, — Спасибо.

И всё.

Без взгляда, без касания.

Пошёл в комнату, достал телефон из кармана — проверил.

Я сидела за столом, глядя на грязные тарелки, и чувствовала себя как человек, который случайно разбил любимую чашку, а осколки спрятал в ящик, надеясь, что никто не заметит.

Но заметят.

Рано или поздно — обязательно.

Только вот Миша мое самокопание прервал.

Он вышел из комнаты уже в куртке. Неожиданно.

Я даже не заметила, когда успел одеться — будто собрался заранее, ещё до ужина.

— Я ненадолго, — бросил он, не глядя.

— Куда? — спросила я, оборачиваясь от раковины.

Он застёгивал молнию, гремел ключами, нервно поправлял воротник.

— Надо, Люба. По работе.

— По работе? Сейчас? Уже поздно. — Я подошла ближе, чтобы хоть взгляд поймать. — Что-то случилось?

Он резко выдохнул, как будто я мешаю.

— Люба, ну ты чего начинаешь? Что у тебя за допросы каждый раз? Я сказал — по работе, значит по работе.

Я замерла.

Слова будто ударили чем-то без жалости.

— Я не допрашиваю, — выдавила я. — Просто спросила. Переживаю.

— Вот и не спрашивай. — Он натянул куртку, застегнул молнию до подбородка. — Не ребёнок, сам разберусь.

Достал телефон из кармана, проверил что-то, убрал обратно.

Я заметила, как при этом мелькнуло то самое уведомление.

И всё.

Точка.

Он сунул ноги в ботинки, накинул шарф.

Дверная ручка щёлкнула.

— Не жди.

— Миша... — позвала я, но он уже открыл дверь.

Оборачиваться не стал.

— Надо, Люба. Всё.

Дверь хлопнула. Треск замка отдался в груди, как эхо.

Тишина сразу вползла в дом, накрыла с головой.

Я подошла, закрыла на задвижку, постояла у двери.

Даже не знала, что чувствую.

Не злость, не обиду — ничего не осталось.

Просто пустота, как будто кто-то вынул воздух и оставил только оболочку.

Прошла в кухню. На столе всё так же стояли тарелки. Его кружка, моя кружка.

Запах еды теперь раздражал.

Старалась так, чтобы сказал, что у меня нормальная стрепня.

Я взяла салфетку, машинально начала вытирать стол — как будто могла стереть из жизни этот вечер, этот взгляд, этот телефон.

Пальцы дрожали.

Сколько лет вместе, а теперь не знаю, где он, с кем, зачем.

"По работе".

Откуда-то изнутри пришла мысль.

Кажется, всё кончено.

Я обняла себя за плечи, но теплее не стало.

Слёзы не шли — будто их больше не осталось.

Я просто сидела, слушала, как ветер шуршит за окном, как тик-так тянется вечность.

Нет сил описать, что чувствую.

Просто словно руки опустились.

Нашу семью не спасти.

Как будто кто-то тихо выключил свет, и всё, что осталось, — пустая комната, запах выпечки и тень человека, который больше не вернётся прежним.

Глава 6.

Любовь

Ночь выдалась длинной. Очень.

Сначала я лежала с открытыми глазами, считала тиканье часов.

Потом переворачивалась, слушала, как за стеной что-то потрескивает — то ли мебель, то ли сердце.

В три часа ночи его всё ещё не было.

Да уж, вот оно и недолго. НЕДОЛГО.

Я пыталась не думать, но мысли сами приходили — одна за другой, как капли воды из крана: что если авария, что если не один, что если навсегда.

А что если он лежит обнаженный в кровати с точкой?

Под утро заснула, наверное, от усталости.

Сон не спас — лишь тянул за собой тревогу.

Проснулась, когда уже светило солнце.

Дом был чужой, как гостиница после выезда гостей.

Ужас.

На стуле — его пиджак, брошенный в спешке.

Всё говорило о нём, но самого его не было.

Я села на кровати, долго смотрела на пустое место рядом.

Неужели так теперь всегда будет?

Пошла умываться. В зеркале — лицо, которое я знала, и всё же чужое.

Серая кожа, глаза без блеска. Смешно: раньше я всё старалась быть опрятной, накладывала крем, подкрашивала ресницы, чтобы Миша сказал хоть слово — «хорошо выглядишь». Теперь даже ради этого смысла нет.

Телефон мигнул на тумбочке. Одно сообщение.

«Заеду в обед за кителем. Пока на объекте, пожар».

Я прочла вслух, сама себе:

— Ясно…

В доме было тихо снова. Я уже боюсь этого.

Только холодильник гудел и за окном гавкала соседская собака.

Я вдруг подумала в очередной раз. Собаку, может. Или рыбок хотя бы. А то с ума сойду.

Пошла на кухню.

Варить кофе — теперь только для себя.

Смешное ощущение — две чашки ставить не нужно.

Наливать ровно столько воды, чтобы хватило на одну.

Открыла банку, вдохнула запах.

Когда-то этот аромат ассоциировался с ним, теперь просто с утренним одиночеством.

Включила плиту.

Кофе начал подниматься, пенка почти сбежала через край, я торопливо сняла турку.

Капля обожгла палец, но даже боль показалась приятной — хоть что-то чувствую.

На улице машины гудят, шли одна за другой, люди спешили на работу. А я всё никак не могла заставить себя встать.

Нужно идти — день расписан, документы, отчёты.

Но внутри было ощущение, будто я сломалась.

Он уехал. Вернётся ли? Только за китилем?

И почему это «по работе» звучит теперь как издёвка?

Сделала глоток.

Горечь будто осталась на языке навсегда.

Пролистала новости, увидела склад, огонь. Уже все гудит, столб поднялся.

Да, всё совпадает.

И всё равно не верю мужу.

Поставила кружку, пошла переодеваться.

Тонкая водолазка, брюки, сумка. Всё как всегда, только внутри всё не как всегда.

Каждое движение — усилием. Каждый шаг — как маленькое испытание.

Вышла во двор, остановилась у калитки.

Воздух прохладный, влажный, пахнет землёй. Обычно это успокаивает, а сегодня наоборот.

Закрыла калитку и подумала:

Если любовь умирает, она не кричит от боли. Она просто перестаёт возвращаться домой.

Глава 7.

Любовь

На работу ехала молча. Голова болит и глаза слипаются.

Спать хочу и быть любимой женщиной хочу.

Судя по всему это слишком много.

Дорога знакомая до каждой выбоины.

Тоже бесит.

Теплицы встретили привычным паром.

Солнце уже поднялось, вот и день новый.

Я прошла вдоль рядов.

Перцы крепкие, лоснятся, лист к листу — видно, полив был хороший. Помидоры тянутся вверх, ровные.

Даже рассаду не перекосило после ночи урагана позавчера.

Выдохнула.

Вот где мне спокойно. Земля не обманывает — что посадил, то и выросло.

Сзади послышались шаги и веселый голос Машки:

— Люба Ивановна, а я всё пересадила, как вы сказали! Только, может, полив завтра? Сегодня солнце сильное.

— Молодец, Маша. Завтра полей. Пусть чуть отдышатся, — ответила я и улыбнулась.

Ко мне подошла Лариса, проверяющая, с блокнотом:

— Всё как часы, Любочка Ивановна, вы бы хоть домой пораньше шли. Тут и без вас всё работает. ЧТо приехали то вообще?

Она любила меня провожать, всегда в шутку.

— Да я не могу дома сидеть, — пожала плечами. — Лучше здесь. Здесь хоть понятно, что к чему.

Они переглянулись, засмеялись, пошли дальше.

А я осталась, стояла между рядами и смотрела, как солнце переливается на листьях.

Такое чувство, будто жизнь всё ещё есть — просто надо смотреть внимательнее.

К обеду мы все собрались в комнате отдыха — старенький деревянный домик у теплиц.

Стол — длинный, облупившийся, термос с кипятком, банки с салатом, булочки.

Сели вповалку, кто с чем пришёл.

Зинка, как всегда, громче всех:

— Ой, девки, расскажу! — хлопнула ладонью по столу. — Поймала своего вчера ночью!

— С кем? — сразу в тон ей Маша, смеясь.

— Да не с кем, а с чем! — Зинка закатила глаза. — Сидит, значит, в телефоне, смотрит... ну, эти ваши видео, где женщины не стесняются.

Смех за столом.

— И что ты? — спрашивает Лариса.

— А что! Взяла полотенце с ванной и как по харе ему! — гордо заявила рассказчица. — Пусть знает, как себя вести и меня менять на своих голых актрис.

Все дружно захохотали. Я тоже улыбнулась, но тихо, про себя.

Лучше бы я застала своего за этими глупыми видео, чем (не) читала чужие сообщения с «Точкой».

Видео можно стереть.

А вот ночные отъезды и чужие запахи — не вытрешь.

Я молчала, ела супиз контейнера, слушала, как они спорят, кто прав, кто нет.

— Да все мужики одинаковые, — махнула Зинка рукой. — Главное, чтоб домой возвращался.

Я кивнула, но внутри что-то кольнуло.

Снова эта фраза. словно мужчина пес дворовой.

Домой возвращаться — да, возвращается.

Только не ко мне. К привычке. К порядку.

К женщинам вроде меня, которые встретят, накормят и будут молчать.

После обеда я вернулась в сами теплицы.

Прошла мимо грядок, провела рукой по листьям.

Здесь я нужна…

Подошла к двери, где висел мой халат, сняла, повесила аккуратно.

Задержалась взглядом на стеллажах.

Пойду займусь делом.

Глава 8.

Любовь

Рабочий день закончился как-то незаметно.

Все разошлись по домам, свет в теплицах погас, только капли дождя били по стеклу.

Я закрыла ворота, проверила замки, накинула капюшон. Сторож проверяет здание изнутри.

Достала из сумки смартфон.

Ни звонка, ни сообщения. Ни «доброй ночи», ни «как ты».

Миша не писал.

Я выдохнула.

«Ладно, — сказала сама себе, — значит, и не надо».

Прикрутила печку в машине, фары резанули по мокрой дороге.

Дождь шёл не просто дождь — слякоть, ветер, грязь.

Вода по асфальту текла ручьями, щётки едва справлялись.

В зеркалах мелькали фары — редкие, усталые, как и я.

По пути думала: всё-таки, как странно — жизнь, где тебя нет.

Да, у меня в мыслях уже крах семьи.

Чувство такое, словно исчезаешь понемногу, но никто не замечает.

Где-то на повороте, в свете фар, мелькнула фигура.

На остановке стояла девочка.

Маленькая, худенькая, капюшон съехал, волосы мокрые прилипли к щекам.

Я по инерции проехала мимо — а потом сердце кольнуло.

Затормозила, глянула в зеркало.

Стоит. Одна, посреди этой мокрой темноты.

Господи… Темно ведь уже. Здесь автобусы почти не ходят. Кто ж её заберёт?

Развернулась. Подъехала ближе.

Фары осветили — блондинка, лет семнадцать.

Платье прилипло к ногам, кеды мокрые. Губы дрожат.

Я приоткрыла окно:

— Милая, садись. Подвезу тебя.

Она шагнула назад, растерянно замотала головой:

— Да не надо, езжайте.

— Что ж ты мокнуть будешь? — сказала я и чуть громче включила печку. — Всё равно в ту сторону еду, не бойся.

Она помедлила, потом всё-таки подошла.

Открыла дверь, села тихо, будто извиняясь.

Мы тронулись.

Дождь усилился.

Небо плакало, как будто за кого-то конкретного.

Гроза сверкнула вдали — на миг всё стало белым.

Я посмотрела на девочку краем глаза.

Сидит, скрестив руки, шепчет что-то себе под нос. Наверное, молитву.

— Тебе куда? — спросила я мягко.

Она повернула голову. Голос дрожит:

— А куда-то... простите, я не знаю.

— Это как — не знаешь? — не сразу поняла, о чём она.

Она уткнулась взглядом в мокрое окно:

— Да нет у меня дома, теть. Не знаю, куда.

Машина ехала по трассе, свет фар резал дождь.

А я смотрела на неё — и сердце сжималось так, будто внутри открылось старое, забытое чувство.

Жалость, тревога, будто это мой ребёнок, потерявшийся где-то в холоде и голоде.

Бедная. Приезжая, наверное.

Мокрая, одинокая, как и я…

Мы ехали дальше, а небо всё плакало, будто знало, что впереди нас ждёт что-то важное.

Пришлось везти её к себе.

Сердце не дало проехать мимо.

Ну как оставишь ребёнка на улице, да ещё в такую погоду?

Когда мы подъехали, дождь уже превратился в стену воды. Фары выхватывали из темноты только лужи и пар, поднимающийся от земли.

Я помогла ей выйти из машины — пальцы у девочки ледяные, руки дрожат.

Завела в дом, закрыла дверь.

— Проходи, милая, — позвала я, стягивая с неё мокрую куртку. — Садись, сейчас тапочки дам.

Она послушно опустилась на стул в прихожей, склонила голову. С волос текло на плечи, щеки розовые от холода.

Я достала из шкафа свои запасные тапки — старенькие, но мягкие, шерстяные.

— Надень, согрей ноги. Сейчас что-то сухое принесу.

— Спасибо большое, теть, — тихо сказала она.

— Меня Любовь зовут, — представилась я, улыбнувшись, хотя сердце всё ещё колотилось от дороги.

— А меня Настя, — ответила она, осторожно, будто боялась, что не спросили.

— Очень приятно, Настя, — сказала я и погладила её по плечу.

Взгляд у девочки растерянный.

Пошла в спальню искать вещи. Открыла шкаф, выдвинула нижний ящик.

Размер у неё, конечно, меньше моего, подумала я, перебирая теплые вещи. Нашла спортивные штаны, мягкий свитер, шерстяные носки.

Кинула на кровать полотенце, пахнущее порошком.

Сейчас согреется, потом поговорим.

Спрошу, откуда она, где живёт, что случилось. Может, уехала, поссорилась с кем-то.

Когда вернулась, Настя всё ещё сидела в прихожей, глаза опущены.

Я положила ей одежду на руки.

— Иди, переоденься в ванной. Там полотенце чистое.

Она подняла глаза — такие светлые, что в груди кольнуло.

— Спасибо, Любовь, — поблагодарила она скромно, она почти шёпотом и ушла в ванную.

Я осталась на кухне.

Поставила чайник, достала кружки, насыпала заварку.

Дом наполнился паром, запахом мёда и липы.

На секунду даже стало уютно.

Пока не глянула на часы.

Михаил уже должен был приехать.

Обед, вечер — всё мимо. Никаких звонков, сообщений.

Телефон пуст.

«Ну, конечно, задерживается, — подумала я. — Как всегда. Наверное, опять по работе».

Ясно всё.

Чайник закипел. Я сняла с огня, залила заварку.

На секунду задумалась: если Миша приедет, увидит девочку...

Объясню.

Скажу, что подобрала, не могла бросить.

Хотя, честно говоря, и не знаю, зачем оправдываться.

Шум шагов в коридоре перебил мысли.

Настя вышла — волосы влажные, но уже расчёсанные, одежда велика, но сидит аккуратно. Лицо посвежело.

— Спасибо, Любовь. Можно стирку поставить?

— Конечно, милая, ставь. Потом сядем, чай попьём, поговорим, — ответила я.

Она кивнула, поставила таз на стиральную машинку, аккуратно сложила мокрую одежду.

Я смотрела на неё, какая милая.

После поставила перед ней кружку, добавила ложку мёда.

— Вот, пей, горячий.

Она села за стол, обхватила чашку ладонями.

Пар поднимался между нами, и я вдруг поймала себя на мысли — как же странно всё это.

Муж где-то неизвестно где.

А в доме — чужая девочка, которой я почему-то рада.

Хотя, может, это просто то тепло, которое давно не ощущала от родного человека.

Глава 9.

Любовь

Было уже за девять, когда я услышала, как во дворе хлопнула калитка.

Сердце привычно ёкнуло — значит, Миша.

Настя сидела на кухне, пила чай, я как раз мыла посуду.

На улице снова моросил дождь, и в прихожей запахло сыростью, бензином и чем-то нервным, будто от человека, который весь день на взводе.

Я.

Он вошёл, снял куртку, провёл ладонью по лицу.

— Привет, — бросил коротко. — Это кто у нас?

Я вытерла руки о полотенце.

— Привет. Это дочка моей знакомой, — выпалила я спокойно, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — У них там сложная ситуация, можно, она пока останется у нас на пару дней?

Он застыл на секунду, потом пожал плечами.

— Да ладно… — отозвался с осторожным недоверием.

Взгляд скользнул по Насте, быстрой, оценивающей линией — и тут же ушёл в сторону.

— Я устал, — выдохнул. — День какой-то... сам не свой. В обед заезжал домой, а потом опять пришлось мчаться — пожар у нас на объекте был на складе.

Он снял ботинки, сел на край дивана. Глаза красные.

— Походу, по нашей вине, — добавил он, глухо. — В общем, ситуация неприятная. Пипец, если честно. Пойду покурю.

Он поднялся, взял куртку, потянулся к двери. Перед тем как выйти, кивнул Насте:

— Здрасьте.

Она тихо ответила, и всё.

Больше он на неё не посмотрел.

Я заметила, как Настя опустила глаза, будто почувствовала неловкость.

Конечно, заметная девочка — тонкая, красивая, с мягкими чертами, и в свои восемнадцать выглядит старше.

Любой бы посмотрел. Но Миша — нет. Даже не задержал взгляд.

И всё равно где-то внутри что-то неприятно кольнуло.

Когда дверь за ним захлопнулась, я осталась стоять у стола, держа в руках тарелку.

— Он всегда такой усталый? — тихо спросила моя гостья.

— Последнее время да, — ответила я, улыбаясь, хотя на душе было тяжело. — Работа нервная у него.

Она кивнула, и я заметила, что ей не по себе.

— Всё хорошо, Настенька. Иди отдыхай, комната свободная. Вот эта дверь, справа. Там в шкафу если откроешь чистое пастельное, одеяла.

– Спасибо.

Поблагодарила она и послушно поднялась, ушла, а я осталась одна на кухне. За окном свет от сигареты вспыхивал и гас. Миша курил под навесом, не двигаясь.

Я смотрела на него сквозь стекло и думала:

Может, и правда всё из-за этой проклятой работы?

Пожар, ответственность, проверки... Может, поэтому и нервы, и отстранённость, и эти ночные отъезды? Может, там, на работе, он просто тонет под грузом всего?

Сердце подсказывало одно, а разум — другое.

Может, я зря всё себе накрутила?

Может, он просто человек, уставший жить между отчётами, звонками и чужими проблемами?

Я опустилась на стул, прижала ладони к лицу.

Дым от сигареты тянулся в окно узкой струйкой.

Хоть бы всё обошлось. Хоть бы не нашли виноватых среди его людей.

Он всегда всё делал по уму — и на работе, и дома.

Может, просто не выдержал, перегорел.

Надеюсь, он всё решит, — прошептала я в пустоту.

Но внутри что-то подсказывало: этот пожар был не только на объекте.

Он уже начался между нами.

Глава 10.

Любовь

Когда всё улеглось, Настя уснула внизу — я сама помогла ей постелить в гостевой, проверила, чтоб окно не тянуло, поставила у кровати чай и полотенце.

Потом поднялась наверх.

Перед этим спрятала кошелёк в шкафу и проверила сейф — привычка, ничего против неё, просто на всякий случай.

Всё на месте. Не воровала.

Миша лежал в спальне. Смотрел телевизор, закинув ногу на ногу.

В полутьме комната казалась тесной.

Когда я вошла он развернулся, подложил под голову подушку.

На экране мелькали какие-то новости, он смотрел рассеянно, будто даже не слышал, что говорят.

Я тихо присела на край кровати.

— Всё разложила, — сказала, больше для себя, чем для него.— Девочка спит.

Он кивнул, не отводя взгляда от телевизора.

Я легла рядом, осторожно, будто боялась потревожить его покой.

Молчали. Только экран и за окном капал дождь.

— Ты не нервничаешь? — спросила я после паузы. — Всё же… на работе. Пожар, проверки…

Он выдохнул и потер виски.

Глупый вопрос, по лицу вижу, что ему не по себе.

— Всё будет нормально, Люб. Разберусь. Когда я не разбирался?

— Да, — кивнула я. — Ты же у меня всегда справлялся. Главное, чтобы там… без последствий.

Он ничего не ответил.

На экране кто-то громко смеялся, а у нас в комнате было неуютно.

— Всё будет хорошо? — спросила я снова, почти шёпотом.

Тут уже не про работу. Я спросила про нас.

Не стала устраивать скандалов и допросов про точку, просто хотелось убедится именно в нашей семье.

Он перевел на меня взгляд.

— Будет, — произнес, но в голосе слышна неуверенность и какая-то досада, будто сам не верил в то, что произнёс.

Внизу залаяла Умка — старенькая собака, что охраняет двор Маринки.

Я немного подвинулась к нему.

— Миша… скажи, что всё будет хорошо.

Он выдохнул, потянулся, положил руку на живот, не глядя на меня.

— Люб, я разберусь. Ложись.

Я придвинулась ближе, дотронулась до его руки, погладила.

— Я всегда рядом с тобой, — прошептала ему. — Я тебя люблю…

Он чуть повернул голову:

— Я знаю, — произнёс коротко и снова уставился в экран телевизора.

Я смотрела на него — на знакомый профиль, на уставшие глаза, на морщину между бровей.

Вот он, мой человек. Мужчина, с которым прошла почти всю жизнь.

Не идеальный, не ласковый, не всегда честный, но — мой.

Всё во мне сжалось от этой мысли.

Я не представляла, как могла бы жить без него.

Даже с его холодом, с этими поздними отъездами, с чужими запахами и тенью подозрений — всё равно он мой муж.

Мы прожили вместе слишком много, чтобы теперь вдруг разойтись, как чужие.

Люди думают, что без любви живут привычкой.

А я думаю — это и есть любовь.

Когда не можешь уйти, даже если больно.

Когда ложишься рядом и греешься о его руку, как о память.

Когда всё рушится, а ты всё равно шепчешь: всё будет хорошо.

Я закрыла глаза, слушая, как он переключает каналы.

Телевизор мигал, дождь стучал по крыше, а я старалась не думать.

Просто быть рядом.

Сама не поняла, как провалилась в сон. Усталость дала о себе знать.

Проснулась я от запаха кофе.

Только на этот раз он шёл не из моих рук.

Сначала даже не поняла, где я.

Потом услышала — на кухне кто-то возится, шуршит, гремит посудой. Голос Миши.

Поднялась, посмотрела на часы — без десяти восемь.

Сердце почему-то кольнуло: неужели он дома, не уехал?

Спустилась по лестнице и остановилась у двери.

Кофе, жареное масло, свежий хлеб.

Миша стоял у плиты в моем фартуке, в домашних трениках, волосы растрепаны, щетина, рубашка наполовину расстегнута.

Увидев меня, улыбнулся, чуть смущенно.

— Сегодня я сварил кофе, — проконстатировал факт он. — И да. Люб, проходи и не переживай, я совсем разберусь, правда. Всё будет хорошо.

Я стояла и смотрела на него, будто впервые.

Просто мужчина у плиты, мой муж, тот самый, с кем я прошла половину жизни.

А сердце мягко потеплело, будто от этой улыбки растаял лёд, что копился внутри последние дни.

— Доброе утро, — единственное, что прошептала я в ответ.

Подошла ближе, поцеловала в щеку, щетина чуть уколола кожу.

Приняла его за плечи, прижалась.

Мой дорогой муж, не покидай меня.

— Яичницу дожариваю. Садись, сейчас всё на стол поставлю.

— Тебе чем-то помочь? — спросила я, не отпуская.

Он улыбнулся через плечо:

— Не садись, я всё сам. Девочка твоя, кстати, проснулась, уже в ванну пошла. Как ты говоришь, её зовут?

— Настя, — моментально среагировала я.

— Настя, — повторил он, — Хорошо.

Я села за стол, наблюдая, как он ловко переворачивает яйца, добавляет соль, ставит хлеб в тостер. Всё у него получается, когда хочет.

Смотрю на него — и думаю: Боже, какой же он у меня красивый.

Не модель, не герой кино, просто мой.

Мужчина, к которому я привыкла, чьи движения знаю наизусть.

Сильные руки, с чуть огрубевшими пальцами.

Лицо, которое читаю без слов.

Вот он стоит, спиной ко мне, и я вдруг понимаю — вот ради чего всё это.

Ради этих мгновений близости душевной.

Может, и правда я всё надумала.

Может, никакой «Точки» нет. Или была, да прошла.

Может, я просто уставшая, накрутила себя?

Не знаю.

Он повернулся с тарелкой, поставил передо мной.

— Приятного аппетита.

— Спасибо, — улыбнулась я. — Вкусно пахнет.

— Ну ещё бы, — подмигнул он. — Я же старался.

Я взяла вилку, попробовала.

Яичница — обычная, но с каким-то особенным вкусом. Может, от того, что готовил он, может, от того, что я впервые за долгое время чувствую не тревогу, а противоположность.

Миша сел напротив, налил кофе, откинулся на спинку стула.

— Всё, поняла меня, разберусь. Главное, не переживай, ладно?

Глава 11.

Любовь

Сегодня я решила не ехать на работу.

Всё равно в теплицах порядок, девочки справятся и без меня. Хотелось побыть дома, наконец поговорить с Настей спокойно — не на бегу, не между заботами.

Мишу проводила до ворот.

Он был бодрый, даже какой-то вдохновенный.

Сказал еще раз, что сегодня должен решить вопрос по работе, что всё под контролем.

— Главное, не переживай, я проверю!— бросил на ходу и улыбнулся.

Я кивнула, глядя, как машина выезжает со двора. Долго стояла, пока не скрылся за поворотом.

Воздух с утра свежий, чуть влажный — ночь прошла с дождём. Я вдохнула глубоко, будто впервые за долгое время чувствую, как дышит дом.

Сзади послышались шаги.

— Любовь, — позвала Настя, выглядывая из двери. — Может, вам помочь чем-нибудь?

Я обернулась.

Стоит на террасе —такая лучезарная девочка, волосы собраны в хвост.

— А что умеешь? Полоть умеешь?

Она на секунду задумалась, потом ответила с улыбкой:

— Да.

Я рассмеялась.

— Тогда пойдём, дам тебе, во что переодеться. Будем вместе тут немного порядок наводить.

Мы пошли к сараю.

Я вытащила старую рабочую куртку, перчатки, сапоги.

Настя переоделась, закатала рукава, и мы вышли во двор.

Решили облагородить ёлки вдоль забора.

Я давно собиралась, да всё руки не доходили.

Они ещё совсем маленькие, тонкие, но растут, кто ровно, кто криво.

Мы с Настей подвязали нижние ветки, подсыпали землю у корней, расчистили траву.

— Ну вот, — сказала я, отряхивая ладони, — лет через двадцать будут красавицы.

Настя присела рядом, прижала ладонь к земле.

Кивнула.

— Через двадцать лет, может, меня уже и не будет, — усмехнулась я. — А они будут стоять, радовать чужие глаза.

Настя подняла взгляд.

— Почему вы так говорите? — спросила она тихо. — Вы такая молодая ещё. И красивая.

Я улыбнулась.

— Молодая, говоришь? — глянула на свои ладони, на морщины у глаз. — Почти поверила.

— Правда, — ответила она твёрдо. — Вы... очень добрая и красивая женщина. Таких мало.

Я не нашлась, что сказать.

Просто наклонилась, поправила ветку на ближней ёлке.

От этой девочки шло какое-то тепло — чистое, человеческое, будто она сама светится изнутри, несмотря на всё, что пережила.

— У нас в детском доме, — заговорила она через минуту, — тоже были субботники. Мы клумбы копали, морковку сажали. Иногда нас брали в огород к старушке, там земля хорошая была. Мне нравилось, когда всё растёт. Хоть что-то своё.

Я слушала и чувствовала, как внутри отзывается каждая её фраза.

— Вот видишь, опыт у тебя есть. Значит, точно сможешь помочь мне в теплицах.

Она улыбнулась.

— Хоть так смогу быть полезной.

Я кивнула, глядя, как солнечный луч скользит по молодой хвое.

Мир вокруг вдруг стал каким-то… как будто жизнь снова нашла точку равновесия.

Хотела я компании, я ее нашла.

Настя рядом копается в земле, хмурит брови, смеётся, когда ветер бросает ей в лицо сухую траву.

Я смотрю на неё и думаю, что, может, не зря вчера остановилась ночью под дождём.

Может, именно эта девочка и есть ответ на все мои тревоги.

Солнце уже стояло высоко, когда я заметила, как по улице идёт Маринка.

Её шаг — узнаваемый издалека. Семенила с подносом в руках, будто марширует по жизни без остановок.

Я только успела выдохнуть:

— Ёкарный бабай…

Настя подняла голову от грядки.

— Кто это?

— Соседка, — шепнула я. — Сейчас начнётся.

И точно. Уже с калитки донеслось:

— Люб, ты дома, да? Ой, а кто у тебя тут?

Я сняла перчатки, отложила тяпку.

Маринка шагнула во двор, как к себе.

Щёки розовые, губы ярко накрашены, в руках — тарелка с пирожками, накрытая салфеткой.

— Ой, надо же! Снится, что ли, или никогда у тебя такой помощницы не видела! — воскликнула она, глядя на Настю.

Настя встала, смутилась, отряхнула ладони о джинсы.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, здравствуйте, — ответила Маринка, уже подходя ближе. — Я Марина, можешь звать меня тётей Марина.

Настя кивнула.

— А я Настя.

Маринка смерила её с головы до ног, довольная.

— Ну надо же, красавица какая. Люба, а твоя, случаем, родственница не занята сегодня вечером?

Мне даже слова не дала, уже решила, что родственица.

— А что случилось, Мариш? — спросила я, хотя уже знала: без просьбы тут не обходится.

— Да мне бы кто с Миркой посидел, — махнула она рукой. — Муж на работе, а мои на свою природу собрались. Ну и что, думаешь, меня туда потащили бы? Да я в жизни не поеду клещей собирать с Мирой! Совсем маленькая ещё, не хватало ей чего-то подцепить.

Я улыбнулась, вытирая руки о фартук.

— А ты что сама-то с ней не останешься?

— Да скучно дома, — отмахнулась Маринка. — Надо хоть к людям выбраться. Ну и подумала: может, твоя поможет? Если не трудно, конечно.

Настя посмотрела на меня, будто спрашивая глазами разрешения.

— Да без проблем, — ответила она быстро.

— Ой, господи, вот ты славно, — всплеснула руками Маринка. — Вот какая ты молодец! Молодая, а с головой! Видно, не из тех, что всё по телефону да по зеркалам.

Девушка улыбнулась, немного смущённо.

— Спасибо, я с детьми умею, не переживайте. Мы с вашей Мирой точно подружимся.

— Вот и чудненько! — обрадовалась Маринка. — Ну всё, пойдём чай пить, познакомимся как люди. Я пирожков принесла, свежие, только с печи.

Я вздохнула, глядя, как они идут к дому.

Маринка уже рассказывает, как сегодня с утра поссорилась с мужем из-за кастрюли, а потом мирились «на пирожках».

Я смотрела им вслед и вытерла лоб тыльной стороной ладони.

— Ох, веселый денек будет..

И вдруг стало спокойно на душе — как будто всё идёт как надо.

Настя оказалась ладная, добрая, всё подхватывает на лету.

Глава 12.

Любовь

— Ну что, девочки, — хлопнула я по столу, — сегодня будем. Я вот думаю, может, сделать картошечку жареную в горшочках… или рагу?

— Давайте картошечку! — сразу оживилась Настя. — Я помогу!

Маринка всплеснула руками:

— Ой, да какая у тебя помощница, Люба! Вот бы мне такую, а то мой Васька, если картошку чистит, потом полчаса пластырь клеит.

Я рассмеялась. Ой какая сама, Маринка, такие и детки. Хулиганье.

— Так у тебя Васька вечно торопится. Ты ж сама рассказывала: то ножом палец, то кастрюлю на ногу.

— Ага, зато говорит — шрам настоящий мужской, — подхватила Маринка и засмеялась. — Настя, не слушай, у нас тут свои герои!

Настя улыбнулась, стянула с запястья резинку, закатала рукава.

— Я привыкла помогать. У нас… – она сделала паузу, чтобы себя не выдать добавила, – если кто-то готовит, все рядом, чтобы вместе. Веселей так.

— Ну вот и славно, — кивнула я, доставая кастрюлю. — Тогда начнём.

Мы втроем расположились у стола.

Маринка командовала, как всегда:

— Настя, чисти картошку, реж мелко, чтобы быстрее прожарилась, а я морковь пошинкую. Люба, ты там горшочки достань, помнишь, ты их в кладовку поставила, когда осенью закатки делали?

— Помню, помню, — засмеялась я, доставая коробку.

Все то она помнит. За собой бы следила.

— Только помыть их надо, запылились.

Пока Настя чистила картошку, Маринка болтала без умолку — про школу, про соседей, про то, что скоро у них ремонт, но муж никак не купит краску.

— Он всё говорит: «Всё равно стены серые, давай подождём». А я ему: «Вот и живём, в режиме ожидания!»

Настя слушала с интересом, иногда поддакивала.

— Вы с юмором, тётя Марин. С вами не соскучишься.

— А как без юмора? — Маринка засмеялась. — Без него давно бы с ума сошла.

Я мыла горшочки, слушала их и улыбалась.

Дом вдруг наполнился звуками. Мне так не хватало компании. Мне так было тошно в одиночестве столько лет.

— Теть Люб, вы заметили, что тётя Марина как генерал на кухне?

— Ой, да я такая всю жизнь, — махнула рукой подружка. — Если не я командую, кто же? Муж? Ха! Он даже чайник включить без инструкции не может.

Мы смеялись втроём, и время шло незаметно.

К вечеру вся кухня благоухала.

Горшочки стояли в духовке, сочники зачем-то сделали, а Маринка рассказывала, как её сын в детстве испугался гуся и с тех пор называет всех птиц «гадостями».

Настя сидела уже укутавшись в плед, я смотрела на неё с каким-то странным чувством — нежностью и щемящей грустью.

Вот она, девочка, ловкая, отзывчивая, с добрыми глазами. Словно из другого времени, из той жизни, где у меня была бы дочь.

Когда-то я тоже ждала ребёнка.

Должна была родить девочку — как Настя, только на два года старше была бы сейчас.

Но тогда всё закончилось больницей и белыми стенами.

И с тех пор у меня все замерло внутри.

Я сложила кухонную салфетку, вздохнула.

Они что-то спорили про соль и приметы.

А я стою, слушаю, и думаю: если бы тогда всё вышло иначе, сейчас рядом со мной стояла бы моя дочь.

Помогала бы, как Настя. Смеялась бы, спорила с Мариной.

Закололо в груди, как вспомнила ту самую ночь.

ппровела ладонью по столу, чувствуя под пальцами муку.

Маринка повернулась ко мне.

— Люба, ну что ты там задумалась?

Я кивнула, улыбнулась.

— Да… просто думаю, какой хороший день.

— Ещё какой. Надо почаще такие устраивать! А то тухнешь тут одна со своими растениями. Я тебе если бы не Настька, Мирку бы сбагрила.

Я выдохнула.

– Ну-ну, в тебе не сомневаюсь.

Глава 13.

Любовь

Когда все разошлись я осталась одна на кухне.

Дом будто выдохнул.

Сняла фартук, наложила себе сочники и заварила зелёный чай.

Пар тянулся вверх, вился тонкой струйкой.

Тишина стояла такая, что слышно, как часы на стене отмеряют секунды.

Сейчас я ей рада.

Села за стол, подперла щёку рукой.

Я смотрела в чашку, на отражение света в чайной поверхности, и думала: а может, Настя правда останется у нас?

Поживёт немного. Может, и судьба так распорядилась.

Может, доля моя такая — не иметь своей дочери, зато однажды встретить чужую, но почувствовать её как родную.

Смешно, конечно, думать так под сорок лет, но, может, в этом и есть какое-то женское счастье? Некому мне подарить материнскую любовь.

И ощутить правда себя женщиной полноценной.

Не от мужчины, не от страсти — от заботы, от того, что кому-то нужна.

Я откусила пирожок.

Вкус детства.

Вкус того, что давно ушло.

И вдруг, словно кто-то открыл дверь в прошлое, вспомнила.

Беременность.

Как я гладила живот ладонью и разговаривала с малышкой.

Я тогда знала, что будет девочка. Просто знала — это была не догадка, а уверенность.

Мы с ней жили в одном ритме — она шевелилась, а я смеялась; она замолкала, и не пиналась и я отдыхала.

Я называла её «моя малышка».

А потом роды преждевременные.

Помню всё.

Каждый вздох. Каждую боль, как будто это было вчера.

Помню, как сжимала простыню в руках, как молилась, чтобы она дышала.

А потом — только белый свет, крики, шорохи халатов.

И потом врач, усталый, чужой, с глазами, в которых не было ничего, кроме формальности:

«Не выжила».

Словно рубанули воздух.

Номер два, сказали.

Так её и записали — без имени.

Мой ребенок с маленьким гробом вместо счастливой жизни.

Я тогда ничего не почувствовала. Просто смотрела в потолок, и внутри как будто что-то выключили.

Потом время шло, я доучилась, вышла замуж, построила дом.

А к тому маленькому кладбищу я так и не ездила.

Боялась.

Наверное, потому что понимала — если поеду, уже не вернусь прежней.

Миша не знает. Я никогда не рассказывала. Да и как расскажешь?

Он бы пожал плечами, сказал: «Не копай».

А для меня это не просто воспоминание — это рана, которая не затянулась до сих пор.

Материнское сердце не забывает.

Оно просто ноет.

Я сжала чашку обеими руками, будто хотела согреться от её тепла.

Наверное, поэтому мы с Мишей и стали чужими.

У него — работа, вечная спешка, усталость, скрытые телефоны.

А у меня — недосказанность.

Детей общих у нас нет.

Если бы тогда всё сложилось иначе, если бы у нас был ребёнок, может, всё бы было по-другому.

Может, нас бы что-то связывало, кроме привычки и удобства.

Может, не появилось бы этой пустоты, в которой я теперь живу.

Может. Может. Может.

Я глянула в окно — ночь, фонарь, ветер шевелит ветви.

И подумала: может, Настя — это знак?

Может, мне дают шанс ещё раз почувствовать то, что я потеряла?

Девочка без дома, без тепла матери.

Вот мы и нашли друг друга.

Я не знаю, что будет дальше. Может, я с ума схожу, придумываю судьбу там, где просто случай.

Но если ей здесь спокойно — пусть живёт.

Мне с ней легче. Дом будто ожил.

Я слышу шаги, голоса, смех, и это возвращает мне дыхание.

Сжала чашку крепче, почувствовала, как пальцы обжигает.

Наверное, время покажет.

Может, я просто пытаюсь заполнить пустоту.

А может… может, Бог решил, что у каждой женщины должен быть шанс стать матерью, хоть однажды.

Даже если это происходит поздно.

Даже если дочка приходит не из роддома, а с обочины дороги, где её кто-то не ждал.

Пусть будет так, как есть.

Пусть Настя останется.

Пусть дом наполняется голосами.

А боль… пусть живёт, если она напоминает, что я ещё чувствую.

Глава 14.

Любовь

Сидела я всё ещё на кухне, чашку крутила в руках, когда услышала, как у ворот скрипнула калитка.

Миша вернулся.

Сердце сразу дрогнуло — не от тревоги, как раньше, а от какой-то тихой радости.

Зашёл в дом, и я сразу почувствовала — другой он сегодня.

С самого утра другой, ей богу, верю.

Лицо светлее, глаза живые, походка лёгкая. Даже запах от него какой-то новый — не усталости и дыма, а чего-то свежего, бодрого.

— Не хочешь прокатнуться? — спросил он с порога. — Кофе попьём где-нибудь, а?

Я даже не сразу поняла, что он это мне.

— Я тебя ждала, — ответила тихо, поднимаясь.

Он стоял у двери, расстегивая куртку, и улыбался так, как давно не улыбался.

Я подошла ближе, помогла снять куртку, положила на стул.

Он потянул меня к себе, обнял за плечи, прижал к груди.

Как будто всё, что было между нами, вдруг перестало существовать.

Я положила ладонь ему на грудь, прижалась щекой к его плечу.

— Так соскучилась по тебе сегодня, — прошептала я едва слышно.

Он обнял крепче, провёл рукой по спине, чуть наклонился к уху:

— Ты же моя нежная. Моя хорошая.

От этих слов у меня защемило горло.

Так редко он говорил со мной вот так — просто, без усталости, без раздражения, без этой вечной отстранённости.

Я закрыла глаза, впитывая каждое движение, каждый вдох.

— Пойдём, бери, что приготовил, — произнес он, наконец отпуская. — Вижу, напекла опять, моя хозяюшка. Поехали, кофе выпьем. Сегодня на заправке такой вкусный был — с сиропом ванильным. Мне понравилось.

— Ванильным? — я улыбнулась. — А ты у нас гурман, оказывается.

— Ага, — подмигнул он. — Вот и проверим, какой тебе нальют.

Я засмеялась, пошла к шкафу, завернула сочники в салфетку.

Сердце билось быстро, будто я девчонка, которой предложили свидание.

Мамочки.

Простая мелочь — а для меня будто праздник.

Пока собиралась, подумала: вот ведь, как странно всё устроено. Иногда для счастья не нужно ничего — просто, чтобы он был рядом. Чтобы посмотрел, обнял, позвал поехать с собой.

— Сейчас только Настю предупрежу.

— Конечно, — ответил он, надевая куртку. — Я в машине подожду.

Я прошла по коридору, тихо постучала в дверь. Настя открыла почти сразу, в халате, волосы распущены.

— Настюш, мы с Мишей съездим ненадолго, кофе попьём. Если что — я на связи.

— Хорошо, Любовь, — улыбнулась она. — Не переживайте, всё будет в порядке.

Я кивнула и пошла обратно, чувствуя, как в груди поднимается то самое забытое ощущение — лёгкость, тепло.

Неужели он хочет меня радовать?

Неужели я всё это время зря думала о другом?

Глупая точка.

Все, хватит думать, я бегу!

Он сидел за рулём, ждал, постукивая пальцами по рулю. Когда я открыла дверь, обернулся и сказал:

— Ну что, красавица, поехали?

Я села рядом, и он тронул с места.

За окном мелькали фонари, мокрый асфальт отражал их, как зеркало. В машине играло радио.

Я смотрела на его профиль — знакомый, родной, и думала: да, он всё тот же. Просто жизнь нас замотала, заглушила.

И если он сегодня хочет со мной просто выпить кофе, пусть. Пусть я поверю, что ему важно, что он помнит, что я — не просто хозяйка в доме, а женщина. Женщина, за которой тоже нужно ухаживать.

Мы ехали молча, но молчание ничуть не сгущало краски. Он протянул руку, взял мою ладонь, сжал.

— Всё будет хорошо, Люб, — сказал не глядя.

Я повернула к нему голову, улыбнулась.

— Я знаю.

И правда знала.

Сейчас, в этот вечер, я счастлива.

Просто потому что он рядом.

И пусть никто этого не видит — но это моё маленькое чудо.

Глава 15.

Любовь

— Помнишь, как мы с тобой ездили за город? Тогда, когда ты ещё мотоцикл не продал.

Он усмехнулся.

— Как не помнить. Ты тогда боялась ехать, а потом не хотела слезать.

Я рассмеялась.

И правда.

— Ну да. Молодые были. Тогда мне казалось, что у нас вся жизнь впереди.

Он повернулся ко мне, взглянул коротко, но мягко.

— А сейчас — вся жизнь и продолжается, Люб. Просто другая.

Я кивнула.

И правда — просто другая.

Уже без восторгов, без бури.

Заправка вынырнула из темноты, светлая, уютная, как остров.

Миша припарковался, открыл дверь, вдохнул воздух.

— Сиди, я сейчас.

Я смотрела, как он уходит.

Он вошёл внутрь, а я осталась ждать, глядя на капли, что стекали по стеклу.

Смех, суета, люди за окнами — а у нас будто свой мир.

И странно — я не чувствовала одиночества.

Только тёплую волну благодарности судьбе за этот вечер.

Он вернулся с двумя стаканчиками.

Один протянул мне.

— Осторожно, горячий. Ваниль, как обещал.

Я взяла, вдохнула аромат.

— Боже, как вкусно пахнет. Если бы мне пятнадцать лет назад сказали, что мы будем вот так уезжать ночью на заправку кофе пить, и это станет для нас чем-то необычным, я бы не поверила. Думала ведь, что романтика у нас будет всегда.

Он усмехнулся:

— Да и я бы не поверил. Но, знаешь, может, в этом и есть кайф.

Я отпила, посмотрела на него.

Он сидел напротив, повернувшись ко мне, локоть на руле, глаза чуть усталые.

И в этом взгляде — всё: годы, привычки, усталость, прощения.

Я дотронулась до его руки.

— Знаешь, — сказала тихо, — я сейчас себя чувствую как девчонка. Просто девчонка, которую пригласили на свидание.

Он усмехнулся, подался ближе.

— Тогда чувствуй, — прошептал он. — Потому что ты и есть моя девчонка. Всегда была.

Я рассмеялась, чуть покраснела, как когда-то, когда только начинали встречаться.

Ветер качал вывеску за окном, капли стекали по крыше машины.

Он взял мою ладонь, провёл большим пальцем по запястью, и я закрыла глаза.

Только это движение — и всё вокруг будто растворилось.

Не было ни усталости, ни подозрений, ни ночных отъездов.

Были только мы — двое людей, которые вдруг вспомнили, как это — просто быть рядом.

Я посмотрела на него.

— Спасибо.

Он удивился.

— За что?

— За то, что не забыл, что я женщина. Что иногда мне просто хочется, чтобы ты посмотрел на меня вот так.

МИша качнул головой и усмехнулся.

— Глупая.. Я всегда это помнил. Просто, наверное, слишком редко показывал.

Я кивнула, не смогла ответить.

Слёзы подступили, но не от боли. От того, что хоть на один вечер всё стало просто.

Без слов, без анализа.

Только он, я, и запах ванили, который теперь, наверное, действительно станет нашей маленькой традицией.

Мы сидели в машине, пили кофе, а я думала, что счастье — это не громкие события.

Это когда человек, которого ты любишь, вдруг возвращается не с раздражением, а с улыбкой.

Когда держит твою руку — и тебе не хочется отпускать.

Когда понимаешь, что всё не зря.

Глава 16.

Любовь

Прошел месяц.

Так быстро и будто незаметно. Вроде ничего особенного не случилось, но дом — словно ожил.

Миша стал чаще бывать дома, Настя — совсем как своя.

И я, если честно, впервые за долгое время ловлю себя на мысли, что у нас снова есть жизнь.

Со смехом, хлопотами, запахом еды и голосами, которые заполняют пространство.

С утра всё как обычно: я в халате, кофе на плите, радио тихо бормочет про погоду.

Миша спускается в майке, сонный, улыбается краешком губ. Раньше его утро начиналось с тяжёлого вздоха, с недовольства, а теперь — с простого «доброе утро».

И мне этого хватает.

Может, потому что я снова стала для него не просто женщиной, с которой он живёт, а той, кого он видит.

Правда замечает. правда правда.

Иногда, когда я варю кофе, он подходит сзади, обнимает за талию, прижимает к себе и шепчет в ухо:

— Сварила

И я улыбаюсь:

— Конечно.

Так и живем.

А Настя...

Настя будто наполнила дом светом.

Поначалу я боялась, что ей будет неловко, чужое место всё-таки, но она как-то естественно вплелась в наш быт. Без суеты, без чуждости.

То поможет в огороде, то с Умкой поиграет на радость соседке, то пирог испечет, что даже Маринка хвалит:

— Вот ведь девка золотая, ты смотри, Люба, не отпускай такую!

И я смотрю — и понимаю, что не смогу отпустить.

В ней какая-то тишина есть, мудрость, не по годам.

Иногда я ловлю себя на том, что разговариваю с ней так, как, наверное, разговаривала бы с дочерью.

Она слушает внимательно, с уважением, с тем самым взглядом, который греет.

И я уже не думаю, что она «пришла временно». Кажется, будто она всегда тут жила.

Мы вместе садим рассаду, пересаживаем клубнику, она мне помогает с отчетами по теплицам — быстро схватывает, аккуратная.

Даже девчонки на работе спрашивают, кто такая Настя, дочка, мол?

Я не знаю, что отвечать. Иногда просто говорю:

— Да, моя.

И в этот момент чувствую, как сердце теплеет.

Миша к ней тоже привык.

Сначала настороженно относился сдержанно, как к чужому человеку в доме. А потом будто растаял.

Однажды я застала их на крыльце: он чинил Умке будку, пока муж Маринки в командировку слинял, а Настя стояла рядом, подавала молоток.

Он что-то объяснял, показывал, как держать гвозди, а она слушала, кивала, и на душе теплее стало.

Я стояла в окне и думала: вот бы так всегда.

По вечерам Настя читает на кухне.

Иногда я слушаю как она поет в ванной, и улыбаюсь.

Иногда, конечно, всё возвращается — тревоги, мысли, сомнения. Но всё реже.

Я смотрю на Мишу — он будто стал другим. Не таким замкнутым. Может, всё это время ему просто нужно было немного времени, чтобы решить домашние дела на работе?

А теперь оно у нас есть. Все есть у нас.

Я не знаю, надолго ли это.

Не знаю, что будет дальше.

Но сейчас всё спокойно. на подоконнике цветет герань, Настя смеётся, Миша чинит старую лампу, а я сижу и думаю, что, может, именно ради этого стоило пройти всё то, что было.

Может это стоило той точки, чьи сообщения я считала и так хотела прочитать.

Может, жизнь действительно иногда возвращает то, что когда-то забрала — не тем же, но по-другому.

Я не родила дочь, но, может, мне её просто подарили — не из крови, а из судьбы.

Может в этом мое счастье женское, думала я, но не знала, что через время все все равно изменится.

Глава 17.

Любовь

Осень подкрадывалась незаметно.

Утром трава уже холодная, листья по чуть-чуть желтеют.

Я всё больше времени проводила дома, в делах, которые никогда не заканчиваются: то занавески стирать, то яблоки сушить, то банки подписывать.

Дом требует заботы, как человек.

Настя помогала во всём — и не потому что просила, а потому что ей это в радость.

Она сама вставала пораньше, заваривала чай с мятой и чабрецом, приносила на подносике в сад, садилась рядом и болтала, пока я сортировала лук или мыла окна.

Сегодня она предупредила, что привезёт подругу — Аню.

— Мы вместе были в детском доме, — рассказывала она. — Она хорошая, культурная, воспитанная. Можно?

Я только махнула рукой.

— Конечно, можно. Дом большой, места хватит всем.

С утра всё шло как обычно: варенье кипит, солнце пробивается сквозь листву.

Я вышла на двор, закуталась в шарф — ветер хоть и теплый, но уже с осенним привкусом.

Постояла, глядя, как солнце ложится на траву, и подумала: надо снять чехлы с качелей, постирать, пока погода позволяет.

Из-за забора раздался знакомый голос:

— Любка, Любка! Есть у тебя успокоительное? Я вообще в шоке!

Я улыбнулась.

Маринка.

— Что случилось-то, Мариш? — спросила я, оборачиваясь.

Неужели что-то серьезное?

— Да дети мои до греха доведут! — воскликнула она, опираясь на калитку. — Оболтусы! Уже сентябрь на носу, а они ни в школу, ни за книжки! Один — в телефоне, вторая — с подружками. Я, Люба, с ума схожу! Ой с ума схожу.

Я засмеялась, вытирая руки о полотенце.

Шибутная ей богу.

— Да ты что! Ну дети же, что с них взять. Вспомни себя! Ты что, учиться хотела?

— Хотела! — возмущённо вскинула она брови. — Хотела, потому что меня мама заставляла! А теперь никого ничего не заставишь!

— Ой, не начинай, — отмахнулась я. — Помнишь, как ты через сугробы в школу шла, а потом в буфете пряталась? Вот уж трудяга.

Ира фыркнула, махнула рукой:

— Всё ты помнишь, зараза. Но всё равно — нервы не железные! Может, нальём вечером?

— Нальём, — сказала я, смеясь. — Приходи. Я тебе чего-нибудь травяного настою, с уропу, ха-ха. Или бутылочку откроем, чтоб согреться.

— Вот и договорились! — засмеялась она и исчезла за забором, оставив после себя запах духов и шум шагов.

Я осталась стоять, глядя на ворота.

Беда ходячая, как справляется? Ума не приложу, оптимистка.

Солнце уже клонилось к закату, тень от яблони ложилась на дорожку.

Я вдохнула глубже — как хорошо всё-таки жить вот так, без спешки, в заботах, но своих, родных.

Настя с Аней должны были приехать с минуты на минуту.

Я поправила шарф, посмотрела на качели — всё-таки успеть бы до темноты чехлы снять.

Пошла к сараю, достала прищепки, таз.

Слушаю ветер, как шуршит в листве.

И внутри тихое удовлетворение: всё идёт своим чередом.

Миша на работе, но звонит каждый день, Настя рядом, теперь и подруга её приедет — не одна будет.

После уже стояла у калитки, глядя вдаль, туда, где дорога изгибается к трассе.

Где-то там уже должна показаться их машина.

Хорошо бы, чтобы у них всё получилось в жизни, — подумала я. — Молодые, сильные, пусть живут лучше, чем мы когда-то.

Ветер подул сильнее, поднял листья.

Я прижала шарф к шее, улыбнулась.

Машину я услышала ещё со двора, а потом смех, голоса, звонкий стук калитки.

— Любовь, мы приехали! — крикнула Настя.

— Проходите, мои хорошие, проходите, — ответила я, открывая дверь.

Настя, как всегда, суетливая, сразу принесла пакет со сладостями и вкусностями, а Аня — чуть спокойнее, сдержанная, улыбнулась тихо и поставила букетик полевых цветов на стол.

— Это вам, Любовь. Просто по дороге сорвала, красиво было.

— Спасибо, милая, — ответила я, поправляя вазу. — Цветы — это всегда к радости.

Мы уселись на кухне.

За окном солнце садилось, красиво.

На столе дымился чайник, тарелка с пирогами, мёд, варенье.

Настя болтала без умолку, рассказывала, как они с Аней чуть не опоздали на автобус когда ехали на важное меропритие.

Аня слушала, кивала, что-то вставляла. Рассказчицы блин.

— Так, девочки, наливаю чай, — сказала я, разливая по кружкам. — Настя, ты с мятой или с чабрецом?

— С мятой, — ответила та.

— А ты, Ань?

— Можно просто чёрный.

Мы пили чай, ели пироги, говорили обо всём.

Аня рассказывала, как устроилась работать в пекарню — недавно, всего пару недель.

— Мне там нравится, — говорила она. — Хоть я и не люблю мучное, но там так пахнет! Тёплый воздух, запах хлеба… даже настроение поднимается. Мы с женщинами смеёмся: говорим, что у нас воздух калорийный, от него поправиться можно.

И правда.

— Ну, зато полезная работа, — сказала я. — Люди хлеб любят. Да и люди в таких местах добрые?

— Да, хорошие все. Коллектив маленький, начальница строгая, но справедливая. Я благодарна, что взяли.

Пока она говорила, я подошла, поправила ей свитер на плече, который чуть сполз.

И вдруг заметила — на коже, у ключицы, родимое пятно.

Маленькое, круглое.

Необычное.

Сердце будто дёрнулось.

Такое же было у моей мамы — в том же самом месте.

Я помню, как ребёнком сидела рядом с ней на кухне, когда она мыла посуду, и смотрела, как пятно мелькает из-под воротника. Я тогда всё время спрашивала:

— Мама, а это что у тебя?

— Это знак, — улыбалась она. — Что я очень сильно тебя люблю.

Я не знаю, почему вспомнила это именно сейчас.

Просто посмотрела на Аню — и будто время сдвинулось.

Аж забыла как дышать.

Встала как в ступоре.

— Аня, — спросила я, стараясь говорить спокойно. — Это у тебя родимое пятно?

Она глянула на меня с лёгким удивлением.

— Да, есть. А что?

— Да нет, просто… — я замялась. — У меня мама тоже имела такое. Прямо в том же месте.

Глава 18.

Два года спустя.

Любовь

Я тогда не придала значения. Просто отметила про себя — странное совпадение, да и всё.

Но если бы я знала, что это маленькое пятно на плече перевернёт мою жизнь полностью, навсегда…

Я, наверное, задумалась бы.

Может, не стала бы всё принимать так просто.

Может, присмотрелась внимательнее, спросила, поискала, проверила…

А может, наоборот, всё бы испортила.

Теперь, спустя два года, я уже не знаю, как правильно….

Но еще разберусь.

Два года — будто миг и целая жизнь.

Настя осталась с нами. Она повзрослела, стала красивой, женственной, уверенной.

Теперь у неё есть работа, подруги, даже кто-то появился — молодой человек, с которым она иногда уезжает на выходные.

Я спрашиваю, не из любопытства, а просто из беспокойства:

— Насть, всё ли у тебя хорошо?

А она улыбается, обнимает меня за плечи и отвечает:

— Всё замечательно, мам… то есть, Любовь.

Каждый раз, когда она почти проговаривает это «мама», у меня в груди что-то щёлкает.

Как будто сердце на секунду вспоминает, что оно живое.

С Мишей… ну, вроде как наладилось.

Живём, общаемся, завтракаем вместе, иногда даже выезжаем куда-то, как раньше. На заправку стабильно раз в месяц.

Но внутри — трещина.

Незаметная, тонкая, но есть.

В тот самый вечер появилась. Так и не зажила, как бы я себя не убеждала, что все нормально. Время шло и я все чаще туда возвращалась в мыслях.

Иногда он берёт телефон, отворачивается, и я будто снова откатываюсь назад — туда, в ту боль, где каждая мелочь кажется доказательством измены.

Я знаю пароль теперь.

Узнала, не специально, просто заметила, когда он разблокировал.

Зашла пару раз — ничего не нашла.

Никаких «точек», никаких чужих признаний.

Только переписки по работе, фотографии с коллегами, какие-то заметки.

И всё равно… не отпускает.

Не потому, что не верю, а потому, что не умею верить, как раньше.

Порой ловлю себя на том, что даже радуюсь, когда он уезжает.

Так проще.

Можно не ждать, не тревожиться, не искать глазами фар на дороге.

Можно просто быть — с собой, с домом, с Настей.

Я всё больше погружаюсь в теплицы.

Пока пересаживаю рассаду, вытираю лоб, пока руки заняты землёй — мысли не успевают больно кусать.

Каждый кустик, каждый росток — будто напоминание, что жизнь можно вырастить заново.

Только ухаживай. Терпи. Люби.

Настя помогает во всём.

Она стала моей правой рукой — знает, когда полить, когда подкормить, когда лучше не трогать.

Иногда по вечерам сидим с ней на лавочке под грушей, пьём чай.

Она рассказывает про свою работу, про парня, про планы.

Я слушаю и улыбаюсь.

Радуюсь за неё, правда.

Мне не хочется тянуть её в свои тени. Пусть живёт. Пусть любит. Пусть не боится.

Иногда думаю: если бы не она, я бы просто потухла.

В те первые месяцы — после дождя, после того как привезла её домой — она наполнила дом смыслом.

Я снова начала вставать с желанием, а не просто по привычке.

Снова варить суп, потому что кто-то его ждёт.

Снова смеяться, потому что кому-то от этого легче.

Иногда кажется, что она не я спасла, а она — меня.

Сижу вечером у окна. На подоконнике чашка с ромашковым чаем, за стеклом дождь.

Миша где-то в командировке, Настя уехала к своему пупсику.

В доме тихо.

Я знаю: завтра кто-то вернётся.

Завтра снова жизнь пойдёт своим чередом.

Иногда думаю: может, Бог просто дал мне второй шанс — не через мужа, не через детей, а через девочку, которую я однажды встретила на остановке под дождём.

И я приняла её в дом, даже не понимая, что приняла в жизнь.

Я выдыхаю и думаю, что, может, счастье и не должно быть бурей.

Да..

Миша вернулся рано — ещё даже солнце не успело спрятаться за деревья.

Я услышала, как хлопнула калитка, собака Маринки вторая взвилась лаем, и сердце — хоп, будто подпрыгнуло.

Редко он так приезжает засветло.

Я вытерла руки о полотенце, выглянула в окно — идёт, чуть сутулый от усталости, но с тем самым выражением лица, которое я помню ещё со времён, когда мы только начинали жить вместе.

— Приехал, — сказала я сама себе и улыбнулась.

Он зашёл в дом, снял ботинки, поцеловал меня в щёку.

— Привет, хозяйка.

— Привет, труженик, — ответила я, невольно смутившись от его взгляда. — Ужин почти готов, котлеты ещё поджарю.

Он подошёл ближе, обнял сзади, уткнулся носом в мои волосы.

— Не спеши. Сегодня ничего не жарь. Отдохни.

— Это ещё почему? — усмехнулась я, не оборачиваясь.

— Потому что у тебя скоро день рождения, а я приготовил тебе подарок. И хочу, чтобы ты догадалась, какой.

Я обернулась, удивлённая и растроганная.

— Подарок? Мне?

— А кому ж ещё, — усмехнулся он. — Не бойся, не сковородка.

Я рассмеялась, ткнула его пальцем в грудь.

— Ну хоть бы раз не намекал на кухонные вещи.

Он пожал плечами, взял мою ладонь, провёл по ней большим пальцем.

— Не скажу, что именно, — произнес дорогой. — Но уверен, понравится.

Что-то в его голосе было другое.

Без этих странных пауз, что раньше между нами стояли стеной.

— Спасибо, Миш, — шепнула я, прижимаясь к нему. — Мне и не важно, что там. Главное, что ты рядом.

Он улыбнулся, погладил меня по плечу.

— Знаю. Но всё равно заслужила.

Потом он отошёл, достал телефон, включил музыку.

Из колонок потекла мелодия — старая, медленная, та, под которую мы когда-то танцевали на чьей-то свадьбе.

Я сразу вспомнила — белая скатерть, огоньки гирлянд, его рука на моей талии.

— Узнаёшь? — спросил он, наклоняясь ко мне.

Я кивнула.

— Конечно. Наш вальс.

Он протянул руку.

— Потанцуем?

Глава 19.

Любовь

— Я тебе изменил.

Фраза, которую боится услышать любая женщина.

Я.

Тебе.

Изменил.

Три слова, от которых рушится не просто жизнь — рушится ощущение себя, как человека.

Но одно дело — услышать это от других.

А другое — оказаться в эпицентре этой грязи.

Черт.

В моменте, когда земля уходит из-под ног, и привычные вещи вдруг теряют смысл: чашка на столе, халат на спинке стула, цветы на подоконнике — всё превращается в декорации чужого спектакля.

Сегодня я расскажу о том, как это произошло со мной.

Как двое самых близких мне людей разорвали меня изнутри.

День. Тринадцать ноль ноль.

Вчера был мой день рождения.

После того, как мой дорогой муж до этого устроил мне романтический ужин, танцы, я не ожидала… плохого.

А уже сегодня я не нашла себе занятия лучше, чем облагораживать теплицу. Как всегда, снова зарылась.

Передала своим, что всё сделаю и поеду за удобрением, но спустя два часа всё ещё возилась с секатором возле любимых деревьев, приводила в порядок дорожки к дому, поправляла бордюры, чтобы всё было «по линеечке».

Земля — моя терапия. Моя защита от самой себя.

Когда руки в грязи, мысли становятся чище.

Когда чувствуешь запах сырой почвы, легче не думать о том, чего не можешь изменить.

Миша это знал.

Он всегда принимал мою любовь с той самой ироничной теплотой, которую я когда-то за него и полюбила.

— Ну что, фея Динь-Динь снова колдует в своих джунглях? — смеялся он, когда я появлялась в дверях в старом фартуке, вся в пыли, с листьями в волосах и пятнами на щеках.

А потом, как всегда, подходил, брал мои руки в свои, обнимал.

Тогда мне казалось, что в этих поцелуях есть всё: принятие, нежность, верность.

Мы прожили вместе двадцать лет.

Последние года было тяжело, да вы и сами уже знаете, как я себя корила, как я себя терзала. Единственное, что делала - терзала. Зря.

Были кризисы, как у всех.

Он любил выпить — иногда слишком. Но в основном в тишине, по ночам, пока все спали, подливал себе коньячок, сидя на крыльце.

Я уставала.

Были вечера, когда я сидела на кухне, считая минуты до звука калитки.

Были ночи, когда мы спали спиной к спине, не находя слов.

Но я всё равно верила: любовь — это не буря, это терпение.

Это умение ждать, даже если больно.

А потом наступил вчерашний день.

Мой день рождения.

Он снова напомнил мне, почему я когда-то выбрала именно его.

Миша пришёл домой пораньше, с цветами. Не роскошный букет — просто тюльпаны, как всегда.

— Смотри, не забыла, что твои любимые, — сказал он, будто извиняясь.

А потом протянул конверт — сдержанно, почти неловко, как человек, который не привык делать подарки, но хочет, чтобы ты почувствовала: он помнит.

— Поезжай. Отдохни. Ты это заслужила.

Внутри — билеты.

Санаторий. Дорогой, красивый, с грязями, солями, процедурами, на которые я всё время не находила ни времени, ни денег.

— Там всё включено. Тебе понравится. Уезжать через две недели, так что соберёшься не спеша, — сказал он, будто заранее оправдываясь.

Я стояла, держала эти билеты и не знала, что сказать.

В груди сжалось что-то горячее, неловкое — смесь благодарности и тревоги.

Странно… я ведь всегда мечтала, чтобы он сделал такой жест.

Чтобы заметил, что я тоже человек, а не просто хозяйка, жена, фон его жизни.

И вдруг — вот оно.

Миша, который снова заботится, снова смотрит с теплом.

Он стоял напротив, чуть смущённо почесывая затылок, как мальчишка.

— Ну что, — начал он, — пора и тебе о себе подумать.

Я улыбнулась.

Слёзы подступали к глазам.

Я подошла, обняла его, прижалась к плечу.

— Спасибо, Миш. Спасибо тебе, — шепнула я.

Он погладил меня по спине, и в этом жесте было всё то, чего мне так не хватало.

В тот вечер мы сидели за ужином, слушали радио.

Он рассказал пару смешных историй с работы, даже улыбался.

А потом включил музыку — нашу, старую. Подошел, протянул руку:

— Потанцуем?

Снова? Еще раз?

Я растерялась, но кивнула.

И мы стояли посреди кухни — я в фартуке, он с усталыми глазами, но с тем самым выражением, которое возвращает женщину в прошлое.

Я обняла его, положила голову на плечо.

— Как хорошо, что ты у меня есть, — сказала я тихо.

Он не ответил. Только чуть сильнее прижал к себе.

Если бы я знала, что этот вечер — последний, когда я чувствовала себя любимой, я бы не отпускала его тогда.

Не отпустила бы ни этот танец, ни его руки, ни запах табака и кофе на его коже.

Я бы запомнила каждое движение, каждый вздох, каждую секунду.

Но я не знала.

Я просто была счастлива.

Счастлива — и не догадывалась, что мой мир уже начал рушиться.

Да и чего переживать, если знаю — дома всё будет в порядке.

Он останется не один.

Настя присмотрит.

Она всегда присматривает.

Стирает, убирает, готовит — всё, чтобы я меньше уставала после работы.

Моя помощница. Моя Настя. Моя… дочь.

Так я её называла — пару раз, случайно, по инерции сердца.

И она не возражала.

Смеялась, обнимала за плечи, прижималась щекой к моей щеке, словно искала то самое тепло, которого ей когда-то не хватило.

А я верила.

Верила так, как верит мать — без доказательств, без сомнений, без оглядки.

Думала, что Бог послал мне её взамен того, что забрал когда-то.

Я просто встретила её однажды — когда шла из аптеки с пакетом лекарств для Миши.

Был холодный мартовский ветер, под ногами — хлюпающий снег, в воздухе — запах оттепели и чужого одиночества.

Она стояла у остановки: худая, с рюкзаком, в куртке, которая болталась на ней, как чужая жизнь.

Щёки красные, губы посинели.

Смотрела, как мимо проезжают машины, и мне вдруг стало страшно — не потому что автобус не приедет, а потому что она не дождётся.