Опасная близость

Глава 1

— Есеня!

Резко дергаюсь, бьюсь затылком о дверь, а локтем — о кафельную плитку. Цепляясь пальцами за стену, поднимаюсь на ноги и разминаю шею, вытираю ладони о джинсы. Чёрт. Уснула.

Болдин летит по коридору, как метеор, не смотря на короткие ноги и огромный живот.

— Зайди ко мне! — бросает набегу и скрывается за поворотом.

Снова злой.

Слегка прихрамывая, двигаюсь вслед за ним, медленно, не торопясь. Растираю заспанное лицо ладонью, рука автоматически ныряет во внутренний карман кожаной куртки, пальцы находят маленький флакон коньяка. Дерьмо! Наощупь буквально пару глотков. По горлу разливается тёплый металл. Закидываю в рот жвачку. Вот и позавтракали.

— Доброе утро, Есеня, — со мной равняется молодой оперативник Лёха, с вечной небритостью и здоровой папкой, — Выспалась?

— Да, — говорю хрипло.

— Однажды я привыкну к твоей супер способности засыпать в самых неожиданных местах, — улыбается Лёха и сбавляет скорость, чтобы идти в моем темпе, — Хоть бы в кабинет вошла.

— Ключи потеряла, — я прочищаю горло.

— Я сначала подумал, что тебе плохо стало, — опер внимательно заглядывает мне в лицо, — Но Палыч сказал тебя не трогать.

— Да, лучше не трогать…

Мы останавливаемся у кабинета Болдина, я хватаюсь за дверную ручку и собираюсь войти, но слышу неуверенное блеяние за своей спиной.

— Есень…

Я оборачиваюсь, устало вздыхаю.

— А ты что вечером делаешь? — застенчиво мнется опер.

— Лёх! — смотрю на него обреченно, — Пиздуй, куда шёл…

Прохладная сталь опускается под натиском моей руки. Хлопаю дверью, делаю пару шагов и падаю в кресло напротив генеральского стола. Голова всё ещё гудит, сначала подпираю её кулаками, потом, повинуясь инстинктам — роняю вниз и бьюсь лбом о деревянную доску стола.

— На!

Рядом с ухом хлопает тяжелая папка, волосы разлетаются в разные стороны от бьющего потока воздуха. Вздыхаю и выпрямляюсь. Пальцы перебирают страницы, зрачки быстро бегают по буквам и фотографиям. Несколько минут изучаю стандартный том уголовного дела. Хм. Занимательно. Но почему мне? Дело закрыто.

— Серия, — для чего-то поясняет Александр Иванович, — Черненко вёл.

— Угу, — киваю, продолжая рассматривать протоколы.

— Четыре эпизода. Мужчины: от сорока пяти до пятидесяти пяти, больше никаких совпадений. Разный типаж, разные профессии, разная география, разный способ убийства.

— Но им всем нарисовали на лбу крестики… — щурюсь и смотрю в пустоту.

— Это те, что мы нашли, эпизодов может быть больше, — Болдин закатывает глаза.

— Ну, и? — бросаю вскользь и принимаюсь листать страницы, — Его же взяли. Кто он, маньяк?

— Сергей Владимирович Корнев — бывший спецназовец, спортсмен, вредные привычки — отсутствуют, характеристики — положительные, — протягивает Болдин, — Вину признал. По его версии, совершил преступления на фоне внезапно возникшей личной неприязни. В разных регионах России. Предпоследний — в глухой деревне, где население не больше сорока человек.

— Исполнитель, — я недовольно поднимаю брови.

— И кто ему заказал тракториста из деревни? — цокает Болдин.

— Тогда, психопат, — я жму плечами, — Связь есть, плохо искали! Возможно, был личный список людей, которые его раздражали в разные этапы жизни…

— Ищи, Есеня, ищи, — Александр Иванович подходит к пузатому графину и набирает себе стакан воды.

Рот сушит. Я облизываю пересохшие губы и закрываю папку.

— Мне что, заняться больше нечем? — я качаю головой, — У меня по Семёнову жуткий головняк! Двое суток дома не была!

— Семёнова Костылёву отдай, — отмахивается Болдин, — А этим нужно заняться срочно.

— Для чего?

— В связи с вновь открывшимися обстоятельствами, — загадочно протягивает шеф, — Черненко принесёт тебе остальные тома.

— Да не хочу я! — говорю раздраженно, — Начал заниматься — пусть занимается!

— Есеня, у меня на это нет времени! — строго говорит Болдин, напоминая, что я не имею право разговаривать с ним в таком тоне, — Езжай домой, поспи, и приступай после обеда! А лучше — возьмись прямо сейчас! Ещё два «крестика» всплыли. Свежие. Один — в Твери, в прошлый четверг, второй — позавчера в Подмосковье.

Чёрт. В протяжно выдыхаю.

— Черненко хотя бы камеры запросил? — произношу обреченно.

— Чисто, — коротко отрезает генерал.

— Хорошо, — я недовольно поднимаюсь из-за стола, прихватив с собой тяжелую папку, и иду к двери.

— ДНК нашли, — бросает в спину Болдин, — И «пальчики».

Ну хоть что-то. Либо их было двое, либо появился какой-то впечатлительный подражатель. Думаю, закончу за пару дней.

— Корнева, — добавляет шеф.

— В смысле? — я ошарашено разворачиваюсь, — Его же взяли.

— Взяли. В Соликамске сидит, на пожизненном… «Откатали» его сегодня, на всякий случай, отпечатки — его.

— А как? — я еле шевелю губами.

— А как? — сердито повторяет генерал, — Иди! Любу в магазин отправь, пусть хоть еды тебе принесет, перегаром разит на весь кабинет! Вечером жду у себя!

Я медленно киваю и скрываюсь за дверью.

Глава 2

Тусклый свет лампы слабо освещает кабинет. Дверь то и дело хлопает от сквозняка. На столе бардак: исписанные листы и фотографии полностью закрывают темно-коричневую гладь фанерной доски. Глаза устали, свет лампочки горит мутным пятном, заставляя буквы расплываться. Выпрямляю спину, вздыхаю и собираю кипу, стараясь соблюдать очередность. Надеюсь, Костылёв разберется. Его ждёт неприятный сюрприз, над которым я работала последние недели. Семёнов. Редкая тварь. Три маленькие девочки, расфасованные по пакетам и никаких вещественных доказательств. Знаю, что это он, чувствую, а доказать не могу…

Задерживаю руку над кипой, пальцы цепляются в край бумаги. Среди десятков снимков один словно сам выскочил из вороха — глянцевый прямоугольник с девчачьей косичкой, выбившейся из резинки. Ничего особенного: размытый фон, обрезанный кусок плеча. Желудок сжимается спазмом. Я возвращаю снимок в хаос, но изображение всё ещё светится в моей голове, как ожог на сетчатке.

Лезу в первую полку шкафчика, сбиваю с бутылки черную крышку и прикладываюсь губами к горлышку. Коньяк вязко катится по горлу и на секунду становится легче. Но стоит прикрыть глаза — я снова вижу эту косичку на фоне ярко-зеленой травы. Опускаю лицо в ладони. Я не хочу отдавать это дело Костылёву, не смотря на то, что судьба Семёнова уже решена.

И ради чего? Ради взрослых, пузатых «крестиков»? Говорят, всех жертв одинаково жалко. Нет, не одинаково. Зная мужскую природу, возможно, каждый из них это заслужил.

Я уже успела ознакомиться с новым делом. Очень мутная история. Очень мутный Корнев. Получил пожизненное только благодаря своей глупости. В первых двух эпизодах на него вообще ничего нет, в последнем — доказательства очень сомнительные: только биллинг, показывающий, что в момент совершения преступления его трубка светилась рядом. Зато он отлично наследил в деревне, там полный комплект. Так и связали в серию.

Он подписал признание и взял на себя первые два убийства. Черненко клянётся, что из Корнева ничего не выбивали, тот сам очень активно сотрудничал со следствием, рассказывая подробности и детали убийств. Говорит, он вообще очень общительный и улыбчивый. Казалось бы, очевидный серийный маньяк, убивает только мужчин, женщин и детей — не трогает, с наслаждением хвастается заслугами, жаждет славы чистильщика. Но четыре — это очень мало, особенно, когда первые два эпизода выполнены почти профессионально. Разный почерк, разный способ, и никакого мотива. Почему взял на себя? Сколько человек работает? Почему три года, которые он сидит, новых «крестиков» не всплывало. Откуда на последних его ДНК? На «тверском» нашли его волос и обломок ногтя. Надо проверить список людей, которые ездили на свидания к Корневу.

Болдин в бешенстве, боится, что со дня на день ему прилетит по шапке за то, что взяли не того. Очень сомневаюсь. У нас специальный отдел и почти неограниченные полномочия, сильно отличающие следователя по особо важным делам от рядового сотрудника. С Болдиным у нас особая связь, он многое мне прощает, я росла на его глазах, мой дед был его руководителем, пока с почестями не ушел на покой. Александр Иванович занял его место.

Кидаю папку на стол Костылёва, гашу лампу и выхожу из кабинета. Коридоры пусты, только из кабинета Сорокина выбивается тонкая полоска света под дверью. Прыгаю в старую Ауди и первым делом лезу в бардачок, на пол валятся пустые стеклянные флаконы. Дерьмо! Мне казалось, должен был остаться хотя бы один. С психом завожу двигатель. По пути нет ни одного круглосуточного магазина, но дома должна быть водка.

Губы прикладываются к холодному стеклу, делаю пару больших глотков, закидываю в рот шоколадную конфету и плетусь в душ. Горячая вода прокатывается по телу, смывая с меня остатки грязи и чужих запахов. Закрываю глаза и активно тру ладони, будто пытаюсь стереть с себя чужие преступления, в голове несутся картинки: косичка, тонкое серебряное кольцо на сером пальце, трава, маленький кроссовок, крест на лбу, начерченный кровью. Кутаюсь в полотенце, делаю ещё пару глотков огненной жидкости и валюсь в кровать. У меня есть два с половиной часа до будильника. Хорошо, что я давно перестала пьянеть.

Но удается поспать не больше часа. Посыпаюсь от настойчивого звонка моего телефона, он будто звучит из глубины моей головы. Морщусь, прочищаю горло и смотрю в экран. Черненко. Ну твою мать! Что тебе не спится, через пару часов увидимся!

— Да, — гаркаю хрипло.

— Есеня, — тревожно говорит Черненко.

— Ну?

— Семёнов повесился…

Я мгновенно просыпаюсь, подрываюсь на кровати, совершенно забыв про усталость и улыбаюсь, как счастливая идиотка.

— Да ладно? — произношу восторженно.

— Угу, — расстроено мычит Черненко, — В записке во всем признался.

— Отлично! Давайте это отметим!

— Есень, — со вздохом произносит Рома, — Он себе крестик на лбу нарисовал…

Сердце пробивает тяжелый, глухой удар.

Губы распахиваются.

— Я ещё не ложился. В лаборатории. На колпачке шариковой ручки, которой он признания писал — отпечатки.

— Корнева? — спрашиваю хрипло.

— Да…

Глава 3

Мама звонит в четвертый раз, но у меня нет времени объяснять, почему я пропускаю семейную встречу. Мое отсутствие не вызовет никаких вопросов, у нас вся семейка с приветом. Дед не хотел уходить со службы до победного, но его подвел возраст, мать вышла на пенсию по выслуге лет, старший братец выбрал самую легкую прокурорскую работу, а я предпочла пойти «в поля»: месить грязь, производить задержания, вести допросы и беседовать с убитыми горем родителями, вдовцами и другими потерпевшими. Иногда кажется, что меня уже ничего не сможет удивить. Помню как истерично рыдала, не сдерживая эмоций, на своем первом деле. Пропавший восьмилетний Паша Данилов и гастарбайтер Джалимшон Курбаев. Тварь. Хотелось забить насмерть голыми руками. А теперь — ничего. Засовываю чувства глубоко в глотку и делаю свою работу, чтобы эти звери не могли больше никому навредить.

Моя жизнь очень отличается от жизни моих ровесниц. Пока они мотаются в Дубай, ходят на свидания, выходят замуж, рожают детей, записываются на окрашивание и мезотерапию, варят борщи и выбирают сериалы на вечер, я пропадаю в своем темном, жестоком мире. Их мир — будто подсвечен розовой лампой, мой — занавешен черной траурной тканью. Конечно, люди знают о существовании неконтролируемого зла. Но знать и видеть его в лицо — разные вещи. У меня совершенно другие жизненные ценности, чихать я хотела на макияж, прически, каблуки, платья и салаты «Оливье». Последние сутки я не вылезаю из дела Корнева.

Чем глубже в него лезу, тем больше понимаю, что с делом что-то не так. Голова плывет от гигантского объема информации. Крестик на лбу Семёнова намекает, что наш чистильщик — мститель, валит биологический мусор, который наделал много бед, но ушёл от ответственности. Весь отдел стоит на ушах, мужики перелопачивают архивы, но пока мы не можем связать жертв и другие нераскрытые преступления. «Потеряшек» — сотни, найденых тел, по которым никого не привлекли — единицы, но на первый взгляд они никак не бьются с «крестиками».

Кабинет Болдина пахнет кофе и табаком. Внутри свербит от желания крепко затянуться и выпить большой стакан растворимого. Обстановка мрачная. Мужики в полголоса переговариваются, Александр Иванович копается в папке, что я успела собрать. К официальной документации она не имеет никакого отношения, я вообще не люблю бумажную работу, в основном пишу от руки, собирая сухие факты и прикладываю сноски, если на это нужно смотреть вживую. До ума документы доводит Люба — младший лейтенант, но крайне исполнительная.

— И что? — Болдин поднимает на меня глаза, — Тут по существу — ничего! И так понятно, что был второй, а Корнев всё взял на себя. Мне нужно знать: кто это?

— Сослуживец, брат, друг по интересам, имеет отношение к структурам, — говорю устало, — Предположительно, последние несколько лет сидел за решеткой, был в командировке или болел, вернулся — продолжил.

— А ДНК на место преступление как попадает? — басит шеф.

— Имеет доступ к личным вещам. Возможно, жили вместе с Корневым. Я не могу сделать это так быстро. Нужно поднимать дело с нуля! — я обиженно кошусь на Черненко, который в свое время всё очень быстро и ладно состряпал, и теперь у нас отсутствует жирный фрагмент об окружении Корнева.

— Ты из меня идиота не делай, Есеня! — гаркает Болдин, — Потожировые хранит? Эпителий?

— Я не вижу других вариантов! — цокаю я, — В «Белом лебеде» на триста заключенных пятьсот шестьдесят охранников, пятьдесят служебных собак и десятки камер. Не выпускают же его оттуда, чтобы кого-нибудь грохнуть и вернуться!

— Что по списку свиданий? Кто был? — вздыхает Александр Иванович.

— Никого, — мрачно произносит Черненко, — Не было ни одного краткосрочного и ни одного длительного.

— Заебись! — рычит шеф.

— И ещё… — голос Черненко дрожит, — Ручку, которой Семёнов писал записку, купили его дочери к первому сентября, пару недель назад, она из набора…

— Че? — я удивленно поворачиваю на него голову, я слышу об этом впервые.

— Жена Семенова ляпнула сегодня вскользь, я ещё не проверял. Но это странно…

— Что скажете, Есеня Петровна? — ехидно произносит Болдин, — Перенесли отпечатки скотчем или тайно свозили ручку в Соликамск?

— Не знаю… — бормочу под нос и растираю лицо руками, голова сейчас взорвется.

— В общем, езжай туда, — сухо произносит Болдин, — Допроси Корнева и выбей из него второе действующее лицо и остальные подробности. Справишься — получишь майора.

— Александр Иванович, может всё-таки я поеду? — грустно тянет Черненко.

— Рома! Свои таланты ты уже показал, теперь носимся всем отделом с этими фокусниками! — злится Болдин, — Может при виде бабы с сиськами он заговорит охотнее!

— Ну спасибо… — ядовито цежу сквозь зубы.

— Да перестань ты! — генерал машет рукой, — Мне тебя учить как это делается? Или напомнить, как ты Архипова взяла?

— Ну взяла и взяла, — закатываю глаза и заправляю за ухо выпавшую светлую прядь.

***

Тридцать часов в поезде — мой личный рай. Я никогда в жизни так не высыпалась. Запах мазута, курицы, яиц и лапши быстрого приготовления смешались в одно общее месиво. Коньяк внутри меня приятно укачивал на рельсах. Меня не раздражали ни бегающие в проходе дети, ни мой коллега — подпитый мужик, который четыре раза слетал с верхней полки. Проводница собиралась снять его с поезда, пришлось показывать удостоверение и говорить, что мы на секретном задании под прикрытием, а пьем — чтобы никто не догадался. Люблю алкоголиков, только тихих. У них печальные глаза. По глазам вообще можно очень много всего сказать. Я видела сотню преступников, основная масса не выделяется качественной маскировкой, на их рожах отражается маргинальный образ жизни и склонность к садизму. Но есть искусные мрази — прекрасные семьянины, с добрыми круглыми лицами, светлой улыбкой и тихим, спокойным голосом. Но когда смотришь им в глаза — внутри мелькает что-то зверское, нечеловеческое. И мне не нужна явка с повинной и полиграф, достаточно просто взглянуть. Мой попутчик— алкаш из разряда страдальческих выпивох, которые годами не могут смириться с уходом жены. Прощался со мной как с родной дочерью.

Глава 4

Примерно с минуту я молча, сосредоточено его рассматриваю. Меня очень смущает, как он выглядит. Как живой. Верю, что когда убийца забирает у кого-то жизнь, особенно если дело касается нескольких человек, смерть ставит на нём свою печать. А здесь совершенно нормальное, сильное, волевое мужское лицо, и взгляд, хоть и слегка ехидный, но тёплый.

— Мы вновь открыли ваше дело, Сергей Владимирович, — говорю сосредоточенно, не сводя глаз с его недвигающихся зрачков.

— Вот как… — произносит совершенно не удивлённо, — В связи с чем?

— Устраняем следственные недоработки, — отвечаю холодно.

— Считаете, что майор Черненко не доработал? — уголки его губ ползут вверх.

— Возможно…

Разрываю наш зрительный контакт, щелкаю челюстью и лезу в куртку за сигаретами. Зажигалка вспыхивает коротким, ярким огоньком, я с упоением затягиваюсь, отправляю под потолок густое облако дыма и вновь смотрю на Корнева.

— Хотите? — говорю немного хрипло, на выдохе.

— Не курю, — не моргает Корнев.

— Занимаетесь спортом?

— Естественно. А вы — нет?

— Предпочитаю другие обязательные мероприятия, — я стряхиваю пепел на раскрытый блокнот. На клетчатом листе появляется маленькое тлеющее пятно.

— Сколько вам лет, Есеня Петровна?

— Двадцать семь, — говорю невозмутимо, — А вам?

— Вы не читали моё дело? — улыбается Корнев.

— У меня плохая память на ненужную информацию, — я делаю ещё одну затяжку.

— Вы замужем?

— Нет, а вы?

— Пока — нет, — ехидно хмыкает Корнев.

— А вы оптимист… Думаю, мы достаточно близко познакомили …

— Вам не идёт ваше отчество, — он не даёт мне договорить, отчего я недовольно скалюсь, — Я могу называть вас просто Есеня?

— А я могу называть вас Серёжа?

— Сергей, — поправляет Корнев и едва заметно морщит нос.

— Договорились, — я тушу сигарету об подошву берца, вырываю лист, складываю его в стаканчик и отправляю в него окурок, — Расскажите о себе, Сергей.

— У нас интервью? — Корнев приподнимает брови и расплывается в насмешливой гримасе.

— Вы против? — говорю спокойно.

— Предпочитаю другие обязательные мероприятия.

— Я не нашла данных о вашей семье, — продолжаю невозмутимо, — Ваши родители живы?

— Наши родители всегда живы, ведь мы их продолжение…

— Вы поддерживаете связь с братом? — говорю навскидку, мне кажется он у него есть.

— Какую? Духовную? — насмехается Корнев, — И уточните, пожалуйста, какого брата вы имеете ввиду.

— Почему у вас длинные волосы, Сергей? — я не свожу с него сконцентрированного взгляда.

— Разве это длинные? — цокает он, — Я так совсем не думаю.

— Вы не обриты налысо.

— Сколько лет вы работаете в органах, Есеня?

— Достаточно.

— Назовите нормативный акт, обязующий меня меня ходить лысым?

— Вы считаете, что мне нечем заняться, кроме как запоминать нормативные акты соседней структуры?

— Почему вам поручили моё дело? — Корнев пристально меня разглядывает.

— Вы сексист? — я опираюсь локтями об стол и наклоняюсь ближе.

— Да вроде нет, — Корнев тоже слегка наклоняется к решетке, — Помнится, в начале нашего интервью был оптимист. Какие недоработки вы нашли в моём деле?

Игнорирую этот вопрос. Тянусь за новой сигаретой. Ему не нужно знать, что именно нам известно.

— Зачем вы взяли на себя чужие убийства? — спрашиваю уверенно, будто наверняка знаю, что он их не совершал.

— Выгораживал брата, — отвечает коротко и опускает глаза, но только на секунду, затем — вновь смотрит на меня с издевательской улыбкой, — Вы же это хотите услышать?

— Я хочу услышать правду.

— В деле всё подробно расписано, больше добавить мне нечего, — Корнев жмёт плечами, — А где ваш протокол допроса, Есеня?

— Сегодня у нас неформальная встреча, — произношу с точно такой же ухмылкой.

— Вы к нам надолго?

— Вам не нравится моё общество? — новый окурок летит в ту же импровизируемую урну.

— А вам нравится моё?

— Я привыкла работать с убийцами, поэтому чувствую себя комфортно.

— Разве вы считаете меня убийцей? — хмыкает Корнев, — Вы же спрашивали меня, для чего я взял на себя чужие дела.

— Не все дела. Думаю, вы убили как минимум двоих.

— Которых? — голос Корнева звучит остро, как хлопок снежка по стеклу.

Он смотрит на меня так напряженно, что я не могу отвезти глаз и проиграть эту битву взглядов. Буквально буравлю его своим испепеляющим, но не могу поймать в нём ни одной типичной преступной черты.

— Ну же, Есеня, которых? — произносит мягче.

Проверяет насколько я хороший следак? Из груди вырывается ехидный смешок и я прячу усталую улыбку.

— Первого и последнего, — говорю с сарказмом.

— Неожиданный выбор, — Корнев меняется в лице, выглядит довольно забавным, — Почему именно их?

— С удовольствием расскажу вам об этом, если вы захотите сотрудничать со следствием.

— Вы думаете, я не хочу?

— Вы не ответили ни на один мой вопрос…

— Я говорил, что не люблю интервью. Простите, Есеня, должен признаться, у меня есть сомнения по поводу вашей компетентности. Разве вы не должны ознакомить меня с новыми обстоятельствами моего дела? Брать показания под запись? Если у следствия остались ко мне какие-то вопросы — я отвечу на них более опытному сотруднику. Давайте не будем красть время друг друга. Спасибо, что приехали, но я, пожалуй, пока возьму пятьдесят первую статью, позволяющую мне не свидетельствовать против себя.

Мудак! Злость подступает к горлу, но я сохраняю хладнокровие и не выдаю ни жестом, ни взглядом, что я в бешенстве.

— Почему вы не хотите, чтобы я вам помогла? — произношу мягко.

— Я как раз очень хочу, чтобы мне помогли, поэтому предпочту другого следователя, — улыбается в ответ.

— Не думаю, что в ваших обстоятельствах вы можете выбирать, и вряд ли у вас найдется повод, чтобы заявить мне отвод, — посылаю ему точно такую же ехидную улыбку. Дам вам время, чтобы смириться, и продолжим завтра.

Глава 5

Сергей Корнев

Шесть утра. В стальную дверь бьет дубина. Дежурный лениво орёт «Подъём!».

Я открываю глаза мгновенно, будто и не спал. Валяться здесь не положено — сажусь, спуская ноги на пол. Холод от бетона идёт вверх по ступням, напоминая, где я нахожусь, будто об этом можно забыть.

Далее — привычная рутина, привести в порядок сначала себя, потом помещение. Порядок вокруг держит порядок внутри.

Поднимаю матрас, ровняю его, сворачиваю, заправляю угол в угол, протираю стол, железную табуретку, решётку на окне и пол. Из-за стены доносятся привычные звуки: лязг ключей, шаги, голоса, кашель, вдалеке глухо гремит металлическая тележка. В половине седьмого завтрак. Через кормушку спускают миску. Сегодня — густая, как клей, овсянка, ломоть хлеба и чай в алюминиевой кружке. Запах ржавчины и кипятка сильнее, чем запах заварки.

Беру еду и сажусь за стол. Внутри — тишина. Я привык к этому вкусу утра: холод, металл, запах сырости, плесени и хлорки, звук ключей и свободных голосов. Всё лишнее отрезано, остались только ритуалы.

Калмык шепнул, что следачка приедет с утра, поэтому работа на сегодня отменяется. Это скорее грустно, чем радостно, потому что мне приходится слоняться из угла в угол — в течении дня садиться на кровать или стул запрещено. Это раздражает так же, как никогда не выключающийся свет.

Выполняю ежедневные упражнения: отжимания, присед, планка. Чтобы быть в форме, приходится работать только с собственным весом, изо дня в день увеличивая количество повторений и подходов.

У москвички своё представление о понятии «утро» — время тянется очень долго. Впрочем, как и всегда. Если бы можно было описать одной фразой то, что здесь происходит, я бы выбрал: «Смертная казнь растянутая в вечность». Наконец, железо снова лязгает, дежурный орёт мою фамилию и коридор заполняется эхом. Занимаю позицию у стены, демонстрирую пустые руки, по команде подхожу к решетке, сгибаюсь и просовываю их в щель, чтобы меня окольцевали. Выводят. Ощупывают. До сих пор не могу смириться с этим мерзким способом передвижения: в раскоряку, лицом в пол и застегнутыми за спиной, высоко поднятыми руками. Двигаюсь в сопровождении троих конвоиров, по одному на каждую руку, третий — с собакой за спиной. Вообще-то, при перемещении по одному корпусу собак берут не всегда, но сегодня действуют исключительно по протоколу.

Меня заводят в пустое ПКТ, перестёгиваюсь, падаю на табурет, скрипят замки, хлопает дверь, и я остаюсь один. Сегодня помещение выглядит иначе: стол стоит намного ближе, он вплотную приставлен к решетке, на столешнице стоит алюминиевая пустая пепельница. Видимо, по протоколу планируется не всё. Судя по моим внутренним часам, должно быть около одиннадцати. Проходит ещё минут двадцать и в коридоре звучат голоса, а потом снова лязгают замки и в камеру входит следачка. На меня не смотрит: руки заняты, в одной широкая папка и блокнот, во второй крафтовый пакет, слегка надорванный на углу. Между плечом и ухом зажат телефон.

Помещение сразу меняется, оно наполняется запахами, резко перекрикивающими друг друга: сначала — приятный, обволакивающий запах жареной еды, в след за ним — аромат сладкого парфюма. Вчера духами она не пользовалась. Сучка.

— Котик, я сейчас не могу, — говорит спешно, но мягко, — Пришли позже, я всё посмотрю. Нет, мультики пока нельзя. Нельзя! Ну всё, я перезвоню позже, я занята…

Последнюю фразу буквально шепчет. Скидывает вещи на стол, выкладывает из кармана сигареты и зажигалку, снимает куртку и вешает её на спинку стула и остаётся в белой майке из-под которой торчат черные лямки нижнего белья.

— Доброе утро, Корнев, — говорит буднично и занимает стул.

— Здравствуйте, Есеня, — смотрю на неё сосредоточено, запах нормальной еды полностью заполняет мой мозг.

— Как ваше настроение? — она ехидно приподнимает бровь.

— Отлично, а ваше?

— Прекрасно.

— У вас есть дети, Есеня?

— Почти, — она зевает, прикрывая рот ладонью, — Младшая сестра, но иногда складывается ощущение, что я её родитель.

Какая наглая ложь. Нет у неё никакой младшей сестры, а тем более родительской ответственности, думаю есть старший брат, такой же следак. Или отец. Кто-то подтянул её в органы.

— Итак, Корнев, — Есеня стучит подстриженными под корень ногтями по черному, кожаному блокноту, — Давайте начнем с самого начала. Как видите, сегодня я снова без бумаг. Я не люблю уставную волокиту, поэтому буду записывать ваши показания от руки, завтра принесу вам протокол, вы сможете ознакомиться и подписаться, либо внести свои правки.

Блатная. Это не брат. Отец, дядя или дед занимает хорошую должность.

— Вынуждена раскрыть карты, — невозмутимо продолжает Есеня, — Интерес к вашему делу возник не просто так. Против майора Черненко ведется служебное расследование. Пока закрытое и неофициальное. Есть подозрения, что показания и доказательства в некоторых его делах были сфабрикованы, он утратил доверие у руководства, и мы вынуждены проверять неоднозначные уголовные дела.

— Даже так… — произношу с легкой усмешкой.

— Пробежимся по основным моментам, если вы не заняты? — коварно спрашивает Есеня.

— Давайте попробуем, — я жму плечами.

— Вы не против, если я перекушу? Не успела позавтракать.

— Пожалуйста, — говорю с иронией.

Есеня тянется к крафтовому пакету, воздух разрезает звук рвущейся бумаги. Она выкладывает высокий, покрытый каплями, стакан с трубочкой и темно-серый контейнер из полистирола. Запах звучит ярче, во рту мгновенно образуется слюна. Крышка открывается, взгляд тут же падает на фантастическую картинку. Огромная порция картошки фри с наструганным реберным мясом, щедро политая сырным и унаги соусом, посыпанная сверху кунжутом и нашинкованными пластинами маринованного огурца. Это не просто сука. Это очень жестокая сука.

— Вот черт… Приборы не положили, — шипит агрессивно.

Есеня подцепляет пальцами сразу два бруска картошки, зачерпывает с соседних кусков побольше соуса и отправляет их в рот. Её глаза сдержано закатываются от блаженства. Давай, давай, тебе прямо надо. Судя по всему, график питания тут трехразовый: понедельник, среда, пятница. Есеня вообще не похожа на сотрудника полиции. Когда по молодости я тусил, такой типаж называли «героиновый шик». Астеническое телосложение. Высокая и очень худая, особенно в майке отчетливо бросаются в глаза её острые плечи и очень худые руки. Никаких мышц. Светлые волосы непонятной длины заправлены в небрежный пучок, миндалевидные голубые глаза с большими синяками, россыпь родинок на щеках, красивые губы, с глубокими красными трещинами по середине. Судя по лицу, вчера бухала.

Глава 6

Есеня

Лёгкая дрожь ветра за окном пробирается сквозь тонкие стены. Я лежу на жесткой кровати дешёвой гостиницы и смотрю в потолок. Белая краска давно облезла, посередине — крупная трещина, похожая на профиль лошади, от неё отходят в разные стороны более тонкие ветки. От выпитого коньяка трещина расплывается, мелкие полосы сначала стягиваются ближе, потом складываются в тюремную решетку. В сознание тут же всплывают удивленные, круглые как монеты, зеленые глаза и резкий вскрик: «Ты ебанутая? А если у меня туберкулёз?».

Девяносто девять процентов осужденных на пожизненное заключение при возможности оближут тебе лицо. Они ненавидят нас за возможность жить нормальной жизнью, они ни в чем не раскаиваются и ни о чем не жалеют. Разве, что о том, что их поймали.

По похожей схеме я колола Архипова. Втиралась в доверие, стирала грань следователь-преступник, немного флиртовала, немного скрашивала его существование подачками, не осуждала, пыталась понять и простить. И получила ещё два ранее неизвестных места захоронения.

Этот жук хитрый. Но я и не старалась. Я не из брезгливых, но с одной трубочки с Архиповым не пила. Всё таки, Архипову было шестьдесят, а зубов всего двадцать и ярко-коричневых. И глаза у него были просто жуткие, чего не скажешь про Корнева.

Что с ним не так? Кого он выгораживает? Я отправила запросы в паспортный стол, буду восстанавливать его родословную принудительно. На период первых двух преступлений он пользовался другим номером, каким — не говорит, а сим-карта на его имя зарегистрирована не была.

Врет просто сказочно, с улыбкой, не моргая глазом, уверенно стелет какую-то чушь, но надо отдать ему должное — с фантазией не заигрывает, все умещается в рамках показаний, который он давал Черненко.

Тридцать ударов ножом — это глубоко личный мотив и крайняя степень ненависти. Ну или сексуальное расстройство и имитация фрикций лезвием. Сегодня я рассматривала Корнева очень пристально. Не могу себе представить, что бы он делал это. Я не вижу в нём преступника — и это не профессионально. Но он в любом случае преступник, даже если он не совершал убийств, он выгораживает того, кто их совершал.

Новое утро встречает меня просто безумной погодой. Начальник колонии отправил за мной служебную машину, но остаться сухой не вышло. Сначала я заходила за заказом в кафе, потом маршировала по тюремному плацу. Продрогла. Не уверена, что захочу снимать куртку, чтобы продемонстрировать Корневу обещанное декольте. У меня нет груди и нет одежды с глубоким вырезом, но я надрезала свою черную футболку от горловины вниз, чтобы подчеркнуть абсурдность этой ситуации.

— Доброе утро, Корнев, — говорю войдя в прохладное помещение ПКТ.

Опускаю на стол пакет и блокнот. После звонка из Москвы, мне разрешили проносить еду, но это должно быть что-то, что возможно досмотреть на наличие опасных предметов, поэтому в моем крафтовом пакете лежит двойная порция оливье, в котором долго ковырялся постовой куском спицы. А вот пластиковую ложку отбраковали, зато проигнорировали мой алкоголь.

— Доброе утро, Есеня, — Корнев изо всех сил старается смотреть мне в глаза, а не на возвышающийся над столом сверток, — Дождь?

— Да.

— Может, ну его, и поедете домой? — улыбается Корнев.

— Мы с вами ещё не закончили.

— Сегодня будем говорить о моём втором убийстве? — он приподнимает брови.

— Нет, — я поджимаю губы, — Хотелось узнать, что вы почувствовали, когда убивали первого?

Я достаю из пакета контейнер с салатом и двигаю его к решетке, заботливо открывая прозрачную крышку.

— Когда буквально шинковали ещё живого человека… — растягиваю с наслаждением.

Смотрю.

Смотрю внимательно. Кадык дергается, Корнев сглатывает, а я киваю головой на салат.

— Сколько он был в сознании?

— Не помню.

— Вы испачкались его кровью?

— Да, — отвечает негромко.

— Только кровью? У него выпал кишечник… Да вы ешьте, Сергей, — улыбаюсь я.

Вижу, что аппетит у Корнева испорчен. Только это ничего мне не дало. Мне нужно, чтобы он признался в том, что Агапова убил кто-то другой.

— Только кровью, — сдержано отвечает Сергей и старается сохранить невозмутимый вид.

Опускаюсь на стул, салат все ещё стоит нетронутым.

— Так что вы почувствовали?

— Я чувствовал вспышку ярости, Есеня, — собрано произносит Корнев, без малейшего намека на улыбку, — Которую не мог контролировать. А потом — животный страх и панику. Если вас интересует, получил ли я от этого удовольствие — нет.

— А зачем вы нарисовали на его лбу крест? — гляжу с интересом, очень интересно узнать, что он придумает.

— Это вышло случайно. Я испачкал перчатки, хотел стряхнуть кровь, получилось два мазка.

Нормально. Вполне себе.

Между мной и решеткой напряженная пауза. Ветер свистит в стены камеры, завывания слышны даже изнутри. Скользкий сквозняк пробирается через трещину от трубы, уходящей в стену, и вентиляционной решеткой под потолком на противоположной стене.

— Вы не любите Оливье? — говорю с усмешкой.

— Вы не дали мне ложку.

— Хм! Да вы эстет! — хмыкаю я.

Хлопаю себя по карманам. Ничего подходящего. Только картхолдер и ключи. Достаю бумажник. Банковскую карту я ему не дам, а вот дисконтную карту в Перекресток — можно.

— Сгодится? — я протягиваю ему кусок зеленого пластика.

— Сгодится, — Корнев вытаскивает правую руку из решетки.

Случайно касаюсь его пальцами — руки холодные и шершавые. Мои тоже не горят теплом, но после его — хочется отогреться. Почему-то опять внимательно его рассматриваю. Сергей аккуратно протискивает контейнер через стальные прутья, зачерпывает салат карточкой, подносит её к губам, но внезапно замирает. Брови хмурятся.

— А вы можете так не смотреть?

— Боже… — цокаю я и разворачиваюсь в пол оборота, — Какие нежные нынче серийники…

Дальше сидим молча. Корнев жует, я пытаюсь пристроиться, чтобы увернуться от сквозняка, плечи едва заметно подрагивают под влажной курткой. Поток воздуха, зазываемый узкой щелью двери, идёт по странной траектории, прямо на меня.

Глава 7

Просыпаюсь разбитой. Вчера так и не удалость отогреться, такое ощущение, что в этом городе холод везде, даже под гостиничным одеялом. Оно совершенно отвратительное: тонкое, местами сбившееся в комки, выцветший пододеяльник в мелкий синий цветочек имеет противный запах затхлости, будто белье плохо просушили и засунули в шкаф.

Звонила в Москву. Новостей пока нет. Как и новых крестиков. Связать убитых с исчезновениями или другими преступлениями пока не удаётся. Обычные мужики. В Торжке пропало несколько детей, последний — восемь лет назад, но Агапов не привлекался и в деле не фигурировал. Не найдены ни дети, ни тела.

В воздухе начинает вонять простудой. Свербит в горле, нос забит, но я всё равно выжимаю из кулера стакан кипятка, кидаю туда две ложки растворимого кофе и запиваю это лекарство против сна залпом. Горечь жжёт слизистую. В холле гостиницы холодно так же, как и в номере, только сквозняки ещё наглее. Хочется забиться куда-то под плед и выключиться на сутки, но нет — надо ехать. В «Белый Лебедь» добираюсь без дополнительных остановок. На заезд за угощениями для Корнева сил нет, пусть не думает, что я буду прикармливать его всё время.

На проходной воздух ледяной, как в морге. Куртка не спасает, но сегодня я не трясусь, скорее просто ощущаю себя раздавленной КАМАЗом. Я привыкла переносить недомогания на ногах, знаю, что завтра-послезавтра мне будет лучше.

Корнев уже ждёт меня в клетке. Я роняю блокнот на стол, вытаскиваю сигареты и усаживаюсь на стул.

— Здравствуйте, Сергей, извините я сегодня без еды, — голос немного хрипит, не обращая на него внимания, я сразу листаю исписанные листы.

— Доброе утро, Есеня, — говорит так же холодно.

Нахожу нужную страницу, пробегаюсь по ней глазами, шмыгаю носом и перевожу взгляд на Корнева. Надеюсь, сегодня наша встреча обойдется без стандартных пререканий.

— А вы вообще собираетесь приносить мне какие-нибудь документы на подпись? — ехидно спрашивает Сергей.

Нет. Без пререканий, похоже, не обойдется.

— Собираюсь, — бросаю тихо, вскользь, и натягиваю на нос воротник желтой водолазки. В помещении теплее, после улицы сопли норовят вышмыгнуть наружу.

Официально новые крестики все ещё не объединены с крестиками Корнева. Информация о его ДНК пока не афишируется, шеф прикидывает риски, боится, что если поднимется скандал, за косяк Черненко, который в свое время не проконтролировали, тряхнут весь отдел.

— Поговорим о втором убитом, — продолжаю, не обращая внимания на претензию Корнева, голос звучит всё ниже, — Москва. Февраль две тысячи двадцать первого года. Станислав Сорокин. Вам знаком этот человек?

— Да. Я убил его, — равнодушно произносит Сергей, и этот тон заставляет мой взгляд оторваться от записей.

— При каких обстоятельствах? — делаю громкий шмыг носом.

— Я гулял в парке, ко мне подошел Сорокин и попросил сигарету, я сказал, что не курю. Он отреагировал хамски, между нами завязалась словесная перепалка, он ударил меня, я — его.

— Он был пьян? — я прерываю его.

— Не знаю, запаха я не чувствовал.

— Что произошло дальше? — я слегка приспускаю воротник, под тканью совсем нечем дышать.

— Драка. Я избил его и ушёл. Я не знал, что он умер.

— Расскажите о происхождении крестика на лбу.

— Происхождение то же, — сдержано отвечает Корнев, — Я отпустил его и вытер об него руку.

— В перчатке? — голос буквально срывается на лай, но я очень сосредоточено смотрю в зеленые глаза.

Корнев замолкает. Буквально буравит меня взглядом. Естественно. В деле нет экспертизы о том, чем именно оставили метку. Можно только по фотографиям допустить, что её не нарисовали, а выцарапали веткой или камнем, и то при очень детальном приближении. Тогда это преступление расследовал обычный следователь, никто и не думал связывать его в серию, и эту травму не описывали подробно — списали на падение и рассечении тканей.

Корнев понимает, что я его подловила, хмурится, а я возвращаю воротник на место и победно тянусь к сигарете. Зажигалка щелкает, легкие окутывает плотное облако дыма, и из груди тут же вырывается глухой, режущий горло кашель.

— Бляяяя, — раздраженно вздыхает Корнев, морщится и качает головой, — Затуши. Зачем ты вообще сегодня пришла, если еле сидишь?

— Я прекрасно себя чувствую, — я закатываю глаза.

Не прекрасно. Но не до такой степени, чтобы еле сидеть. Это вполне сносное рабочее состояние. Он и так слишком сильно тянет время.

— Езжай домой и бери больничный.

— А когда мы с вами перешли на «ты»? — я хмурю брови и скалюсь.

— Когда обменялись слюнями через трубочку, — язвит Корнев, — Брудершафт по-арестантски.

— Не заговаривайте мне зубы, Сергей, отвечайте на вопрос, — я пытаюсь улыбнуться.

— Нет, я был без перчаток. Но я не помню, что именно я сделал, и как оставил ему этот крест. Бил его кулаком в лицо и голову, на пальце было кольцо…

Есеня… — Корнев ещё раз глубоко вздыхает, дергает желваком и напряженно гипнотизирует мои зрачки, — Ты не добьешься от меня ничего нового. Не теряй время. Твои жертвы никому не нужны. Так что возвращайся в Москву и лечись. И без того выглядишь так, будто вот-вот преставишься…

— Ты охренел что ли? — гаркаю злобно, хрипота срывается сиплым звуком.

— Ну в смысле… Я понимаю, что работа у тебя не сахарная, но ты бы завязывала бухать и курить без остановки. Тебе бы хорошенечко пожрать и выспаться. А потом уволиться, — добавляет Корнев.

— Отличный совет! — отвечаю язвительно.

— Ты когда-нибудь проводила задержания?

— Конечно, проводила! — хотелось сказать уверено, но из-за заложенного носа вышло очень гундосо.

— Учти: однажды тебя хлопнут, — а вот Корневу удалось произнести это уверено.

— Не думаю, — отвечаю с ухмылкой.

— Ты слабая и неподготовленная, у тебя нет мышечной массы, уверен, ты не простроишь в планке и минуту.

— Зато я прекрасно бегаю и стреляю.

— Молодец! — недоверчиво цокает Корнев, — Вот и бегай. По утрам. И стреляй в тире.

Глава 8

Сергей Корнев

Странно. Два дня вышли точно такими же, как любые другие в последние несколько лет, а ощущения совсем иные. Распорядок привычный. Лязканье метала, лай собак, пустые помещения. Был душ и прогулка. А ещё мастерская. Руки досконально знают свою работу: дерево, наждачка, маленькие детали для шахматных фигур. Ничего выдающегося, но держит голову и тело в порядке. Из литературы выбрал медицинский справочник, просто для разнообразия. Ночью — беспокойный сон при свете лампы. Странно, что Есеня вчера не пришла, вроде договаривались на однодневный перерыв. Вряд ли уехала, скорее совсем слегла.

Есть ощущение, что зря я вспомнил вкус нормальной еды и волнение от присутствия в темном помещении привлекательной девушки.

Кстати, отличная идея — шлепнуть ей отвод на фоне личной заинтересованности в ходе дела. Не представляю, как ещё от неё избавиться.

ФСИН-письмо разрывается в истерике, братка в панике. Милая тридцатилетняя одинокая мама двоих ангелочков Эльза пишет мне длинные, трогательные письма. Но это для проверяющих, а если читать в каждом слове третью-первую-третью-вторую буквы, то сразу понятно, что наше дело запахло жареным, и мой компаньон крупно меня подставил. Сказочный мудозвон. Как теперь это разгребать? Голова кругом.

Есеня странная. Есть в ней и хорошее чутье, и острый, цепкий ум, а убийцу во мне не видит. Вот бы было весело, если бы моё дело тогда вела она, а не Черненко, но слава богу, на тот момент Есеня была ещё зеленая. А теперь приехала и пытается разворотить улей. Моя учительница по русскому языку и литературе, Ирина Ивановна, говорила: «Эх, Серёжа, знаю же, что ты накуролесил, а смотрю в твои глаза и всё тебе прощаю». Похоже, здесь такая же история.

Вчера перед сном представлял, что мы встретились при других обстоятельствах, лет пять-шесть тому назад. Есеня пила в баре с подругами, я подошёл познакомиться. Успокоительная точка не сработала, я просыпался пять или шесть раз за ночь. Под утро немного отпустило. А сейчас отжимаюсь, закрываю глаза, а в голове несутся картинки, как я тяну её за руку к решетке и холодная сталь впивается в наши ребра и лица.

Лязг железа всегда звучит одинаково — коротко, ржаво и злобно. Сначала дергается задвижка окошка, металлический визг свистит по направляющим. Потом — сухой удар ключа в замке и тяжёлое дыхание двери, когда её тянут на себя. Я резко поднимаюсь на ноги, занимая стандартное место у стены, сначала лицом к стене, демонстрируя пустые руки, потом, по команде — лицом к выходу. За железной решеткой появляются конвоиры, пёс срывается с места, громко лязгает зубами и лает, будто вот-вот меня развёт. Я громко чеканю ежедневное приветствие, которое плотно впечаталось в мой мозг.

— Здравия желаю, гражданин начальник. Осужденный Корнев Сергей Владимирович, тысяча девятьсот девяносто третьего года рождения. Осужден по статье 105 УК РФ, пункт «а» и пункт «д» — убийство двух и более лиц, с особой жестокостью. Убил четверых человек. Семнадцатого октября две тысячи двадцать второго года приговорен к пожизненному заключению.

Язык заплетается о зубы, набирая высокую скорость. Калмых устало хмыкает.

— На выход.

Подхожу к двери, разворачиваюсь, наклоняюсь, просовываю руки в щель. Клетка открывается, по спине хлопает чужая рука, тащусь вперед до упора головой в стену. Ощупывают, и погнали. Двигаюсь раком на встречу следачке, в задницу дышит собака.

Стол в ПКТ всё ещё приставлен к камере, Есени нет. Но сегодня мне цепляют только одну руку — левую. В голове сразу мелькают идеи, что можно успеть сделать правой. Вот не зря нас застегивают, разве можно нас выпускать к людям?

Она приходит минут через двадцать, хотя, я готов ждать дольше, лишь бы посидеть. Входит — и камера становится комнатой. В воздухе пахнет едой и парфюмом, подозрительные голубые глаза привычно осматривают меня с головы до ног. Не выдерживаю — улыбаюсь. Сегодня еда без пакета. В правой руке Есени круглый, картонный бочонок с пластиковой, прозрачной крышкой, над ним коробочка. В левой — папка. Контейнеры ставятся на стол и двигаются к решетке. Судя по запаху, там что-то с копченостями, солянка или гороховый с ребрами. Под бесцветной крышкой прямоугольного бокса — маленький контейнер сметаны и румяные жареные гренки, сверху — самодельная, скрученная из картона ложка. А ведь могла принести мне пирожков из столовой, я и им был бы рад.

— Доброе утро, Сереженька, — комично-ласково произносит Есеня.

— Доброе утро, любимая, — мягко тяну я, разглядывая еду, но счастливые глаза все-таки отрываю, — Хорошо выглядишь, выспалась?

— Выспалась, — Есеня вальяжно располагается за столом, голос почти нормальный, но немного ниже, чем обычно.

— Я принесла твои долгожданные протоколы.

— Я догадался, — киваю я.

— Ешь и приступим, — она садится в пол оборота, чтобы меня не смущать.

Тянусь к коробкам. Бочонок не пройдет сквозь решетки, придется есть, прижимаясь лицом к металу. Дофантазировался. Пытаюсь приспособиться, каждое движение медленное и осторожное, ложка гнется, но держится. Я подтягиваю её к губам, втягиваю воздух вместе с запахом — и только потом отправляю в рот. Солянка — божественна, гренки — выше всяких повал. Ем медленно, смакуя каждый грамм.

— Такой горячий, — говорю с наслаждением, сам себе, но Есеня тут же отзывается.

— Попросила разогреть в служебной микроволновке, — говорит с улыбкой, но злобно.

— Они подумают, что ты на меня запала.

— Не мечтай, — хмыкает она, — Вот не был бы ты убийцей…

Увы…

Праздничное настроение за завтраком немного омрачается. Между нами сразу не было никакой субординации, но должен признать, грань «следователь— заключенный» Есеня стерла очень умело. Я вроде подыгрывал ей, но что-то пошло не так.

Последние ложки выходят самыми неторопливыми. Выдыхаю, провожу языком по зубам, будто закрываю трапезу точкой. Бурчу под нос благодарности, сдвигаю контейнеры вбок, Есеня молча отправляет их на пол и раскрывает свою папку. Она протягивает мне кипу листов печатного текста и ручку.