Оса в паутине

Пролог

Ты коварства бегущих небес опасайся.
Нет друзей у тебя, а с врагами не знайся.
Не надейся на завтра — сегодня живи.
Стать собою самим хоть на миг попытайся.

Омар Хайям.

Пролог.

Когда-то в детстве я видела в паутине мертвую осу. Одинокую, среди мух, такую же жертву голодного паука.

У осы было острое жало, она могла защищаться. Сама природа сделала ее опасным бойцом. И осы, в отличие от пчел, не оставляют жало в ране. Для нее этот бой не стал бы смертельным.

Она должна была победить, но угодила в липкую западню и проиграла последнюю битву подлому, мерзкому хищнику, не способному честно биться один на один.

Я часто думала о том, как прихожу из школы вовремя, прогуляв последние уроки. Как в клочья рву паутину, как паук погибает от осиного яда. А маленький смелый полосатик улетает прочь. Живым и свободным.

Какой смысл в запоздалых сожалениях, если я не пришла пленной осе на помощь, когда была нужна? Я ее не спасла.

Как теперь никто не спасет меня.

Еще в детстве, когда реальный мир казался особенно темным и беспросветным, я закрывала глаза и представляла яркие картинки какого-то совсем другого места и времени. Не того, где мне хотелось плакать в этот миг. Не откуда я не могла немедленно выбраться. Не серой, вязкой паутины.

С годами я не утратила этот странный дар (или слабость) – когда совсем невмоготу, уходить из реальности. Будто за дверью платяного шкафа меня ждет моя собственная сказочная Нарния. Где у меня найдутся не только подлые, коварные враги, но и верные друзья. Те, кто никогда не предаст и не продаст. Хоть что ему предложи взамен. И хоть чем пригрози.

А еще иногда я просто возвращалась туда, где в моем собственном прошлом солнце светило ярче.

Вот мама — совсем молодая, даже юная, нежное лицо обрамлено пушистым облачком светлых волнистых волос, - учит меня читать. Эти непонятные яркие кубики с буквами никак не хотят складываться в привычные и ясные слова. Мама то весело смеется, то чуть раздражается, порой нервно отбрасывает назад мешающую светлую гриву, а я упрямо корплю над непослушными кубиками.

А в какой-то миг – раз и будто что-то где-то перещелкнуло. У меня получилось...

Увы, но в жизни вроде бы простые и понятные факты и действия далеко не всегда приводят к очевидному результату. Очень часто путеводная звезда оборачивается болотной гнилушкой. И разверзается под враз ослабевшими ногами вязкой, ледяной трясиной. Тоже паутиной, только мокрой.

И из самых красивых и ярких кубиков всё равно не построить настоящий дом...

Рано или поздно они могут привести лишь к решеткам на окне.

Их ставили не для меня. Я — не первая пленница этой комнаты.

Вот только почему не сняли — потом? За почти целый год? Не меня же ждали...

Вот заходящее рыжее солнце устало тянет лучи в длинные окна спортзала. Дядя Максим, мамин брат, в третий раз показывает укеми назад. Мне шесть, и у меня не получается. Дядя Максим качает коротко стриженой головой и напоминает о папе. Папа будет рад. Станет гордиться такой ловкой и сильной дочкой.

А потом – раз, и я впервые перекатываюсь правильно. И обязательно расскажу об этом папе, обязательно...

- Завтра приходи на общую тренировку, - одобрительно кивает дядя Максим. И сдержанно улыбается.

Как я всегда мечтала о такой же улыбке папы. Но это всё равно, что тигру из джунглей обернуться орлом и научиться парить в поднебесье.

На самом деле папа тогда и вовсе не улыбнется. Даже краем рта.

Но зато меня теперь учат по-настоящему, вместе с другими...

Вот Димка, тогда еще мой парень, с озорной улыбкой прячет за спиной билеты. На мою любимую «Мельницу»! Он сам терпеть ее не может, но ради меня...

Вот Тошка, мой брат («зови меня теперь Тони, ладно?») послушно везет меня, куда прошу. Хоть и психует не по-детски...

Я открываю глаза. Ничего этого больше нет. У меня ничего и никого не осталось.

А может, никогда и не было. Разве что яркие пластиковые кубики и игрушечный домик.

В реальности - только я сама, крепкие решетки на окнах второго этажа, охрана внизу под окном, охрана прямо за дверью. И запросто даже не все они – люди моего отца.

Их я даже могу понять. У каждого есть нечто важное и ценное. Семья, любимая жена, больная мама, квартира в ипотеке, автокредит, дети вырастают из одежды-обуви каждый год.

Ну или просто страх потери работы.

Это всё важнее меня. Я-то им — кто?

Но почему точно так же — и для моего отца?

Иногда я думаю, что для людей было важнее всего раньше. Ну, когда деньги еще не изобрели.

Ну, золото, еще раньше железо – это ясно.

А раньше? Каменные топоры? «Огненный камень» - кремень? Толстая шкура мамонта?

«Три зимних волчьих шкуры – выкуп за жену». «Продам молодую, сочную рабыню, цена: один каменный топор, можно слегка сколотый». «Калым за смазливую, крепкую дочку — полтуши вяленого олени и две сушеных воблы, длиной в руку».

Мне стоит гордиться. Моя цена гораздо выше. И бонусом к ней – свобода Тошки. Тони. Моего брата и лучшего друга.

Я зря решила, что у меня нет больше никого. Есть Тошка. Если еще можешь спасти кого-то близкого – спасай. Я всегда старалась жить именно так. И в восемнадцать лет меняться уже поздно.

Даже если моя реальность уже рассыпалась игрушечными кубиками. И все они застряли в паутине. Или утонули в вязком ледяном болоте.

Я еще могу спасти Тони. Он — настоящий.

А меня спасать уже поздно. Да и некому.

Мое жало давно спутано липкой паутиной.

Если вообще успело по-настоящему вырасти.

Глава первая

Глава первая.

Считается, что семья – это место, где тебя любят, ценят, понимают, заботятся, поддержат и не дадут в обиду.

Ошибка. Причем, фатальная. В реальности это контора займов под грабительский процент. При рождении ты подписываешь договор оферты. Соглашаешься платить уже самим фактом появления на свет. Раз родился – значит, должен. Исходя из разумной заботливости о своих интересах, должен был предусмотреть последствия такого рискованного шага.

Так что семья – это то, что ты получаешь в кредит. И рассчитываться с процентами тебе отныне предстоит до конца твоих дней. А начать – куда раньше, чем наивно надеялся.

Что у меня есть своего? Обычно я честно отвечаю: «Почти ни черта». Примерно так же считает и мой отец. Обо мне. О себе-то он мнения высокого. Только у нас с ним насчет «почти» понятия расходятся. И в предмете, и в основании, как сказал бы наш ехидный препод по гражданке.

Даже забавно. Я – студентка юрфака. И вовсе не двоечница. Но даже не пытаюсь защитить себя с помощью закона. Может, как раз потому что учусь именно там? Потому что знаю чуть больше других?

Или потому что легко нарушаю закон сама.

- Выходи!

Это мой двоюродный сводный братец Мишаня. В смысле, дядя Витя его растил с двух лет.

До сих пор мой отец скользкого, липкого какого-то Мишку откровенно презирал. А теперь вызвал.

Значит ли это, что он окончательно разочарован в моем бедном Тони? Думаю, да.

Про меня можно даже не уточнять. Мной никто и изначально не очаровывался.

Двух из семи охранников я знаю. И третьего – дядю Гену – старшего над ними.

Я звала его всегда именно так. С десяти лет и до вчерашнего дня. И в детстве даже считала, что это что-то значит.

Может, и значило. Но меньше, чем ежемесячная зарплата. Чем то, что держит на плаву его близких. И позволяет не скатиться в бедность.

Моя цена – высока не для всех. Для кого-то – тысчонка с хвостом баксов в месяц.

У дяди Гены тоже есть семья.

Никто же не виноват, что моя — не такая.

- Давай, шевелись! - рявкнул Мишаня. Попытался. Для такого ему не хватает силы воли. И голоса.

Тявкающей шавке волкодавом не прикинуться.

От смачного шлепка я увернулась даже в таком узком пространстве – между охраной.

И меня тут же ближайший дуболом Леха крепко придержал за локоть. За правый. По кивку бывшего дяди Гены.

Чтобы не навредила нынешнему папиному холую. Его-то не учил никакой дядя Макс.

Нет, эти ни за что запретное точно не ухватят. Просто слегка ограничили в движении. Или не слегка. Ну и чтоб пощечину, к примеру, не влепила.

Или хук слева.

И чтобы не уворачивалась лишний раз. Самим трогать нельзя, это так. Но почему бы не повеселиться, когда мажор между делом поизмывается над мажоркой?

Ничего, у меня всё еще ноги свободны. И они длинные. Быстрые. И очень, очень сильные.

Я могу вырубить одного. Но их здесь семь, не считая Мишани. Папаша подготовился хорошо. А значит, дядя Максим сдал меня даже глубже, чем я подозревала. Пробил новое дно.

Меня. Сдали. Все.

Охранник справа, трое — впереди, трое — позади, включая бывшего дядю Гену. Обложили, окружили.

Я. Знаю. Их. Всех.

И до сих пор не подозревала, насколько они меня ненавидят.

Не только меня, конечно. Но на хозяина ни один холуй наглый хвост не задерет. Кто станет кусать кормящую руку? А вот меня... со мной дозволено теперь уже больше.

Хорошо, что на жалкого Мишаню довольно и пристального взгляда. Презрительного.

- Клешни убери – оттяпают, мокрица. Товар не про тебя. Лапать не дозволяли.

Пока спускаемся, зачем-то пытаюсь вспомнить, всегда ли Мишаня был таким. Ну вот настолько мерзким и подлым?

Нет, в детстве - гораздо мягче. Точно не хулиганом и даже не озорником. Или просто трусоватым. А в последние пять лет мы не виделись. В восемнадцать одиннадцатиклассник Мишенька обрюхатил сразу двух девчонок и от такого счастья драпанул из дома. К материнской родне.

А теперь - всплыл. Сейчас ему двадцать три. Стал в меру смазливым и даже лощеным. Весь в родную мамашу, крашеную блондинку тетю Илону. Мерзость.

Так что хватало в нем подлости и раньше, хватало. Просто проявлялось иначе. Мелко. Не так нагло и беспардонно.

А вот позволять Мишеньке идти слева и лишь на полшага позади не стоило, но кто меня здесь теперь спрашивает? Мишаню, похоже, дядя Максим в детали не посвятил. Он его не любит...

Дотерпел двоюродный сводный до лестницы вниз. Не дольше.

Надо будет, если выйдет, поскорее добраться до душа. Смыть прикосновение липкой Мишенькиной ручонки к моей пятой точке. Но зато смотреть сейчас, как он корчится на полу и стонет, приятно - слов нет.

Ну я же говорила: у меня ноги свободны. И они длинные. Быстрые. И сильные.

И левая рука тоже - вне чужой хватки. Пока.

Весело, правда?

Нормальный прыжок бы не вышел — рука зафиксирована. Крепкой лапой охранника. А он вполне себе качок. Тяжелее меня раза в полтора.

Но полностью разворачиваться для такого Миши вовсе и не нужно. Не мне. Уже пару лет назад бы не требовалось.

В падении Мишеньку всё же поймали. Иначе все ступеньки бы пересчитал. Да еще и пару охранников бы сбил на лету.

Меня — нет. Лестница широкая, я предусмотрительно шарахнулась в сторону. К охраннику справа.

Слева-то меня не держали. Туда пустили Мишу. Предполагалось, что я лишь одной правой рукой врезать могу? Ну-ну.

Ну, чем бы вам не пропустить Мишенькин полет, а? Красиво бы кувыркался. Долго. Все тридцать ступенек.

Но нет - поймали и аккуратно помогли прилечь внизу на ступеньку – на красную ковровую дорожку. И за что папа любит этот цвет? На нем крови не видно? Так, во-первых, видна — она всегда темнее, когда засыхает. А во-вторых, в собственном доме папа еще при мне никого ни разу не грохнул.

Если только не начнет сегодня с меня.

Глава вторая

Глава вторая.

...КПП. Серая трехэтажка, железный забор выше меня. Без колючки, правда. Рылом заведение не вышло. Не тюрьма ведь все-таки.

Официально — нет.

Здоровенные мордовороты на охране. Говорят, раньше их здесь не было. Когда в это милое заведение еще пихали всех подряд. Когда здесь еще не образовался кромешный ад на Земле. Всё - за ваши деньги.

Пациенты – внизу, в полуоблезшем холле первого этажа. Те, кому разрешили погулять. Огрузневшие или, наоборот, тощие как жерди тетки, бабки, девчонки, парни, мужики. Последних, кстати, много меньше. Я увидела лишь одного полулысого деда и нескольких полуобросших парней с безумными глазами. То есть их явно бреют, просто далеко не ежедневно.

А в руки им тут не доверяют не только бритву, но даже ножницы. То есть ногти «пациенты» себе сами тоже подстричь не вправе.

В основном, сюда пихают баб. Потому что такие деньги, власть и фантазии – обычно у мужчин, пожелавших от кого-то избавиться. Или отомстить. И не своими потными ручонками.

- Увезли? Куда увезли? – В розово-поросячьем кабинете главврача пахнет застарелой хлоркой и вообще стерильностью. Не исключено, что еще даже с прежних времен.

Тони – бледен как мел. Я прошу его подождать в машине. Но он упрямо поднимается по вонючей лестнице и топает по вытертому ковролину в этот кромешный ад. Плечом к плечу со мной.

Мой героический Тони.

Главврач вытаращился на меня, как на конченую дуру. Что он сейчас представил? Десятки таких, как я, оказавшихся в итоге под его властью? Как именно их ломали?

Как он пожелал бы сломать меня?

Ведь дело не только в деньгах. Еще и во власти. Во вседозволенности. Есть такой мерзкий типаж людей. Вот только границы возможностей у всех разные. Олигарх может измываться над подчиненными на зарплате и над разоренными конкурентами. Жена олигарха — над прислугой в особняке. А вот этот жирный, метр с кепкой, плюгавенький мужичонка — над пленниками. Якобы пациентами.

- Говорите! – разъяренной змеей шиплю я. То ли королевской коброй, то ли простецкой гадюкой. Укушенному — однофигственно. – Или все узнают, что у вас тут с черного хода...

Нет, далеко не всех, конечно. Не все и подходят. Есть же и те, кого просто сдали. И те, кого «разрешили».

И из них - кто еще «котируется», конечно. Не слишком толстые, не старые.

Чтобы главврач мог иметь постоянный дополнительный доход. «За аренду».

Когда-то в средние века все пытки и мучения допрашиваемой жертвы оплачивались ею самой и ее семьей. За чей же еще счет палача содержать, в самом-то деле? Пусть обвиняемого не только искалечат, но еще и заставят это оплатить.

Так почему бы «постояльцам» такого очаровательного, гостеприимного заведения тоже лично не оплачивать пребывание здесь? В приятный бонус к деньгах от их семейств или врагов? Ну, если семейства и враги явно возражать не станут.

Люди с веками не становятся лучше и порядочнее, если им ничего за подлости и гадости не будет. «Цивилизация» — еще не значит «доброта», «честность» и «благородство».

Впрочем, последнее когда-то обозначало всего лишь знатное происхождение.

Угрозы, угрозы, угрозы.

Как же ему сейчас мерзко, да? Столько лет шел хоть к какой-то власти. Но явилась наглая мажорка — и с ней не сделать ничего. Вот совсем — ни-че-го.

Я не должна проговаривать все эти подробности – при Тони. Я разрушаю его светлый мир – всегда. И втягиваю брата в свой – темный. Свой — и реального окружающего мира.

И сейчас я будто вживую ощущаю жалобный звон. Как осыпается хрустальный дворец из волшебной музыки, где всегда прятался Тони - мой слишком чувствительный и талантливый брат.

Пока мог.

Но мне больше некого просить. Я не могу вызвать подозрений. Не могу сбежать от личного водителя. И попросить его везти меня сюда – тоже не могу.

Моя клетка прочнее и жестче, чем у Тони.

Из нас двоих мне собственной машины не полагается. Без присмотра личного водилы. Я — всего лишь женщина. Руль — только для мужчин. Для тех, у кого органы размножения отличаются от моих. Таковы нерушимые правила нашего с Тони отца.

Про меня можно было сказать, что я живу как у бога за пазухой. Раньше. Но потом кто-то затянул молнию потуже, и стало нечем дышать. А заодно еще и я подросла и больше там не помещаюсь.

Я не посмею уйти. Сейчас – не посмею. У меня нет ничего своего. Путь на волю у таких, как я, заканчивается одинаково. В уютных местах, вроде этого.

- Я не вправе давать вам такую информацию, - «дежурно» отрезало почтенное светило медицины.

Для него Тони ничем не предпочтительнее меня. Никакой дискриминации по половому признаку — только по величине банковского счета и обширности деловых связей.

И он не испугался. Значит, защита у него на уровне. Ничего не будет. Ни за что. Только не от полиции.

И будто даже расслабился. Тупая, наглая мажорка — лохушка, да? И угрозы у нее — на уровне наивной пятилетки. Жаловаться вот собралась, видите ли.

- Сколько вы хотите? - Попробуем еще и этот путь.

- Нисколько. - Да, отец заплатил ему куда больше. И еще доплатит. А неприятностей доставит гораздо крупнее, чем я. В этом можно даже не сомневаться. - Покиньте мой кабинет.

- Ладно. – Я, правда, этого не хотела. Не при Тони.

Но, черт подери, это моя мать. Хоть что она натворила – это моя мать! И черт бы вас всех подрал, у папаши на совести много чего похлеще. В том числе, отправить ее сюда.

Но он всё еще ничем не расплатился.

И я, черт побери, не считаю, что деньги, связи или строение органов тела должны давать такие преимущества.

Глава третья

Глава третья.

Дамир Гиреев выбрал себе для проживания отличный микрорайон частных домищ. К счастью, далековато от моего родного. Хоть папашу по пути не встретишь даже случайно. Или «дядю Гену».

Правда, папашины знакомые попасться могут. Даже в качестве приглашенных гостей.

Вдруг с ними захотят поделиться? Я же больше никто. Просто переданная в пользование вещь. От меня реально отреклись.

Двое крепких охранников по бокам. Ведут себя пока безупречно, каменные рожи непроницаемы, но точно знаю: шокеры у них есть. Да и смысла нет лезть здесь в драку. Даже если повезет — тут блокировка двери. А даже если бы и не было - вылететь на полном ходу на восьмиполосное шоссе... я еще не настолько хочу умереть. С немалым риском еще и сдохнуть не до конца.

Слишком далеко до тротуара.

Да и вторую «тачку» с охраной сзади никто не отменял. Где едет сам Дамир — на переднем. Только выстрела по ногам мне и не хватает — для полного счастья.

Не станут стрелять посреди города? Для такого я слишком хорошо знаю «наш» круг.

Нет, не выйдет. Не сейчас.

Знакомый, в меру высокий забор. Как у всех «наших» - отличаются лишь мелкие детали. Незначительные.

И новый сонм крепкой охраны – защищать моего нового хозяина. Ну и его нажитые честным трудом богатства. Всё сам, всё сам, даже не сомневайтесь.

Только не надо мне втирать про американскую мечту – в ее русском варианте, ладно? Что там в Штатах – точно не знаю. Но здесь у меня папаша именно такой. А еще папашины заклятые друзья, знакомые, партнеры, конкуренты. Клейма там ставить некуда – даже третьим слоем.

Собаки не гавкнули... а зачем? Уровень другой. Хозяин этого особняка если и держит пса, то уж точно не на цепи. И настолько породистого, что родословную можно отследить от любимой собаки Александра Македонского.

У нас тоже нет собаки. В детстве — была. Белый полулай Бим с черным пятном на ухе — как в известной повести. Я гуляла с ним во дворе, бегала в парке...

Не буду вспоминать.

Бим исчез, пока я была в школе. Якобы, пропал. Искали. Не нашли. Мама убрала подальше ошейник, поводок, коврик, миску. Чтобы я прекратила тайком плакать, а папаша — не тайком злиться и раздражаться.

Через неделю мы перебрались в новый дом. И там у нас уже не было собак. Только у Тони — роскошный аквариум с экзотическими рыбками.

Якобы, они успокаивают нервы. Ничего подобного. Мне они только напоминают о Биме. О его больших, умных карих глазах. О бескорыстной любви в них — просто за факт моего существования.

Так беззаветно меня больше не любил никто и никогда. Даже мама — в детстве. Даже Тони.

Люди всегда больше любят самих себя. Такова уж их природа.

А вот собаки — дар судьбы, врученный неблагодарному человечеству невесть за какие заслуги.

Дом Дамира снаружи тоже от папашиного отличается не особо. Как и от особняков папашиных друзей-знакомых-конкурентов, где иногда мы с Тони оказывались в гостях. Примелькалось - за столько-то лет.

А вот внутри... нет, денег тут вложено много — как и полагается. Но — ничего лишнего. Ни одной детали. Сухо, функционально... не дом, а деловое здание.

Здесь вряд ли постоянно живет хоть одна женщина. Жена, дочь, мать, сестра.

И хорошо. Только зажравшихся теток и девок-мажорок мне и не хватало — для полного счастья. Чтобы унижаться еще и при них.

Мой единственный шанс — это оказаться с хозяином наедине. Если... если я сумею справиться с Дамиром даже один на один.

Я видела, как он двигается. Тренер у него точно был хороший. Может, даже лучше дяди Макса.

Допустим, даже удастся — дальше? Ну, на окне решеток может не быть — зачем ему, у себя-то дома? Это папаша запер меня в бывшей маминой комнате. Я ведь не первая его пленница, готовая к отправке.

И если удастся каким-то образом вырубить Дамира и сигануть в окно — дальше? Я успею добежать до забора? Допустим.

С одним охранником справлюсь? Допустим, больше догнать никто не успеет.

Забор... Колючки нет, тока нет. Полосу препятствий я одолевала легко, но.. Никаких «но». Выпадет шанс — воспользуюсь.

Кабинет моего нового хозяина – тоже хорош. Функционален. Ничего лишнего. Что за его пределами кажется аскетизмом, внутри — самое то.

Сама бы не отказалась от таких стильных шкафов для документов. Я люблю темные цвета.

Я же, правда, планировала после ВУЗа открыть свою практику.

А вот диван – черный кожаный, но сидячий. Похоже, начало расправы со мной планируется не здесь.

Правда, для такого даже стол сойдет. Достаточно широкий. Если сдвинуть ноут, МФУ и доки.

Ну, если этот тип, конечно, вообще собирался лично со мной играть, а не определить на веселую потеху охране. Я бы не удивилась. У моего папаши знакомые бывают... разные.

И слышала я мимоходом — тоже разное. Никто не посвящал в грязные детали и подробности хозяйскую дочку, но мне и урывков хватило.

А меня сейчас подарили без всяких условий и «стоп-слов». В этом я даже не сомневаюсь.

- Будешь?

Вискарь. Совру, если скажу, что не пробовала. Или что показался невкусным.

Но сейчас отмахнула: нет.

Башка мне нужна трезвая.

Хоть начало и неплохое. Пытается меня сначала расслабить – значит, озверевшая от безбабья охрана планируется вряд ли. Хотя кто их точно знает, крутых извращенцев?

А кем еще может быть мужик из «нашего» круга, прихвативший чужую дочку в обмен на свободу чужого сына?

Присаживаюсь на тот самый диван. Дамир выбрал себе черное кресло-вертушку за столом. Даже не рядом со мной. Пока.

- Так кто был за рулем, Роксана?

Да, вот такое у меня имя. Не хуже, чем у черноглазого собеседника - в плане экзотики.

Привет бактрийской княжне, жене того же знаменитого Александра Македонского. Точнее, одной из двух. О второй, Статире, дочери персидского царя Дария, мало кто слышал. После смерти Александра Роксана ее, кстати, быстренько прикончила. У них там это было легко тогда – у власть и деньги имущих. Не хуже, чем сейчас.