Оправдание зла

Часть I. Люди, которые играют в игры. Пролог

Эта рана твоя — мое преступленье.

Ты — моя скорбь, погублен ты мной;

с моею десницей Смерть да свяжут твою:

твоих похорон я виновник! В чем же, однако, вина?

Так, значит, виной называться может игра?

Так может виной и любовь называться?

Овидий «Метаморфозы»

Мне нравится образ из старой легенды, о двух волках — белом и чёрном, которые борются внутри каждого человека.

Первый подобен снегу в солнечном январе, его взгляд, ясный и ледяной, пронзает насквозь. Он силён и вынослив, не даст себя в обиду и не пропадёт. Он всегда знает, что делать. Он прост и понятен, привязан к своей стае и даже пойдёт за людьми, если его приручат.

Другой волк — тьма за окном в канун зимнего солнцеворота, его глаза — желтые звёзды или блуждающие огни. Он таинственен, одинок и самодостаточен. Он бродит в ночной чаще. Он сбрасывает шкуру в полнолуние и оборачивается кем-то иным.

Шаги в коридоре вторят ударам моего сердца. Обычно я в центре внимания, но сейчас прячусь. Задержать дыхание. Меня не заметят. Я зажмуриваюсь. Под веками яркая вспышка — я снова вижу Кирилла. Мне хочется задушить его в исступлённом объятии и целовать, пока дыхание не остановится.

Волки грызутся и танцуют. Побеждает то чёрный, то белый. Но слиться можно лишь с одним. Следует принять свою судьбу, а не двоиться.

Мне хочется схватить Кирюшу за волосы и ударить головой об стол. Он безупречно дружелюбен и безразличен ко всем окружающим. Я преклоняюсь перед его мастерством лицедея. Лицемера. И ненавижу его, как завистники ненавидят предмет своего извращённого поклонения.

Нужно окончательно выбрать сторону, иначе всегда будешь подобен линялому псу, то скулящему, то виляющему хвостом, то тявкающему на незнакомцев.

Шаги затихают на лестнице. Интересно, как скоро обнаружат труп? Сценариев множество. Мертвецы мне не нравятся, но я справлюсь с этим зрелищем. Даже взгляда не отведу. В конце концов, это небольшая плата за то, чтобы быть с Кирой.

Пойду ли я на преступление ради него? Какой волк победит? Ответ очевиден.

Я знаю: у победы привкус соли, запах железа, костяной звук и чёрная морда.

Глава 1. Эллин

Глава 1. Эллин

— Отстой.

— Согласна.

— Да ладно, ребят, всё не так плохо.

Две пары глаз устремляются на меня: скептично сощуренные, колкие ореховые — Даши, извечно лениво полуоткрытые, серо-зелёные — Киры. От их взглядов мой оптимистичный настрой даёт трещину. Впрочем, удивляться здесь нечему — Даша всегда взирает на мир будто бы с неким усилием, словно заставляет себя держаться и не закатывать глаза от праведного негодования каждые пять минут. А Кира… Он просто недолюбливает всё, что связано с учёбой.

— Это же наш первый день в универе, — я силюсь ободряюще улыбнуться, но выходит криво. — Просто почувствуйте этот вкус высшего образования…

— Пока я чувствую только запах дешёвых сигарет, — пожимает плечами Кира.

Мы стоим у стен красного кирпича нашей новообретённой альма-матер, прямо у парадного входа в главный корпус — массивных дубовых дверей с витыми ручками. Ещё по-летнему тепло, но солнце уже светит по-осеннему рассеянно, отрешенно, как старый знакомый, который отдаляется с каждым днём всё больше. И, в самом деле, пахнет дымом. Вокруг нас толпятся многочисленные курящие студенты и по выражениям их лиц несложно догадаться, что они не слишком-то рады началу нового учебного года.

— Дымят по классике прям как ты, Дашуль. Ну, ничего, и до них цивилизация доберётся, — снисходительно произносит Кира, выдыхая мятные клубы пара от электронной сигареты. — Когда-нибудь.

— Сомнительно, — не остаётся в стороне Даша. — Сколько лет этому зданию? — она указывает на корпус позади нас. — Чуть больше сотни? А выглядит на все двести. Особенно внутри. В коридоре свет мигает.

— Ага, нормальных аудиторий не найдёшь, — продолжает пополнять список недостатков Кира. — Мы сидели в обычном классе — со всеми этими детскими партами и стульчиками. И это убожество я должен постить в соцсети?

— На этой неделе будет потоковая лекция в большой аудитории. С поднимающимися рядами, — вставляет Даша. — Там сможешь сделать вид, что учишься в Гарварде.

— Ну, хватит, а! Серьёзно, мы поступили в универ, о котором мечтали, а у вас такие лица постные…

То есть я. Я мечтал. Мысленно поправляю себя. Их присутствие здесь — акт доброй воли, и я помню об этом. Это первое сентября действительно очень важно для меня. Торжественный и тревожный день — начало семестра на специальности, о которой я грезил несколько лет.

— Не обращай внимания, Саш, — первой смягчается Даша. — Это мы придираемся. Считай, у нас случилась акклиматизация после лицея.

— Точняк, — Кира похлопывает меня по плечу. — Ты имеешь законное право порадоваться. И мы даже не будем смеяться над тобой. Сегодня.

Новое место учёбы выигрывает, контрастируя со старым. Лицей был ультрасовременным, вылизанным и стерильно-белым как медицинский халат. А университет, с его разнообразием истёртых покрытий, напоминает поношенный пиджак учёного. Два старых корпуса, ещё дореволюционной постройки, раньше принадлежали крупному промышленнику, оставшиеся — кирпичный новодел шестидесятых годов, который пытается мимикрировать под аутентичный ансамбль в английском стиле. Здания длинные, но приземистые, с белыми фризами и подслеповатыми окнами.

— На самом деле, у меня тоже есть несколько поводов для недовольства, — признаюсь я. — Например, мужская половина нашей группы состоит из меня и, кхм… — представляю того мрачного парнишку с выбритыми висками, который ни разу за весь день не снял наушники. Он забился в дальний угол аудитории с явным намерением четыре года косить там от армии. — Всего лишь ещё одного экземпляра.

— Пф, чего ты хотел, сознательно поступая на филфак? — Даша скрещивает руки на груди.

— Я уже молчу о том, что женская половина воспринимает меня как чужака, как бы намекая: «уходи, тебе здесь не место, проваливай на какую-нибудь радиофизику», — меня передёргивает от одного этого слова. Никогда не любил физику.

— Какой-то обратный сексизм выходит, — ухмыляется Даша.

— В моей группе четыре парня, не считая меня, — говорит Кира, убирая электронную сигарету в рюкзак.

— Хоть что-то, — бурчу я.

— От этого не легче, потому что остальные смотрят на меня так… ну, вы поняли как, — туманно намекает Кира на всем известные обстоятельства. Мы понимающе киваем в ответ. Существует негласное правило, запрещающее нам обсуждать эту тему.

Всё дело в том, что Кирилл — красавчик. Не мне судить, но Даша утверждает, что кругом напряженка с симпатичными парнями, мол, без слёз не взглянуть на прыщавых одноклассников. А Кира — он как ожившая статуя Антиноя,[1] вырезанная рукой искусного мастера. Только он лучше любого тончайшего мрамора, потому что камень не в силах передать его обаяния. Он из тех людей, которым достаточно зайти в комнату, не произнося ни слова, как все уже заинтересованы и жаждут с ним пообщаться.

В социальных сетях число его подписчиков перевалило за три тысячи, а он даже ничего для этого не делал. Просто куда бы он ни пришёл, все сразу спрашивают его ник. Надо признаться, фотки у него выходят отличные — он обожает позировать и собирать лайки. А в описании его профиля написано «властитель мира — Кира». Сам он, конечно, настаивает, что это всего лишь слова из песни про персонажа какого-то аниме.

Глава 2. Книжник

Третье сентября, 8:07 утра. Температура плюс 16, пасмурно. Накидываю чёрный плащ на чёрную водолазку. И опаздываю в университет. Вообще-то мы учимся в гуманитарной академии. Но все этот факт игнорируют, называя её «универом».

Пары напали как тати, укравшие ощущение времени. Несколько узкопрофильных предметов. Остальные тошнотно общие. Отечественная история, ОБЖ, физра и прочее в таком духе. Тяжело отсиживать полтора часа вместо привычных сорока пяти минут. Обилие новых имён и лиц обескураживает. Термины и определения подавляют. Повороты коридоров и двери без номеров путают. Для пущего декаданса начинает накрапывать дождь.

Кабинеты узкие как гробы, серые и коричневые. Душные. Саша — единственный парень и, по совместительству, тот самый избранный, которому есть дело до материала лекции. «Введение в филологию и филологическое источниковедение». Мда, не об этом я мечтала в детстве, листая под одеялом «Занимательную арифметику».

12:05. Большая перемена и время для обеда. Столовая — крытая веранда с высокими окнами из толстого стекла. До революции здесь располагался зимний сад с фонтанном. В советские времена эти излишества ликвидировали. Но лимонные стены и мозаичная плитка на полу остались. На круглых деревянных столиках лак облез.

Кира проспал даже больше, чем я. Мы смогли встретиться только в столовой. Наши факультеты хоть и в одном корпусе, но между ними три этажа.

Нехотя жую яблоко — только это и остаётся после вчерашних бургеров. Саша взял бутерброд и кофе из автомата. Кира навалил на свой поднос буквально всё, что попалось ему под руку. Поесть он любит, а фастфуды, доставки и грошовые столовые подогревают в нём это чувство. Резкий контраст между количеством поедаемого и изящной худобой — то, что делает Киру таким невыносимым. Логично, что у бывших спортсменов быстрый метаболизм. А он занимался фигурным катанием восемь лет.

Не завидуй, злобная Даша. Пока он крутил тулупы и аксели, ты крутила на пальцах баранки. Удалось похудеть — радуйся. И балансируй между кефиром в четверг и пиццей с салями в пятницу.

— Еда — это лучшее, что здесь есть, — заключает Кира, откусывая котлету.

— Новые предметы не впечатлили? — спрашиваю я.

— Вообще-то, есть несколько любопытных, — говорит Кира, проглатывая очередной кусочек. — Но с едой им не тягаться.

— А однокурсники как? — интересуется Саша. Наверняка, хотел добавить «нашёл новых друзей?», но поостерегся. Не хочется слышать утвердительный ответ на этот вопрос.

— Не спрашивай, — Кира машет рукой и отпивает кофе из Сашиного стакана. — Половина ноет, что пролетели с МГЛУ. Остальные стенают, что не прошли здесь на бюджет. А у вас что?

— У нас изобретательная староста, — перед глазами встаёт Юля Красилова с её медовыми хвостиками и двумя родинками на щеке. — Со своей атмосферой. Хочет отучить нас ругаться. Предложила вместо мата употреблять названия терминов языкознания.

— Это как? — Кира переходит к дегустации булочки с маком.

— Ну, например, ударился ты мизинцем об стол и вместо родных и знакомых слов произносишь: ууу, инфекта, перфекта, супина! — поясняет Саша воодушевлённо. Ему идея слащавой Юли приглянулась. Наверно, потому что он и сам не сквернословит. Грех же. А по мне — лицемерие.

— И правда, звучит как ругательства, особенно последнее. Или заклинание, — Кира окончательно завладел напитком Саши. — А мне что делать в таком случае?

— Ну, можешь перечислять имена известных лингвистов… — предлагает Саша, мысленно прощаясь со своим кофе.

— Их имена, и всуе? Да разразят меня Мюллер с Голицынским, если я когда-нибудь пойду на это.

— Тогда просто используй ругательства на других языках.

— Damn, как банально.

Покончив с едой, мы относим подносы и собираемся разойтись по своим аудиториям. Но сделать это оказывается непросто. Мы всё стоим, кинув вещи на широкий подоконник между первым и вторым этажом. Моя чёрная сумка, Кирин рюкзак со значками и кожаный портфель Саши, подаренный родителями в честь поступления, жмутся друг к другу, будто готовые сплестись ремешками, лишь бы их не разлучали.

Вздыхая, мы говорим о чём-то незначительном. Чтобы не расставаться раньше времени. Саше понравились прошедшие пары и на предстоящие он возлагает надежды. Я же просто терплю. Мне не хватает постоянных смешков Киры за спиной. Его забавных комментариев к словам лекторов. Я впервые почувствовала лёгкую досаду от того, что Кира не пошёл по стопам деда. Стал бы антиковедом Волохонским. Не уронил бы честь рода. Таскался бы с нами по пыльным и душным кабинетам, а не отсиживался в своей группе. Она кажется угрожающей, эта его группа. Даром, что я их знать не знаю и видеть не видела.

— Сань, а открой тайну, — произносит Кира, когда тот нагибается, чтобы завязать шнурок на оксфордах. — У вас там какой-то свой дресскод или один ты так одеваешься? К тебе-то вопросов нет, Дашуль, — он оборачивается ко мне, чтобы предупредить мой вопрос. — Ты абсолютно чёрное тело, это понятно, — я передёргиваю плечами и хмыкаю.

Разобравшись со шнуровкой, Саша поднимается и, прежде чем ответить, оценивающе оглядывает себя. Он весь в коричневую клеточку. От брюк до рубашки с жилеткой. Очевидно, тщательно подбирал наряд и, в итоге, остался удовлетворён им, сочтя законченным и уместным. Слова Киры его покоробили.

Глава 3. Артемида

— Amō, amās, amat, amāmus, amātis, amant,[1] — диктует Татьяна Ивановна, преподавательница латыни.

Даша называет её синим чулком, потому что она выглядит как восторженная идеалистка, которая ставит духовное неизмеримо выше любого проявления материального. У неё седой пучок, очки в роговой оправе, сухое вдохновенное лицо и шаль цвета зелёнки. Она профессионал своего дела и при этом — понимающий человек. Каждый раз, когда кто-нибудь задаёт ей вопрос, она отвечает так развёрнуто и с такой тщательностью, будто от её ответа зависит вся дальнейшая жизнь вопрошавшего. Думаю, это проявление заботы с её стороны.

В аудитории, где мы с ней занимаемся, всегда солнечно, должно быть, она выходит окнами на восток. На стенах барельефы в виде небольших колонн и любимые крылатые выражения преподавательницы, распечатанные и заботливо помещённые в рамочки. Все они назидательные, вроде «Errare humanum est, stultum est in errore perseverare»,[2] потому что Татьяна Ивановна превыше всего ценит благонравие и благопристойность.

Глаголы первого спряжения в активном залоге — это здорово. Но сентябрь уже подходит к концу, а Кира всё ещё не может побольше разузнать про Диану. Можно подумать, что он делает это назло, если не знаешь его. Но Кира просто такой человек. У него… Некоторые проблемы с собранностью, памятью и ответственностью.

Сначала я почти не думал о Диане. Но стоит мне её увидеть, как она сама же первая оказывает мне знаки внимания. А после её взглядов и улыбок я уже не могу выбросить её из головы до конца дня. Это так ново и необычно, что не может оставить равнодушным.

Я стал пытаться выведать о ней сам — выглядывал её всюду, пару раз удалось увидеться в столовой. Она всегда мне кивает, а на потоковых лекциях мы даже здороваемся. Но я по-прежнему не знаю о ней ничего, кроме имени и того, что она староста.

— Amor, amāris, amātur, amāmur, amāmini, amantur,[3] — безжалостно продолжает Татьяна Ивановна. А мне кажется, что это произносит Диана. Я хорошо запомнил её голос. Он такой… Шепчущий, интимный. Когда вспоминаю его, мурашки идут по коже.

Придя в анонимный клуб, я бы начал так: «привет, меня зовут Саша Селифонтьев, мне 18 лет, и я ни разу не влюблялся и, уж тем более, не встречался с девушкой». Звучит скучно и немного грустно, но это правда.

Я успешно справлялся все эти годы: мне хватало поддержки семьи, опоры в Боге, дружбы и восторженности славными героями, погибавшими под стенами Трои и засыпавшими солью поля Карфагена. Недаром греки выделяют несколько видов любви. Божественная агапэ доступна всем. Сторге дарят родители. К Кире и Даше я чувствую нечто наподобие филии. Но как насчёт людуса и эроса? Говорят, когда они сливаются получается другой вид любви — мания. О, да. Думая о Диане, я испытываю примерно это. При том, что ничего не знаю о ней и мы толком не говорили.

Какая глупость, не ожидал этого от себя.

С другой стороны, существуют же независящие от нас склонности и влечения, которые сложно контролировать? Мой духовник всегда советует тщательно следить за своими чувствами и различать их малейшие оттенки и переливы — это поможет на исповеди. Но я отказываюсь полагаться на эту рефлексию, ибо она намекает на то, что во мне взыграло моё затаённое самолюбие. Мол, все вешались на Киру, а тут кто-то заметил меня. Но дело не совсем в этом.

Мой духовник, отец Андрей — друг моих родителей и, с какой стороны не посмотри, очень либеральный священник. Он всегда подталкивал меня вперёд, к жизни, отвлекал от потери и травмы, как мог. «Александр, было бы неплохо найти друзей». «Александр, конечно, занимайся любимым делом и не бросай своих увлечений». «Александр, а как там дела с девушками? Наверняка, приглянулась какая-нибудь?». Ощущение такое, будто наладить контакт с Дианой — значит, сделать последний шаг к «нормальности».

— Саш, — Даша трясёт меня за плечо. — Остановись, ты сгрыз половину ручки.

— А, да? Извини, — машинально отзываюсь я.

Даша качает головой и утыкается в учебник. Интересно, проведя два года бок о бок с ней, почему я ни разу не задумался, влюблён ли я? У неё же не написано на лбу «друг». Она же девушка. Как это странно, никогда не думал о ней, как о девушке, хотя этот факт налицо.

Кира как-то поставил себе целью посмотреть все фильмы бондианы. После осуществления своего замысла он долгое время утверждал, что Даша — вылитая девушка Бонда из «Живи и дай умереть». Он тыкал меня носом в сохранённые им на телефон кадры, и я был вынужден признать, что он прав.

Но, так или иначе, мы втроём никогда не говорили о, так называемой, личной жизни. Я понятия не имею, была ли Даша влюблена, встречалась ли с кем-то, какие парни ей нравятся. Это справедливо и в случае с Кирой. Да, девчонки вечно норовят с ним познакомиться, но он никогда не поддерживает это их желание. Почему?..

Почему я никогда раньше не задумывался о его импровизированном целебате? Наверно, меня просто не волновала это проблема, я воспринимал его поведение как данность. А если я спрошу у него теперь, он ответит? Должен ответить, он же мой лучший друг…

— Итак, остаётся пять минут до конца пары, — голос Татьяны Ивановны останавливает полёт моих мыслей. — И вот, что я предлагаю вам в качестве домашнего задания: напишите мне эссе на свободную тему. Разумеется, она должна быть связана с латинским языком. Но других ограничений нет. Всё, что трогает конкретно вас.

— А написать нужно на русском? — с ужасом вопрошает однокурсник Макс.