Опиум. Вечность после... #2

Пролог

Пролог

Дамиен

В тот день мы оба постарели лет на десять. Но далеко не сразу поняли, что  уже никогда не станем прежними.

- Помнишь ту женщину, которой ты в четыре года заявил, что твоя мать шлюха? – спрашивает отец.

Чёрт… Да, я это помню. Один из самых больших конфузов в детстве: бабушка часто повторяла своим соседкам, что её сыну не повезло – он нарвался на шлюху. Шлюха бросила ребёнка – меня,  и уехала в неизвестном направлении. Точнее, направление было известно: к другому кобелю. Надо сказать, бабка моя была довольно авторитарным и безапелляционным человеком: всю жизнь проработала на стройке прорабом, фактически под её началом возведена едва ли не половина Ванкувера. Ну, если верить тому, что она говорила.

- Помню, - отвечаю ему, -  это была Энни. И ты посадил меня в чулан на три часа, а Энни плакала и уговаривала выпустить, - делюсь с отцом своими самыми ранними воспоминаниями.

Всё это вышло из-за игрушечной машины – модели чёрного Мустанга. Энни, приехавшая в очередной раз к отцу, спросила, нравится ли мне моя игрушка,  и я ответил ей, что мне её подарила шлюха. На самом деле, я даже не знал значения этого слова, однако догадывался, что это нечто нехорошее. Энни хлопала глазами, как кукла, потом спросила:

- Как ты сказал?

И я ответил:

- Это подарок на Рождество от моей матери.

И добавил:

- Шлюхи!

Энни буквально взорвалась рыданиями и выскочила в ванную, отец взбесился, а я был горд собой  - Энни мне не нравилась. А бабушка, с которой я проводил большую часть своей жизни, считала, что все женщины – «хитрые твари, ищущие выгоды и приключений». Собственно, эту мысль она и вбивала в мою голову примерно до моих полных восьми лет, пока скоропостижно не умерла от рака. В том же году, только двумя месяцами позднее, Энни и её дочь Ева поселились в нашем доме. Я очень жалел, что бабушка умерла – такие перемены могли бы стать крайне весёлым событием, будь она жива! Бабуля могла кого угодно сжить со свету, будь это соседка-кошатница или новая жена её сына.

Поднимаю глаза на отца, совершенно не понимая, к чему он ведёт, но уже ощущая каждой фиброй своей души близость катастрофы. Она уже струится по моим венам, уже разгоняет сердце, уже затмевает разум эмоциями.

Наконец, он это произносит:

- Ты сказал это своей матери, Дамиен. Женщине, с таким трудом выносившей тебя, и давшей жизнь вопреки всем сложностям!

- ЧТО?

- Энни – твоя мать.  Твоя биологическая мать. Твоя родная мать.

Шок мешает мне осознать главное:

- Если Энни моя мать, то кто тогда родители Евы?

- Ева… твоя сестра-близнец, Дамиен. У неё те же родители, что и у тебя.

Слова, которые навсегда изменят мою жизнь. Перевернут её с ног на голову, схватят меня за горло и долгие годы станут душить. Слова, которые расчленят мою душу, заставив выбирать между долгом, моралью и чувствами. Слова, из-за которых я наделаю массу ошибок, и  многие из них окажутся непоправимыми.

В моих глазах темнеет. Отец продолжает говорить, но я едва осознаю смысл произносимых им слов:

- У нас с Энни родилась двойня. Ева появилась на свет первой и весила почти на килограмм больше тебя. Ты был вторым и… мёртвым. Ты родился мёртвым, Дамиен.

Мне плевать каким я родился. В данный момент я ничего не вижу, и мне тяжело дышать. Я, чёрт возьми, не могу сделать вдох: какое мне дело до того, кто был первым, а кто вторым?

- Энни только исполнилось девятнадцать, и она была худой, слабой, тело словно просвечивалось. Эти её запястья в тонких синих прожилках, живот, грудь я до сих пор забыть не могу и не понимаю, как она вообще смогла пройти через всё это до конца! Она едва не умерла в родах, а ты назвал её шлюхой, Дамиен!

После этой фразы шум, резонирующий в моей голове, наконец, создаёт взрыв. Боль вырывается наружу. Я вскакиваю на ноги, хватаю отца, протирающего салфеткой красные глаза, за дорогую рубашку и среди всей какофонии своих беспорядочных мыслей отчётливо слышу, как трещит и разрывается её ткань, как лопаются нитки:

- Что ты сказал? Повтори ещё раз: Ева мне кто?

- Сестра! Твоя сестра-близнец…

Он произносит это таким спокойным тоном, как нечто обыденное, обыкновенное. Как нечто само собой разумеющееся и не требующее осмысления.

- Отпусти мою рубашку, Дамиен! – его голос грудной, мощный.

Но Дамиена больше нет. Дамиен уничтожен. Есть только безумец, растерянно пытающийся найти выход из окружающего его хаоса. Уцепиться за нить, ведущую в адекватную реальность.

Девушка, которую я люблю больше жизни, женщина, с которой столько раз занимался сексом и видел женой и матерью наших детей, душа, от которой я вот уже год не могу оторваться – моя родная сестра-близнец?

Ева

- У вас одни родители, одна кровь, одинаковый ДНК! Я не знаю, как ещё тебе объяснить это, Ева! – мать почти орёт. Визжит, как белка.

Мгновения мы смотрим друг на друга в упор. Мне кажется, что в моих венах лёд: часть меня уже всё поняла, но другая отказывается верить, принимать.

- Вы с Дамиеном родные брат и сестра! – повторяет.

А для меня эти слова всё равно, что нож гильотины. Ещё раз голова с плеч, и только звон в ушах. Странно, что я всё ещё могу жить.

Мир остановился. Время впервые в истории Вселенной прекратило свой ход, сделав это исключение для одной очень маленькой девочки, почти микроскопической, чтобы дать возможность её огромному, переполненному чувственной привязанностью сердцу осознать невероятное.

Невозможное.

Недопустимое.

То, что разрушит её мир, разобьёт все до единой мечты и на долгие годы повергнет в глубочайшую яму депрессии.

Глава 1. Первая встреча «после»

«А любовь помогает жить наперекор всему»

Глава 1. Первая встреча «после»

Alexis Ffrench - Bluebird

Сегодня мы увидимся впервые.

Три года прошло. Три.

Тысяча дней осознания, отрицания и попыток «принять».

Мать, наконец, решилась собрать всю семью за ужином: великий семейный обед с традиционным барбекю, печёной кукурузой и десятком иных заумных блюд, потому что теперь у неё новое увлечение – кухня.

Я ненавижу готовку, и так было всю мою жизнь. Всё, что от меня требуется – это пара лишних рук, способных помыть, почистить, нарезать. Это не сложно и вполне доступно для меня, только вот руки с самого утра трясутся.

На самом деле, сегодня не первая наша встреча. Была ещё одна, почти сразу после разрыва, но встречей её вряд ли можно считать, потому что мы не встречались.

Три года назад

Первые дни я живу в тумане. Странное состояние отупения, приглушённости чувств и эмоций, отсутствие желаний, включая базовые – мой новый мир. Человек, успевший стать не просто частью моей жизни, нет, он стал ею целиком – мой родной брат. Больше того, мы близнецы, а это означает, что наши крохотные клетки начали расти бок о бок: день за днём, неделю за неделей мы были рядом и превращались из зародышей в детей. Не удивительно, что меня всегда так сильно тянуло к нему, ведь с момента появления моего первого атома в этой Вселенной, я была не одна, нас было двое.

Братья и сёстры не могут создавать пары, между ними не возникает чувств, любовь невозможна, секс запрещён, и даже мысли о нём  развратны.

Существуют препятствия и преграды, которые можно научиться преодолевать, а есть данность, не оставляющая вариантов.

Мы никогда не сможем быть вместе. НИКОГДА.

Моя мораль сдала позиции на шестой день после дня Х. Точнее, это произошло сразу же, как родные отец и мать улетели обратно в Бостон, клятвенно пообещав вернуться в самое ближайшее время и уже насовсем. Я мысленно пожелала им навсегда оставаться в Бостоне и никогда не возвращаться.

Разум проиграл решающую битву сердцу, и мой коллапс случился в комнате Дамиена, на нашем… его матрасе. Я сидела, обнимаясь с его подушкой, жадно вдыхая запах, и выла в голос. Эта подушка была спрятана в шкафу мною же накануне в день большой стирки, затеянной матерью, чтобы уничтожить запахи и следы наших тел на простынях и наволочках, футболках и прочем белье, но не наши воспоминания.

За дни душевных мук, терзаний и попыток осознать наше «родство», я так и не смогла увидеть в нём брата. Дамиен остался для меня желанным мужчиной, о котором теперь я знала, что у нас один ДНК.

За три дня до этого матери потребовалась уборка в его комнате. 

Корзина с бельём Дамиена, приготовленная для стирки, вызвала очередной приступ истеричного, но  беззвучного рыдания. В тот же день, в тот самый раз, из той самой ненавистной корзины я украла его футболку: обычную белую из плотного трикотажа – именно такие мать покупала для своего родного сына в Костко. Мне всё равно, где её приобрели, и сколько она стоила, какого качества ткань и насколько моден крой, главное, чего искала моя истерзанная душа – утешения. И в этом клочке однажды ношенной мужчиной ткани, сохранился  его запах.

Но не только: Дамиен серьёзно порезался накануне приезда родителей, мы обрабатывали и перевязывали рану, но кровотечение было настолько сильным, что он испачкал футболку. Именно её я и выбрала из кучи нестиранного белья, хорошо помня о том, что именно мой Дамиен оставил на ней.

Как будто специально для меня.

Вначале я только смотрю на пятно, давно ставшее коричневым, осознавая, что это не просто его кровь, а такая же точно как моя. И только неделю спустя решаюсь коротко прикоснуться указательным пальцем. Настанет день, когда мои губы впервые поцелуют его медленно и нежно, и будут дни, когда я повторю это снова.

Мне придётся прятать эту футболку много лет: вначале от матери, после – от себя и, в конце концов,  от собственного законного мужа. В минуты невыносимой тоски и отчаяния она неизменно станет спасать мою слабую волю и истерзанную душу от дурных мыслей. Я буду спать в ней в пору одиночества, нюхать и обниматься тайком от осуждающих глаз людей,  являющихся близкими, но, по сути, всегда остававшимися чужими.

Robyn Sherwell - Landslide

И я всегда буду помнить о нём. О наших днях, ночах, закатах и рассветах, прочтённых вместе книгах, взаимных ласках и эротических забегах, о сотнях выпитых вместе чашек кофе, съеденных за одним столом обедах, ужинах и завтраках. Я буду годы напролёт засыпать, закрыв глаза и слишком хорошо представляя улыбающееся лицо на соседней подушке, взгляд с прищуром, обещающий жаркую ночь или захватывающую идею о том, как вместе провести уикэнд. Я тысячи раз переберу в голове все наши планы, нарисованные картины общего дома, его обустройства и придуманного вместе дизайна комнат и душевых, заднего двора с детской площадкой, большой, потому что детей мы хотели много…

Лишившись Дамиена, я потеряла гораздо больше, чем парня, друга, любовника, мужчину. Нет, всё оказалось гораздо хуже: я утратила единственный ориентир.

Hozier - Work Song

У меня никогда не было целей, я ни о чём не мечтала, проживая каждый новый день своей жизни ради самого этого дня. Я шла в школу для того, чтобы встретить друзей, послушать  длинные увлекательные истории мисс Брукфилд о неспокойных днях её далёкой молодости, упущенных возможностях и встреченных людях, преимущественно мужского пола, узнать немного полезной информации по географии Австралии, о физической природе метеорита и способе вскармливания детёнышей кита.  Мне и в голову не приходило учиться для того, чтобы стать образованной, добиться признания и уважения в обществе или получить более широкие возможности в выборе профессии.

Глава 2. Любовь

James Bay - Let It Go

Мать нарезает овощи для салата, ловко орудуя специальным ножом из набора, подаренного Дамиеном. Он же научил её, как правильно работать с инструментами на кухне.

- Я была в прошлом месяце в Сиэтле по делам… ладно, не по делам, - улыбается, - а по делу: сына навестить.  И застала в квартире девушку, красивую. Очень.

В сердце вонзаются шипы.

- Я было обрадовалась, пора уже ему пару себе найти, женщину. Давно пора… Ох! – вздыхает. -  Он заплатил ей прямо при мне, не постеснялся.

Странное чувство – боль и облегчение.  Хочется плакать и хочется смеяться.  Нахожу на ладони точку и с силой вдавливаю большой палец, чтобы не рыдать.  Чтобы сдержаться.

- Проститутка? – выдыхаю.

- Да.  Но, видно, из дорогих. Он работает, хорошо зарабатывает. Открыл второй ресторан в этом году. Квартира большая, просторная, с  модными сейчас прозрачными  стенами. Знаешь, такими, через которые видно весь город,  как на ладони, - восхищается.

- Панорамные…

- Да-да! Точно! Панорамные.  Замечательный вид открывается на Сиэтл…

Её голос внезапно обрывается на моменте, где обычно следует нечто вроде «тебе обязательно стоит взглянуть»! Материнская рука нежно поглаживает моё плечо:

- Всё образуется, Ева, вот увидишь. Всё наладится и встанет на свои места.

Я усиленно делаю вид, что давно уже пережила этот вопрос: всё в прошлом, всё позади.

- Вы общаетесь? – спрашиваю, хотя знаю, что да.

- Да. Часто. Он матерью меня назвал, Ева. Не так давно это случилось – полгода  назад примерно. И дважды повторил! – расплывается в улыбке.

- Простил?

- Скорее, провёл переоценку ценностей и воспоминаний. Я ведь рядом всегда была. Почти всегда. Как и положено матери, - вздыхает.

Мы затихаем на время, каждая пытается справиться со своей собственной болью.

- Слушай, а он такой, оказывается, ласковый! – на её глаза наворачиваются слёзы. – Даже не верится …  Никогда не видела его таким, никогда… даже с Меланией.

Удар под дых.

- Ты его больше любила и любишь, я знаю, - выдвигаю претензию, чтобы скрыть свои истинные эмоции.

Мне больно. Мне со всех сторон больно!

- Нет, Ева. Не больше. Никогда не больше, но перед ним чувствовала вину, и она заставляла меня совершать, порой, жестокие по отношению к тебе поступки. Если приходилось делать выбор, то он заведомо был в пользу сына, потому что однажды я его бросила. Нет более страшного преступления в жизни женщины, чем бросить своё дитя! – слёзы скатываются с её щёк одна за другой. – Мужчины – они другие, хотя Дэвид выпил своей горечи, но мы, женщины, привязаны к детям пуповиной. Страсть прошла, а боль и ужас содеянного остались.

- Я так любила отца, мам…

Мать обнимает, целует в лоб, чего не делала никогда раньше.

- Я знаю! Знаю! Жизнь полна парадоксов и странностей.  Она жестока и многогранна, непредсказуема. Дэвид сдержанный, с виду холодный человек, но такие, как он, способны любить ещё сильнее. И он тебя любит, как и я. Мы оба любим, Ева!

И я вонзаю в её сердце нож справедливости:

- А ты его любишь, мам? Дэвида?

Но она с достоинством держит удар:

- Любовь бывает разной и по-разному рождается, дочь. Чаще её появление спонтанно, пронизано страстью и сумасшествием, даже одержимостью, но иногда она приходит тихо, возникает из, например, благодарности, как это вышло у меня. И она совсем не слабее, нет, она просто… другая! Не горячая, но глубокая, не страстная, но пронизанная взаимным уважением и доверием, не дикая-сумасшедшая, а мудрая, светлая, настоящая.

 - Настоящая?

 - Да, дочь. Настоящая. Много всего произошло в нашей жизни, прежде чем я сама это поняла. Дэвид - лучший мужчина, лучший человек, опора, которая всегда рядом. Он отец моих любимых детей и всегда был им, всегда оставался, что бы ни произошло! Именно это в мужчине главное - его надёжность!

Год назад

 Моя жизнь утекала сквозь пальцы, пролетала мимо, не оставляя отметин. Как бы банально это ни звучало, но да: я не жила, я существовала, даже не заметив, как в моих никчёмных буднях появился мужчина.

 - Ева, я думаю, нам нужно пожениться, - вкрадчиво ставит меня в известность Вейран о своём желании, будучи на пике душевного подъёма после очередного секса, который никогда не бывает таким, какой был с ним…  с братом.

 Так давно это было. Два года прошло, а кажется, будто целая вечность. Бесконечная, вялая, унылая вечность.

 Это был скоропостижный брак, почти дикий в обществе, где теперь женятся одни только китайцы. Потому что в Канаде в случае развода всё имущество подлежит справедливому разделу, даже если вы просто жили вместе. Парни стали требовать от девушек расписки об отсутствии претензий на жилплощадь и счета в банке. Честь, галантность и щедрость больше не в моде и заменены брачными контрактами. Или договорами о сожительстве.

Мир сходит с ума, подавившись собственной материальностью.

Да, мой муж китаец. И мне это нравится. Никаких взрывных эмоций, стресса и мозгополосканий. Он не засматривается на других, другие не смотрят на него. Мир, покой, тишина. И общая квартира-кондо в новой высотке с видом на город.

ПС// Сегодня будет ещё глава.

Смотрим красивнючий буктрейлер к книге во вкладке: буктрейлер!!! ( сразу под аннотаций в телефонах и над ней с компьютера))) Не стесняемся и жмём лайки)

Глава 3. Состоявшаяся первая встреча «после»

EPIC POP | ''Umbrella'' by J2 [feat. Jazelle]

Стрелки часов неумолимо двигаются к страшной цифре «5».

Первым появляется Вейран и с перекошенным озадаченным лицом сообщает мне на ухо:

- У меня проблемы с животом, где можно уединиться?

- Что случилось?

- Попробовал новый японский ресторан во время ланча, - кривится.

Да-да, конечно. Японская кухня никогда не сравнится с китайской, где уж ей тягаться с 4000 лет теории и практики. Эта песня мне давно известна.

- Поднимись наверх в мою комнату, помнишь, где она?

- Нееет, - стонет, прижимая ладонь к животу.

- Первая дверь слева. Синие стены только в ней, не ошибёшься. Может, тебе принести чего-нибудь? Воды? Коньяка?

Я иногда подтруниваю над ним: «Добродушное чудовище» – так называю собственного мужа. Вейран – программист в крупной компании, занимающейся созданием компьютерных игр. Когда-то он только тестировал работу других, но уже при мне получил повышение, а с ним и достойную зарплату. Благодаря ей я могу не работать и тянуть с грехом пополам вторую часть своего юридического образования, которое, чувствую, скорее добьёт меня, чем я его. Учусь я из рук вон плохо, наука мне не даётся.

Не успевает Вейран исчезнуть на втором этаже, как входная дверь являет нам родню: сестру Дэвида, а значит, мою родную тётку Грэйс с дочерью Триш семнадцати лет и пузатым, облысевшим мужем в вечно поношенной одежде, хотя они никогда не бедствовали. Тётка холодно приветствует мою матушку, затем удостаивает вниманием и меня:

- О, Ева! Ты похорошела! Располнела немного, но тебе это к лицу, детка. В женщине должна быть женщина! Ха-ха! Мужики не волки, на кости не бросаются! Хе-хе!

- Гм-гм, - прочищает горло её супруг Джеймс. – Энни, пока суд да дело до стола дойдёт… в горле совсем пересохло… - намекает.

Мать молча открывает бар, вынимает бутылку виски.

- Энни, голубушка, глянь внимательнее, там, кажется, должен быть коньяк – мы в прошлый раз не допили.

Мать покорно отыскивает нужную бутылку, наливает в полнейшей тишине, пока Грэйс нагло усаживается в гостиной перед телевизором, включает его, перебирая каналы и охая, что пропустит вечерний выпуск своего любимого ток-шоу.

- Одержимая женщина! – комментирует это представление Джеймс, слащаво улыбаясь моей матери.

Да, теперь мать много мне рассказывает: они не приняли её, ни свекровь, ни сестра мужа. Никто из семьи. Ни в юности, полной ошибок, глупости и эгоизма, ни в зрелости, когда пришла пора пожинать плоды. «Дэвиду всегда было наплевать на их мнение, и это – главное!» - с гордостью подытожила мать свой рассказ о семейных перипетиях.

Дверь снова открывается, и я вижу Дэвида, его лицо озабочено, но при виде меня губы растягиваются в улыбке:

- Здравствуй, Ева, - негромко приветствует. – А где Вейран?

- Эм… он занят по срочному делу… ненадолго. А что такое?

- Там Дамиен приехал, и мы с твоим мужем хотели расспросить его кое о чём. Это по поводу машины.

Я ощущаю биение своего сердца везде – в мозгу, ушах, висках, даже во рту.

- Позови его, пожалуйста. Лучше решить этот вопрос пока не стемнело.

Да, Дэвид и Вейран водят одну и ту же модель, и теперь это - главная тема их общения и обсуждений.

Подрываюсь наверх, чтобы поторопить мужа, мысленно благодаря Дэвида за мудрость: лучше познакомить этих двоих вдали от любопытных глаз. Проблемы с машиной, конечно, всего лишь предлог, повод сгладить эту встречу.

Мне везёт: Вейран уже моет руки.

- Вейран, отец ждёт тебя снаружи: Дамиен приехал. Сказал, вы хотели спросить его о чём-то?

- А да: долбаная японка жрёт слишком много масла!

«Ну ещё бы! Купи китайскую и забудь о неприятностях!» - хмурюсь.

- Я собирался в автосервисе решить эту проблему, но Дэвид настаивает, что твой брат разбирается в Хондах лучше.

Что и требовалось доказать.

- Может, он и прав. Эти индийские автомастера… те ещё мастера! – сплёвывает воду.

Интересно, думаю, зачем он вечно полощет свой рот?

Мужской разговор длится так долго, что я напрочь извожусь. С утра руки просто тряслись, теперь их бьёт припадочный тремор. Мать это замечает:

- Ева, всё будет хорошо. Успокойся! – кладёт тёплую ладонь на мои ледяные сцепленные руки.

- У тебя есть что-нибудь от нервов? – спрашиваю.

Она задумывается на мгновение.

- Да, есть. Пойдём.

В их с Дэвидом спальне достаёт из ящика комода далеко спрятанный пакет, вынимает банку с незнакомой надписью.

- В Европе купила, там получилось без рецепта, - сознаётся, вынимая  для меня одну капсулу.

- Давай две! – требую.

- Их по одной принимают, - сообщает нерешительно, но посмотрев ещё разок на мои руки, меняет мнение. – Возьми ещё одну, они всё равно не настолько сильнодействующие.

Я проглатываю, запивая водой из крана в ванной.

- Ева! – морщится мать. – Могла бы и на кухне!

Да уж, конечно, повеселить тётку и её муженька. Зачем вообще было их приглашать? Но тут палка о двух концах: с одной стороны, посторонние, а с другой, в массовке неловкость всегда сглаживается.

Мы возвращаемся в гостиную, но мужчин всё ещё нет.

- Уже половина шестого! – сообщает Грейс с недовольством. – Вот и шоу моё закончилось. Будем садиться за стол?

- Да, конечно, Грейс, - отвечает ей мать с натянутой улыбкой. – Вот только хозяина дождёмся.

Не успевает она договорить, как дверь открывается и входит Дамиен, за ним Дэвид и Вейран.

У меня предынфарктное состояние. Я знала, что будет тяжело, но не думала, что настолько. Смотреть страшно, но и в то же время дико тянет. Мой взгляд мечется: с Дэвида на Дамиена и обратно. Я стараюсь дышать спокойно и сфокусироваться на ком-нибудь одном. На Дэвиде? Нет. На Дамиене? Нет… Но… на Дэвиде?

Глава 4. Кто мы?

Sia - Deer In Headlights

Ужин заканчивается, гости разбредаются по гостиной в ожидании чая и сладкого, мужчины с мужчинами, женщины на кухне.

После кольца Дамиен ни разу на меня не взглянул, ни разу. И если опустить наши «отношения», то я просто как человек даже нуждаюсь в уважении. Выбираю момент, когда мой муж отвлечён, а родителей и вовсе рядом нет, набираюсь смелости и подхожу к нему.

- Привет!

- Привет, - отвечает, не отрывая взгляда от бокала в своих руках.

- Я как будто невидимка для тебя! - упрекаю.

Наверное, в этих словах должно было быть возмущение и даже негодование, но я их буквально прошептала, произнесла так тихо, чтобы только он услышал.

Дамиен поднимает свой взгляд не сразу, ему, очевидно, потребовалось время, чтобы собрать свои силы и посмотреть мне в глаза:

- Мне так легче…

Чёрт, возьми… чёрт, чёрт…

Зачем я тронула его? Зачем?

Это не взгляд, нет - это океан сожалений. Это не душа, это рваная рана. Я всё это время, все эти дни, недели, месяцы, годы думала о себе, о нас, но ни единой секунды о нём.

А он тоже несёт этот груз, эту неимоверную боль, и его ноша, похоже, в разы тяжелее моей.

Я помню, как он любил меня. Помню, как менялся, как его жёсткость перерождалась в манящую мягкость, грубость в нежность, а ненависть в любовь. Как трогательно все это было…

Я просто стою рядом, я просто… сестра? Член семьи? Близкий человек? Родственник?

Кто я ему, если он сотни раз был во мне? Кто он, если я до сих пор помню вкус его губ, их мягкость, и те поцелуи мне снятся? Кто он, если после однообразного рутинного секса с мужем, мне снится близость с ним и во сне я всё чаще испытываю оргазмы, а просыпаясь, плачу, потому что в реальной жизни у меня их нет! Теперь совсем уже нет.

Мои вспотевшие ладони дрожат, и я с трудом сдерживаю слёзы. Как всегда, как и бывало раньше, он оказался прав: нам обоим было бы легче без глаз друг друга. И теперь, когда он смотрит своими, переполненными всё той же любовью, но теперь уже смешанной с горечью, в мои, я едва сдерживаюсь, чтобы не взвыть.

 Каменная улыбка - моё спасение. И пусть в этот момент я похожа на робота Си-Три-Пи-О, пусть! Главное, не рыдаю…

Дамиен поднимается, и рядом с ним я чувствую себя букашкой. Маленькой-маленькой.

- Давай выйдем на воздух?

Его голос так мягок…

Я помню этот тон и эту мягкость в моменты, когда на него волнами накатывала нежность, и он целовал меня, называя своим «Опиумом». Но ещё чаще этот бесподобно бархатный голос шептал мне нежности или непристойности во время…

- Хорошо, давай выйдем.

В саду тепло, невзирая на поздний вечер, и пахнет сиренью и дикими гиацинтами, посаженными матерью стайками то тут, то там по периметру двора.

Мы садимся в садовые кресла друг напротив друга, и Дамиен улыбается, глядя мне в глаза:

- Я рад, что у тебя всё хорошо. Искренне!

- Спасибо…

- Важно, что ты справилась.

- С чем?

- Нашла своего человека, счастлива с ним… это… очень хорошо!

- Эмм, да, наверное.

- Не обижает тебя?

- Нет! - смеюсь. - А что, если бы я сказала «Да»?

- Оторвал бы ему руки и… ещё кое-что, - тоже смеётся. - Очень хочется, а так - был бы повод!

Моё чувство юмора всегда ценило шутки Дамиена - мы смеёмся, и натянутость между нами потихоньку рассасывается.

- А как у тебя? Дела с…

- Не так успешно, как твои, но могло быть и хуже!

Дамиен смотрит в мои глаза, и во взгляде бездна. Кажется, я могу читать его мысли, и сейчас он хочет меня обнять. Не как брат сестру нет… совсем иначе.

Он смотрит на мои губы… Боже, как же знаком этот взгляд, и как предательски жестока память, храня все до единого воспоминания. После таких взглядов бывали поцелуи: долгие, страстные, перерастающие в ласки, и если позволяли условия, то всегда в секс. И у меня каждый раз бывали оргазмы, похожие на Европейские фейерверки.

Я чувствую себя грязной, помня об этом. Мы делали то, что под запретом, будучи в неведении, но теперь, когда оба знаем, обязаны всё это забыть. Помнить неправильно, а помнить так, как помню я, греховно.

Дамиен опускает глаза, разглядывая собственные туфли. Дорогие туфли.

- Чем ты занимаешься? - интересуюсь.

- Работаю, - вздыхает.

- Я знаю. По туфлям вижу.

- Что с ними не так? - знакомая резкость приходит на смену мягкости.

- Всё так: хорошие, дорогие туфли. Они практически кричат об успехе, и я рада, что у тебя получается всё, что задумал.

И снова глаза в глаза, но в них больше нет любви, в них злость:

- У меня никогда не получится всё, что задумал!

- Упорство, ум, таланты у тебя есть, и если верить в себя… - спорю.

- То я смогу изменить этот мир? Или его отношение к отдельным вопросам? Или свой ДНК? Может быть, историю своего появления на свет?

- Мы говорили об успехе, - почти шепчу, задыхаясь от его внезапного напора.

- Успех - ничто, если ты не с тем, для кого хочешь быть успешным!

Дамиен импульсивно отворачивается, но уже спустя пару мгновений, словно опомнившись, вновь смотрит на меня с мягкостью:

- Прости! Не знаю, что на меня нашло! Прости…

- Это ты прости, что не пришла тогда! – наконец, мне хватило мужества это произнести.

Дамиен снова поднимает глаза и, странно сощурившись, улыбается:

- Всё в порядке.

- Просто… не получилось со временем, - выдыхаю. – И я слишком поздно спохватилась, чтобы предупредить, - оправдываюсь.

- Я понимаю, - он улыбается какой-то вымученной улыбкой. – Забудь. Я тоже забыл, - отрезает.

Глава 5. Табу

Дамиен

Nick Wilson - Miles Apart

Всемирная сеть - она всегда готова предоставить ответы на Ваши вопросы. Любые.

Запрос:

«Я люблю родную сестру»

Результаты поиска:

«Испытываю чувства к сестре»

«Меня вот уже три года сильно тянет к родной сестре. Я имею в виду, физически тянет и не только…»

«Подскажите, как справиться с проблемой: переспал с родной сестрой. Мы не предохранялись»

«Мой муж любит сестру…»

«У меня «было» 7-8 раз с сестрой. Сейчас нам обоим за 20, но отношения с девушками не получаются – не могу выкинуть её из головы. Помогите!»

«Мы расстались… Вот уже прошло полгода, а я люблю до сих пор... и он тоже... мы не жалеем о том что мы сделали... ведь это были самые лучшие моменты нашей жизни... и я хочу сказать, что в этой любви нет ничего плохого, просто если бы люди понимали и дали бы нам шанс, мы были бы счастливы... желаю всем такой сильной любви, не обязательно между братом и сестрой... будьте любимы, кто бы вас ни любил и кого бы вы ни любили…»

«Я уже давно влюблена в своего брата. Родного брата! Мне скоро 17, ему 19. Первый раз я поняла, что испытываю к нему нечто большее, чем просто родственную любовь лет в 14. Чего я только ни делала! И к психологу ходила, и старалась отвлечься, пыталась найти кого-нибудь, но это бесполезно. Понимаю, что у меня обречённая любовь...»

«… это чувство я храню только в себе, никому не говорю о нём. Да! О том, что я полюбила родного брата, известно только мне. Подругам или ещё кому-то мне стыдно рассказывать об этом. Когда вспоминаю, что это считается грехом, тяжелее становится в миллионы раз. Но что мне делать с этими «миллионами», если чувство – самое настоящее?!»

Общество:

«Фу-у-у, это же инцест >< Жесть…»

«Я считаю это умственным отклонением, простите, если кого-то обидела»

«В истории мира, зачастую представители королевского рода имели право жениться исключительно на родственниках, не допускалась примесь посторонней крови в роду. И да, скорее всего, именно это приводило к последствиям в виде синдрома Дауна и прочего у их потомков, но не всегда. Позже православная церковь запретила браки между близкими родственниками. Если говорить о мире современном, то извините, сексуальная революция сделала своё дело. Если уж разрешено в некоторых странах жениться парам нетрадиционной ориентации, да даже на своих домашних животных уже женятся, то, что уж тут говорить о родственниках? Хотя я это считаю как минимум аморальным»

«Дурак ты, если не знаешь о детях в родственных браках. Каждый человек несёт в своих генах около 4-х генетических заболеваний. При браке с родственником увеличивается риск повторения, то есть, встречи двух генов с одинаковым отклонением, что и выразится в ребёнке!»

«Кстати. В списке смертных грехов инцеста нет!»

«Я не против. Но дети ваши будут больными. Надо и о будущем подумать. Имейте в виду!»

«Это вас Сатана уговаривал, и вы, дебилы, даже не заметили!»

Пресса:

«Узнав, что я беременна от родного брата, наш папа сказал, что у него больше нет детей. Мне очень обидно, что мама не возразила ему»

«Родные брат и сестра рассказали «ФАКТАМ», как полюбили друг друга и стали мужем и женой. Их дочурке исполнился годик. Симпатичная пара, но фотографироваться отказались. И так, говорят, натерпелись. Сначала — от родителей, потом — от соседей и знакомых. Узнав, что О. «обрюхатил» сестру, благонравные сограждане поломали ему ребра. И супругам пришлось переехать из маленького города в другой, где никто не знает их тайну и не будет мешать спокойно жить и растить малышку».

«… Любовь между родными братом и сестрой не такая уж и редкость в этом мире. Её не избежали даже известные люди. В ХIХ веке знаменитый поэт и лорд Джон Гордон Байрон, настрадавшийся от неудачной личной жизни, не устоял перед красотой, умом и обаянием своей сестры Августы. Женщина ответила взаимностью скорее из доброты и жалости. От этого романа у них родилась дочь. В чопорной Англии поэта подвергли общественному порицанию, и он уехал воевать в Италию и Грецию. Внебрачный ребёнок был отдан в монастырь, находившийся в местности с сырым климатом. Как свидетельствует писатель Андре Моруа, девочка тосковала по отцу, просила его приехать. Байрон не приехал, о чем очень сожалел, особенно когда узнал, что в возрасте пяти лет она умерла. О конкретном диагнозе сведений нет».

Axel Flóvent – Lighthouse

Astronaut Husband - Make Believe

Tim Halperin X Hidden Citizens - Warpath

В моей голове тысячи идиотских мыслей. Ощущения от искреннего недоумения до откровенного отвращения. Иногда я испытываю жалость ко всем этим людям и к себе. Но очевидно одно: я в этой проблеме не одинок.

Собираю себя по кусочкам, составляю заново по частям, принуждаю справиться, пережить. Переворачиваю страницы событий, проживаю один за другим серые дни, стараясь не оглядываться назад. Чувства запечатаны, эмоции тоже.

Думать нельзя, задавать вопрос «А что, если бы?» тоже.

Но иногда накатывает. Накрывает с головой так, что сопротивление бесполезно. И тогда ты просто заливаешь пожар виски, ромом, коньяком или водкой - что первое попадётся, хотя знаешь, что потушить не получится. Никогда не удастся. Ты навсегда обречён нести в себе «это».

Глава 6. Есть ли ответы у сложных вопросов?

Maria Mena - Habits (feat. Mads Langer)

Ева:

Вейран не чистокровный китаец, в нём есть примесь корейской крови, отвесившая важный жизненный бонус – яркую, привлекательную внешность. Вейран, помимо своего основного рабочего места в ИТ-компании, подрабатывает ещё и мужской моделью. Его фото можно найти на стоках в сети, в журналах и каталогах одежды, и, наверное, по этой причине он такой надменный и самоуверенный.

С каждым днём нашей совместной жизни его характер становится жёстче и категоричнее. Я с самого начала запретила себе сравнивать супруга с Дамиеном, иначе мой муж не выдержал бы сравнения ни в одной категории, начиная с его полного игнорирования бытовой рутины и заканчивая полнейшим фиаско в постели. К концу первого года брака я обнаруживаю, что погрязла в домашних делах и симуляции оргазмов.

Конечно, я не ждала, что в браке мне будет так же хорошо, как с Дамиеном, но и не ожидала настолько полного разочарования в мужчине.

Дамиен объективно не был мечтой - случались и у него затмения, недостойные поступки, нехорошие жесты. Он даже не был первым красавцем, мне случалось встречать парней намного красивее и мужественнее. Его не назовёшь самым комфортным человеком: хоть мы и не ссорились, живя вместе, его резкие перемены в настроении или манера планировать не только свою, но и мою жизнь, порой, пугали, выбивали из колеи. Он мог под влиянием магнитных бурь решить проиграть гонку и проигрывал её. А я, наблюдая за тем, как «звезда» заедает попкорном свой заранее известный проигрыш и смотрит спортивный канал, иногда спрашивала себя: что если однажды он вот так же решит проиграть нашу гонку? Откажется от меня?

Но он не отказывался. Это сделала я.

Впервые Дамиен написал мне шесть месяцев спустя после встречи в родительском доме – в день своего рождения.

Он явно был не трезв, и в состоянии крайне угнетённого сознания прислал сообщение, послужившее началом нашей переписки:

Dam: «Ева… Ева, Ева, Ева… Я когда-нибудь говорил тебе, дорогая сестрёнка, что именно делал со мной твой голос? Особенно если он произносил моё имя?»

Dam: «Голос сестры не должен быть таким, разве нет? Почему ОНИ наградили этим голосом тебя, мою кровную сестру? Почему не отдали его одной из тысяч всех прочих, почему тебе?»

Dam: «Я всё время об этом думаю. Постоянно. Эта мысль разъедает мой мозг…»

Evа: «Дамиен, ты пьян?»

Dam: «Почему сразу пьян?! Выпил немного с другом, у меня сегодня праздник!!!!!!! Праздник!!!! Событие всей моей грёбаной жизни! Ладно, ты права, я пьян и с трудом попадаю на нужные кнопки. Мне тут предлагают помощь, но я отказываюсь. Как упёртый идиот всё ещё продолжаю на что-то надеяться и игнорировать главное: вопрос «На что?».

Dam: «Ева, я ублюдок. Всегда им был. Помнишь, как часто в детстве ты называла меня ублюдком? Ты почти никогда не произносила моё имя… странно, да? Никогда не называла по имени… но знаешь, ты была права! Ты была совершенно права: я - ублюдок!»

Evа: «Почему?»

Dam: «Потому что искренне не желаю тебе счастья с твоим этим… пффффф!!!»

Evа: «Он настолько тебе не понравился? С тобой, таким мачо, конечно, никто не сравнится, но всё же, неужели он настолько плох?»

Dam: «Ева, для тебя любой будет недостаточно хорош. И мне больно от того, что ты его защищаешь»

Evа: «Я не хотела делать тебе больно»

Через несколько часов:

Dam: «Я снова о тебе думаю. Да я всё время о тебе думаю! Думаю утром, думаю днём, думаю вечером. А ночью ты мне снишься. Каждую ночь! Стоит закрыть глаза, и ты тут, как тут…»

Dam: «Ты сказала, у меня успехи… это от того, что я слишком много работаю, Ева. Не только днём, но и вечером, и ночью. Это не от трудолюбия, поверь! Мне просто необходимо забивать голову текущими проблемами, заставлять мозг искать решения, чтобы он не думал о тебе и не пытался разобраться в том, в чём разобраться невозможно»

Dam: «Почему я не могу перестать думать о тебе?»

Evа: «Я не знаю»

Dam: «Знаешь, я завидую тебе. Хотя мне и больно это признавать, но ты оказалась живучее меня, нашла свой выход. А у меня ничего не выходит. С женщинами, Ева. Ничего! Я не вижу их, не воспринимаю. Они все - говорящие куклы, ты понимаешь меня, Ева? Хотя, наверное, не понимаешь. У тебя ведь теперь есть ОН. А у меня - мои проститутки»

Dam: «Боже, что я несу… Завтра, наверняка, буду сгорать от стыда. Телефонным компаниям стоит ввести услугу блокировки номеров “бывших” на случай пьяного дебоширства. Это была бы отличная услуга, я бы воспользовался! Завидую, Ева, тебе и твоей сдержанности. Ты - сила. Сила! Сила! Сила…»

Dam: «У меня чёрные мысли, Ева. Но страшнее всего то, что они меня больше не пугают. Я говорю себе, что это слабость, но знаешь, мне, кажется, уже и на это наплевать»

Evа: «Дамиен, пожалуйста, перестань! Ты меня пугаешь!»

Dam: «Я не нарочно, честное слово. Мне некому об этом сказать. Ни одной живой души вокруг, ты понимаешь?»

Ох, как же хорошо я его понимаю. Плачу, глядя на голубой экран своего телефона и не зная, как и что правильно отвечать. Ведь ему плохо, это же очевидно: моему Дамиену плохо!

Dam: «Если бы мы могли встретиться… Хотя бы раз, Ева? Помнишь, как раньше? Только ты и я, и никого больше?»

Глава 7. Давай сбежим на остров?

HAEVN - The Sea

Это та же кофейня, где мы впервые встретились, будучи взрослыми. Здесь мы играли взглядами в «пинг-понг», здесь впервые почувствовали притяжение. И влечение тоже.

И теперь тоже вечер, как тогда, только более поздний, и вместо запавшего в мою душу лилового зарева – серое небо и извечный дождь. Вдали едва различимый тёмный залив, гор не видно из-за мглы мороси, зато на дороге прямо под нами, на три этажа ниже, мелькают проезжающие авто, и путешественники с чемоданами и раскрытыми зонтами.

Дамиен постарался хорошо выглядеть – на нём красивый модный пиджак тёмно-синего цвета и такая же рубашка. Он встаёт, увидев меня, и я могу сказать, что его тёмные джинсы прекрасно сочетаются с туфлями, как и в прошлый раз непростительно дорогими на вид.

Я тоже сделала сегодня исключение – надела платье, и так совпало, что оно идеально соответствует оттенку его рубашки.

Дамиен легонько приобнимает меня и целует в щёку, как и положено родственникам. Или «бывшим»?

Он гладко выбрит, от него сногсшибательно пахнет. И он нервничает, поэтому, очевидно, начал без меня – на столе бокал с алкоголем. Не знала, что его продают в Старбаксе.

- Давай выпьем вина? - предлагает.

- С каких пор здесь водится вино?

- Считай, мы у них – vip-клиенты! – улыбается.

Официант приносит нам вино, бокалы и блюда, каких я сроду не видела в этой кофейне.

- И всё-таки, откуда здесь спиртное и ресторанные блюда?

- Я же уже сказал! – подмигивает.

На моём лице, очевидно, пропечатывается недовольство, потому что Дамиен тут же сдаётся:

- Мы здесь снимали эпизод пару дней назад, ребята меня знают и разрешили заказать еду в другом месте. Я сказал им, что именно этот столик, это окно и этот вид имеют решающее значение в моём сегодняшнем деле, а еда нужна человеческая. Они просто сделали для нас исключение.

Дамиен наполняет наши бокалы, а я считаю нужным заметить:

- Вино я люблю, но тебе, по-моему, уже достаточно.

Он поднимает бровь и с ухмылкой отвечает:

- Тебе не идёт быть строгой мамочкой!

Через секунду, словно его осенила глубокая мысль, добавляет:

- А-а! Я понял! Это ТАК ваши роли распределились? Ты командуешь?

Дамиен пытается «юморить», но у него плохо это выходит: в натянутой усмешке, в сжатых губах слишком отчётливо проявляется напряжение. Так улыбаются люди, которые стараются скрыть, что страдают.

- Ты странный, - признаюсь. – Непривычный.

- Я выпил три литра растворителя морали! – смеётся.

- Ты пьян!

- Я пьян… А мне ничего больше не остаётся, кроме как поливать свою душу спиртом! Дамиен Блэйд в спиртовом растворе! Высшее качество, но товар однажды уже был возвращён продавцу. Хотите скидку?

- Прекрати!

- Почему у меня не получается так же легко, как это вышло у тебя?

- Откуда тебе знать, как было у меня? Как ты вообще можешь обо мне что-либо знать! Ты не видел меня три года, три! Ты… ты… ты трус!

- Да… я трус… наверное… но я ждал тебя… в этом кафе… в этом чёртовом кафе… будь оно проклято!

- Так я и думала, что эта тема ещё не закрыта! Не так просто и не так легко! И, прося забыть, ты требуешь, на самом деле, помнить! Как достойно!

- Почему ты не пришла?

- Думаю, по той же причине, что и ты.

- Что я, что? Я был там! Я ждал тебя!

- Ты не хотел меня видеть. Ни сразу, ни спустя день, ни два и ни три! Месяцы прошли! Месяцы, Дамиен! Что? Чувствовал себя грязным?

- Не смей!

- Ещё как посмею! Я же права, так ведь?

- А ты? Хочешь сказать, у тебя этого не было? Ни о чём не думала?

- Да, Дамиен! Именно это я и хочу сказать! Можешь удивляться и не верить, но я не чувствовала себя грязной или совершившей дикое преступление. Я ждала звонка, но ты не звонил. Ты просто ушёл, хлопнув дверью! Ты первым бросил меня! Не родители, не люди, не общество и не мораль, Дамиен! Ты сделал свой выбор: ты ушёл!

- Мне нужно было подумать!

- Думать очень полезно. Да. Особенно по поводу обещаний, которые раздавал.

Его пьяный расфокусированный взгляд мгновенно трезвеет, делается серьёзным, и я могу наблюдать волны негодования, стыда, сожалений. Да, его тёмные блестящие радужки словно умоляют меня дать ему шанс исправиться, стереть из памяти прошлое, вернее, только ту его часть, где он забыл о том, что обещал. А обещал очень многое, и главное – любить несмотря ни на что. Всегда рядом быть, никогда не бросать. Защищать от всех и вся, но только не от самого себя.

- Прости меня!

«Бог простит» - думаю, но вслух произнести не решаюсь – слишком пугает уязвимость, влажно поблёскивающая в его глазах.

- Дело не в этом, - бормочу, да практически шёпотом сообщаю бессмыслицу, вертящуюся на языке.

Думать сложно, почти невыносимо, когда он сидит вот так, всего в метре. И грудь, к которой так хочется прижаться, нервно вздымается при каждом его вздохе. А если разжать тормоза и дать себе волю, то руки мои сорвали бы с его мышц эту «fancy» рубашку и легли бы ладонями по обеим сторонам того самого символа, идентичная копия которого красуется на моей собственной груди. Я бы показала ему центр всех его обещаний, но сама, втайне от всех и самой себя, наслаждалась бы теплом его кожи под своими пальцами.

За широким окном уже почти стемнело – начался «синий час», время фотографов. Цветные огни проезжающих внизу авто расплываются длинными кометами на мокром стекле витрины Старбакса. Наша любовь похожа на этот след – вспыхнула ярко-красной вспышкой и пролетела так быстро, что мы едва успели понять, что произошло. И только в памяти остался её исчезающий след.

Глава 8. Disappointments

Sumie - Fortune

Я не замечаю, как становлюсь жалкой. Люди встречаются, влюбляются и расстаются, если вдруг что-то пошло не так: не сошлись характеры, один из пары охладел, влюблённых разделили расстояния или препятствия, которые ни один из них не смог преодолеть. Учёба в разных колледжах, например, как у Либби и её бойфренда: они просто завершили свою «любовь» мирным совместным завтраком в Denny’s в тот самый день, когда Патрик улетал на четыре года в Швейцарию изучать инженерное дело в судостроении. Уже через месяц Либби повстречала Куина и снова влюбилась, хотя до этого клялась, что Патрик был любовью всей её жизни.

Из сотен вопросов, непрошено возникающих в моей голове, самым главным остаётся глубина и степень моей депрессии. Почему я не могу с ней справиться? Почему никак не получается перешагнуть эту неудачу в жизни, признать ошибкой и двигаться дальше, просто жить и строить своё будущее? Почему я не воспринимаю мужчин? Отчего не могу принять новые отношения ни в теории, ни на практике?

Спустя ещё год Ева Блэйд живёт странной унылой жизнью, будто не проживает дни, а отрабатывает. Я бросила колледж и часто ловлю себя на том, что просто смотрю на белый ровный потолок и ничего не чувствую. Ничего кроме апатии: нет мыслей, нет желаний, только одно сплошное безразличие.

От мужа меня воротит. Я уже давно пережила стадию раздражения и осознание того, что приняла новизну за чувства. Теперь мне ясно одно - этот человек никогда не должен был становиться частью моей жизни. Он мне чужой, как и его манеры, узкие глаза, культура питания и бескультурье в некоторых иных вопросах. Я устала от него, а копящееся раздражение стало перерастать в злость.

Потребность уйти превратилась в навязчивую идею, и для её воплощения пришлось искать работу. Для девушки без образования, связей и друзей работа находится только в барах и магазинах, но поскольку в первых платят куда как больше, приходится освоить нелёгкое ремесло бармена. Бар «Шестидесятые» в Даунтауне станет моим местом работы, а значит и жизни ещё на целый год. За это время я сильно изменюсь. Настолько, что с трудом узнаю себя сама.

Моя проблема пришла незаметно. Всё началось с бесконечных историй посетителей, жаждущих поделиться своей личной трагедией или радостью. Многие из них настойчиво уговаривали «разделить» с ними их скорбь или успех парочкой шотов. Я даже помню, как в первый раз согласилась: это был молодой парень, убивающийся по поводу измены. Его история, в которой он любил свою Кару с пятнадцати лет и мечтал на ней жениться, меня тронула. Вернее, не сама его история, а то, как глубоко и надрывно он страдал, переживая предательство: его «любимая», накурившись на вечеринке травы, переспала с лучшим другом. Это больно, но предельно просто и предсказуемо, когда вы курите в компании, что сложнее - попытка найти в себе силы пережить это, ведь чувства у обоих настоящие, а случившееся - лишь эпизод не первой и не последней глупости.

- Понимаешь, - объяснял мне Дерек, - я точно знаю, что так, как с ней, уже не будет. Такое даётся только раз. Потом, позже, конечно, найдётся подходящая девушка, и мы даже сможем неплохо поладить, как мой старший брат со своей женой, к примеру, но этих безбашенных чувств уже никогда не случится! - и он пропускает очередной шот виски, наливая и мне из своей бутылки.

Хочу заметить, бутылками клиенты заказывают напитки только в случае крайней степени трагизма произошедших с ними событий.

В общем, разделив в тот вечер с Дереком его боль, я вдруг обнаружила, что жить стало легче. В голове временно померкли картинки с изображением одного единственного человека, в теле притупилась потребность в нём. Я, наконец, отвлеклась и почувствовала облегчение. Затем, пару недель спустя, отвлеклась снова, уже с Сильвой, девушкой из Польши, безответно и тайно влюблённой в свою лучшую подругу. Потом это случилось снова. И снова. А когда вместо «терапевтических забегов» с клиентами я стала уединяться с коньяком в своей крошечной квартирке-студии, мне стало ясно, что обработка спиртосодержащими продуктами шрамов на моей душе приняла системный характер. И не испугалась, не огорчилась, не попыталась остановиться.

Мне было наплевать на последствия своих поступков, и как я сама уже стала подозревать,  на собственное будущее тоже.

Я ни с кем не встречалась, всё ещё помня «прелести» совместной жизни с Вейраном, который почти сразу же после нашего развода стал публиковать в социальных сетях снимки со своей новой девушкой-китаянкой. Я бы даже не обратила на него внимания, если бы не подозрительно «скорое» объявление о предстоящей свадьбе и приписка «я ждал этого события почти всю свою жизнь!». Вейран получил канадский вид на жительство только по той причине, что стал моим мужем. Инициатором развода была я, но, вспоминая некоторые особо выдающиеся моменты нашего «брака», я с горечью понимаю, что мой так называемый муж так усердно старался от меня избавиться, что даже переигрывал. Гадко. Невыносимо гадко, но совсем не больно, потому что я была для Вейрана таким же точно проектом, как и он для меня. Я ничем не лучше. Стремление использовать мужчину в своих попытках пережить связь с другим не более достойно, чем его планы получить вид на жительство, женившись на слегка пришибленной белой девушке с канадским паспортом и многоговорящей фамилией Блэйд. И что хуже всего, Вейран ещё и взял себе мою фамилию!

Я перестала есть. Длинный список «любимой еды» сократился до нуля позиций. Странно, но пропавший к еде интерес совершенно меня не беспокоил, как и выпирающие бедренные кости и обнажившиеся ключицы. В другое время я бы обрадовалась подвернувшейся возможности похудеть, но на данном этапе мне было и на это наплевать.

Уж на что мой работодатель был безразличным к проблемам своих рабов, увлекаясь неоплачиваемым овертаймом, но даже он озаботился состоянием моего здоровья, строго поинтересовавшись, не принимаю ли я «вещества». Получив отрицательный ответ, заглянул в мои зрачки и, удовлетворившись увиденным, напомнил, что по пятницам мы работаем до последнего клиента, и что мне нужно взять дополнительную смену.

Глава 9. Упасть и не подняться

Песня сегодня прикольная и очень созвучная тексту. Послушайте.

Nick Mulvey - We Are Never Apart (Audio)

На Рождество в «Шестидесятых» сумасшествие. Тёмный бар набивается обездоленными, брошенными, отвергнутыми, не нашедшими своей пары, чтобы одиночество ненароком не убило их в самую святую и «семейную» ночь в году. Ну и, конечно, вся эта публика так же отчаянно пьёт, как и страдает.

В последующие после праздника дни наплыв не стихает – Рождество слишком болезненное явление, чтобы пережить его за одну ночь. Я добровольно вызываюсь работать во все три смены и каждый день, что несказанно радует моего начальника, однако заставляет думать, что у меня не всё в порядке с головой:

- В чём твой секрет? – интересуется причинами моего неадекватного трудолюбия.

- Деньги нужны.

Я не вру, они всегда нужны.

- Ну-ну, - не верит.

А я просто помню о ТОМ дне. Двадцать седьмое декабря – день, когда он навеки отдаёт ей себя.

И этот день, вернее, ночь (потому что в Риме – утро двадцать седьмого декабря, а у нас – вечер двадцать шестого) проходит в рабочем угаре. Я не пью, держусь, потому что знаю – в любой момент может позвонить мать или Дэвид. Но никто из них не звонит, очевидно, из-за насыщенности их свадебного графика. Я только получаю утреннее сообщение о том, что перелёт прошёл «без сюрпризов и эксцессов».

Домой приволакиваю ноги к пяти утра, стараясь ни о чём не думать. Заваливаюсь спать, не принимая душ – сил нет. Мгновенно проваливаюсь в сон, пока едва не подскакиваю от щелчка пришедшего сообщения.

Смахиваю, открываю послание и вижу то, отчего моё сердце перестаёт биться. Оно не выдерживает и трескается, кровоточит.

На экране смартфона светится счастьем и благополучием знакомая пара в свадебных нарядах: мой родной брат и его прекрасная, почти неотразимая супруга Мелания. Дамиен в тёмном костюме, странным образом подчёркивающем глубину его глаз, в руках невесты букет белых лилий. Свадебное фото в полный рост на фоне алтаря и пышного цветочного убранства церкви, а под ногами молодожёнов почти незаметно для незнающего взгляда растоптаны алые цветы. Маки.

Спустя мгновение ещё сообщение:

Mel: «Помнишь, я говорила, что буду его женой? Запомни: я всегда держу слово и никогда не изменяю своих планов!».

Eva: «Иди к чёрту!»

И получаю смеющийся смайлик. Хохочущий, мать его, до слёз.

- Суууууукаааа!

Это слово слышали все соседи, и те, которые на дальних улицах, тоже. Но ругательств, очевидно, мне показалось мало, и я совершила кармическую ошибку, набрав в смартфоне судьбоносное пожелание:

«Желаю вам бесплодного брака. Пусть каждая ваша попытка будет такой же пустой и бесполезной, как ты сама!»

Я не отправила это сообщение, хватило ума вовремя остановиться. Однако послание, сделанное в сердцах, всё-таки улетело в Космос, и было услышано там, где принимаются решения и вершатся судьбы.

Горькие, солёные, слишком обильные, чтобы назвать их слезами, реки бегут по моим щекам, сползая к горлу и за шиворот. Я растираю их ладонями, тщетно стараясь избавиться – это практически невозможно, их слишком много, и слишком активно производят их мои глаза.

Нет, мы с Дамиеном не родственные души, а гораздо больше – между нами связь. Наверное, именно та необъяснимая взаимная тяга и умение чувствовать другую душу, какие и бывают у близнецов. И эта связь приняла необычные формы: мы даже ненавидели друг друга не так как все, а с особой силой. И полюбили точно так же – до боли в костях, в каждой клетке, в каждой мысли в разлуке, вдали друг от друга.

Как часто мы лжём себе! И я лгала. Сколько раз думала о ненавистном Дамиене, живя в изгнании? Нет, не тысячи! Я думала о нём каждый день, я засыпала с мыслями о нём. И это не были воспоминания о наших военных действиях и взаимных обидах, нет. Я беспокоилась о том, как он там: даст ли отпор придурочному Ли с соседней улицы, как хорошо будет играть на соревнованиях и выбросит ли из своей жизни весь ненужный хлам, чтобы заметить главное – то, что я нуждаюсь в нём. Нуждаюсь в его времени, внимании, улыбке, заботе. Хочу, чтобы защищал меня в школе и никогда не целовал других девчонок. Он всегда был симпатичным, и я всегда боялась и млела от его взглядов. Наверное, именно поэтому так и усердствовала, прикрываясь ненавистью. А ведь он хотел поговорить, выяснить, с чего между нами возникла эта вражда?

Да, где-то в том самом возрасте, лет в одиннадцать, когда мало что понимаешь в собственных чувствах, я и влюбилась в него, моего Дамиена. Моего кровного брата, моего близнеца.

Я иду в церковь. Наши церкви – совсем не то, что в Европе, они – просто дома с просто картонными стенами. Как бы мне сейчас хотелось оказаться в какой-нибудь часовне в Италии, сидеть на дубовой лакированной лавочке с резными перилами, разглядывать золотую деву Марию в специальной нише и других святых, нарисованных на стенах и потолке, слушать тихую органную музыку и думать о жестокости жизни.

Смотрю на унылое, серое помещение, угрюмый алтарь и прошу у Бога прощения за слова, написанные в сердцах:

Боже, пусть он будет счастлив! Даже если с ней… пусть он будет счастлив. Дай ему сына, Господи! Он ведь так хотел сына… Пусть они оба будут счастливы…

И уже на пути домой вспоминаю, что ничего не попросила у Бога для себя.

Глава 10. Четыре месяца спустя

Lana Del Rey - Mariners Apartment Complex

Дамиен обожал мороженое. Он был буквально «мороженовым аддиктом». А любимый его сорт - вообще отдельная история: это магазинная линия РС, выпускающая буквально всё, от носков и гвоздей до самого вкусного, с точки зрения Дамиена, мороженого. Мраморное месиво из ванильного, шоколадного и арахисового слоёв, с вкраплениями уменьшенной копии популярного в Канаде шоколада с арахисовым маслом. Когда я впервые положила кусочек в рот, мне показалось, у меня склеились зубы. Три ложки, и мой желудок возмущённо фыркнул: не ешь этот сахарный жир! Или жирный сахар?

А Дамиен уплетал за обе щёки, сладострастно облизывая губы и икеевскую специальную ложку, которой удобно делать шарики. Только он эти шарики отправлял прямиком в рот.

- Как тебя до сих пор не разнесло-то от такого… мороженого?

- Я спортом занимаюсь! И… сексом! Знаешь, сколько калорий сжигается за один сеанс?

- Сколько?

- Много! - отвечает с умным видом. - Это ты лежишь… ну, или стоишь, а я-то… о-го-го! Мне силы нужны!

Тянется губами, и я не без удовольствия их облизываю, не замечая, как шутливый поцелуй перерождается в глубоко интимный, чувственный. Мой язык нежно поглаживает его сладкий и холодный, затем наоборот. Это даже круче, чем целоваться губами.

- Ты такой сладкий, - признаюсь, улыбаясь в его губы.

- Ну вот, видишь!

- Но к тридцати годам станешь круглым, как бегемот!

- Но ты же всё равно меня не бросишь? Как же ты без меня? - мурлычет, самоуверенно целуя меня в нос.

Lana Del Rey - Love

LASTLINGS – VERONA

Clann Her & the Sea

Тяжело без тебя, Дамиен. Невыносимо. Невозможно. Нечеловечески больно. И я, кажется, не справляюсь: медленно, но уверенно загибаюсь.

Не я бросила тебя, не ты меня. Мы отвергли друг друга, ибо нам сказали, что мы не можем. И мы с тобой, действительно, не могли, причём оба.

Вздыхаю, вытирая губкой пятна с чёрной глянцевой поверхности стойки. В иные времена убила бы дизайнера, придумавшего её: такая поверхность требует отдельной должности пятнотёра в нашем баре! Но за неимением оного данную малопочтенную обязанность приходится выполнять самой. Удивительно, но мне наплевать. Как и на звякнувшую в приветствии нового гостя дверь. Как и на метнувшуюся к столику у окна Шиву. Как и на её совершенно по-особенному учтивый, даже почти заискивающий голос. Эта индианка, впрочем, всегда облизывает клиентов сверх меры, а меня, глядя на её лицо, всегда мучает истошное желание взять самую жёсткую мочалку и попытаться отмыть его добела. Нет, я вовсе не расистка. И африканку Рамину не имею желания отбелить, но вот Шиву почему-то иногда очень хочется.

- Бутылка воды с газом и долька лимона за пятый столик, - сообщает своим невыносимым акцентом прямо около моего уха.

- Бутылка с газом и лимон, - машинально повторяю за ней. И поднимаю глаза…

Конечно, это ОН!  Мой любитель самодельного лимонада и мороженого с шоколадными таблетками и арахисовым маслом. Вернее, давно уже не мой. Давно.

Я не могу дышать - забыла как. Не помню, где нахожусь и зачем. Стою неподвижно, вцепившись руками в натёртую до блеска стойку, не в силах отвести от родного лица глаз. А с того, с другого берега, так же неотрывно смотрят на меня, и я вижу, как медленно, неумолимо, почти по-детски радостно самые сексуальные в мире губы растягиваются в улыбке.

Есть нечто особенное в наших взглядах. В том, как фантастически идеально и полно всякий раз происходит их «стыковка». «Клик» - он всегда есть, и ему нужно лишь одно мгновение, одно, пусть даже случайное, касание наших взоров. А сразу за ним - сердцебиение космонавта на старте ракеты: где-то в горле, стремительно удвоив или даже утроив размеры, скорость, силу ударов.

Сколько лет я не вспоминала о нём? Забыла даже, что оно есть у меня…

Дамиен так сильно изменился внешне, что я, скорее, узнаю его сердцем, нежели глазами. Холёный, статный, дорого одетый. Его волосы пострижены и уложены модно, но в то же время в уникальном собственном стиле – всегда длинная вьющаяся чёлка, терзающая женский пол безумным желанием вцепиться в неё...

На нём джинсы и элегантный пиджак, ни к чему не обязывающий, но кричащий об обеспеченности.  Я сотни раз видела Дамиена на фото в сети, по телевизору, засмотрела до дыр ролики на YouTube с кинопремьер, интервью и просто эпизоды его личной жизни, подсмотренные папарацци. Последнее - самое болезненное, безжалостный инструмент пытки для мазохиста. Висящая на его руке Мелания в шикарных платьях от самых прославленных кутюрье была не так удушающе болезненна, как их интимные поцелуи и ласки в какой-нибудь затерянной кафешке на малоизвестной улице Парижа, где Дамиен неизменно в бейсболке и тёмных очках, а его спутница в очередном немыслимо дорогом, но теперь уже повседневном костюме.

«Несравненная королева стиля Мелания Блэйд со своим супругом гениальным режиссёром Дамиеном Блэйдом»

«Сладкая парочка замечена в Портофино, но задержалась на несколько дней в маленьком городке Риомаджоре»

«Папарацци поймали Дамиена Блэйда за занятием любовью со своей супругой на частном пляже недалеко от живописного городка Портовенере» -  гласили заголовки.

И вот он, прославленный, залюбленный публикой едва ли не до смерти, явился собственной персоной в мой бар, в старый добрый даунтаун Ванкувера. Сидит за столиком номер пять у окна и смотрит на меня в упор. А я обдумываю одну единственную мысль: «Неужели случайно зашёл?»

Подходить страшно. И больно. Но он пришёл ко мне, мой Дамиен, родной и чужой одновременно. Я делаю шаг в его направлении и предупреждаю Шиву:

Глава 11. Что такое забота?

Jesse Marchant - Sister, I

PLGRMS - Fools And Their Gold

Дамиен

Я разбогател, прославился. Успех избаловал меня, даже развратил, превратив в холёного сноба. Неудачи позволяют сохранять в душе баланс, освобождая место для человечности, но я успешен во всём, к чему не прикоснусь. Будто продал душу дьяволу, словно отказался от неё, променяв на все блага мира. И я даже знаю, когда это произошло: в тот самый день, когда я вычеркнул из жизни девушку по имени Ева.

Я старался проживать каждый свой день так, будто её никогда и не было, женился, путешествовал по тем же местам с женой, занимался с ней любовью в тех же местах, что и с Евой, даже в тех же самых отелях селился. Я сделал всё, что смог придумать, выбросил все до единой вещи, которые о ней напоминали, даже вывел татуировку. Но договориться с собой так и не смог.

Тянет. Тянет прикоснуться, дотронуться пальцами, ладонями ощутить тепло. Тянет подойти, склониться, зарыться носом в её волосах или прижаться губами к коже на изгибе шеи и вдохнуть полной грудью. Я не пробовал кокс, но видел, как это делают другие. Мне не нужен наркотик, чтобы знать, как он действует - у меня есть мой Опиум. Был Опиум.

Господи, как же тяжело…

Её запах…  тот самый, который я так старательно пытался забыть, заполняет сейчас мои ноздри и давит на мозг первобытным желанием. Я помню вкус её губ и не только их. Помню, как часто и ускоренно, как у забегавшегося ребёнка, билось её сердце после очередного оргазма.  Каждый раз в постели с ней я старался, стремился превзойти самого себя, настолько мне было важно ей нравиться.  Наверное, хотелось удержать и не отпускать до самой своей смерти, которая, я был уверен, случится первой. Да, был уверен, потому что представлять свой мир без неё, было страшно. До ужаса, до умопомрачения боязно. И из этого страха родилось стремление на грани потребности её защищать, чтобы сберечь для себя.

 И вот уже больше шести лет прошло с той ядерной в моей жизни ночи. Шесть лет без неё.

Волосы спутались и прилипли к потрескавшимся губам. У неё одна из крайних стадий истощения, и я в ужасе от того, что мать ни слова мне не сказала. Её, чёрт возьми, мать! Не моя! Не меня она растила, не меня учила ходить, есть, говорить, читать, петь и танцевать. Она была настоящей матерью только для Евы, хоть и появилась в моей судьбе задолго до той злополучной ночи. И тем сложнее мне понять её сегодняшнее равнодушие к собственной дочери. Иногда мне даже кажется, что Энни лучше относится к Мелании, чем к Еве. Как будто даже любит её больше. Они проводят вместе время, соприкоснувшись в тысяче общих точек, а вот когда мать и родная дочь в последний раз говорили по телефону – вопрос, на который не будет ответа.

И я даже не могу найти объяснения, почему соврал Еве: о её проблемах рассказал мне отец, он же подсказал, как найти и как поговорить самым правильным способом.

Мне удаётся украсть её прямо посередине рабочего дня, сунув пять сотен администратору, чтобы избежать шума и ругани - не хочу, чтобы мои действия травмировали её. Мы едем в Западный Ванкувер наслаждаться весной, набережной, солнечным днём и скупостью часов, отведённых на эту встречу: вечером у меня рейс в Европу, к жене.

Ева молчалива, больше говорю я, а она только улыбается, выслушивая мои истории. Я вижу в её глазах восхищение и… боль.

Очень хочется вытравить её оттуда, вымести, выжечь, устранить, но как это сделать, я не знаю. И, боюсь, невозможно.

RHODES - Sleep Is a Rose

Беру Еву за руку, потому что с самого начала встречи боролся с желанием прикоснуться. Хотя бы раз, хотя бы вот так – подержать её ладонь в своей. Но этот скромный жест даёт мне гораздо больше: Ева внезапно перестаёт сдерживать себя и обнимает: обхватив обеими руками мою спину, уткнувшись лицом в шею, прижавшись к груди.

Она плачет, а я никак не могу найти слов, чтобы утешить её. Мне тяжело справиться со своими собственными эмоциями: они душат, давят, терзают, угрожая стабильности и самоконтролю – так хочется сжать её ещё крепче и спрятаться где-нибудь в укромном месте от всего мира.

Но вместо этого я говорю ей то, что должен сказать:

- Ты никогда не была слабой, Ева. Ты всегда была сильной. Сильнее меня. Умнее. Отважнее. Ты должна справиться. Обязана.

- Кому обязана? – шепчет своими потрескавшимися губами.

- Мне.

Она понимает. Понимает и плачет. А я обнимаю. Обнимаю так же крепко, и так же забывая обо всём, как и тогда, в нашей сладкой юности. Именно сладкой она была, наша молодость, кремово-мраморной с вкраплениями арахисового масла. И повторения этому уже не будет. Никогда не будет, поэтому сейчас, в это мгновение, я прижимаю губы к её виску, вдыхаю запах волос и закрываю глаза, даже сжимаю их, как и своё чокнутое сердце, чтобы не сорваться.

Чтобы не обрушиться со всем своим грузом, со всем законсервированным багажом тоски, сожалений, переосмыслений в сливочные поцелуи с клубничной начинкой и кусочками горького шоколада.

Моего любимого горько-сладкого шоколада.

- Ты должна быть сильной, Ева. Должна.

Она кивает. Соглашается.

- Тебе нужно учиться, получить образование и найти себя. Подняться над тем, что так затягивает, оторваться. Не для успеха, Ева. Для самой себя, чтобы жить.

- Это твои деньги на моём счету?

- Нет, твои. Пообещай, что больше не вернёшься в этот бар, в эту дыру. Тебе в нём не место, Ева! Вспомни, о чём мечтала в юности, что тебя  увлекало, просто выбери направление. Тебе всего лишь нужно сделать шаг, а затем просто двигаться. Наступит момент, и ты поймёшь, что жизнь продолжается. Так было со мной, так же точно будет и с тобой. Просто дыши, Ева. Дыши. И ты всегда знаешь, где меня найти.

- Я звонила…

Глава 12.  Дружба

Ева

Talos - In Time

Axel Flóvent - Lighthouse

Я поступила в Институт Фрайзера на факультет психологии, ведь Дамиен приказал потратить его деньги на что-нибудь не просто полезное, а для души. Но самым большим приобретением, которое довелось моей душеньке получить в этом учебном заведении, оказались вовсе не знания, а дружба. Настоящая, крепкая, жертвенная, отзывчивая, наполненная человеческой любовью женская  дружба.

Забавно, но первым, что я заметила в ней, были волосы: эдакая фантастическая грива блестящих каштановых завитушек.

- Мой папа - жгучий брюнет, мама - эфемерная блондинка, а я – каштанка! – смеясь, объяснила мне как-то свой цвет волос Лурдес.

Таких людей как Лурдес обычно называют «зажигалками», но в её случае, даже это определение не имеет достаточно веса, чтобы отразить во всей полноте способность красотки дарить людям свет и радость: «факел» будет более подходяще.

Она всегда приходила позже меня, вернее, влетала в аудиторию после звонка, мгновенно распространяя по небольшой комнате фантастический аромат дорогих духов и одаривая мистера Беннера стоваттной улыбкой и коротким «Sorry».  А мы, студенты - будущие психологи, психотерапевты и психиатры, наблюдали за тем, как забавно профессор в области болезней человеческой души не находил в себе сил, чтобы злиться на систематические опоздания мисс Соболевой.

Это облако курчавых волос сбивало с ног не только повидавшего многое на своём веку преподавателя, но и очаровывало всех студентов без исключения в нашей небольшой группе, включая меня.

Лурдес Соболева нарушала правила. Не только институтские запреты, такие как опоздания на лекции и лабораторные, пользование духами в «fragrance free zone» и телефоном в аудитории, но и негласные нормы межличностных отношений. У неё был своего рода «пунктик» на запретном, и я в этом убедилась, подняв тему «запретной любви».

Профессор Беннер любил отклоняться от темы семейной психологии, часто пускаясь в глубоко философские рассуждения. Он легко сбивался сам, поэтому чтобы направить его в нужное русло, почти не требовалось усилий. В тот день, а это было четвёртое октября, Беннер затронул тему любви, отклонившись от изначального предмета нашего обсуждения «дисфункциональной семьи».

И я, конечно, не могла не задать свой «главный» вопрос:

- Профессор, насколько реальны, по-вашему, чувства в необычной… запретной любви?

В этот момент Лурдес, кажется, впервые меня заметила, обернувшись и уставившись во все глаза.

Беннер, несмотря на возраст и практику, тысячи, если не сотни тысяч отвеченных вопросов от любопытных студентов-диверсантов, закашлялся:

- Что вы имеете в виду под запретными чувствами, мисс Блэйд?

- Ситуации, когда люди испытывают их, но социальные и моральные нормы не допускают развития отношений.

- Как, например?..

С людьми, имеющими учёную степень в психологии, говорить очень трудно: каждое твоё слово и даже их порядок в предложении – источник информации о твоей личности.

- Например, любовь между мужчиной и мужчиной, женщиной и женщиной, братом и сестрой…

Лурдес разворачивается вполоборота, чтобы иметь возможность видеть и меня, и профессора, а я читаю про себя мантру: «Не краснеть! Не краснеть! Не краснеть!».

- Надеюсь, вы имеете в виду не братскую любовь между родственниками? – усмехается Беннер, но увидев перемены в моём лице, мгновенно сменяет улыбку на озадаченность. – Некоторые вещи в нашей жизни происходят независимо от нашего к ним отношения. Войны, например. Каждый отдельный человек убеждён, что война – это чудовищно плохо, но, тем не менее, люди воюют, и воевали на протяжении всей истории человечества. Есть вещи, на которые мы не можем повлиять, независимо от нашего к ним отношения – болезнь и смерть, например. Что именно вы пытаетесь понять, задавая мне этот вопрос, Ева?

- Я пытаюсь понять, почему такие вещи происходят. У любви, как у явления, есть объяснение – запах. Люди находят друг друга по запаху, это, вроде бы, уже доказано. Запах помогает определить идеального или наиболее подходящего партнёра с точки зрения здорового потомства. Но людей часто тянет не к «тем». И я хочу знать, почему так происходит. Что это? Сбой в программе? Нарушения в психике? Химии?

- В последнее время принято спекулировать на химической составляющей романтической любви, точнее «биохимической», - улыбается. – Слишком много значения люди стали уделять гормонам, феромонам, аминокислотам, забывая о главном: любовь слишком сложное и многогранное явление, чтобы упрощать её до химии. Вот Вам простой пример: много лет назад, к своему прискорбию, я отдал свою нежную супругу болезни. Это была та самая болезнь, которая нынче вселяет ужас и в молодых, и в пожилых. И как вы сами понимаете, любовная химия была не на стороне моей умирающей жены, как и вся остальная химия впрочем, - профессор снимает очки и зажимает переносицу, на мгновение умолкнув.

Но почти сразу продолжает:

- Однако, скажу вам по секрету, моему сердцу на эту химию было наплевать. Я никогда не чувствовал всей мощи своей любви к ней так остро как в те месяцы, когда терял её. Ну так и скажите мне: при чём тут аминокислоты? Феромоны? Вы видели когда-нибудь, Лурдес, как выглядит умирающий от рака человек?

- Видела и не раз, как умирают от рака маленькие дети.

- Правда? – профессор как будто удивлён, да честно говоря, и я тоже.

- Чистая. Моя сестра работает в детской онкологии в Сиэтле в больнице при университете Вашингтона. Мне часто приходилось быть волонтёром – развлекать детей.

- Это очень достойное времяпровождение, мисс Соболева. Я знал, чувствовал в Вас сюрпризы, но Вы, тем не менее, умудрились меня удивить!

Глава 13. Санта-Барбара

LSD - Thunderclouds (Official Video) ft. Sia, Diplo, Labrinth

karma-police  kendra-morris

В кафетерии я обращаю внимание на подоконник: на нем лежит дорогой белый лэптоп. Он не мог бы принадлежать кому угодно, а лишь тому, у кого имеется достаточно денег, чтобы раскидываться подобными вещами. Его стоимость - состояние для меня, но не для Лурдес.

Подхожу, беру его в руки и убеждаюсь в своей правоте: внизу, на корпусе, имеется наклейка с именем и номером телефона хозяйки. Очевидно, она теряет его не в первый раз.

Набираю номер:

- Хелоу? - у Лурдес потрясающий голос.

- Привет. Я нашла твой лэптоп в столовой и звоню по номеру на корпусе.

- Оу! Спасибо! Вечно его теряю! Через пару минут буду! - бросает трубку.

Но даже пара минут не успевает пройти, как копна её фантастических волос появляется в кафетерии, заставляя парней сворачивать шеи и давиться своими ланчами.

- Пффф… я такая растеряха! - смеётся. - Это мне нагрузили в довесок к неотразимой красоте и блестящему уму! Ну не может же всё быть идеально в человеке?!

Лурдес звонко хохочет, довольная собственным остроумием, а я наслаждаюсь запахом её духов: действительно, такие редко кто носит.

Лурдес об этом не говорит, но все знают, что у неё очень состоятельные родители, живущие в Сиэтле, откуда и сама она родом. Забавно, но её никогда не обсуждают в курилке, а только восхищаются. Парни мечтают с ней встречаться, девушки дружить, а Лурдес всегда сама по себе, но не пропускает ни одной вечеринки и чаще устраивает их сама.

Уже через несколько часов, покончив с лекциями, мы сидим в милом недешёвом кафе и уплетаем итальянское тирамису из хрустальных стаканчиков - это одно из любимых мест Лурдес в Ванкувере, по её собственному признанию.

- А почему ты здесь, а не дома, в Сиэтле? - спрашиваю. - Вашингтонский Университет один из лучших в мире, не сравнить с нашими!

- Я здесь только на год - ради лекций Беннера, а на остальные таскаюсь просто так и от скуки, - очаровательно улыбается. - Прослушаю его курс и вернусь домой. Хотя к моей специализации он и не сильно относится, но знаешь, я считаю, что психиатрические проблемы берут начало в семье!

- Ты выбрала психиатрию?

- Да! А ты?

- Я больше склоняюсь к семейной терапии. Это интересно, - пожимаю плечами.

- Поверь! - вспыхивает Лурдес, - психиатрия ещё интереснее! Копаться в головах шизиков - это же весь кайф! - её глаза горят. - А вот нытьё зажравшихся домохозяек не воодушевляет.

- Ты звучишь убедительно, - соглашаюсь.

- Я уже говорила про свой блестящий ум? - подмигивает.

- О, да! - и я не в силах сдержать улыбку.

- Так вот, он достался мне от несравненной мамочки - она у меня математик. Ну а… - тут она театрально изображает соблазнительный мах головой, тряхнув волосами, - моя неподражаемая красота унаследована от папочки!

И снова мне смешно. Никто не умеет так непосредственно себя нахваливать, как эта девушка.

- Лурдес…

- Друзья называют меня просто Лу, - она кладёт свою смуглую кисть с большим «А» на запястье мне на руку, и я удивлена заметить, что это прикосновение мне приятно.

- Лу, вон тот парень часто таскается за тобой в Институте, и сейчас он постоянно на нас пялится. Что говорит психиатрия по этому поводу?

Лурдес бросает короткий взгляд на крупного и, надо признать, по-мужски красивого парня:

- А! Это… Ну, психиатрия скажет только то, что сей кудесник - Люк, мой невидимый ангел хранитель! - смеётся. - Наш папа страдает фобией преследования, но, смею заметить, небезосновательно. У Соньки, моей сестры,  тоже такой есть. Хочешь, кстати, познакомлю? Говорят, он хорош в постели! - заявляет с набитым ртом.

- Кто говорит?

- Девчонки на курсе, - Лурдес запивает  тирамису второй чашкой кофе. - Со мной ему нельзя, я  - охраняемый объект,  - заявляет с деланной гордостью, чем снова заставляет меня улыбнуться.

Затем начинает издалека:

- Знаешь, в какой-то умной книжке было сказано, что человек, перечисляя что-либо, интересующую позицию назовёт последней, и только в том случае, если хочет скрыть свой интерес к ней.

- Ты о чём?

- О твоём вопросе преподу, - поднимает брови, изображая «многозначительность» во взгляде.

И мне не становится не по себе, наоборот: очень хочется «раскрыться».

Лурдес - тонкий психолог, прирождённый манипулятор и мисс Проницательность - бросает мне наживку:

- Знаешь, я влипла. Очень много лет назад. Думала, пройдёт! Но ни фига… который год уже, «а воз и ныне там».

- Какой воз? - уточняю.

- А! Это из басни. Из русской. Ты ж не знаешь, - улыбается. – Короче, люблю я чужого парня. И не просто чужого, а того, с которым встречается моя любимая сестра. И вот будь она хотя бы немного стервой, я бы не запаривалась… и он дааавно уже был бы моим!

Тут она самоуверенно морщит брови, давая мне понять, что в её способностях даже сомневаться не стоит.

- Но фортуна не на моей стороне: Соня - добрая ранимая душа. Мало того, ещё и обиженная судьбой. Братец, блин, постарался, - кривится, и за гримасой я успеваю разглядеть искреннюю боль о близком человеке. - У нас ведь как получилось, мой брат Эштон, он только мне брат, а для Соньки - потенциальный партнёр. И он её вроде как… изнасиловал.

- Что? – не успеваю скрыть свой шок.

- Дааа, - тянет, поджимая губы. – Ну, никто доподлинно не знает, что у них там вышло. Но ничего хорошего, это точно.

Лурдес смотрит в окно невидящим, затянутым пеленой воспоминаний взглядом. Наживка переродилась в потребность излить душу:

- Всё сложно у нас, причём у всех. Соня до сих пор и несмотря ни на что любит его. Эштона, - уточняет, коротко взглянув на меня, словно желая убедиться в том, что я всё ещё здесь. – И живёт с Антоном. А я кроме Антона вот уже семь лет никого больше не вижу. Я – как мой папа, а он у нас - моногам.

Глава 14. Вспышки разума и сияние надежды

Через год.

Private Show Nyne

Мне двадцать восемь, а я по-прежнему игнорирую мужчин, избегая не просто отношений, но даже их взглядов: Вейран оставил «в наследство» неискоренимое чувство брезгливости. Стоит только представить любую заинтересованную мужскую особь раздетой, как меня тут же затапливает отвращением. Толкает ко дну.

Лурдес считает это ненормальным. Кажется, она даже использовала слово «отклонение», когда настойчиво советовала не культивировать в себе этот заскок. Но суть в том, что в отличие от Лурдес у меня нет желания ни знакомиться, ни заниматься сексом, ни даже просто общаться с парнями.

Я сорвалась. Устала. Наверное, та часть моей души, которая отвечала за мораль и пристойность, утомилась повторять свои доводы, а та, что все эти годы рвалась к Дамиену, только и ждала повода, чтобы поставить финальную точку в моей внутренней войне.

Этим поводом стал фильм. Кино, снятое Дамиеном годы назад, нашумевшее, но никогда мною не виденное. Я избегала, потому что шедевр, взорвавший общественность задолго до женитьбы мастера, был назван особенным для меня словом «Опиум». Конечно, этот фильм рассказывал драматическую историю любви, но со счастливым концом. Лурдес обливалась слезами, сидя рядом со мной - бедро в пижаме к бедру в пижаме, а я…

А я проклинала собственную упёртость и недоразвитую интуицию.

В ленте, в хронометраже, увиденном миллионами, было спрятано послание лишь для одного человека – для меня. Ну, по сюжету фильма адресовано оно было влюблённым героем героине, страдающей социопатией и неуверенностью в себе. Но из тысяч сценариев Дамиен выбрал именно тот, в котором отчаявшийся мужчина пытался достучаться до своей женщины фразой, написанной неоном на стене его ресторана:

Come back to me.

Come to me.

Come…

Вернись ко мне.

Вернись ко мне.

Вернись…

 Прочитав эти слова, я пропала. Комната закружилась вокруг моего старенького дивана, перед глазами замелькали бесцельно прожитые дни, бездарно потраченные силы.

Лурдес, громко высморкавшись в ванной, сообщила, что на сегодня с неё хватит драмы, и отправилась спать, оставив мне, как обычно,  место у окна. А я, тем временем, полезла в сеть.

Свой фильм Дамиен снял по сценарию, созданному по мотивам романа писательницы южноафриканского происхождения, а ныне жительницы Сиэтла. Согласно «фактам о фильме», сценарий появился раньше выхода книги, изменив обычный закон популярности – вначале книга, за ней фильм. Тут всё вышло наоборот. 

В ту же ночь я купила на сайте Amazon книгу и нашла интересующее меня место – надпись. Слова в книге оказались идентичными тем, которые горели гипнотизирующим неоновым светом на тёмной кирпичной стене ресторана в фильме.

Я уловила сходство почти сразу: отчаявшийся и отвергнутый герой, героиня с предвзятым отношением к жизни, с детства лишённая родительской любви, и рестораны.

Сколько их у него? В Ванкувере, кажется, пять, мама говорила. Я никогда не бывала ни в одном из них.

Следующий мой шаг – поиск адресов и дат открытия каждого заведения под общим брендом «For you only».

Утром растрёпанная и сонная Лурдес пьёт приготовленный мной кофе и в очередной раз демонстрирует свои незаурядные психоаналитические способности и феноменальную проницательность:

- Эти строки на стене, они ведь для тебя, - сообщает осипшим после сна голосом.

- Не знаю.

Я не могу этого знать. Наверняка знает только он.

- Ты нарочно вчера так рано спать ушла? – спрашиваю.

- Угу, - жуёт пончики в белой глазури.

- Зачем?

- Чтобы, - проглатывает, - у тебя была возможность  хорошо подумать.

- Я не спала.

Тут она смотрит с удивлением:

- Ну ты, мать, даёшь! Много надумала?

- Нашла адреса его ресторанов.

- Ясно! – её глаза горят как рождественские огни на ёлке. – Значит, сегодня ресторанный рейд, детка!

- Я думала сама… - неуверенно ставлю её в известность.

- Ни в коем случае! Такие проекты в одиночку не выполняются!

- Я бы хотела в этот момент побыть с собой наедине, - не сдаюсь.

- У тебя будет такая возможность! Я умею исчезать, когда нужно. А когда нужно, я всегда знаю!

Это правда. Что и доказал вчерашний вечер и не только он.

Через час мы готовы. Решили начать с ближайших, а они, по стечению обстоятельств, более новые.

Во всех трёх не оказалось никаких надписей на стенах.

Но вот в четвёртом мы нашли то, что искали:

Help me up.

Help me.

Help…

Just call me!

Помоги мне подняться.

Помоги мне.

Помоги…

Просто позвони!

Самая первая мысль - это его крик, его зов, просьба услышать, обращённая ко мне. Сколько раз я проходила мимо этих его ресторанов, горящих неоном «Только для тебя»? Сотни или тысячи раз отказывала себе в желании зайти и прикоснуться к частичке самого далёкого и самого близкого человека на Земле.

Снова незаметно смахиваю свою слабость.

Сижу с лучшей подругой за удобным столиком у окна и перечитываю раз за разом каждое его слово, обращённое ко мне.

Лурдес молча пьёт мартини, закусывая оливками. Она не задаёт вопросов, потому что она – психотерапевт. Пусть будущий, но, тем не менее, человек кое-что понимающий в жизни, людях, а главное, в их эмоциях и чувствах.

Когда я, в конце концов, всё же прихожу в себя, она спрашивает:

- Это для тебя написано?

Глава 15. Шаг номер раз

Дамиен

Oliver Tank Sound of Silence

Когда секретарь звонит и произносит неожиданное: «Ева Блэйд ждёт вас в приёмной», я не сразу могу осознать смысл произнесённых слов. Начинаю сомневаться в том, что услышал или понял их правильно.

Ева входит неуверенно, маленькими шагами, споткнувшись о цветастый персидский ковёр неформальной приёмной. Комнаты, обставленной моей женой: стол из стекла и металла и кресло, обитое кожей несчастного животного, выбирала Мелания.  И даже белый замшевый диван,  куда я предлагаю сесть собственной родной сестре, также нашла в одном из многочисленных дизайнерских каталогов моя жена.

Только фото на чёрных стенах, закованные в ледяные полупрозрачные рамки, сделаны Евой. Она узнаёт свои работы, и улыбка, рождающаяся на её губах, согревает мне сердце.

Я не видел сестру вот уже вечность. Последний раз мы встречались в День её Рождения, почти год назад. В тот вечер она познакомила меня со своей подругой  – девушкой, обладающей эксклюзивным шармом и чувством юмора – Лурдес Соболевой. Я хорошо знаю её отца, и не удивлён встретить столь достойное продолжение его генов в дочери. С того дня мне стало спокойнее: хорошие люди всегда меняют нашу жизнь к лучшему, а Еве нужен друг как никому другому.

Она смотрит на свои вывернутые кверху ладонями руки, а я на неё. Помню, однажды она рассказывала мне о невербальных жестах, и эти ладони, открытые моему взору, должны говорить о её доверии и желании говорить.

- Как ты? – спрашиваю, улыбаясь.

Да, я улыбаюсь, как последний идиот. Как иуда, воочию увидевший ангела. Спустя годы, пережив столько всего, ломая себя всеми доступными средствами, выжигая то, что так упорно не желало умирать, я всё так же млею, глядя на неё. Всё так же вспоминаю, где именно у меня расположено сердце, и поражаюсь тому, как усердно оно пытается раздробить мои рёбра, чтобы… чтобы что? Чтобы убить меня и прекратить эту ломку? Чтобы влепиться в её грудную клетку и обнять уже, наконец, то другое сердце?

- Дамиен…

Боже … Господи, зачем ты дал ей этот голос? Зачем сделал меня таким зависимым от него? Зачем?

Несколько звуков, всего лишь моё имя, и я готов упасть на колени. Готов целовать её руки и не только их.

Стараюсь видеть в ней просто женщину, просто сотрудника, пришедшего по какому-нибудь очень важному делу. По вопросу нежелания моего главного актёра сниматься, например, в наполовину отснятой картине. Я должен сосредоточиться, сфокусироваться на проблеме…

Её каштановые волосы распущены, и мои мысли рвутся к памяти, всё ещё хранящей их запах. Руки помнят их мягкость и ощущение шёлка, рассыпанного на пальцах. Я пропускал эти пряди сквозь них сотни раз, когда мы занимались любовью. Тысячи раз, когда мы целовали друг друга.

Я не хочу смотреть, но всё равно вижу её губы. Те самые, которые до сих пор сводят меня с ума, вкус которых я столько раз пробовал своим языком, и вот уже годы напролёт стараюсь забыть. Изо всех сил пытаюсь не думать о том, что другие губы, которые целую каждый день, не те. Заставляю себя чувствовать то, что должен, обязан, потому что муж.

Ева видит мой взгляд, застрявший там, где ему не следует быть, и нервно сглатывает. Я отворачиваюсь, усилием воли переключаю внимание на монитор, стирая запретные образы из памяти, давя желание рвануть, перевернув этот чёртов гламурный стол вместе со всем содержимым, подлететь к ней и целовать, целовать, целовать. Прижаться к её губам своими, раздвинуть их и…

- Дамиен… - вновь пытается начать разговор.

- Да, Ева, я слушаю, - мой голос официален.

Я профессионал. Давно уже. Редко что может выбить меня из колеи, да почти ничто. Только Ева… но даже она теперь не самое важное в моей жизни.

- Дамиен, я… люблю тебя!

Если бы эти слова были сказаны при иных обстоятельствах, у меня бы, наверное, случился инфаркт. Но в данную секунду, в этом отрезке моей жизни я жду их меньше всего.

Отрываю невидящие глаза от монитора, стараюсь собрать разбежавшиеся мысли в одной точке, сфокусироваться и понять, что происходит:

- Что случилось, Ева?

- Ничего. Я просто… должна была сказать тебе об этом. Чтобы ты знал.

И спустя мгновение добавляет, вымучивая улыбку:

- Да, просто хотела сказать.

Встаю. Встаю, потому что зуд в теле не даёт сидеть. Набираю в грудь воздуха, медленно выдыхаю, надеясь, что за это время найду подходящие слова, но это… не так просто. Нет ни одной, ни единой, чёрт возьми, идеи!

А она смотрит на меня в упор. Ждёт.

- Ева… Ева, я женат. У меня семья, понимаешь?

- Да, конечно, Дамиен.

Господи, опять это её «Дамиен»! Если б только можно было запретить ей в принципе произносить моё имя, было бы легче. Намного легче.

- Я всё понимаю, слишком много времени прошло. Слишком, - соглашается, а на лице мука.

Её словно ломает. И я не знаю, какими должны быть мои слова и действия:

- Не в этом дело…

Меня разрывает изнутри, рвёт на грёбаные ошмётки. Чувствую, что совершаю ошибку, делаю не то, что мне действительно нужно сделать, но разум твердит своё настойчивое «Будь мужиком! Нельзя!».

- Хотя… не думаю, что враньё сейчас нам поможет, Ева. Да, ты права: дело именно в этом - всё изменилось.

- Настолько, что ничего вернуть уже нельзя?

Твою ж мать! Она смотрит на меня снизу вверх и плачет, как маленькая девочка.  Ей Богу, плачет! Никогда в детстве, когда и в самом деле была девчонкой, я не видел её слёз! Ей было больно, тяжело, порой невыносимо  тяжело, но слёз я никогда не видел.  Теперь вот вижу: обильные, крупные капли щедро скатываются по её щекам и падают на светло-жёлтую футболку.

Глава 16. The Death

Ещё через пять месяцев.

Ева.

Меня разбудил звонок:

- Ева…

Этот голос я узнаю из сотен, из тысяч.

- Дамиен?

- Да… это я, - и в этих коротких словах тяжесть.

Я ощущаю его боль на расстоянии. А его несчастья – всегда мои несчастья. В мыслях проносятся десятки возможных причин этого надрыва в его голосе, борьба вероятностей, но то, что он говорит, не могло мне привидеться даже в самом ужасном сне:

- Ева… Родители разбились.

- Разбились?

- Да. Насмерть. Оба. Сегодня ночью на хайвее. Отец не справился с управлением или… я не знаю. В них врезался грузовик. Мы с Мел сейчас в морге, на опознании. Я не хотел тебе звонить, пока сам не увижу.

- Боже, Дамиен!

- Да, Ева…

Боль душит. Тоска. Осознание необратимости этого фрагмента жизни.

 Это были мои отец и мать. Что бы я ни думала о них, как бы ни ругала,  как бы упорно ни хранила обиды – сегодня ночью перестала существовать моя семья, самые близкие люди. Только встретившись со смертью, по-настоящему понимаешь, как, на самом деле, дорог был человек. Память рисует лица, встречи, события, улыбки, глаза, слёзы. Обиды, претензии, злость – рассыпаются в пыль.

Дамиен кладёт трубку, а в моих ушах ещё долго отзывается эхом нежный голос Мелании: «Я с тобой, любимый, я с тобой. Я всегда с тобой».

Одиночество – часть меня, одиночество – моя одежда, особая форма существования моей души. И никогда ещё в жизни я не ощущала его так остро - каждым своим атомом.

Ванкувер решил проводить странную в своих жизненных выборах и решениях пару хорошей погодой – солнце разъедает воспалённые глаза.

Дамиен спрятал их под брендовыми тёмными очками. Дорогие стёкла скрывают обломки его души:  губы сжаты и искривлены судорогой, выдавая то, что он так пытается скрыть - слёзы. Он несмотря ни на что любил их, простил, как того требует Библия или там Ветхий Завет. Хоть и нечаянно проклял, бросив своё душераздирающее «НЕНАВИЖУ».

А я не плачу. И это хорошо и плохо одновременно - меня снова и, впрочем, как всегда, будут осуждать: безразличие на двойных похоронах отца и матери, что может быть чудовищнее? Я даже знаю, как именно меня станут называть, обвиняя в безбожии и чёрствости, предвкушаю хруст своих косточек от усердного перебирания родственниками. Да что там, такой экземпляр, как я, способен вызвать негодование и осуждение даже у мужчин:  именно его я читаю, совершенно не удивляясь, в их раздражённых осуждающих взглядах.

Я не оплакиваю родителей, уважаемых членов общества, которые, по случаю, дали мне жизнь. Этих людей почти не было в моей жизни. Они поблёскивали иногда, как рыболовецкая блесна, напоминая о своём существовании и дразня потенциальной возможностью, но фактически у меня их никогда не было. Самое большее, что я видела - это любовь совершенно постороннего, как выяснилось, человека и доброту его матери. Этот нонсенс  - самое забавное и болезненное в моей жизни: я никогда не была нужна близким, но оказалась интересна чужим.

Дамиен - исключение, но он предал, связав свою жизнь с единственным человеком, которого я никогда не смогу принять. И это взаимно. Мелания в жизни брата - это тонкий и мудрый приём по моему полному устранению.

Дома меня накрывает. Да, я осознанно назвала родительский особняк «домом», потому что любому человеку, очевидно, невзирая даже на всё случившееся, необходимо место, олицетворяющее безопасность и любовь - то есть дом. Теперь он опустел, и холод пробирает душу до самых её дальних углов.

Стою у окна во внутренний двор и… нет, не плачу, я рыдаю. Безудержно. Это немая, беззвучная истерика «осознания».

Они были странными: плохо любили, мало давали тепла. Но они были! А теперь их нет. Некому звонить и не от кого прятаться. Никто не отругает и не пожурит за бездарно растрачиваемую жизнь, не отсыплет советов, не попытается направить.

Да, они ошибались. Они, чёрт возьми, наворотили дел, но, всё же, дали нам жизнь: мне и Дамиену. И мы изредка, но могли видеться, встречаться все вместе на неловких семейных ужинах, считая оставшиеся минуты до окончания.

Под моими ногами старый серый ковёр с вкраплениями бирюзы, облитый однажды красным вином. Как бы мы с Дамиеном ни пытались отчистить последствия своих любовных игрищ, следы так и остались. Мать столько раз собиралась купить новый, но всё откладывала. Смотрю на пятно, наблюдая за тем, как собственные слёзы размывают его акварелью.

Дамиен стоит у противоположного, самого большого в доме, окна, открывающего вид на нашу улицу. Его руки спрятаны в карманах, он подавлен, но после секундной слабости на кладбище слёз его я больше не видела. Вернее даже, не самих слёз, а болезненно сжатых губ.  Так он плачет: беззвучно, бесслёзно, невидимо – всё прячет внутри.

На нём красивый костюм. Чёрный, как и положено случаю, но настолько элегантный, что страшно думать о его цене. Стыдно признаться, но мой собственный достаток заставляет замечать такие вещи.

Жена выбирает своему мужу лучшие костюмы. Лучшему мужчине положено всё лучшее: и жена, и костюмы. И туфли. И часы. И автомобиль. И дом. И отпуск. И жизнь.

Отворачиваюсь.

Как всё изменилось…

А менялось ли? Ведь так, в сущности, было всегда. Я словно не принадлежу этому миру: всегда лишняя, вечно неуместная. Неумелая, неуклюжая, никому ненужная. Рождённая невпопад.

Я слышала его шаги: не медленные, не быстрые. Уверенные, неумолимые.  Не дёрнулась, не попыталась убежать, даже не шелохнулась, потому что всё это время ждала.  С момента, как мы открыли и вошли в ту самую дверь, за которой однажды он скрылся от меня, чтобы «думать», я терпеливо ждала его шага. Надеялась, что обнимет, прижмёт к груди и скажет, что всё будет хорошо. Всё в моей бестолковой жизни непременно наладится, отыщет свой ритм и стиль, изменится к лучшему.

Глава 17. The Weakness of Humans

LUUUL  Illuminate ft. Amanda

Sofia Karlberg - A Bible Of Mermaid Pictures (Acoustic Version)

Я сама к нему полезла. Стала тем, кто проявил инициативу. Мне не нужен был секс сам по себе, не в этих обстоятельствах, но я жаждала той степени близости, которая бывает у людей, ложащихся в одну постель. И мне отчаянно были необходимы его прикосновения, ласки, как единственное средство, способное обезболить мои раны. Дать возможность хотя бы на время забыться в том, что всегда несло только радость.

Мы всё так же стоим у окна, руки Дамиена обнимают меня тем душераздирающим видом объятий, которые называют братскими. Но даже в них есть нечто … грешное.  И оно растёт, быстро увеличивается, как шаровая молния, а мы оба замерли, застыли в ожидании, и наблюдаем, как далеко это зайдёт.

Пронзительный звук вскипевшей кофеварки ударяет по нашему отрешённому шару действительностью, и он со звоном лопается.

Дамиен не спешит забирать руки, но моё тело отталкивается, отскакивает, словно опомнившись. В этот момент я ненавижу весь мир, и самое большое в нём зло – кофеварки.

Не осознавая шагов, бегу. То ли сбегаю, то ли нет, но внутри – разлом.

Трясущимися руками пытаюсь выдернуть шнур из розетки, сделать хоть что-нибудь, только бы эта кофемашина наконец умолкла, но чёртов штекер словно приклеился намертво к проклятой стене. Я дёргаю его изо всех сил, борясь со слезами, уже безжалостно затопившими мои глаза.

Внезапно жаркое дыхание опаляет мой затылок, заставив каждый волосок на шее подняться:

- Ева… остановись! – просит глухо, хрипло.

Опомнившись, разворачиваюсь и, наверное, делаю это слишком резко - так, что Дамиен отступает на шаг назад.

Глаза в глаза. Диалог древний, как мир.

Да, я зову его взглядом. На низком, диком, первобытном уровне зову, и он слышит. Слышит и не может устоять: я чувствую это, ощущаю каждой своей клеткой взор, примагниченный к моему лицу, его мягкое скольжение  ниже, к губам, и тут же рывком обратно - к глазам. А в них остатки слёз.

- Да к чёрту всё! – не сказал, проревел.

Это взрыв. Прорыв плотины. Цунами, безжалостно сносящий постройки пристойности, крепкое здание морали.

Его бёдра вдавливают меня в стену, и где-то там, за тонкой тканью дорогих брюк, я ощущаю лживость его молчания. Фальшь заключённого им брака.

Он даже не целует меня, нет. Он дышит, жадно хватая воздух, втягивая его вместе с моими волосами и кожей. Его губы словно разучились ласкать - они просто живут на моём теле, едва поспевая за пальцами, стаскивающими бельё.

Я хочу целовать его губы и тянусь к ним, он это чувствует и даёт мне их, позволяет впиться, вжаться.

И в эти секунды мне плевать, что обо мне думают на небесах. Даже если именно в этот момент они вписывают своим тонким пером моё имя в список с заглавием «Ад».

Дамиену, похоже, тоже всё равно. Ему совершенно точно не до небесной канцелярии.  Он невменяем, может быть, даже безумен. И я выгибаюсь, подставляя этому безумству шею, грудь, раздвигая бёдра так широко, как могу, чтобы он точно знал, что и у меня больше нет сил сопротивляться.

Что я выдохлась, что больше не могу.

В том, что мы делаем, нет элегантности. Я целую его лицо, не следуя традициям – жадно и куда придётся, так же точно, как и он моё. Ладони скользят по телу, сжимают бёдра, плечи, запястья до боли. Пальцы знают, что должны быть нежными, но годы, долгие мучительные годы одиночества, рвущей душу беспомощности в таком большом и разнообразном мире сделали нас одержимыми.

 Мы одержимы. Оба.

Мои ладони на его груди, они то сжимают нежную ткань рубашки, то вновь разглаживают, ненавидя её и любя тепло кожи, очертания спрятанных мышц. Я выдираю её из его брюк, чтобы прижать уже наконец ладони к его животу, скользнуть ими выше, гладить грудь, ключицы, шею.

Мои пальцы впиваются в кожу ремня, не щадят его, грубо размыкая замок, оскорбляя звуком расстёгнутой молнии этот пристойный во всех смыслах мир.

Моя спина уже на ковре, а руки подняты кверху и вплетены в его руки. Он целует мою грудь, обхватывая губами, скользя языком. Его нос прижимается к моей коже, ищет запах и, находя, заставляет веки опуститься, лишь ненадолго прикрыв жадные зрачки. Он хочет видеть, чувствовать, осязать. Хочет любить.

И я хочу. Мне нужно ощутить его в себе, соединится, вжаться, слиться в одно. Необходимо стать одним целым, неотделимой его частью.

Дамиен на мгновение останавливается, смотрит в мои глаза, словно собирая всю решимость мира, чтобы сделать одно это движение. А я зову его взглядом: «Да! Да! Да! Сделай это! Я ведь так давно жду… Столько лет тебя жду!».

И он, зажмурившись, стиснув зубы, сжав ими нижнюю губу добела, совершает то, что для всех и для нас самих лежит за гранью.

Экстаз наполняет мои веки тяжестью, и я только слышу хриплый выдох, почти стон:

- Ева-а-ааа...

Мы одно целое. И нам хорошо. Наконец, хорошо. Вся тяжесть лет стекает с наших соединившихся тел. Нет, это не секс. И не занятие любовью. Это жизнь, маленькая драма двух неприкаянных душ в одном физическом соитии.

Во мне рай. Перед глазами акварель, а на ней – приоткрытые воспалённые губы с каплей алой крови. И я поцелуем забираю её себе.

Мы оба задыхаемся, потому что нам некогда дышать, нет в этом краткосрочном маленьком мире времени для дыхания – наша хронология и история точечны, как касание кончика иглы к белому, пустому листу бумаги. Потому что ничего и никогда у нас не будет. Не может быть! Не существует во Вселенной сценария, где наши души могли бы быть вместе.

И именно эта неизбежная пустота, отсутствие возможностей для того, чему так хочется БЫТЬ, наделяет контакт, который давно перестал быть просто соитием, недоступной обычным влюблённым силой – наша жажда друг в друге достигла пика, апогея, побила рекорды человеческого влечения, взорвала все постулаты и догмы, выпустив наружу голое, уязвимое, уродливое в рождении, но такое прекрасное в своей первобытной природе явление – наше Чувство.

Глава 18. Шаг номер два

Luca D'Alberto My Way

Eva: «Как ты?»

Dam: «Обычно. Работа, рутина».

От тона его ответа мне холодно. Я хочу верить, что надумываю то, чего нет. Неудачный момент, плохой день… но не оно, не безразличие.

Eva: «Не знала, что снимать фильмы так скучно. Как тогда жить представителям остальных профессий? Бухгалтерам, например?»

Dam: «Вся наша жизнь - рутина. Глина, из которой мы лепим свои дни, недели, годы. И всё это ради редких вспышек радости»

Eva: «Звучит депрессивно».

Dam: «Просто голая правда».

Eva: «У тебя плохой день?»

Dam: «Обычный. Я уже говорил».

Чёрт.

Чёрт, чёрт, чёрт.

Как сказать тебе: ты мне нужен? Позвони! Хочу услышать твой голос. Или просто молчи и дыши в трубку. А лучше приезжай за мной, забери и отвези куда-нибудь, мне совсем не важно, куда. Хотя давай обойдёмся без ресторанов и кафе, забьёмся в скрытый от глаз угол, можно у меня, а можно в гостинице, забудем об условностях, как ты и хотел тогда в «Старбаксе», и сделаем «это» ещё раз! А потом ты скажешь своей жене, что не можешь жить без меня, и мы вдвоём уедем в Италию? Или Испанию, или Францию, или туда, куда ты ещё не возил ЕЁ и не был сам? И если нас станут фотографировать папарацци, ты спрячешь меня ото всех за своей спиной, но однажды открыто и смело скажешь: это та женщина, которую я люблю.

Белый экран, зелёные сообщения. Ты молчишь, и я молчу. Ты на том берегу, я на этом, и между нами нет моста. Ни хрустального, ни деревянного, ни верёвочного. Я брошу щепку, вцеплюсь в неё и попробую доплыть до тебя сама:

Eva: «Дамиен, давай встретимся?»

Ответ приходит спустя два часа. После пережитого мною удушья, слёз и распечатанной бутылки коньяка:

Dam: «Прости, был занят, не увидел твоего сообщения. Можем встретиться, если ты хочешь. Давай в ресторане на Корнуолл Авеню? Это недалеко от меня. Место называется «Local Kitsilano». Завтра после пяти у меня будет около часа, сможешь?»

Одно простое сообщение. Выдержанное в едином стиле… не бизнес, не дружба, не родство. Что тогда? Знакомство. Так пишут знакомым. Малознакомым. Тем, с кем тебя ничто не связывает. Для кого у тебя нет душевного тепла, нитей, тянущихся от твоего сердца к тому, другому.

Забавно, как много может сказать всего лишь выбор и расстановка слов.

Не сдавайся, Ева. Не сдавайся. Однажды он просил, теперь твоя очередь – проси ты. Корона не свалится, да и не до неё уже давным-давно. Чёрт с ней, с короной.

Eva: «Я свободна в это время. Но давай в «Старбаксе» в аэропорту»

В первой версии моего сообщения было на одно слово больше: «нашем». Но что-то остановило меня, не позволило назвать «Старбакс» нашим.

Dam: «Ева…»

Три точки долго танцуют перед моим расплывающимся взором.

Интересно, как и чем нужно набирать простое слово «Okay», чтобы на это ушло целых четырнадцать минут?

Dam: «Хорошо, Ева. Я приеду в Старбакс».

Допиваю свой коньяк, потому что выдержка на грани фатальной трещины. У меня трясутся руки, и я не могу спать, но заставляю себя, потому что «завтра» будет самый сложный день в моей жизни – я буду просить у судьбы кусочек счастья.

К моменту моего появления Дамиен уже на месте, он ничего не заказывал и стоит у панорамного окна, засунув руки в карманы. Мне видно линии его широких плеч и спины, силуэт сильного тела, принадлежащего не мне. Я приближаюсь, но даже не пытаюсь обнять - его выдаёт дыхание: рваное, ускоренное, не способное справиться c эмоциями. Он начинает нашу беседу сразу с главного:

- Ева, то, что произошло, было ошибкой.

 - Почему?

 - Ты знаешь.

 - Можешь смеяться, но нет. Я не знаю.

- Ева… мы планируем ребёнка.

- Я это уже слышала. Ты говорил в прошлый раз. Когда это было? Погода назад?

- Пять попыток ЭКО. У Мел были проблемы с зачатием.

- Были?

- Да. Почти сразу после похорон мы узнали, что пятая подсадка сработала – два эмбриона прижились. Последние недели ждали двойню, а вчера были у врача и выяснили, что один погиб. Но второй жив, и с ним всё в порядке.

- Такое бывает?

- Оказывается, да, - пожимает плечами. – Мел сейчас не в лучшей форме – у неё стресс. Вчера были истерики, сегодня ещё хуже – депрессивно-упаднический настрой. Она боится, что второй тоже погибнет, и рыдает почти без остановки. Поэтому у меня не слишком много времени, прости. Только час, как я и сказал вчера.

Моё самоуважение и чувство самосохранения, очевидно, почили в небытие:

- Живи себе со своей Мел, рожайте детей, я ведь всё равно от тебя не могу, но встречаться-то мы можем? Хотя бы иногда?

- Я… Я… может, неправильно понял, но… ты только что предложила себя в качестве кого?

-  А чем я хуже? Всех этих твоих актрис… У тебя ведь наверняка есть … развлечения помимо жены!

-  Боже… - он закрывает глаза рукой и трёт виски.

- Я читала!

- Люди любят сплетни, Ева. А у меня сейчас есть заботы куда важнее!

- Но они ведь когда-нибудь закончатся! Все эти твои заботы, ЭКО, истерики, потуги примерного семьянина и прочее…

Он не даёт договорить:

- Ты в своём уме? – почти орёт.

- В своём.

- Ты хоть понимаешь, о чём говоришь? Ты списываешь себя, свою жизнь в неполноценность! Ты превратилась в тень, Ева!  Ты живёшь в вечном ожидании того, чего никогда не будет!

Глава 19. Just Life

Fleurie - Hurricane

Два месяца я пребываю в токсичном дыму разбитых надежд: отрешённость и подавленность - мои друзья. Кроме них - сплошное и беспробудное одиночество. Лурдес, с которой мы успеваем всего лишь раз встретиться, чтобы провести один скоротечный час в кафе, по-матерински настойчиво советует антидепрессанты и отдых в экзотической стране. В октябре я получаю от неё же подарок - путешествие в Доминиканскую республику - семь райских дней в luxury отеле, «полном одиноких брутальных качков с разбитыми сердцами, срочно требующими реанимации». Затем мне по-заговорщически было добавлено: «Я там  была, видела, знаю!».

Лурдес могла бы предложить поехать вместе, но не сделала этого - предпочла общество своего Антона и унылый Сиэтл. Я не в праве на неё сердиться, как и требовать внимания, но разочарование осело дрожжевым налётом на дне моей души.

Я не поехала в роскошный отель, где обитают красавцы-мужчины: что мне там делать одной? Завидовать счастливым парам? Семьям? Влюблённым?

Фотошоп и несколько фотографий, любезно найденных Google, и моя лента в соцсети пестрит снимками «незабываемого отдыха». Это был мой отчёт о проделанной работе для Лурдес, но позже я обнаружу десятки лайков от бывших австралийских одноклассников и знакомых, а среди них болезненное для моих глаз имя - Damien Blade.

Пусть он думает, что у меня всё прекрасно. Я вовсе не убиваюсь из-за его отказа, моя жизнь не катится под уклон, меня не вышвырнули с работы по причине полной невменяемости и бесполезности, и я не страдаю глубокой затяжной депрессией, бессилием и головокружениями.

Моя подруга Лурдес считает, что каждая «нечаянно» забеременевшая женщина подсознательно желает стать матерью. Иначе как объяснить тысячи упущенных возможностей дойти, наконец, до гинеколога и сделать один единственный укол?

Мой случай особенный: я живу уже годы совсем без мужчин. Муж сошёл с моего поезда, а я так и не полюбила фастфуд, поэтому в контрацепции не было необходимости.  Наше столкновение с Дамиеном было непредвиденным. Непредсказуемым. Неожиданным.

И ни один из нас не подумал о предохранении. Он, скорее всего, привык к защищённой жене (у неё, как выяснилось, природная спираль от рождения), а я… а я, если придерживаться точки зрения моей любимой подруги, неосознанно жаждала стать матерью.

Я жила в депрессии. В глубокой. А когда ты настолько с головой в болоте, не замечаешь очевидных вещей. Например того, что у тебя вот уже два месяца нет менструаций. Что ты потеряла аппетит и слишком часто плачешь. Что очень многое в тебе изменилось, перестало быть прежним.

Я поняла, что пропускаю критические дни в начале ноября. Вот просто вспомнила, что у женщин моего возраста время от времени случаются месячные. Бывают, конечно, и сбои, в том числе из-за стресса и крупных жизненных разочарований, но мой женский календарь пропустил уже две таких даты, а не одну.

Вначале я как обычно подумала, что мне волноваться не о чем, ведь в моей жизни нет мужчин и, соответственно, секса…

Мужчин нет, а секс был. Один раз. Давно. С тех пор уже много дней прошло. Много.

У меня даже нет теста на беременность - никогда не было повода обзавестись. Набрасываю куртку, беру кредитку, сажусь в машину и еду… куда? Где их обычно продают? В Доллараме. Я точно их там видела. Покупаю, возвращаюсь домой, выполняю действия, описанные в инструкции, и получаю положительный результат.

Нет, такое вряд ли возможно. Секс был слишком давно, я бы к этому времени уже всё почувствовала. Это просто в Доллараме продают всякий хлам, поеду в Лондон Драгс, там точно качественный товар. Хоть и дороже раз в десять. Покупаю два разных, один с изображением цветка, второй – женской фигуры. Интересно, что ни на одном из них не нарисован младенец. Не все ведь пользуются ими для того, чтобы узнать хорошие новости. Как я, например.

На правом две полосы, на левом флажок, обозначающий «Вы беременны».

Я сажусь на кафельный пол своей ванной и медленно, не спеша соображаю: кажется, я всё-таки беременна.

Мне страшно. До тошноты. До помутнения рассудка.

Я очень хорошо осознаю, чем всё это может закончиться, и поэтому иду на осмотр в женскую консультацию с трясущимися руками.

- Ваш срок – 10 недель. Всё хорошо, - подытоживает результаты анализов и осмотра врач. – Ребёнок развивается правильно и соответственно календарю.

- А вы можете увидеть отклонения?

- Да, некоторые можем, но не все. На двенадцатой неделе пройдёте УЗИ, сделаем замер воротниковой зоны, чтобы исключить синдром Дауна.

- А остальное?

- Этот тест позволяет выявить и другие хромосомные аномалии.

- Все?

- До 90%. Но Вы должны знать, что патологии развития плода можно обнаружить на любом сроке беременности или не обнаружить вообще. Случается и такое, что здоровые в утробе матери дети рождаются больными, но всё это – большая редкость. Уверена, у Вас всё в порядке, и переживать не о чем.

Я знаю, что в этот момент должна признаться в кровном родстве отца ребёнка, но не могу разжать рот. Факт, в котором, оказывается, не так просто сознаться. Пока доктор распечатывает результаты нашей встречи и первую фотографию Узи, на которой, к слову, мне совершенно ничего не разобрать кроме фасолины в пятидесяти оттенках серого, я уговариваю себя собраться с силами и раскрыть его глаза на истинное положение вещей. Упрашиваю, угрожаю, толкаю, пинаю, мысленно отрываю самой себе голову, но челюсти не разжимаются - их заклинило. Во рту пересохло, язык залип, в ушах звенит. Я чувствую влагу на верхней губе и лбу – пот выступил  от моих  усилий, но все они безрезультатны.

- Вам нехорошо? – доктор подозрительно оценивает меня взглядом.

Глава 20. Остров тепла и покоя

Cigarettes After Sex - Crush

В двадцать недель УЗИ подтверждает, что я вынашиваю девочку, и даже более того – здоровую. У меня почти прошла тошнота,  давно отпустила рвота. Я много ем и сплю всё то время, что не работаю. А работа нашлась отличная, теперь я - продавец в магазине детской одежды Carters и могу делать личные покупки с пятидесятипроцентной скидкой. У меня хорошая зарплата, на неё я не только способна позволить себе выплаты за аренду квартиры и текущие расходы, но и кое-что отложить до рождения ребёнка. Прикинув, подсчитала, что первые два месяца смогу не работать, а это важный задел.

Единственный минус - работа не просто выматывает, она изнуряет. Почти десять часов на ногах, присесть некогда, да и некуда: торговый зал, где я тружусь консультантом, не предусматривает посадочных мест для персонала. Под вечер мне больно наступать на ноги, резинки носков врезаются в отеки и зудят. «Это ничего!» - говорю себе и Лав, придерживая живот обеими руками. Всё наладится! Когда-нибудь.

На Рождество у меня случается радость: Лурдес проделала утомительный путь в двести километров от Сиэтла до Ванкувера и обратно, чтобы осуществить свой план – познакомить меня со своей семьёй и отпраздновать Рождество.

Уже в Сиэтле до меня окончательно доходит вся «особенность» этого поступка, и происходит это после тихого робкого вопроса Антона:

- А папа в курсе?

- Конечно.

Да, Лурдес рассказывала множество историй о своей семье, чаще забавных, изредка грустных, а иногда просто обычных, житейских. В их доме никогда не появляются чужие люди, только те, кого считают семьёй – это незыблемое правило. Друзья, приятели, вечеринки – всё это бывает, но вне стен родительского дома. О легендарном стеклянном доме на острове Бёйнбридж я слышала от Лурдес тысячи раз, но, конечно, никогда не видела.

В тот год, год моей трагедии, мне повезло побывать в нём. И это событие стало не просто особенным, оно открыло мне основополагающие смыслы существования и предназначения человека.

Я увидела семью. Нет, это была не просто семья, каких миллионы на нашей планете, она была особенной, потому что настоящей. И это ощущалось в воздухе, жило в стеклянных стенах, огромных комнатах, мебели и предметах, наполняющих дом, но главное - в глазах и улыбках живущих в нём людей.

Я ощутила его мгновенно – свет, исходящий от них: родителей, сестры Софьи, братьев Эштона, Алексея и Амаэля  с разницей в возрасте в целых тридцать лет, их супругов и детей, самой Лурдес и её Антона. Да, Лурдес изменилась в то же мгновение, когда переступила порог отчего дома – она стала мягче, добрее, спокойнее. Энергия лилась из неё так же, как и всегда, но теперь в совершенно ином русле – в любви к своим близким.

Прожив с ними тот праздничный вечер, я поняла, что центр этой маленькой Вселенной – два бесконечно любящих сердца. И этой любви настолько много, что её благости хватает всем остальным. Мне было известно от Лурдес, что браки в их семье создаются только по любви, но практически сразу поняла, кто главный её источник – родители. Сложно соблюдать приличия и не глазеть на них: невероятная нежность в жестах, взглядах, обращённых друг на друга, каждом произнесённом слове наполняют воздух магией, и ты невольно ловишь себя на том, что улыбаешься.

Так смешно и умилительно было видеть, как в этом тёплом месте серьёзная Лурдес-специалист мгновенно переродилась в весёлую и даже слегка инфантильную Лу. Как влезла на руки к брату, сказав при этом его жене, что та слишком хорошо его кормит. Как долго обнималась с отцом, приговаривая:

- Соньке теперь не до тебя, пап. А я пока ещё вся твоя, пользуйся!

Отец её только смеялся, целуя свою дочь в лоб.

Когда в комнате появилась немного уставшая от материнства Софи, я увидела, как  расплылось в счастливой улыбке её лицо, потому что отец протянул к ней руки. Мой отец, ни один из них, никогда не делал ничего подобного. Такой простой жест, но как много в нём нетерпеливой, искренней любви.

Маму Лурдес не назовёшь красавицей,  однако она красива. Странно, но это именно так. Красота в её нежных руках, дружелюбно сжимающих мои при знакомстве, в глубоких синих глазах, из которых словно лучами исходит доброжелательность, в мягком материнском голосе, искренней улыбке, не сходящей с её лица. Валерия была единственной, кто меня обнял, хотя мы даже не были знакомы, но мне показалось, что моё многострадальное тело заключили в свои целительные объятия руки моей матери.

Стыдно признаться, но я едва сдерживалась, чтобы не рыдать в тот вечер – эмоции переполняли моё измученное сердце. Меня будто продержали лет двадцать в тёмном подвале и неожиданно выпустили на свободу, и от яркого света у меня слезятся глаза, от перевозбуждения колотится безумное сердце.

- Боже, Лурдес! Как хорошо! Как же хорошо в твоём доме! – хоть шёпотом и на ухо, но выплесну, по меньшей мере, часть своего восторга.

 - Ну вот, видишь! Я же говорила, а ты ещё упиралась!

- Не хотела мешать вам, но теперь вижу, что это невозможно. Никто и ничто не способно изменить что-либо в этом доме! В твоей семье!

- Ты и права и нет одновременно: эти стены видели очень многое. Здесь было и есть много счастья, но и несчастье пожило в этом доме достаточно. Твои беды обзавидовались бы, узнай, что именно здесь происходило. Я вот что поняла: принято говорить «На всё воля Божья», но это не так! Совсем не так! Кто хочет, тот добивается! И не важно, что это - успех в карьере или счастье в любви - трудности есть всегда и во всём. Но не все хотят их преодолевать. Ты понимаешь, ваша с Дамиеном проблема очень сложная, но разрешимая. Важно только одно – чтобы выход искали двое, а не один. У вас пока не получается, потому что идёте навстречу друг другу, а должны - в одном направлении, и взявшись за руки. Когда его ломало, ты проявила твердолобость и чёрствость, когда тебя – он оказался слеп. Вы уже многое потеряли, но ещё не всё: оба живы, оба ходите по земле, оба дышите и оба всё ещё так же безмерно любите друг друга.

Глава 21. Встреча

В начале февраля у меня имеется только один выходной, и он выпадает на среду. Я уже вовсю готовлюсь к родам, поэтому решаю использовать свободный день с пользой: нужно купить необходимое из моего списка для малышки. В моей квартире уже скопились небольшие, но такие важные приобретения: бутылочки для молока и воды, кое-что из одежды, автомобильная переноска - сотрудница отдала свою, несколько недорогих, но милых игрушек.

День выдался на редкость солнечным – в таком дождливом городе, как наш, грех не воспользоваться удачей: закончив с покупками, решаю прогуляться. Бреду по Беррард стрит, рассматривая витрины самой претенциозной части города, сворачиваю на Западный Бродвей, направляясь к Пайн стрит, ведущей прямиком к заливу и маринам с яхтами – люблю на них любоваться. Где-то там, среди роскошных лодок и катеров стоит она - его яхта. Фото их морских вылазок на ней я не раз встречала в сети – Мелания в широкополых шляпах и элегантных шёлковых комбинезонах с глубоким вырезом эффектно позирует фотографу, посылая воздушные поцелуи или раскидывая руки, словно провозглашая: «Жизнь прекрасна!» Дамиен тоже мелькает иногда – в обычных футболках и шортах, солнечных очках и бейсболках задом наперёд – точно так же, как носил их в юности. Если Мелания чаще держит в руках бокал с шампанским или мартини, то Дамиен  сосредоточен у руля своей яхты.

И они часто целуются. Даже слишком часто.

Первое время было сложно видеть их фото, особенно те, где они демонстрируют свою неземную любовь. Но со временем привыкла: человек – существо живучее, ко всему привыкает. К чему-то быстро, к чему-то медленно, но всегда находит способ выжить.

Можно ещё, конечно, строго-настрого запретить себе не то, что смотреть, а даже интересоваться их благополучной жизнью, но… Дамиен – единственный близкий мне человек, оставшийся в живых. Мы не можем встречаться, поэтому всемирная сеть – единственная нить, связывающая меня с братом.

На углу Пайн-стрит и 5-той авеню нос к носу сталкиваюсь, с кем бы вы думали?

С Крисом!

Увидев меня, он оторопел,  как будто не был рад встрече, но затем вовремя спохватился, расплылся в улыбке, рассыпался в комплиментах. Заметив Elysian Cafe на углу, предложил зайти:

- Была здесь когда-нибудь?

- Нет, - признаюсь.

- О! Это зря! Тут подают лучший каппучино с корицей и шоколадом в даунтауне! А ещё пончики, печенье с шоколадной крошкой и бутерброды с гренками, поджаренными на огне, а не в тостере!

- Круто! - улыбаюсь ему, памятуя о том, как сильно сокрушалась, что когда-то выбрала не его.

Мы входим, занимаем столик у окна, Крис галантно помогает мне раздеться. Заметив мой живот, обтянутый трикотажным свитером, он поднимает брови:

- Ты… - не может найти слов. – Поздравляю!

- Спасибо! – мне приятен его взгляд.

- Будущий отец, наверное, непомерно счастлив! – выпаливает, растянув рот в улыбке до ушей.

- У нас нет отца, - спокойно заявляю.

Улыбка мгновенно гаснет. Крис выглядит странным. Не просто озадаченным, а словно подавленным, разочарованным.

- Мне жаль… - начинает.

- О, нет! Что ты! – спешу его успокоить. – Всё нормально! Это мой осознанный, взвешенный шаг. И я рада, что всё сложилось именно так, а не иначе.

Да, я действительно этому рада, потому что, памятуя о своём болезненном отвращении ко всему мужскому, скорее всего, осталась бы не просто старой девой, но и жалким одиночеством. Всё, что мне светило бы – завести кота, но Бог сжалился и подарил ребёнка. Ребёнка от любимого мужчины.

Крис вскоре меняет тему, мы говорим о его работе – он актёр, снимается в кино и часто работает с Дамиеном. Он много рассказывает курьёзных историй, приключающихся на съёмочной площадке, но с его лица не сходит печаль. Спустя час мы расходимся, Крис помогает мне одеться и уже на выходе задаёт вопрос, который, наверное, я ждала, но так не хотела услышать:

- Ребёнок от НЕГО?

- Не знаю, о ком ты говоришь, - пожимаю плечами, стараясь не смотреть в его глаза.

Проверяю расписание в своём телефоне, пытаясь определить, стоит ли ждать автобус или лучше дойти до станции скайтрейна пешком.

- Давай отвезу тебя домой?  Мне не сложно, купил недавно новую тачку – ловлю кайф от каждого лишнего километра, – мягко предлагает Крис, и я соглашаюсь.

Ghosts Of Paraguay - Start Again feat. Aidan Dullaghan

Killing Me - Luke Sital-Singh

Не думала, что рука миссис Мелании Блэйд дотянется, чтобы ещё разок хлестнуть меня. И, всё же, ей это удалось.

Утро февраля – серый, до тошноты похожий на все предыдущие день. За ночь выпало немного снега, но к утру он растаял, покрыв дороги и тротуары снежной кашей. Или жижей.

Пять тридцать утра, мне пора на работу. Приходится вставать рано, хотя рабочий день начинается только с восьми. Всему виной пробки – весь хайвей стоит по утрам.

Привычный ритуал – некрепкий кофе с молоком, кусок сыра, фрукты и ноутбук. Проверяю почту: я никогда не была деловым или популярным человеком, мне не часто пишут… будем честными, мне вообще не пишут, но я каждое утро открываю свой ящик, и даже не хочу размышлять о том, «почему я это делаю?». Правда редко бывает приятной.

Обнаруживаю во входящих письмо, в нём «тяжёлый» файл «весом» в триста мегабайтов. Сохраняю, распаковываю, жду, пока загрузится на рабочий стол и обдумываю варианты ответов на вопрос «Что бы это могло быть?», учитывая адрес отправителя [email protected].

Открываю.

Видео похоже на ролик из сети, один из тех, которые сняты спрятанной камерой. В полумраке видны двое. Мужчина целует живот беременной женщины, и в каждом его поцелуе бездна искренности. Это красивое видео. Чувственное. Семейное. Загорается более яркий свет, и лица счастливой пары проявляются. Думаю, первым я узнала ЕГО. Потом ЕЁ.

Глава 22. Вены

Lisa Gerrard - Space Weaver

В парке снова встречаю плесневелую женщину. Во все наши встречи до этого она никогда со мной не разговаривала, только смотрела пробирающим до костей взглядом. Но в тот день всё вышло иначе.  

Покормив птиц из своей бирюзовой сумки, мисс «Странность» почти сразу двинулась ко мне. Жутко хотелось сбежать, скрыться, но воспитанность и нежелание обижать её одиночество оказались сильнее страха. Я осталась и даже позволила ей сесть на скамейку рядом с собой.

Она долго молчала, затем внезапно обратилась ко мне:

 - Не знаешь, зачем они строят эти машины?

- Какие? – уточняю, опять же, из вежливости.

 - Эти, что ездят по железу. Змеи, чистые змеи! А шума сколько, шума!

Я таращу глаза, силясь понять, о чём она говорит. Интересно, что мне даже не приходит мысль усомниться в осознанности её слов. Желание понять, распознать в этом шифре идею оказывается более сильным, чем здравый смысл.

- Вы говорите о поездах? - предполагаю.

Странноватая дама молча кивает головой:

- Их придумал Сатана, не иначе!

- Да, - вздыхаю, - шума от них много, особенно по ночам. Но они как вены для страны - кормят самые отдалённые её части. Северные территории…

- Да! - она снова кивает. - Они нужны! Но людям стоит держаться от них подальше.

Её глаза переключаются с моего лица на живот:

- Не бойся. Тебе люди помогут.

- Думаете? - спрашиваю, просто чтобы спросить.

Вновь получаю уже знакомый лёгкий кивок головой:

- Каждый хочет прикоснуться к благости рождения новой жизни. А вокруг тебя много хороших людей. Они помогут.

Это самые трезвые и ясные слова из её уст, но...  мне становится не по себе. Старуха словно чувствует это, медленно поднимается и, бросив напоследок: «Не ходи по венам!», удаляется, прихрамывая на одну ногу, удерживая костлявой рукой бирюзовую сумку с кормом для птиц.

Последние дни зимы выдались на редкость солнечными в наших краях. Я решила провести воскресенье на воздухе – мне нужно гулять. Утром съездила на кладбище к родителям, отвезла цветы – маки от меня, белые розы от Дамиена. Посидела с ними немного, попросила прощения за свой проступок и за то, что их внучка, скорее всего, родится больной.

Но, сидя в  февральской тишине и глядя на игру рассеянных сквозь сосновые ветки солнечных лучей, я вдруг осознаю главное – как сильно люблю своего ещё не родившегося ребёнка. Пусть он «неправильный», пусть зачатый в грехе, но он мой, и он от любимого мужчины.

 Грех и любовь в одном флаконе. Что мне дали, то и взяла. Могла ли отказаться? В теории – да, но на практике – никогда.

После кладбища еду на берег Западного Ванкувера – это единственное место, где можно увидеть «открытую» воду, все остальные заливы слишком узкие и уродливо промышленные.

Оставляю машину на бесплатной парковке – мне нужно экономить. Путь от неё до пляжа и набережной длинный: нужно пройти небольшой парк, бейсбольные стадионы и в самом конце железнодорожные пути. Но мне много ходить полезно и всё ещё легко, хотя живот уже довольно большой и его не скроешь даже под курткой.

В это воскресенье я беру от жизни всё лучшее, что она может мне дать: ещё один день, хорошую погоду, солнечный свет, радость приближающегося материнства и любовь к растущей во мне дочери. Я даже позволяю себе скромный пятичасовой ланч в небольшом безлюдном ресторанчике на берегу, предварительно убедившись, что цены не потопят мою финансовую лодку.

Я улыбаюсь, потому что счастлива, живу, дышу, существую.

На обратном пути тороплюсь – уже почти стемнело.

Увидев ещё издалека огни железнодорожных фонарей, внезапно вспоминаю зловещее «берегись вен», и сердце разом отзывается тревогой. Удар, и я отлетаю на зелёный газон, местами покрытый в зимнее время гигантскими лужами. Мне трудно дышать и шевелиться, однако мои глаза успевают увидеть удаляющуюся белую машину - Лексус.

Опускаю голову на траву и смотрю на тёмно-синее небо с уже виднеющимися звёздами.

Спустя время ко мне подбегает мужчина с собачкой. На его лице ужас. Я вижу и понимаю: он мечется между желанием помочь и страхом прикоснуться.

- Я уже позвонил в 911… - раз десять повторяет.

Странно, но я не чувствую боли. А странно потому, что у меня кровь. Везде: на руках, стекает по ногам, между них, проступает сквозь одежду.

Парамедики приезжают быстро.

Меня спрашивают:

- У вас есть родственники? Друзья? Кому позвонить?

И я отвечаю:

- У меня никого нет.

- С кем вы живёте?

- Я одна.

- Где работаете?

На этом вопросе я теряю интерес к беседе. Я всё теряю, потому что больше ничего не слышу, не вижу, но чувствую адскую, неописуемую по силе и интенсивности боль. И этой болью меня почти мгновенно вышибает в вакуум беспамятства.

Глава 23. Mountains In My Bones

 Открываю глаза, вижу белый потолок. Закрываю.

Снова открываю глаза и вижу белый потолок. Поворачиваю голову чуть на бок, ощущая боль и не понимая, где она. Зато теперь вижу зелёное: какие-то шторы, натянутые на металлический каркас - перегородки. Закрываю глаза.

Открываю глаза: белый потолок, зелёные шторы, пластиковые  трубки и писк.

Слышу голос. Он спрашивает:

- Как ты себя чувствуешь, Ева?

Шепчу:

- Хорошо.

 Но мне плохо: меня тошнит, болит затылок, а каждый вдох отзывается болью во всём теле. Но я сказала «хорошо», потому что очень уж хочется чего-нибудь хорошего. Хотя бы слова, вылетевшего из моих липких, онемевших уст.

Господи, думаю, сколько я уже здесь лежу? Затылок, голова и спина ноют так, словно эта зелёная ячейка – гроб, и я в нём уже вечность.

В памяти, подобно сну, всплывает мой вопрос медсестре:

- Это что, коридор? Почему я в коридоре?

- Это не коридор, это общий реанимационный бокс.

- Мне нужно окно! Я хочу окно!

- Свободных палат нет, и вряд ли будут. Есть одиночные палаты, но твоя страховка их не покрывает, милая. Позвони кому-нибудь из родственников, люди часто соглашаются помочь таким…

Она умолкает и быстро сбегает по своим медсестринским делам.

Снова голос, он опять меня будит и спрашивает:

- Как ты себя чувствуешь, Ева?

- Я хочу окно.

- Боюсь, в данную минуту это не в моих силах, - отвечает тот же голос.

Lana Del Rey - The Blackest Day

Открываю глаза и вижу перед собой приятную женщину со светлыми волосами. В прошлый раз был долговязый мужик с одним «неправильным» глазом. Интересно, кто из них мой лечащий врач, а кто дежурный? Кому задавать вопросы?

- Как твои дела, Ева? – снова спрашивает.

Вот оно! Эта женщина, наверное, отвечает за меня.

- Вам виднее, - говорю.

Она кивает.

- Вижу теперь, что ты хорошо меня слышишь, видишь и понимаешь. Это означает, что ты идёшь на поправку. И это прекрасные новости, Ева! Не так ли?

Она улыбается, но только ртом. Знаю я эти их лживые улыбки.

- Что со мной? – задаю прямой вопрос.

Она тут же меняется  в лице и со вздохом сообщает:

- Меня зовут Линнет. Я – твой лечащий врач, - пауза. - У меня есть хорошие новости и плохие.

- Какая хорошая? – спрашиваю.

- Знаешь, кто интересуется в первую очередь хорошими новостями, Ева?

- Кто?

- Оптимисты! А это очень важное качество в жизни, оно помогает преодолевать трудности, перешагивать проблемы и идти дальше.

Она заходит издалека. Это подозрительно. Плохой знак.

- Ты помнишь, что с тобой произошло?

- В меня врезалась машина.

- Да, это так: тебя сбил автомобиль, - подтверждает.

Я жду, и она видит это в моих глазах.

- Знаешь, - говорит, - что самое сложное в работе врача?

- Что?

- Сообщать плохие новости.

- О плохом в принципе тяжело говорить, - мой голос спокоен.

Даже хладнокровен. Я не чувствую того, что должна чувствовать. Чего не скажешь о докторе: на её лице мука. И я решаю облегчить её задачу:

- Мой ребёнок умер?

Даже в состоянии пришибленности, я не могу, не решаюсь использовать слово «дочь». Дочь - это слишком… слишком… персонифицировано.

- Да, - подтверждает. – Удар пришёлся прямо в живот. Мне жаль, но у неё не было шансов.

У неё.

Подозреваю, они дают мне успокоительные. Транквилизаторы какие-нибудь. Химические вещества, притупляющие чувства. Тогда почему, мне так больно? Они что, не действуют?

- Об остальном поговорим позже, - внезапно заявляет.

О каком ещё «остальном»?

- Хватит с меня. Мне достаточно! Больше не надо! Хватит с меня, слышите? – ору, и глаза Линнет мгновенно наполняются тревогой.

- Я поговорю с психологом, у нас есть очень хорошие специалисты, они помогают людям справляться с потерями. Тебе помогут!

Да-да! Мне помогут, я уже слышала! Сделайте одолжение, не помогайте никто! Просто оставьте меня в покое! Я хочу быть одна, без помощи, без сочувствия, без слепых водителей на белых Лексусах, без влюблённых братьев, забывающих вовремя надеть резинку и плюющих на тебя, когда ты призываешь их воплотить слова в действия!

- Я справлюсь сама! Отойдите все от меня! Не прикасайтесь!

В обед полноватая медсестра Хлоя приносит мне стаканчик с таблетками, и я насчитываю две новые в этой растущей куче. Примерно через час засыпаю и просыпаюсь на следующий день.

Несколько суток спустя мне велят подняться с постели и самостоятельно дойти до туалета. Думать о потерях некогда – пережить бы насущные проблемы. Боль в животе адская, ноги ватные, медсестра – жестокая филиппинка, тащит меня как живодёр на плаху, невзирая на мои слёзы и упирающиеся в резиновый пол ноги:

- Давай-давай, доктор сказал ходить! Быстрее затянешься! Давай! Давай! Шевелись!

В один из дней звонит Лурдес и сообщает «грандиозную новость»:

- Я беременна! Ты представляешь? Двойней! Только что сделали первое УЗИ, и я сразу же тебе звоню, не могу не поделиться, Ева! Я никогда не думала, что у меня будут дети, и тут на тебе – сразу двое! Уф… Это же надо!

- Поздравляю тебя. Прости, я сейчас не могу говорить, перезвоню позже, - заканчиваю разговор.

Аккуратно кладу телефон на прикроватную тумбочку, поправляю лежащие на ней бумаги – результаты моих обследований и анализов.

- Надо же, а я думала, ты не умеешь разговаривать! – приободряет темнокожая Хлоя.

Она хорошая, здесь все хорошие, это только я плохая. Это только я у всех как бельмо на глазу.

Глава 24. River In My Veins 

 Через неделю вечно торопящаяся медсестра Джо бросает на мой живот папку с бумагами и ставит в известность, что в этот день у меня плановый ультразвук. Извиняется, что нет свободных кресел-каталок, и просит подождать, пока что-нибудь освободится.

Artax Parra for Cuva

Röyksopp & Robyn - Every Little Thing

Наверное, у меня во время аварии случился «сдвиг по фазе», а может, вело грёбаное «чутьё», но я не стала дожидаться дурацкого кресла. Попёрлась сама: по стеночке, зажав бумаги под мышкой.

Они оба сидели на кожаных диванах перед дверью в кабинет Узи. Он, откинувшись на спинку и склонив голову набок, она - чуть поодаль, ровно настолько, сколько требуется длине её ног, чтобы лежать на коленях у мужа. Её живот огромен, руки Дамиена нежно разминают ей ступни.

Они говорят, но мне не слышно, о чём. Я стою, прилипнув к стенке, слишком далеко, чтобы слышать. Слишком далеко, чтобы стать частью их маленького, счастливого, тёплого мира.

Если бы он хотел меня, он не предложил бы учёбу. Он позвал бы с собой, он дал бы свою руку.

Но выбрал её. Со мной ему нельзя… Или всё давно прошло. Прокисло. Протухло. Испортилось.

Горячие слёзы скатываются по моим щекам: мне больно видеть его руку, перекочевавшую на её круглое, располневшее колено. Он ласкает её, он любит, он бережёт самое дорогое – жену, вынашивающую его ребёнка.

Меня никто не берёг, потому что падшая я и мой «неправильный» с высокой вероятностью больной ребёнок никому не были нужны. Нам сказали «нет» и неловким молчанием указали на дверь.

Можно было любить Криса. Можно было спать с Крисом. Можно было забеременеть от Криса и родить здорового живого ребёнка. Но меня угораздило украсть чужого парня, моего родного брата, любить его годы, невзирая на... ни на что невзирая.

Дверь в кабинет Узи распахивается и выпускает другую довольную пару. Дамиен подскакивает и помогает Мелании подняться, придерживая её за поясницу. Когда она принимает вертикальное положение, он берёт её за руку, и они входят в кабинет. Мне видны только их затылки, но я знаю, что на их лицах улыбки.

Зачем они здесь? Для чего я должна была ЭТО увидеть? Чтобы впасть в безумие?

Подползаю к диванам, сажусь на её место и кладу ноги туда, где до этого сидел Дамиен. Мои ноги похожи на две палки, покрытые ворсом. Это не ворс, это моя отросшая депиляция. Сколько я здесь? Скоро месяц.

Смотрю на свои руки – другие две палки, только тоньше, с торчащими сучками. На мне зелёная больничная рубашка до колен и вязаная кофта сверху. Я не помню, как давно медсестра мыла меня. Если бы не она, я бы вообще не мылась. Она же остригла мои ногти, упрекая в неряшливости. Но какое мне дело до ногтей и волос, если отныне и навсегда во мне не хватает самых важных для женщины органов? Зачем мне изображать женщину, если я больше ею не являюсь?

Алый как мои любимые дикие маки маникюр Мелании был виден издалека, даже от стены, у которой до этого стояла убогая я. Она опиралась своей ухоженной рукой на ладонь Дамиена, другой держала его за шею. Я видела её пальцы в его волосах: она ласкала его затылок так же, как когда-то делала это в школе, не смущаясь публики, но стремясь показать людям, что он принадлежит только ей.

Ему будет стыдно перед ней, когда они увидят меня. Зачем их смущать? Зачем омрачать их счастье?

Сползаю сперва на колени, чтобы потом встать, выпрямив ноги и не напрягая пресс – мне всё ещё очень больно. И хотя за этот месяц я привыкла к боли, сроднилась с ней, по привычке стараюсь её избегать.

Внезапно замечаю между кожаных квадратов дивана золотистое ребро смартфона. Вынимаю его, касаюсь экрана – он требует ввести пароль. Я не знаю наверняка, чья это пропажа, но почему-то уверена, что её, Мелании.

Не задумываясь, удерживаю кнопку отключения до полной «смерти» телефона.

Через неделю меня отпускают домой, приказав принимать лекарства строго по графику. Первое, что я делаю, сев в такси, называю адрес известной мне ремонтной мастерской с незамысловатым названием «All PC, Laptops and iPhones». Очень-очень тёмный араб по имени Валид сообщает мне, что он родом из Египта, и берёт за свою услугу «всё как надо» сумму, превышающую стоимость нового устройства. Учитывая полное отсутствие доходов, это удар, от которого мои финансы вряд ли оправятся, но этот телефон мне нужен до такой степени, что глас разума на его фоне кажется шёпотом.

Приехав домой и даже не раздеваясь, я включаю разблокированный аппарат и долго пялюсь на заставку. На ней – улыбающийся и… полуголый Дамиен. Его руки запрокинуты за голову, бицепсы на переднем плане, лицо чуть дальше. Его глаза сощурены – так он улыбался только будучи в самом лучшем своём расположении духа, в моменты счастья.

В её телефоне установлено приложение NFC. Всемирная сеть подсказывает, что в этой программе кодируются и хранятся электронные ключи. От домофона, например.

График беременности. Согласно дате её последней менструации, она уже должна была родить. Но если отталкиваться от даты предполагаемого зачатия, у неё ещё есть два дня. Перенашивает, скорее всего, думаю.

Фотогалерея. Это самое трудное. Мазохизм странная вещь – насколько болезненная, настолько же и притягательная. Я посмотрю их семейный архив, но позже. На сегодня мой лимит доверия выдержке исчерпан.

Завтра у меня важное дело – нужно похоронить Лав.

Rudi Arapahoe - Lunar Semaphore

Lana Del Rey - White Mustang

Не хочу похоронных бюро. Церемоний с розовыми шарами и крошечным гробом, родственников и пришедших «просто поддержать». Это опять люди, фальшивые улыбки, чужие ладони на моей спине и бредовые слова, вроде: «она стала ангелом» или «твой ангелочек теперь живёт на небе». Это слишком много для меня. Хватило прошлого раза.