Она продана мне

Глава 1

Затхлый воздух в кафе пропитан запахом прогорклого масла и несвежего кофе. Я вытираю столы, и каждое движение отдаётся тупой болью в спине. В семнадцать лет не должно так ломить тело, но десятичасовые смены делают своё дело. Натёртая мозоль на правой ноге пульсирует в такт шагам — живое напоминание о том, что я здесь уже слишком долго.

В голове крутятся цифры, как назойливая мелодия. Сколько стоят лекарства для бабушки? Сколько осталось на карточке? Когда зарплата? Цифры не сходятся, как я ни пытаюсь их сложить.

Хозяйка появляется из подсобки, как призрак. Её прокуренный голос режет слух:

— Клиенты жалуются. Ты что, улыбаться разучилась?

Грязная тряпка шлёпается на стол рядом со мной.

— Выбирай: или берёшь дополнительные смены по вечерам, или ищешь другую работу.

Чувствую, как к горлу подкатывает комок. Унижение смешивается со страхом, от этого коктейля тошнит.

И тут я замечаю его — мужчину в чёрном костюме за угловым столиком. Он даже не притрагивается к своему эспрессо, просто смотрит. Его взгляд ощущается физически, будто ледяные пальцы скользят по коже. Уходя, он оставляет визитку — кремовую, с золотым тиснением. Я комкаю её и бросаю в урну, но пальцы всё ещё помнят текстуру дорогой бумаги.

Смена наконец заканчивается. Стягиваю форменный фартук, который, кажется, пропитался всеми запахами этой забегаловки. На улице моросит дождь, и я спешу домой, пытаясь не думать о странном посетителе. Но визитка в урне не даёт покоя — может, это был шанс?

Дома ещё хуже. От запаха сырости и болезни першит в горле. Бабушка метается в жару на продавленном диване, бормочет что-то о лекарствах. Пустые блистеры на тумбочке кричат о том, что антибиотики закончились.

В ушах звенят слова участкового:

— Без стабильного дохода опека над престарелым родственником... сами понимаете...

Эти слова преследуют меня каждый день. Я знаю, что он прав — после исчезновения мамы наша жизнь превратилась в бесконечную борьбу за выживание. Теперь я понимаю, через что ей пришлось пройти.

Каждый вечер я возвращаюсь в пустую квартиру, где всё напоминает о ней. Старые счета, неоплаченные долги, бесконечные звонки коллекторов — вот что оставила после себя мама. Говорят, она не выдержала, сломалась под грузом забот о больной матери и непутёвой дочери. Я до сих пор помню тот день, когда она просто не вернулась с работы. Больше её никто не видел.

Мама исчезла три года назад. От неё осталась только выцветшая фотография на стене и счета за коммуналку.

Я сжимаю в руках очередной неоплаченный счёт и понимаю — так больше продолжаться не может. Нужно что-то менять, иначе мы с бабушкой просто не выживем. Может, поэтому судьба и подбросила мне эту визитку? Решение приходит внезапно, как будто кто-то другой принимает его за меня.

Лунный свет заливает комнату, когда я достаю из мусорного ведра смятую визитку. Номер расплывается перед глазами, но пальцы сами находят кнопки. Голос дрожит:

— Я... это я. Я перезвонила.

— А, девочка из кафе, — в его голосе слышна улыбка. — Я знал, что ты позвонишь.

— Откуда... откуда вы знали?

— У всех есть цена. Особенно у тех, кому нечего терять.

— Что... что вы хотите?

— Приезжай завтра в парк у вокзала. В десять вечера. Чёрная машина.

Следующим вечером стою в парке у вокзала, кутаясь в тонкую куртку. Время тянется бесконечно. В голове снова и снова прокручиваю наш разговор, пытаясь найти в нём хоть какой-то намёк на то, что меня ждёт. Чёрный автомобиль появляется бесшумно, как хищник. Водитель молча открывает заднюю дверь. В салоне играет классическая музыка — медленная, гипнотическая. Огни города за тонированными стёклами превращаются в размытое марево.

Сердце колотится где-то в горле. Страх и странное, болезненное предвкушение смешиваются в коктейль, от которого кружится голова. В ушах стучит пульс, руки дрожат, но я заставляю себя идти вперёд. Впервые в жизни решение полностью моё. И от этого ещё страшнее.

Машина плавно движется по ночному городу. Мы выезжаем за пределы знакомых районов, оставляя позади обшарпанные многоэтажки и тусклые фонари. Здесь, в элитном пригороде, даже воздух кажется другим — чище, свежее. Как будто попадаешь в параллельный мир, где нет места бедности и отчаянию.

Особняк такой, как в фильмах про богатых: идеальные линии стекла и бетона, мягкая подсветка. Всё кажется нереальным. Ворота открываются бесшумно, впуская машину во двор.

Внутри дома мёртвая тишина. Поднимаюсь по лестнице, слыша только стук собственного сердца и шорох шагов по мрамору. В животе пусто, к горлу подкатывает тошнота. Страшно до дрожи в коленях, но я продолжаю идти вверх.

В конце коридора приоткрыта единственная дверь. За ней — чернильная темнота.

— Входи, — произносит голос, низкий и властный. Это не приглашение — это приказ.

И я делаю шаг вперёд.

Глава 2

Я замираю на пороге, сердце колотится как безумное. Темнота комнаты густая, осязаемая, и только у окна — высокий силуэт, размытый лунным светом. Пальцы судорожно сжимают холодную дверную ручку — последнюю связь с безопасным миром — когда его бархатный голос разрезает тишину:

— Закрой дверь. Медленно.

Мои ноги, будто чужие, делают несколько шагов вперёд. Дрожащая рука тянется к двери. Каждое движение растягивается в вечность, словно во сне.

Щелчок замка эхом отдаётся в груди. Капкан захлопнулся. В абсолютной тишине каждый удар сердца грохочет как барабан, виски пульсируют в такт. Его голос, теперь ближе, обволакивает как шёлк:

— Раздевайся. Только куртку. Не дрожи так — пока ты для меня лишь тень.

Непослушные пальцы путаются в молнии. Холод комнаты или леденящий страх пробирает до самых костей? В панике я не сразу замечаю, как меняется освещение — тусклый лунный свет уступает место искусственному.

Золотистый свет внезапно вспыхнувшего бра выхватывает из темноты его лицо, и у меня перехватывает дыхание. Он... совершенен. Словно античная статуя ожила и оделась в Armani. Его губы изгибаются в усмешке, поймав мой ошеломлённый взгляд:

— Ожидала увидеть старого извращенца? Разочарована?

Он приближается — грациозно, неотвратимо, как большая кошка к добыче. Дорогой парфюм с нотами кожи, выдержанного табака и красного вина кружит голову. Его глаза — тёмный омут — затягивают, не отпускают:

— Зачем пришла? Сколько стоит твоё тело?

Молчу, не в силах выдавить ни звука. Его палец — острый лёд — скользит по моей щеке.

— Молчишь... — его голос становится холоднее с каждым словом. — Значит, совсем дешёвая. Ты ведь знаешь, что молчание только подтверждает мои худшие подозрения о тебе?

Слова падают как хлёсткие пощёчины, каждое рассчитано на то, чтобы причинить максимальную боль:

— Какова твоя цена?

— Часто продаёшься ради лекарств?

— Думала, здесь можно купить любовь? Здесь торгуют лишь плотью.

Его слова бьют наотмашь. Каждый удар точен и рассчитан, чтобы причинить максимальную боль. Я пытаюсь что-то сказать, но голос предательски дрожит, и я лишь беспомощно открываю рот, как выброшенная на берег рыба.

Дрожь пробегает по телу волнами. Он кружит вокруг меня, не касаясь, будто я прокажённая.

Внезапно застывает. В глазах — арктический холод и жгучее презрение:

— Ты пресная. Безликая. Не цепляешь. Убирайся. Но сначала — покажи товар. Хочу знать, за что просишь подачку.

Его слова парализуют волю. В голове пустота, тело двигается будто на автопилоте, подчиняясь чужой злой воле. Пальцы, непослушные, будто чужие, тянутся к пуговицам.

Ткань рубашки поднимается рывками. Плечи. Грудь. Кожа горит от унижения и стыда.

Его красивые губы искривляются в жестокой усмешке:

— Пусто. Как я и думал. Моя гладильная доска и то соблазнительней.

Отворачивается, словно я пустое место:

— Вон отсюда. И дверь прикрой.

Поворачиваюсь к выходу, но что-то внутри меня ломается. Всё унижение, вся боль этого вечера кристаллизуются в одно желание — отомстить, забрать хоть что-то взамен растоптанного достоинства. И тут мой взгляд падает на комод.

Краем глаза замечаю часы. Cartier, золото поблескивает в полумраке. Хватаю их, повинуясь какому-то безумному порыву. Его голос настигает у самой двери:

— Ты не забудешь эту ночь. Я — тоже.

Вылетаю в спасительную темноту, унося украденные часы и растоптанную гордость.

Глава 3

Домой пути нет. Сердце колотится как бешеное от мысли, что Владлен выследит меня через водителя. А может и хуже — уже звонит тем "организаторам", что продали меня ему. Бабушка... От одной мысли о ней горло сжимается. Как я посмотрю ей в глаза? С пустыми руками или, еще страшнее, с крадеными часами?

Руки дрожат, пока набираю номер такси. Нужно убраться отсюда как можно дальше, пока он не опомнился. Водитель косится на меня в зеркало — наверное, вид у меня тот еще. Прошу высадить у автовокзала. Там безопаснее затеряться в толпе.

Ночной автобус принимает меня в свое убежище. Дрожу на потертом сиденье, вцепившись в сумку — от промокшей одежды холодно до костей, а может от страха. Но они здесь, его часы. Моя маленькая победа. Мое доказательство, что я еще жива.

Автобус везет меня всю ночь. Я не сплю — каждый раз, когда закрываю глаза, вижу его лицо. На рассвете выхожу на конечной остановке, в незнакомом районе. Ноги сами несут меня к старому автовокзалу — может быть, там удастся спрятаться и собраться с мыслями.

Старый вокзал обволакивает меня запахом сырости и шорохом теней. Падаю на скамейку, сжимая часы так, что металл впивается в ладонь. Внутри клокочет что-то дикое, первобытное. Его презрительный взгляд преследует меня, слова жгут память — "Ты пустая. Раздевайся. Убирайся."

Воспоминания накатывают волной. Как он смотрел на меня сверху вниз, будто на мусор. Как небрежно бросил деньги. Как я, дрожа от унижения и ярости, заметила его часы на тумбочке. Драгоценный трофей, символ его власти над такими, как я. В тот момент что-то сломалось и переродилось внутри.

Достаю часы, подношу к коже — они ледяные, как его душа. Меня трясет от странного, пьянящего чувства. Не желание — власть. Его вещь теперь принадлежит мне. Он хотел сломать меня — а я украла частичку его силы.

Сжимаю часы в кармане и осматриваюсь. Зал ожидания почти пуст, только редкие тени бродят между рядами пыльных кресел. В тусклом свете фонарей каждый случайный прохожий кажется угрозой. Нужно быть осторожнее — кто знает, сколько глаз уже ищут меня.

Хриплый голос заставляет вздрогнуть. Мужчина лет сорока садится рядом, от него несет перегаром:

— Ты ведь не его девочка? — хрипит он, наклоняясь ближе. — Жаль. Такие, как ты, обычно исчезают... бесследно.

— Не твое дело, — цежу сквозь зубы, но руки предательски дрожат.

— Он найдет тебя, детка. И тогда... Ты ведь взяла что-то его? — в его голосе змеится ухмылка. — О, я вижу по глазам. Взяла.

От его слов во рту пересыхает. Он знает Владлена? Или просто один из тех, кто привык видеть таких, как я — убегающих, прячущихся, ворующих? Не важно. Главное, что он прав — они не оставят меня в покое. Нужно убираться отсюда.

Срываюсь с места, убегаю в темноту. Они уже ищут? Паника накатывает волной, но внутри рождается что-то новое — холодная, звенящая решимость.

Ноги сами несут меня через пустынные улицы. Сворачиваю в переулки, путая следы, если кто-то идет за мной. Дождь усиливается, смывая мои следы, но я продолжаю идти, пока не натыкаюсь на старое здание с выцветшей вывеской "Гостиница".

Старая гостиница принимает меня в свои руины. Дверь на ржавый замок. В разбитом зеркале отражается кто-то незнакомый — хищный, опасный. Смываю с себя этот день. Прижимаю часы к сердцу — они такие же холодные, как его прикосновения.

Сворачиваюсь калачиком, не могу сомкнуть глаз. Взгляд прикован к двери, а в голове внезапное озарение — я никогда не стану прежней. Моя пустота наполнилась им. Его презрением. Его холодом. Его властью. Я больше не жертва — я яд в его венах. Я проникла под его кожу, даже если он этого не осознает.

Проваливаюсь в тревожное забытье, и мысли уносят меня в его квартиру. Представляю, как наступит завтрашнее утро, и он обнаружит пропажу. Картина встает перед глазами так ярко, словно я сама там...

Утро. Пустая спальня. Смятые простыни. Он выходит из душа, вода стекает по коже. Тянется к комоду — и застывает. Часов нет.

Тишина звенит хрусталем. Он впивается взглядом в зеркало, и его отражение пульсирует темным желанием. Не ярость — что-то глубже, первобытнее горит в глазах. Губы изгибаются в хищной улыбке, когда он медленно, почти интимно произносит:

— Значит, ты все-таки посмела укусить.

— Думала, просто сбежала, — шепчет он своему отражению, проводя пальцами по шее, где еще горит след ее присутствия. — А на самом деле — уже отравила мою кровь своим ядом.

Глава 4

Я распахиваю глаза в удушающей темноте номера. Моё убежище, когда-то казавшееся спасением от Владлена, превратилось в душную западню. Мокрая от пота простыня обвивается вокруг тела змеёй, каждый вдох режет грудь острым лезвием.

Мир качается, как палуба корабля в шторм. Жар накатывает безжалостными волнами, и я ощущаю, как тёплая струйка крови медленно ползёт по верхней губе. Пытаюсь подняться — ноги предательски подкашиваются. Ванная манит спасительной прохладой, но эти несколько шагов превращаются в бесконечный путь через пустыню. Кран отзывается издевательским скрипом — ни капли. В висках грохочет пульс, и реальность внезапно опрокидывается.

Лихорадка затуманивает разум, и я соскальзываю в зыбкое пространство между явью и бредом. Каждый удар сердца отдаётся в голове раскатом грома, а перед глазами плывут цветные пятна, складываясь в причудливые узоры.

Сознание разлетается, как витраж под ударом. Среди осколков мелькает родное лицо бабушки — тёплое, как летнее солнце. Тянусь к нему всем существом, но оно растворяется дымом, уступая место другому видению. Владлен. Его пальцы смыкаются на моём запястье стальным капканом, и сердце превращается в кусок льда.

— Ты украла не часы. Ты украла меня, — его шёпот впивается в мозг ядовитыми иглами, проникает под кожу, разливается по венам чёрным ядом.

— Нет... пожалуйста... — мой голос дрожит, как осенний лист.

— Теперь носи. До последнего вздоха. До последней капли крови.

Лихорадочный бред превращает его призрачное присутствие в мучительную пытку. Его дыхание опаляет шею жаром, а невидимые прикосновения оставляют на коже огненные следы, от которых все внутри сжимается в тугой узел. Воздух густеет и тяжелеет, пропитанный его властным присутствием до последней молекулы. Я задыхаюсь, но каждый вдох только глубже затягивает меня в эту отравленную атмосферу. Ненавижу своё предательское тело за то, как оно отзывается — дрожью, жаром, болезненным напряжением. Это не страсть — это агония подчинения, мучительное осознание того, что теперь я полностью в его власти.

Сквозь пелену жара и боли, реальность на мгновение проясняется. Мысли, словно острые осколки, складываются в чёткую картину. Я знаю, что он не оставит меня в покое. Что каждая секунда моего побега отсчитывает время до неизбежной встречи.

А он сейчас там, в своём стерильно-идеальном мире, в своём безупречном кабинете. Я вижу его, словно наяву: чёрный силуэт на фоне окна, застывшая маска вместо лица. Только пальцы, стиснувшие телефон до побелевших костяшек, выдают бушующую внутри бурю.

— Верните её... Немедленно, — его голос в моей голове звучит глубоким, властным рычанием, от которого по телу пробегает предательская дрожь. Каждое слово пропитано тёмным, опасным желанием, словно последний приговор, вынесенный мне его ненасытной жаждой обладания.

Видение настолько яркое, что я не сразу понимаю — звуки за дверью реальны. Тяжёлые шаги в коридоре, приглушённые голоса, звон ключей. Сердце замирает, когда металл скрежещет в замке.

Грохот вырывает из кошмара. В дверном проёме застыли три тени — дорогие пальто, холёные лица, мертвые глаза.

— Он ждёт тебя. К вечеру будь готова, — слова падают, как камни, каждый звук отдается болью в висках.

— Нет... только не это, — шепчу я пересохшими губами, но мой голос тонет в громе собственного пульса. Взгляд прикован к его часам — они впились в запястье раскалённым клеймом, проклятыми кандалами, которые я, в приступе безрассудной храбрости, сама превратила в свой смертный приговор.

Глава 5

Сознание возвращалось мучительными толчками, словно осколки разбитого зеркала впивались в мозг при каждом ударе сердца. Каждый вдох разрывал лёгкие арктическим огнём, выжигая остатки надежды. Чужие руки — безжалостные, механические, мертвенно-холодные — облачали меня в шёлк и кружево, словно наряжали труп для последнего представления. Мои пальцы конвульсивно дрожали, бессильные что-либо изменить, но глубоко в груди, под треснувшими рёбрами, отчаянно пульсировала мысль о часах Владлена — тончайшая нить, связывающая меня с реальностью, единственное, что не давало моему рассудку окончательно рассыпаться в прах кошмара.

— Он снова положил на тебя глаз, — слова сочились ядом, каждый слог падал тяжёлыми каплями ртути, отравляя сам воздух вокруг. — И на этот раз, милая моя, даже не думай сопротивляться. Ты же знаешь, чем это заканчивается.

Я сжала кулаки так, что ногти впились в ладони.

— Лучше умереть, — прошептала я, но голос предательски дрожал.

Механические руки закончили свою работу, и меня повели по длинным коридорам особняка. С каждым шагом страх сжимал горло всё сильнее — я знала, куда ведёт этот путь. Роскошные интерьеры, которые раньше казались просто декорациями для светских раутов, теперь обнажили свою истинную, зловещую сущность.

Я наивно верила, что впереди очередной светский ужин в особняке. О, как же жестоко я заблуждалась! Когда двери распахнулись, я поняла – это не приём, а аукцион. Холодный ужас сковал тело, но отступать было некуда. Охранники вытолкнули нас в центр зала, где уже собрались "гости".

Бальный зал, утопающий в янтарном полумраке, превратился в зловещую сцену театра теней. Мужчины в масках — словно стая голодных волков — кружили вокруг своей добычи. Их спутницы, прекрасные и бездушные, застыли безмолвными призраками. А в центре... В центре стояли мы — юные, красивые, с глазами, в которых умерла надежда. К горлу подкатила волна тошноты, смешанная с отчаянием.

Среди моря масок одна притягивала взгляд, как пламя свечи — золотая, будто отлитая из расплавленного солнца. Её обладатель молчал, не участвуя в торгах. Просто смотрел, и от этого немого взгляда мороз полз по коже, добираясь до самого сердца.

Торги достигли своего пика, когда золотая маска внезапно исчезла из поля зрения. В зале поднялся шум — кто-то опрокинул бокал с шампанским, послышались возмущённые возгласы. Воспользовавшись суматохой, я попыталась отступить к дальней стене, но не успела.

Всё рухнуло в один миг. Пьяный мужчина без маски — от него разило дорогим алкоголем и застарелой властью — надвигался на меня, как грозовая туча.

— Хватит ломать комедию! — прорычал он, брызжа слюной, его голос скрежетал как нож по стеклу. — Назначьте цену. Любую. Эта сука будет моей, даже если придётся купить весь этот чёртов притон!

Грубо схватив меня за локоть, он потащил меня прочь из зала. Никто не пытался остановить его — гости делали вид, что ничего не происходит, отводя глаза и притворно увлекаясь светской беседой. Через анфиладу роскошных комнат мы добрались до маленького кабинета, куда он втолкнул меня и захлопнул дверь.

Тесная комната превратилась в клетку. Я кричала, сопротивлялась, но удар отбросил меня к стене, выбивая воздух из лёгких. Перед глазами поплыли чёрные пятна, жадные руки рвали тонкую ткань платья. Реальность начала крошиться, как старая фреска.

В этот момент где-то в глубине особняка раздался приглушённый шум борьбы, звон разбитого стекла. Крики и топот ног эхом отражались от стен, приближаясь к кабинету. Мой мучитель на секунду отвлёкся, ослабив хватку, и в этот момент...

Оглушительный треск выбитой двери. Сухой щелчок выстрела. Тело нападавшего рухнуло безвольной куклой. А там, в дверном проёме... Владлен. Без маски. С таким взглядом, что время застыло между ударами сердца.

— Она не товар, — его голос был подобен треску льда в полярную ночь, а в глазах пылала такая испепеляющая ярость, что воздух, казалось, начал плавиться.

Я застыла, не в силах пошевелиться, не смея дышать. Пистолет лёг на полированную поверхность стола — молчаливый, равнодушный свидетель этой драмы. Владлен смотрел на меня целую вечность, словно хотел высечь что-то важное, но развернулся и исчез в темноте коридора.

Последнее, что отпечаталось в памяти перед тем, как сознание накрыла спасительная тьма — его глаза. В них бушевал шторм эмоций: ярость и боль, отчаяние и что-то ещё, такое глубокое и сокровенное, что у этого чувства просто не существовало названия.

Глава 6

Сознание возвращается болезненными толчками, словно острые осколки разбитого зеркала впиваются в мозг один за другим. Каждый мучительный вдох вырывает новый кровоточащий фрагмент реальности. Простыни подо мной — ослепительно белый саван, затягивающий в свою бездонную пустоту. Воздух удушающе густой от тошнотворной смеси запахов: стерильная, мертвенная чистота больницы сплетается с приторно-сладким ароматом увядающих экзотических цветов. В ушах пульсирует звенящая пустота, настолько оглушительная, что кажется — вот-вот лопнут барабанные перепонки.

На безупречно чистой тумбочке — хрустальный стакан воды и аккуратно сложенная бумага. Всё вокруг настолько идеально и безжизненно, что по коже бегут мурашки. И вдруг память обрушивается лавиной — я в его логове. В доме Владлена. Мышцы сводит судорогой, тело сжимается в тугой узел страха.

Проходит несколько мучительных часов. Я лежу, боясь пошевелиться, пока сознание медленно возвращается к реальности. Но организм берёт своё — без еды я не ела уже больше суток.

Голод накатывает внезапно, первобытный, животный. Ноги сами несут вниз по мраморным ступеням. Из столовой доносятся ароматы, от которых кружится голова — изысканные блюда, названий которых я даже не знаю. Пальцы дрожат, когда хватаю еду с серебряных блюд. Глотаю, почти не жуя, пока...

— Вкусно? — его шелковый голос, словно отравленный кинжал, вонзается в спину. Кровь стынет в жилах, а сердце замирает как у кролика перед удавом.

Он материализуется из теней, будто демон из преисподней. В каждом движении — смертоносная грация хищника, едва сдерживаемая под маской аристократической утонченности. Его глаза, холодные как лед и острые как скальпель, препарируют мою душу, словно я — насекомое, приколотое к доске коллекционера.

— Выжила, — в его голосе звучит плотоядное удовлетворение паука, наблюдающего за бьющейся в паутине мухой. — Так даже... восхитительнее. Такой несломленный дух — настоящая редкость. Будет особенно сладко его растоптать.

Между нами всего шаг, но воздух сгущается как свинец, давит на грудь, вытесняя последний кислород. Его присутствие — удушающий яд, проникающий в каждую пору, растворяющий волю. Его дыхание на моей шее — клеймо, от которого кожа горит огнем.

— Думаешь, это спасение? — в его голосе змеиный яд сочится сквозь бархатную мягкость слов. — Нет, милая. Я просто забрал обратно свою собственность.

Пытаюсь что-то сказать, но горло сжимается в спазме, когда он склоняется ближе, обжигая ледяным шёпотом:

— Ты всегда принадлежала мне, зверёныш. Твоё сопротивление лишь оттягивает неизбежное.

— Сядь, — приказ звучит нежно, как смертельная колыбельная.

Прикусываю губу до крови, чувствуя, как металлический привкус растекается по языку.

— Я жду, — в этих двух словах — обещание бесконечной пытки.

Это танец. Древний, как первородный грех. Власть против гордости. Желание против воли.

Медленно опускаюсь на стул, не в силах отвести взгляд. В моих глазах пламя непокорности, но тело предательски отзывается на его близость.

— У тебя долг, — его голос обволакивает, как тёмный шёлк. — Теперь ты часть моего мира. Не рабыня. Не игрушка. Ты — моя одержимость.

— Что я для тебя? — голос дрожит, выдавая внутреннюю борьбу.

— Увидим, — его улыбка обещает запретные наслаждения. — Как долго будешь сопротивляться тому, что уже горит в твоей крови. Когда сама попросишь о большем.

Он наклоняется ближе, его дыхание опаляет кожу. Не касается, но каждый нерв звенит от предвкушения прикосновения. Его взгляд пронзает насквозь, и я тону в этой бездне страсти и власти.

— Ты останешься. Не потому что я так решил. А потому что сама уже не сможешь уйти.

Замираю, не в силах пошевелиться. Он отступает, и каждый его шаг отдаётся пульсацией во всём теле.

— Не спеши благодарить, зверёныш. Это ещё не дом. Это — твоя золотая клетка. И я — твой единственный ключ.