Они шепчут моё имя

Глава 1. Почему ты так любишь блинчики?

Марат обожал блинчики, которые готовила ему бабушка. Каждый раз, когда он заходил на кухню и чувствовал этот тёплый, сладковатый аромат, ему становилось радостно. Бабушка всегда готовила их с любовью, пышные, румяные, с хрустящими краешками. Она наливала тесто на сковороду, а потом ловко переворачивала блинчики, которые Марат ел горячими, прямо со сковородки. Бабушка Марата выглядела так, будто родилась не в этой убогой квартире, а в старинном особняке, полном дорогих зеркал и шелковых занавесок. Ее осанка оставалась прямой, даже когда усталость сгибала плечи, а в глазах горел холодный, оценивающий взгляд тот самый, который мгновенно ставил на место любого.
Высокие скулы, тонкие, строго очерченные губы, чуть вздёрнутый подбородок, в её лице читалась аристократическая порода, как в портретах благородных дам. Волосы, несмотря на возраст, сохраняли насыщенный оттенок, были аккуратно уложены в изящную, но строгую прическу, без единой выбившейся пряди. Её одежда всегда была безупречно чистой, пусть и скромной классическая тёмная юбка, строгая блузка с высоким воротом. На пальцах тонкие старинные кольца, которые она никогда не снимала. Когда она говорила, голос звучал спокойно, но твёрдо, не терпя возражений. Но под этой ледяной оболочкой скрывалась сила, сдержанная ярость, готовая вспыхнуть, если кто-то посмеет тронуть её внука. Она прекрасно умела готовить. Любую выпечку, любое блюдо, даже самое сложное. Но больше всего Марат обожал именно блинчики. Дело было не только во вкусе. Эти блинчики были особенными, потому что в них было столько теплоты и заботы. Когда он ел их, он чувствовал себя в безопасности, словно снова становился маленьким ребёнком, которого бабушка качала на руках. Её блинчики были вкусом детства, доброты и любви. Когда он был маленьким, мама часто уходила, оставляя его одного. Он ждал её, прижимаясь лбом к холодному стеклу, но мама не возвращалась. Иногда дни превращались в недели. Бабушка садилась рядом, гладила его по голове и тихо спрашивала: «Ну что, испечём твои любимые блинчики?»
Она пекла их, чтобы заглушить голод не только в животе, но и в сердце. Пока тесто шипело на сковороде, мальчик забывал о страхе, о пустой квартире, о телефонных звонках, на которые никто не отвечал. Блинчики были его маленьким спасением, сладким, тёплым напоминанием о том, что кто-то его любит. С самого рождения Марат был для своей матери чем-то ненужным, чем-то, что связывало, мешало жить, тянуло вниз. Он был ошибкой, случайностью, которую она не хотела признавать. Когда он плакал в кроватке, она не подходила. Иногда лежала в соседней комнате, слушая, как он захлёбывается слезами, и ждала, пока он сам устанет и затихнет. Даже не брала его на руки. Она раздражённо закрывала дверь, оставляя его кричать в темноте, потому что «пусть привыкает, в жизни никто не будет его нянчить».
Когда он подрос и начал тянуть к ней руки, она отворачивалась.
«Не лезь ко мне», — говорила она, если он пытался обнять её.
Когда он научился ходить и тянул к ней маленькие ладошки, она отшатывалась, словно от чего-то неприятного.
«Не липни ко мне, Господи...»
Она забывала про его дни рождения, забывала забирать его из садика. Он сидел на ступеньках, пока вокруг темнело, пока двор пустел, а воспитатели не заперли двери. Потом медленно шагал домой, сам, через пустые улицы, зная, что мама даже не заметила его отсутствие.
А возвращаясь домой, она смотрела на него, как на вещь, которая занимает слишком много места.
«Если бы не ты…» — однажды пробормотала она, думая, что он не слышит.
А Марат услышал. И понял, что мама его не любит. Она никогда не спрашивала, как прошёл его день, не целовала перед сном, не гладила по голове. Её не было рядом, когда он падал и разбивал коленки, когда ему было страшно в темноте или когда он просто хотел обнять её. Она приходила домой поздно, усталая и раздражённая. Иногда даже не смотрела на него, бросая короткое: «Не мешай» или «Иди в свою комнату». Она могла неделями не разговаривать с ним, как будто он был пустым местом. Когда он пытался что-то сказать, её лицо мрачнело, и она раздражённо отмахивалась. Он ждал, что однажды она всё-таки улыбнётся ему. Что заметит его рисунки, услышит, как он научился считать до десяти, обнимет просто так, без причины. Но она не замечала. Однажды, когда Марат был ещё совсем маленький, ему казалось, что рисунки это самое прекрасное, что он мог бы сделать для своей мамы. Он рисовал долго, старательно. Выводил каждую линию, подбирал цвета. Хотел, чтобы мама улыбнулась, когда увидит. Там был дом. Их дом. Синие стены, жёлтые окна, зелёная трава вокруг. И они: он, мама и бабушка, стояли рядом, держась за руки. Валеры там не было. Марат долго разглядывал рисунок, думая, чего не хватает. Потом аккуратно добавил в уголке маленького щенка. Он ещё не знал, что однажды у него появится Джастин, но уже тогда мечтал о собаке. Когда всё было готово, он долго держал рисунок в руках, боясь помять. Потом, с замиранием сердца, подошёл к маме. Она сидела на кухне, уставшая, с пустым взглядом.
— Мам, смотри…
Он протянул ей лист, сияя от гордости.
Она взглянула мельком.
— Угу, красиво, — бросила она, даже не улыбнувшись.
Но Марат знал, что нужно немного подождать. Она поймёт. Похвалит. Повесит рисунок на холодильник, как делают все мамы. Он сел напротив, наблюдая.ьМама молчала. Потом тяжело вздохнула, смяла лист в комок и бросила в мусорное ведро.
— Хватит ерундой заниматься.
Марат замер. В горле встал ком. Он не знал, что сказать. Только смотрел, как его мир: дом, семья, солнечное небо лежал в мусорном ведре, смятый в грязный комок. Когда мама вышла из кухни, он медленно подошёл к ведру. Разжал дрожащие пальцы. Но не стал доставать рисунок. Просто смотрел. А потом повернулся и ушёл. Когда он пытался рассказать, что его ударили во дворе, она отвечала: «Сам виноват». Когда он хотел просто поговорить, она делала музыку громче или надевала наушники, чтобы не слышать. Однажды он спросил: «Мам, а ты меня любишь?»
Она посмотрела на него усталым, пустым взглядом и пожала плечами. «Ну, ты же мой сын» сказала она. Но в голосе не было ни капли тепла. А потом случилось самое страшное. Однажды ночью он проснулся от громких голосов. Мамин голос резкий, злой, чужой. Голос мужчины громкий, пьяный, грубый. Вообще, дома часто появлялись посторонние мужчины, одним из них был и Валера. Высокий, лысый, с угрожающим выражением лица.
Марат сидел в своей комнате и слышал, как они смеются, как хлопают бутылками по столу. Однажды Валера как-то заметил его, когда он вышел за водой, и спросил у матери: «Это кто?»
«Никто», — безразлично ответила она.
Он стоял, замерев, ожидая, что она скажет хоть что-то другое. Что добавит хоть каплю значимости в его существование. Но она не добавила. Мама смеялась, что-то шептала, а потом сказала тихо, но так, что Марата прошибло ледяным страхом: «Не обращай внимания на этого…»
Не «сына».
Не «мальчика».
Просто «этого».
Он закрыл дверь в свою комнату. Лёг под одеяло, свернулся в комок. Тогда он понял, что он для неё не человек. Просто ошибка. Ошибка, о которой она мечтала
забыть. Однажды он увидел, как у других детей мамы целуют их на прощание. Как поправляют им шарфы, как спрашивают: «Ты поел?», как ругают, но с заботой в голосе.
Он тихо наблюдал за этим со стороны. Мама не заботилась о нём. И самое страшное было в том, что она даже не скрывала, что ей всё равно. Но была бабушка. Она ждала его с открытыми объятиями, с тёплыми словами, с запахом блинчиков и мёда. Она не забывала его дни рождения, не отмахивалась, когда он хотел рассказать что-то важное. Она любила его так, как мама не смогла.
В те ночи, когда дома было слишком холодно и слишком страшно, он шел к ней. Она укрывала его тёплым пледом, гладила по голове и шептала:
«Ты знаешь, что ты самый лучший мальчик на свете?»
И он кивал, хотя знал, что это неправда. Если бы он был лучшим, мама бы его любила.
Когда бабушка пекла ему блинчики, он всегда ел медленно, смакуя каждый кусочек. Потому что знал: это не просто еда. Это любовь. Единственная, которая у него была.
Только бабушка смотрела на него с теплотой. Она ждала его после садика с чашкой горячего чая, слушала каждое слово, обнимала так крепко, как будто боялась, что он исчезнет. Когда мальчик грустил, бабушка пекла блинчики, тихо говоря: «Ты мой золотой, ты у меня самый лучший».
С ней он чувствовал себя нужным. Живым.
Марат почти не помнил свою маму. Только голос. Только запах духов, смешанный с чем-то сладким, как варенье.
Ему было четыре, когда она ушла.
— Я скоро вернусь, — сказала мама, застёгивая чемодан.
Марат смотрел, как она собирает вещи, не понимая, что происходит.
— А я?
Она даже не обратила на него внимания.
— Ты останешься с бабушкой. Она будет заботиться о тебе.
Марат не понял.
— А ты?
Она улыбнулась. Но в глазах не было радости.
— Я ненадолго, — сказала она и улетела в другой город.
А Марат ждал. Сначала просто стоял у двери. Потом ждал у окна, всматриваясь в улицу. Потом ждал во сне. Проходили дни, месяцы. Бабушка говорила, что мама занята, что у неё важные дела. Однажды она перестала говорить даже это.
Марат не знал, в какой момент понял, что мама не вернётся. Просто однажды он перестал ждать.
Квартирка, в которой жили они, была совсем маленькой, но тёплой. В ней не было дорогой мебели или красивых обоев, но чувствовался уют. На кухне стоял старенький стол с тремя разными стульями два были деревянными, а один железный, который бабушка когда-то нашла у соседей. Плита работала через раз, а холодильник иногда громко гудел, но Марат привык. На подоконнике всегда лежали яблоки, бабушка любила их покупать, даже когда денег почти не оставалось. Комната , в которой жил Марат, была в серых обоях. Узкая кровать, старый шкаф с облезшей краской и стол, за которым он делал уроки. Рядом стояла полка с книгами, которые бабушка читала ему в детстве. Кроме книг там хранилась его самая дорогая вещь: маленькая львиная статуэтка.
Бабушкина комната была чуть больше, но тоже скромная. Белая кровать с мягким одеялом, комод с зеркалом, а у стены кресло, в котором она любила сидеть по вечерам, закутавшись в старый тёплый платок. Полы в квартире скрипели, обои кое-где отклеивались, а из крана в ванной капала вода, но Марат не жаловался. Для него это был настоящий дом, единственное место, где его ждали и любили. Марат был очень умным и способным. Он всегда находил новые увлечения и доводил до автоматизма любые навыки.
Гитара появилась у Марата случайно. Ему было девять, когда он нашёл её в кладовке у бабушки. Старая, с облупившимся лаком, с порванной одной струной.
— Чья это? — спросил он.
— Деда была, — ответила бабушка.
Марат осторожно провёл пальцами по струнам. Они звенели глухо, но в этом звуке было что-то тёплое. Что-то живое.
— Можно мне?
Бабушка посмотрела долго, потом кивнула.
Так началось его увлечение.
Сначала он просто щипал струны, пытаясь понять, как извлекать звуки. Потом бабушка показала пару простых аккордов.
Марат учился сам, подслушивая мелодии, пробуя повторять. Пальцы болели, кожа на кончиках потрескалась, но он не останавливался.
Гитара была чем-то его. Тем, что никто не мог у него отнять.
Когда Валера кричал, когда не было денег на еду, когда становилось особенно тяжело — Марат брал гитару.
Он не умел говорить о боли. Но гитара говорила за него. Марат учился играть на гитаре сам. Без учителя, без уроков, без нот. Старенькую гитару он брал с собой на улицу, садился где-нибудь в укромном месте во дворе, на детской площадке, на ступеньках заброшенного магазина и пробовал. Сначала звуки были корявыми, глухими. Пальцы не слушались, струны дребезжали. Он зажимал аккорды, но они звучали неправильно, фальшиво. Раз за разом. День за днём. Летом играл, пока солнце не уходило за дома. Осенью прятался под козырьками, чтобы дождь не мочил гитару. Зимой пальцы мёрзли, но он всё равно пробовал, сжимая струны красными от холода руками. Иногда мимо проходили люди, кто-то бросал равнодушный взгляд, кто-то усмехался.
— Не твоё это, малой, — сказал однажды парень с пивной бутылкой, проходя мимо.
Но Марат не бросил.
Были моменты, когда хотелось швырнуть гитару об стену. Когда он стискивал зубы, злой на себя, на пальцы, которые всё ещё путались.
Но однажды…
Однажды он зажал аккорд, ударил по струнам и вдруг всё прозвучало правильно.
Чисто. Чётко. Красиво. Он замер, не веря. А потом сыграл ещё раз. И ещё. И это определено того стоило. Потом Марат начал вести дневник. Однажды он нашёл в ящике старую тетрадь, исписанную наполовину старыми заметками. Бумага была шершавой, слегка пожелтевшей, но страницы ещё годились для письма. Сначала он просто выводил в уголке даты. Потом начал записывать короткие фразы, мысли, куски снов.
Иногда это были просто обрывки.
"Сегодня бабушка вернулась из магазина с печеньем. Слушал её истории. Странно осознавать, что у неё была целая жизнь до меня."
"Прочитал Достоевского. Чувствую, что понимаю, но объяснить не могу."
"Джастин что-то вырыл во дворе. Пахло сыростью, землёй. Он радостный."
Чем дольше он писал, тем больше ощущал, что дневник это место, где можно не скрываться. Не нужно подбирать слова, объяснять. Просто писать. Однажды вечером, когда за окном уже темнело, бабушка положила перед ним небольшой свёрток.
— Это тебе, — сказала она, садясь напротив.
Марат осторожно развернул упаковку. В руках оказался дневник с твёрдой обложкой, гладкой на ощупь, с тиснением в углу.

Глава 2. Дома всегда должно быть чисто

Бабушка тяжело села на стул. Возле тарелочки с пирогом стояла банка малинового варенья. «Очень аппетитно», подумал Марат, наливая горячий чай в свою любимую кружку с машинками. Рядом с ними на столе лежал батон, а чуть поодаль, рядом с чайником стояла пиалушка со сметанкой. У бабушки на голове была тоненькая косынка с весёлым узором, но сама бабушка не выглядела весёлой. Валера открыл холодильник, достал пиво и хлопнул дверцей. Под столом уже валялись шесть пустых банок от алкоголя.
— Почему, черт побери, в этом доме никогда нет нормальной еды?
Бабушка открыла было рот, чтоб ответить, но тут у Марата громко заурчало в животе. Она вздрогнула, и оба взрослых обернулись к нему.
— Можно мне один кусочек? — спросил Марат.
Валера замычал. Он выглядел очень сердитым, но тем не менее взял тарелку с пирогом, швырнул на него ложку сметаны, полил это всё сверху вареньем и налил кружку чая, как раз такой, какой обожал Марат, теплый, со вкусом лесных ягод. Марат протянул было руки, но Валера прошел с тарелкой мимо него прямо в зал, к телевизору. Марат подумал, что сейчас его желудок съест его заживо, и тут из зала донёсся звук бьющегося хрусталя. Валера выронил тарелку. А бабушка прошептала:
— Что ты наделал!
— Заткнись, тупая сука! — кричал на неё взрослый мужчина, — Лучше принеси мне пожрать и уберись на полу!
— Марат, солнышко моё, иди в свою комнату и запри дверь. Хорошо? Как мы с тобой учили, — бабушка выглядела очень встревоженной.
Марат послушно улизнул с кухни, прихватив с собой банку с вареньем и запер дверь изнутри. Было уже поздно, но уснуть он не смог. Не тогда, когда этот мужчина находился у них в доме.
Валера... так звали ухажёра его бабушки, был очень суровым и строгим отчимом. Он пил каждый день на ту маленькую пенсию которая получала бабушка, и постоянно был чем-то недоволен.
Марат лежал на кровати, свернувшись калачиком и слышал как открывается и закрывается входная дверь, слышал пьяный смех Валеры и шум с телеканала, на котором шла комедийная телепередача. Это тянулось ужасно долго. Когда снова послышался голос бабушки, Валера начал орать. Бабушка рыдала в голос. Он называл ее блядью и тряпкой. Кричал: «Это последняя капля, мне всё осточертело и ты и твой спиногрыз». Бабушка что-то возражала. Валера старался ее перекричать. «Мало, что ли, тебе было!» – рычал он. Рыдания вдруг прекратились. Бабушка что-то сказала, но Марат не расслышал. Он испугался, что Валера мог её ударить и бабушка потеряла сознание, поэтому быстро выбежал из комнаты. На кухне он увидел, как взрослый мужик заставляет пожилую женщину пить с ним на брудершафт.
— Что, мелкая сволочь, тоже хочешь попробовать? – спросил Валера, отпустив бабушку и хватая Марата за волосы, заставил сесть перед ним на стул.
Мальчик крепко зажмурился и гадал, что же сейчас произойдет. Потом открыл глаза и увидел, как Валера наливает в его любимую кружку вонючую жидкость и продвигает ближе. Затем он встал, принес из зала упавший пирог и поставил на стол.
— Режь, это на закуску, — приказал мужчина.
Пирог Марат резал очень аккуратно, чтобы не испортить его красоту.
— Теперь пей и заедай пирогом.
Марат так и сделал. Он отпил глоток из кружки. Жгучая, напоминающая спирт жидкость обожгла рот и горло и он зажмурился от этого болезненного ощущения. Потом одумался и взял кусочек пирога. По вкусу он напоминал варенье с творогом.
— Очень вкусно, — прокашлявшись, сказал Марат.
Валера засмеялся. Знал, что он врёт.
– Сынок, хочешь ещё кусочек? – крикнул он, но ответа не последовало. Тогда он угрожающе спросил: – Чувствуешь, что повзрослел?
– Нет, — тут же ответил Марат, не понимая, что на этот раз он сделал не так.
Валера разозлился и ударил кулаком по столу.
— Пора бы уже повзрослеть, сукин ты сын. Хватит сидеть на моей шее. Найди работу, приноси домой деньги в конце концов!
Мужчина долил себе и Марату ещё водки.
— Пей, — приказал он.
— Мне не нравится, — хотел было возразить мальчик, но Валера тут же схватил его за шею одной рукой, а другой начал насильно заливать ему в рот содержимое кружки. Марат чуть было не задохнулся и громко закашлял, стоило Валере ослабить хватку.
— А теперь нравится? — с грязной ухмылкой на лице выплянул отчим.
Марат помотал головой. Ему было больно. Горло саднило и хотелось скорее выпить обычной воды.
В какой-то момент Валере надоело присутствие Марата и он выгнал его с кухни, отправив к себе в комнату.
Одиночество давило, как холодная вода, затапливающая лёгкие. Днём ещё можно было терпеть. Пока были улицы, шум, какие-то люди рядом. Даже если никто не обращал на него внимания, он хотя бы чувствовал, что не один. Но ночи…
Ночи были самыми страшными. Темнота будто заглатывала его целиком. Тишина давила на уши. Он лежал, свернувшись в своем одеяле, и пытался заснуть. Но стоило закрыть глаза как его накатывало. Всё сразу. Голос матери, которая так и не вернулась. Валера, который всегда был рядом, но не для того, чтобы любить. Ему хотелось тепла. Хотелось, чтобы кто-то обнял его и сказал: «Я здесь. Всё будет хорошо».
Но никого не было. Бабушка не могла защитить его от Валеры, поэтому Марат научился защищаться сам. Он же мужчина. А мужчины никогда не плачут и не жалуются, во всяком случае так его учила бабушка. Так он просидел до самого утра, пока звуки на кухне не стихли окончательно. От пирога почти ничего не осталось. На тарелке лежал всего один кусок, но не ровный треугольник, как Марат отрезал, а весь искромсанный на части. Марат зашел в зал. На диване храпел Валера, подбородок и вся грудь засыпаны крошками. На полу валялись три банки из-под пива, а за подушкой торчала водочная бутылка. Наверное, Валера был слишком пьян и не распробовал, что у пирога приторный кисло-сладкий вкус.
Бабушки нигде не было видно. Видимо, уже ушла по делам или на базар.
Марат тихо стал собирать бутылки. Он ненавидел мусор и грязь.
Беспорядок, хаос, вещи, разбросанные без смысла... всё это вызывало в нём липкое, неконтролируемое отвращение.
Это началось в детстве. Тогда, когда он ещё жил с матерью, до Валеры, до бабушки, до всего. Они снимали маленькую квартиру. Вечно пыльную, с хламом в углах, с посудой, неделями стоявшей в раковине. Но хуже всего была та ночь. Мама снова пришла поздно. Пьяная. Марат проснулся от звука падающих бутылок. Он вышел из комнаты и увидел её лежащую на полу среди разбитого стекла, грязной одежды и пустых пачек сигарет. Она не двигалась.
— Мама? — он тихо позвал её, но в ответ была только тишина.
В горле встал ком. Марат подошёл ближе, потряс её за плечо.
— Мам…
Ничего. Тогда ему было четыре, и он ещё не знал, что такое смерть, но в тот момент он испугался до дрожи. Он не знал, что делать. Куда бежать. Как спасти её. Ему казалось, что всё дело в этом ужасе вокруг в грязи, в мусоре, в этой воняющей сигаретами и перегаром комнате. Будто если бы было чисто, если бы всё стояло на своих местах, то мама бы не лежала вот так, с пустыми глазами, не слыша его голоса.
Он сидел рядом и плакал. Она очнулась только утром. Просто открыла глаза, села, потёрла виски.
— Что ты ноешь? — бросила она хрипло.
А потом пошла в ванную, даже не посмотрев на него. Но в ту ночь в нём что-то сломалось. С тех пор он ненавидел хаос. Каждый раз, когда видел разбросанные вещи, грязь, беспорядок — его накрывала та же паника. Ему казалось, что вот-вот что-то ужасное снова случится. Поэтому он держал всё в порядке. Всегда.
Потому что порядок это контроль.
А контроль это единственное, что отделяет его от той ночи, от той тёмной комнаты, где мама не отвечала на его голос.
Он приучился жить в чистоте и порядке и это стало привычкой.
Медленно, передвигаясь на цыпочках, он собрал банки из под пива и бутылку из-под водки, но пока шел обратно на кухню, баночки ударились друг о друга и Валера тут же проснулся.
— Куда понёс, сучонок? — Валера разозлился, схватил Марата за волосы и со всей силой приложил о деревянную дверь, отчего тот уронил на пол все банки. Затем он развернул его к себе лицом и дал сильную пощечину.
— Не смей трогать своими грязными ручонками моё пиво! Ты меня понял?
Марат кивнул.
— Ещё раз увижу, пальцы сломаю, — угрожающе произнес Валера и лег обратно на диван. Марат тут же выбежал из комнаты и побежал к входной двери. Натянув старые кроссовки, подаренные бабушкой ему на день рождения, он выбежал из квартиры.