Осенние листья

Пролог

Улица перед зданием театра была многоголоса и многолюдна в этот вечер. Нынче вновь давали спектакль, наделавший годами ранее немало шуму.

К зданию подъезжали экипажи. Между ними, ловко уворачиваясь, пробегали мальчишки посыльные, да сновали торговцы, на все лады расхваливающие свой товар. Люди, разодетые по последней моде, чинно кивали друг другу, улыбались, обменивались приветствиями, и стекались ко входу.

Суета царила и в закулисьях театра. В тесных коридорах толкались полуголые актеры, вокруг них кружились гримеры, костюмеры и декораторы всех мастей. Кто-то тянул куда-то реквизит. И вперемешку с голосами распевающихся артистов, звучали грубые окрики на нерасторопных мастеровых.

Платье главной актрисы плыло по коридору, и лишь на входе в ее гримерку, из-за него показалась молодая девушка- костюмер.

- Какая же вы счастливая, Мария Павловна! Глянь-ка Петр Сергеич таки отдал вам главную роль. Недолго отдыхали, вновь будете игра…

Стройная, золотоволосая женщина с красивым лицом и горделивой осанкой, манерно взмахнув рукой прервала ее на полуслове, - помолчи, трещотка, дай сосредоточиться.

- Трепещите, небось, в предвкушении? -не унималась, однако, та.

- Да, трепещу.

- Чего вам волноваться, вы всегда были звездой этого театра, сколько Дроздова ни старалась, а перепеть ей- кукушке вас и не удалось. Небось, сегодня все волоса себе повыдергала от злости.

Мария Павловна, аккуратно опустила кисть для румян в специально отведенную для этого шкатулку.

- Ты мне лучше скажи – он там? - Произнесла она чуть дрогнувшим голосом.

- Петр Сергеич? А где ж ему еще…

- Нет! Он! Варя, он приехал?

Расторопная, шумная Варя сменилась в лице и, не сразу нашлась, что ответить. Одевая Марию Павловну в ее платье, с осторожностью, словно подбирая слова, наконец произнесла, – Ложу его светлости готовили-с, все уголочки пообметали, стульев новых нанесли. Обещали-с быть, с энтой, с супругой своею, да роднею новою. Я, давече, Гришку малохольного отправляла все разведать, так он…

- Довольно, Варя, оставь меня теперь. Приготовлюсь я…сама… справлюсь. Справлюсь! Видишь, уже и оркестр начал, совсем немного осталось…ступай же.

Варя, взбив оборки и расправив складочки на платье, окинула последним взглядом свою примадонну, сиявшую на подмостках этого театра уже более десяти лет. Платье сидело безупречно на точенной фигуре, которую не испортили ни годы, ни рождение детей. Яркий грим скрывал следы недавней болезни, усталости и первого увядания. Мысленно перекрестив Марию Павловну и вздохнув Варя вышла за дверь.

В тишине, вдруг повисшей в гримерке, Мария Павловна достала из резного шкафчика пузырь, спрятанный под стопкой писем, перчаток и прочих безделиц. Лишь на мгновение, задержала его в тонкой руке, будто раздумывая, затем вылила в рюмку с водой, приготовленную возле графина. Следя за игрой соединяющихся жидкостей, медленно поднесла ко рту.

Зрительный зал блистал. Свет огромной люстры и множества других светильников переливался, отражаясь в позолоченном декоре, и бархатная обивка лож и партера казалась еще более яркой. В игре света и красок участвовали и драгоценности, которыми прибывшая публика была богато украшена. Особое восхищение вызывал гарнитур молодой жены свеженазначеного статского советника, в котором она гордо восседала в именной ложе. Сотни любопытствующих взглядов, вопреки приличиям, были направленны через бинокли на ее лицо, обнаженные плечи и тонкую шею. Колье, серьги, платье, знатный род и выражение счастья, коим казалось светилось все ее существо были предметом наибольшего обсуждения, наряду с предстоящим сегодня публике спектаклем. И основная пикантность заключалась даже не в истории падшей женщины, недостойной своего высокородного возлюбленного, которую они собрались лицезреть на сцене. Нет. Основная драма должна сегодня выйти за пределы сцены. И действующие лица сидят в привилегированной ложе в том числе. Публика была так увлечена сплетнями о главной актрисе, советнике и его молодой жене, что не сразу притихла, когда из оркестровой ямы полилась музыка. Но вот, наконец, занавес пополз в стороны.

Мария Павловна была как всегда великолепна. Многие шептались, что сегодня она даже превзошла себя, играя историю своей жизни. И многие, прониклись происходящим на сцене еще более. Платочки и бинокли не опускались от лиц. И зрительный зал словно стал продолжением сцены. Взоры публики вслед за главной героиней спектакля обращались к одной и той же ложе, словно она единственная во всем театре. И вдруг, в наивысший миг напряжения происходящего действа, на самой высокой ноте, певица, оборвав песню замертво упала на сцену.

Зал ахнул. В рядах публики сначала произошло замешательство. Казалось и актеры на сцене и сам воздух в театре застыли.

- Продолжайте! Сдавленно хрипел из-за кулис побледневший директор - пойте! Хор, пойте же!

Грянувший из ниоткуда хор разбил тишину и сомкнувшийся занавес отделил подмостки с лежащей навзничь женщиной от зрительного зала, оставив последних в недоумении и догадках – является ли произошедшее линией сюжета. Высокородный зритель в бельэтаже, до этого сохранявший невозмутимый и скучающий вид, нахмурился, приблизил бинокль к глазам плотнее и чуть подался вперед в нетерпении рассмотреть происходящее.

Спустя время, когда зал уже вконец истомился подозрениями, занавес вновь открылся и действие продолжилось.

Главная героиня лежала в постели весь следующий акт, взмахивала руками, демонстративно закидывала их ко лбу, более не вставала, и, согласно замыслу спектакля, умерла в руках раскаявшегося возлюбленного.

Представление закончилось бурными аплодисментами. Актеры, заполнившие сцену, посылали поклоны, поцелуи, ловили цветы, держались за руки, и кланялись благодарной публике вновь и вновь. В зале царил всеобщий апофеоз величия и торжества искусства.

Лишь самые внимательные зрители, ища глазами исполнительницу главной роли, разглядели, что вместо Марии Павловны, в ее платье цветы и овации принимала другая женщина.

Глава 1

В комнате, остро пахнущей театральным гримом, цветами и пылью, среди стен, увешанных платьями, шляпами и прочими атрибутами жизни владелицы, раздавались негромкие, похожие на стоны, всхлипы. Иногда они переходили в подвывания, когда вся глубина горя человека, издающего их, прорывалась наружу. Мужчина, согнувшись над лежащим в постели телом, не сразу заметил за своей спиной девчушку. Тонкая, на вид лет 12, она молча стояла в дверях, наблюдая за ним. Потом, вдруг, будто подавшись порыву, подбежала, схватила его за плечи, громко и взволнованно закричала ему в лицо.

- Зачем вы! …зачем вы так любили ее? Она не стоила того. Она была ужасная женщина. Совсем не любила вас…ни чуточки! …Перестаньте! Перестаньте сейчас же!.. она начала хватать его за руки, пытаясь поднять и оторвать от умершей. Мужчина, еще не старый и довольно таки крепкого сложения, но очевидно размякший от владевших им чувств, с трудом встал на ноги. Растерянно и непонимающе он смотрел на дергающую его рукава неуемную девчонку.

- Видите нет больше никого, никого из тех, к кому она была щедра, никто из них не оплакивает ее, так почему же вы изводите себя?!

- Да, - залепетал он потерянно – она была жестока ко мне, но…

-Не любите ее более! – она перестала терзать его поношенный, жалобно потрескивающий сюртук и принялась ласково гладить, успокаивая как маленького, – Я понимаю вас. Как же долго я ждала, что она вспомнит о своих детях, будет наконец любить нас как должно матери, но что она сделала… бросила. Совсем. Не задумавшись о том, что с нами будет. Я ненавижу ее!

- Что ты говоришь, деточка, нельзя…нельзя так. Уйти такой молодой, такой прекрасной. Лучше бы господь забрал мою никчемную жизнь! – он снова зарыдал.

Она прильнула к нему.

- Вы добрый. Вы всегда были добры. Я видела, как она мучила вас, но вы… Вы заслуживаете, что б вас любили. Разрешите нам любить вас.

Она заглянула ему в лицо своими огромными глазами, блестящими как луг после дождя, и его охватила новая волна боли – как же она похожа на мать.

- Возьмите меня и Мишку к себе. Она плохо заботилась о нас, но теперь нет и ее. Мы остались совсем одни. Вы ведь сможете позаботиться о нас?! Я знаю вы хороший, лучше того другого, что приходил… а Мишенька, он ведь совсем маленький, ему только-только четыре справили. Что с нами теперь будет? - И по ее щекам заструились слезы.

Теперь он обнял ее, уже сам успокаивал, по отцовски гладя мягкие золотые кудряшки.

Два дня спустя мелкий уездный помещик Афанасий Никитич прибыл в свое имение, привезя с собой, к удивлению своей немногочисленной челяди, двух детей.

В тот день на кухне не смолкали о том разговоры.

- А наш то, не промах. Не зря он столько лет к актриске мотался. Видно прижил с ней деточек, а как она померла, так и забрал их.

- Да не больно, то они на него и похожи. Он то корявенький да неказистый. И не посмотрела бы она на него. У нее в ухажерах небось всякие благородия хаживали, звездою знамо была…, а нашему то куда.

- Ой, Люська, скажешь же.

Замершая у входа на кухню девочка, слышала их говор и громкий хохот, перемежаемые звоном крышек и прочей посуды. Выждав время пока они вволю натешатся сплетнями, и надев на лицо печальную рассеянную улыбку, маленькая гостья зашла внутрь, вежливо поздоровавшись.

- Как же вкусно у вас пахнет. Не угостите ли, милые? Мы с дороги жуть как проголодались.

Кухарка удивленно переглянулась с помощницей, - Ишь ты какая! Как барышня, разговаривает и вид важный.

- Так, то так. Но ласковая, гляди. Да и сироты они. Жаль их - потом уже громче, повернувшись к девчонке–Ну, проходи, сударынька, присаживайся, сейчас мигом все исполним.

–Как зовут то тебя?

–Аделина.

- Ишь ты! Ну тогда рассказывай-ка нам, Адушка, как там у столицах.

В скором времени брат с сестрой, взятые под опеку Афанасием Никитичем стали любимцами и объектом заботы всех домочадцев. В его небогатом имении царила простая, но душевная атмосфера. Кухарка Матрона, все это время, с молчаливого согласия Афанасия Никитича, единолично властвующая и принимающая важные в хозяйстве решения, неожиданно для всех дворовых, быстро признала в маленькой Аделине, свою госпожу и правопреемницу. Девчонка оказалась сообразительной, острой на язык и деловитой. Всегда знала к кому какой подход найти, и как с кем разговаривать. Перед задирами не пассовала и как орлица зорко охраняла младшего брата, не давая его никому в обиду. Это вызывало особое умиление у Матроны, в глубине души истосковавшейся по детскому смеху и шалостям, которых этот дом никогда не знал.

Проснувшись ранним утром, Ада (названная так Матроной, а затем и всеми остальными ), выглянула в окно. В этой стороне, встающее солнце золотило крышу соседнего поместья где жил старый и, как она была наслышана крайне суровый граф немецких кровей. Деревья по большей части скрывали само здание, его богатую архитектуру, парадный подъезд и внутренний двор. Участок земли с выстроенным на нем домом Афанасия Никитича слишком близко располагался к приусадебным территориям нелюдимого старика, как бы вклиниваясь в них, и был предметом давнего непримиримого спора между ними.

Еще накануне внимание Ады привлек проем в ветхом заборе на границе с соседним имением, где местами разрушенная кирпичная кладка, образовывала некое подобие лестницы. В ее голове со вчерашнего вечера созрел план. Времени на долгие сборы не было так как, Афанасий Никитич и прочие домочадцы вставали рано. На кухне уже наверняка суетилась Матрена, замешивая сдобу и раскладывая намытую с вечера посуду.

Поэтому не надевая чулок и туфель, в сорочке похожей на тонкое летнее платье Ада, тихонько прошмыгнула из дома в сад. Подойдя к покосившемуся забору, она ловко перебралась на другую сторону и чуть осмотревшись зашагала к запримеченной ею, накануне, яблоне. Набросав в свернутую юбку уже зарумянившихся яблок, собралась было в обратный путь.

- А ну ка стой! - остановил ее вдруг грозный окрик. Оглянувшись она увидела мальчишку, несколькими годами старше нее. Он был высок и уже раздался в плечах. Черты его были резки, а само лицо надменно и оттого показалось ей не красивым. Глубоко посаженные темные глаза пристально и удивленно оглядели ее сверху донизу, и взгляд его задержался на ее голых ногах и босых ступнях, виднеющихся из-под задранного, полного яблок, подола.

Глава 2

Управляющий Кальтенбергов, доставил Афанасию Никитичу условия мировой от старого графа. Заинтересованно посматривая на играющих во дворе Аду и маленького неуклюжего Мишку, он вкрадчиво добавил.

- Почему бы вам не отдать юную барышню в обучение. Молодой девушке не помешало бы хорошее воспитание и приличествующее образование?

Афанасий Никитич растеряно почесал голову. Он был не в силах понять появившийся к нему и его семейству интерес соседей. Но и отрицать очевидную правоту в этих словах он тоже не мог. Удивительно, почему ему до сих пор не приходило это в голову.

- Ежели что, Его Сиятельство, могут и поспособствовать с учебным заведением. Замолвят слово перед директором иль предводителем дворянства, - Видя, замешательство и нерешительность Никитича Франц сам подозвал Аду, весело бегающую вокруг брата.

Улыбка сошла с лица запыхавшейся и разрумянившейся от смеха девочки стоило ей услышать об определении ее в ученицы.

- Нет! - выкрикнула она, - Ни за что! Нас с Мишей нельзя разлучать.

Почти месяц понадобился Афанасию Никитичу, Матроне и прочим обитателям усадьбы, чтобы уверить Аду, что в ее отсутствие с Мишей все будет хорошо, он будет здоров, упитан, весел и обласкан.

Их не переставало удивлять и восхищать то, как сильно она любит брата. Не раз, роняя слезу умиления Матрона повторяла:

- С этакой сестрой и матери не надо! Ишь, себя погубит, но брата в обиду не даст!

Постепенно Ада успокоилась и после долгих уговоров, была наконец записана и доставлена в женскую гимназию, где ей предстояло проживать и изучать, приличествующие барышне науки четыре с лишним года.

И хотя поначалу ее не покидало желание сбежать, плачущий и зовущий Мишка часто снился ей, отчего она сама просыпалась в слезах, и с опухшим лицом и неприветливым видом шла на занятия. Но дни шли и новые знакомства и знания занимали ее все более и более. Да и на праздники, которых было в году немало, девочек отпускали по домам, навестить семьи и отдохнуть в домашнем кругу.

Внук графа - Генрих также был отправлен обучаться за границу. Туда где при немецком дворе проживали его родители. В раннем детстве он часто строил мечты о воссоединении с ними, но с годами, взрослея, понял, что ему нет места в их активной светской жизни и погоне за чинами и статусами. Только дед, осевший с молодых лет в России, искренне любил и боготворил его, хоть и был с ним по своему строг. Щедро осыпая единственного внука и наследника рода всевозможными материальными благами, он не терпел своеволия и непослушания в важных по его мнению формальностях.

И зачастую, используя полноту своей власти и связей, предпочитал действовать окольно, не говоря о том напрямую. Прекрасно зная эту дедушкину особенность, Генрих не сомневался в том какова была истинная цель и намерение старого графа.

Во время очередного перерыва в занятиях он прибыл в поместье еще немного подросшим, возмужавшим и более замкнутым в себе. Да, он встретился с родителями, но лишь для того чтобы окончательно убедиться в том, что они ему чужие люди и сильнее утвердиться в своей угрюмости.

Сопровождая деда в объезде окрестностей, они натолкнулись на идущую мимо Аду. Девчонка тоже подросла, превращаясь в молодую стройную девушку. Волосы, причесанные и убранные в косу, строгое платье, принадлежности для рисования, которые она несла с собой- все это придавало ей еще более взрослого виду. Ее милое, слегка тронутое загаром, личико осветилось приветливой улыбкой. Старый граф улыбнулся ей в ответ и ласково поздоровался. Затем глянул на внука. Генрих ограничился холодным кивком и отвернулся, казалось более заинтересованный лугом и маячившим вдалеке озерцом.

Весь день, удовлетворенный прогулкой старик пребывал в хорошем настроении, как впрочем и все последующие дни.

Убедившись, что внук более не заинтересован в соседской воспитаннице, старый граф даже предложил Генриху остаться и продолжить обучение здесь в России. Но тот, будучи с ранней юности увлеченным знаниями, увидел в тамошней школе большие возможности для себя и выбрал вернуться заграницу.

Старик согласился, внутренне празднуя окончательную победу.

Ада полюбила рисование, хотя и не была в этом как-то особенно хороша. Красочные разводы, оставляемые кистью на бумаге, успокаивали ее и будили в воображении диковинные картины.

Все отпускные дни она, неизменно, проводила забавляясь с Мишкой, в заботах о нем, понемногу обучая то тому то сему. Лишь ранним утром пока он еще спал или, когда укладывался в послеобеденные часы, она приходила сюда на берег маленького живописного озера, порисовать или же просто полюбоваться видом и помечтать, лежа в густой траве.

Разомлев в очередной раз на солнце, которое в полуденные часы припекало довольно сильно, с закрытыми от удовольствия глазами, Ада не сразу заметила тень накрывшую ее. Когда же она обернулась, то увидела возвышавшегося позади нее молодого Кальтенберга, очевидно не решавшегося до этого подойти ближе.

Она манерно отвернулась и продолжила загорать, с грацией дикой кошки, растянувшись на солнышке.

- Здравствуй! - произнес он, присев рядом, не сводя с нее взгляда. Темные глаза его осматривали внимательно, подмечая все произошедшие в ней перемены, каждую черточку, каждый изгиб. Так, что совсем не робкая от природы Ада, смутилась.

-Чего уставился?

Он в ответ улыбнулся.

-То же самое ты сказала, при нашей первой встрече.

Впервые за прошедший год Генрих ощутил, как внутри разлилось чувство восторга и ликования, такое, что хотелось смеяться во весь голос. Что он и сделал, потянувшись, как и она недавно, навстречу солнцу, сбрасывая напряжение сковывающее тело, как змея старую кожу.

Она засмеялась в ответ. Интуитивно понимая, что он многое хотел бы ей сказать, но не смог бы сейчас выразить это никакими словами.

Лето они провели поглядывая друг на друга издали, да иногда сталкиваясь на берегу того самого озера. Генрих хотел бы видеть Аду чаще, но не мог допустить того, что б об этом узнал дед. Предчувствуя, что следующие меры, которые тот предпримет будут более радикальными. Поэтому вел себя предельно осторожно, сохраняя отчужденную холодность при встрече с Адой в присутствии других, так что никто и не догадывался как при этом неистово стучит его сердце.