Осень в яблоневом саду

Глава 1

Октябрьский вечер пахнет дождем и кофе из модной кофейни на первом этаже моего дома. Я захлопываю дверцу такси и делаю глубокий вдох. Воздух свежий, с той особенной прохладой, которая бывает только осенью, когда город еще не успел погрузиться в серость ноября, но уже расстался с теплом сентября. Золотые листья клена устилают асфальт перед подъездом, и мои бежевые сапоги на десятисантиметровом каблуке оставляют четкие следы на этом осеннем ковре.

Я люблю октябрь. Люблю его за элегантность умирания – природа не просто увядает, она делает это красиво, со вкусом, словно последний показ перед закрытием сезона.

Сегодня я ушла с работы на два часа раньше. Контракт с инвесторами из Сингапура подписан, презентация прошла блестяще (как обычно), и мой босс Виктор Павлович лично похлопал меня по плечу, что в его исполнении равносильно овациям стоя. Я заслужила этот ранний уход. Я заслужила спокойный вечер с бокалом «Шабли», ванной с лавандовым маслом и новым сезоном того сериала, который я начала смотреть на прошлой неделе.

Лифт поднимается бесшумно. Квартира, где я живу, располагается в новостройке. Моя квартира. Девяносто квадратных метров в элитном доме, панорамные окна с видом на Москва-реку, кухня-гостиная с островом из итальянского мрамора. Я купила ее сама. Каждый квадратный метр оплачен моими контрактами, моими бессонными ночами, моими презентациями и переговорами. Ипотеку я закрыла за три года вместо десяти. Это моя крепость, мой замок, моя награда за десять лет безупречной карьеры.

Ключ поворачивается в замке с тихим щелчком. Я захожу в прихожую, и первое, что замечаю – чужие туфли. Красные, дешевые, на платформе, из тех, что продают в масс-маркете. Они стоят криво, одна завалилась на бок, а рядом с ними – мужские кроссовки Димы.

Сердце делает странный кувырок, но я гоню от себя первую, дурацкую мысль. Может, это его сестра? Хотя у его сестры вкус чуть лучше. Может, коллега по фрилансу? Дима работает дизайнером. То есть сидит дома за моим ноутбуком, потому что его сломался три месяца назад, и он все никак не может «найти время» починить его.

Я снимаю свое бежевое кашемировое пальто и вешаю на плечики. Снимаю сапоги, аккуратно протираю влажной салфеткой подошвы и ставлю их в обувницу. Автоматически поправляю прическу перед зеркалом: гладкий низкий хвост, ни одного выбившегося волоска, мой фирменный макияж – стрелки, длинные ресницы, нюдовая помада – все на месте. Я выгляжу безупречно даже после семичасового рабочего дня. Потому что я – Марина Аверина, и у меня все под контролем. Всегда.

В квартире подозрительно тихо. Обычно Дима встречает меня музыкой, он любит включать какой-нибудь рок погромче, чтобы «настроиться на волну креатива». Я терплю, потому что... ну, потому что терплю уже два года. Два года, как он переехал сюда, в мою квартиру, со своими хипстерскими рубашками, вечными обещаниями, что «вот-вот будет крупный заказ» и этой раздражающей привычкой оставлять кофейные чашки везде, кроме посудомоечной машины.

Но сегодня тишина. И это еще более подозрительно, чем чужие туфли.

Я иду по коридору в белых пушистых тапочках, мягких, как облако. Мои шаги совершенно беззвучны, тапочки поглощают каждый звук, скользя по дорогому ламинату. В гостиной все на своих местах: серый велюровый диван, журнальный столик из стекла и металла, на котором, как обычно, валяется ноутбук, на котором работал Дима, его скетчбук и недопитая чашка кофе. Окна панорамные, и в них отражается осенний вечер – небо цвета жемчуга, на деревьях внизу еще горят золотые кроны, хотя солнце уже клонится к закату.

Дверь в спальню слегка приоткрыта.

Я толкаю ее, и тут мой идеально выстроенный мир рушится.

В моей спальне, где стоит моя огромная шикарная кровать с изголовьем из мягкой кожи. В моей постели, с моим белоснежным бельем, которое я заказывала из Италии. Дима и какая-то девушка. И они не просто лежат. Они... Господи, они даже не удосужились хотя бы прикрыться как следует. Кашемировый плед сполз на пол, простыни скомканы, а их одежда разбросана по всей комнате: его рубашка на моем туалетном столике, ее джинсы на кресле у окна, бюстгальтер – розовый в горошек – висит на ручке шкафа.

Время останавливается. Я стою в дверном проеме, и единственное, что я слышу – это стук собственного сердца. Громкий, ровный, как метроном. Удар. Пауза. Удар. Пауза.

Дима поворачивает голову, и его карие глаза расширяются – сначала медленно, потом резко, как будто до него доходит, что происходит. Его рот приоткрывается, и я вижу, как он пытается что-то сказать, но не может. Девушка – рыжая, с растрепанными волосами и размазанной тушью – вскрикивает и хватает простыню, прижимая ее к груди.

Я стою, смотрю и молчу.

И внутри меня что-то очень медленно начинает закипать.

– Мариш... – Дима наконец находит голос. Он звучит хрипло, жалко. – Мариш, это не...

– Не то, что я думаю? – Мой голос звучит ровно и холодно, как осенний ветер за окном. – Правда, Дима? Это не то, что я думаю?

Он пытается встать с кровати и путается в одеяле. Девушка всхлипывает и начинает искать свои вещи, не выпуская простыню из рук.

– Я могу объяснить, – бормочет он, и это так банально, так предсказуемо. – Это... это просто случайность, мы не планировали...

– Случайность, – повторяю я и делаю шаг в комнату.

Дмитрий наконец выбирается из постели и хватает штаны. Девушка пытается застегнуть лифчик, не выпуская простыню, и это выглядит настолько нелепо, что я почти смеюсь. Почти.

Для читателей

Дорогие читатели!

Позвольте мне от всей души приветствовать вас на страницах этой осенней истории! Мне не терпится разделить с вами это путешествие.

Что же ждет нас на этих страницах?

🍂 Уютная деревенская глушь, где пахнет дымом из печи, спелыми яблоками и осенней прохладой. Где продуктовая лавка приезжает раз в неделю, а главное развлечение – слушать, как шуршат под ногами опавшие листья.

🏙️ Неожиданная перемена в жизни: из шумного мегаполиса с его бешеным ритмом, в тишину, где слышно, как падают листья. И да, возможно здесь придется даже научиться колоть дрова. На каблуках. В кашемировом пальто.

💔 Предательство, которое становится началом: иногда жизнь рушится в одно мгновение, чтобы подарить нечто большее. Иногда нужно все потерять, чтобы найти что-то новое.

🍎 Ворчливый сосед, который терпеть не может изнеженных горожанок. Мужчина с твёрдым характером и принципами, не привыкший к компромиссам.

💌 Таинственное наследство с необычным условием, которое приведёт нашу героиню в место, полное загадок и открытий.

Заварите чашку ароматного чая, укройтесь уютным пледом и вперед! В дождь, в листопад, в туман над рекой, в новую осеннюю историю!

Глава 2

– Мы одеваемся! – пищит девушка, и я смотрю на нее внимательно.

Она молодая, лет двадцать максимум. Круглое лицо, веснушки, неумелый макияж. Из тех, кто ходит на «йогу для начинающих» и постит в соцсетях цитаты про «жизнь здесь и сейчас». Дешевые джинсы из масс-маркета, синтетическая блузка. Она даже не красивая – просто молодая и доступная.

– Ах, вы одеваетесь? – мой голос похож на шипение змеи, и я срываю с кресла ее блузку.

Окно в спальне панорамное, от пола до потолка. Я распахиваю его одним движением, и в комнату врывается октябрьский ветер, холодный и свежий.

– Марина, ты чего... – начинает Дмитрий, но я уже швыряю блузку в окно.

Она летит вниз, кувыркаясь в воздухе, и я вижу, как она цепляется за ветку клена и повисает там, развеваясь на ветру, как флаг капитуляции.

– Моя блузка! – визжит девушка.

– Была твоя, – поправляю я и хватаю ее джинсы с кресла.

Они летят следом – тяжелые, дешевые, они даже летят некрасиво, кувыркаясь бесформенным комом. Приземляются прямо в лужу на тротуаре, и я испытываю странное удовлетворение, наблюдая, как темное пятно расползается по синей ткани.

– Марина, прекрати! – Дима наконец натягивает штаны, но забывает застегнуть их, и они предательски сползают. Он хватается за пояс одной рукой, второй пытается схватить свою рубашку с моего туалетного столика.

Я опережаю его.

Рубашка – белая, льняная, которую он считает «творческой» – летит в окно вслед за остальным гардеробом. Ветер подхватывает ее, и она раскрывается в воздухе, как парус, прежде чем упасть на капот припаркованной внизу машины.

– Ты ненормальная! – девушка прижимает к себе простыню – мою дорогую итальянскую простыню – и пытается прорваться к выходу.

Я перекрываю ей путь. Мои белые тапочки скользят по полу бесшумно, и я двигаюсь быстрее, чем она ожидала. В ее глазах мелькает страх, и это... это приятно.

– Простыню оставь, – говорю я ледяным тоном. – Это египетский хлопок, тысяча нитей на квадратный дюйм. Она стоит больше, чем весь твой гардероб.

Девушка смотрит на меня, как кролик на удава, и разжимает пальцы. Простыня падает на пол.

Она стоит передо мной в одном нижнем белье – розовом бюстгальтере в горошек и трусиках с надписью "Monday" (хотя сегодня четверг, что говорит о многом). Ее веснушчатое лицо заливается краской, и она прикрывается руками.

– Вон, – я указываю на дверь.

Она срывается с места и выбегает в коридор. Дима бросается за ней, все еще придерживая спадающие штаны.

– Марин, ну подожди! – он оборачивается на бегу. – Давай поговорим как взрослые люди!

Как взрослые люди. Я почти восхищена его наглостью.

Я иду следом, медленно, не торопясь. Они мечутся по коридору, хватая вещи из прихожей. Девушка запихивает ноги в свои дешевые красные туфли. Дима пытается натянуть кроссовки.

– Марина, родная... – начинает он, и в его голосе появляются умоляющие нотки. – Это ничего не значит, правда.

– Ты же говорил, что любишь меня! – неожиданно подает голос девушка.

Тишина.

Я медленно поворачиваюсь к ней. Она стоит у двери, прикрывшись моим – моим! – кашемировым пальто, которое сняла с вешалки.

– Снимай пальто, – говорю я очень спокойно.

– Но на улице холодно...

– Снимай. Пальто.

Она стягивает его дрожащими руками. Я забираю его, аккуратно вешаю обратно на плечики и открываю дверь.

Осенняя прохлада врывается в прихожую, и девушка вздрагивает. В коридоре многоэтажки прохладно, но не так холодно, как на улице. Впрочем, в нижнем белье разница несущественна.

– Вон, – повторяю я.

Она выскакивает за дверь, и я слышу, как ее туфли на платформе стучат по плитке коридора, удаляясь к лифту.

Дима все еще сидит на полу.

– Мариша... – он смотрит на меня, и в его глазах я вижу попытку изобразить раскаяние. – Я был идиотом. Это правда. Но мы можем все исправить...

– Исправить? – я присаживаюсь на корточки рядом с ним.

Мы на одном уровне, смотрим глаза в глаза. Его лицо так близко, что я вижу каждую его черточку – мягкую линию подбородка, карие глаза, которые когда-то казались мне милыми, а теперь просто тусклые и испуганные.

– Ты думаешь, что можно исправить? – продолжаю я тем же ровным тоном. – Ты привел другую женщину в мой дом. В мою постель. И занимался с ней сексом в моей спальне, пока я работала. Пока я зарабатывала деньги, на которые ты, между прочим, тоже живешь. Потому что твои жалкие заказы на дизайн лендингов для стартапов приносят тебе жалкие копейки.

Он бледнеет.

– Я... я найду нормальную работу...

– Ты все года обещаешь, – обрываю я. – Два года я слушаю про "крупный проект", про "интересного заказчика", про "творческую свободу". А ты просто лентяй, Дима. Лентяй и трус. Ты присосался ко мне, потому что это удобно. Потому что здесь тепло, сытно и комфортно. И у тебя даже совести не хватило хотя бы снять номер в отеле для своих похождений. Одевайся и убирайся.

Глава 3

Я прохожу по коридору обратно в спальню и останавливаюсь на пороге. Постель смята, плед на полу, вещи разбросаны по комнате. На моем туалетном столике – моем безупречном белом столике с зеркалом в раме – стоит его очередная кружка с недопитым кофе.

Я собираю все методично, спокойно. Сначала срываю постельное белье – все, включая наматрасник. Оно отправляется в стиральную машину на режим "интенсивная стирка, 90 градусов". Потом собираю его вещи – те, что остались – и складываю в большой черный мешок для мусора. Аккуратно, уже без прежней злости.

Его кружки я выбрасываю в мусорное ведро, даже не споласкивая.

В гостиной я протираю ноутбук антибактериальными салфетками – он все-таки два месяца на нем работал – и убираю на место, на мой рабочий стол в кабинете.

Когда я заканчиваю, за окном уже совсем стемнело. Октябрьская ночь опустилась на город быстро, как и положено осени.

Я подхожу ближе к панорамному окну в гостиной и смотрю вниз. Там на тротуаре, лежат джинсы в луже, на ветке развевается блузка. Рубашка с капота машины пропала, видимо Дима ее все-таки забрал.

Завтра консьержка все уберет. Завтра дворник сметет эти следы сегодняшнего бардака вместе с опавшими листьями.

А я...

Я открываю холодильник и достаю бутылку "Шабли". Наливаю бокал – высокий, хрустальный, часть сервиза, который я купила в Праге три года назад. Вино прохладное, с кислинкой, идеальное для осеннего вечера.

Иду в ванную. Набираю горячую воду, добавляю лавандовое масло. Вода становится молочно-белой, и по ванной комнате разливается аромат – успокаивающий, нежный.

Я снимаю одежду, распускаю волосы, и они падают на плечи тяжелой светлой волной. В зеркале я вижу себя – стройное тело, безупречная кожа, плоский живот. Я вкладываю в это тело часы тренировок, деньги на косметологов, внимание к деталям.

Я – проект, над которым работаю каждый день.

Погружаюсь в воду, и она обнимает меня, горячая и мягкая. Я закрываю глаза и откидываю голову на мягкую подушку для ванны.

Тишина.

Наконец-то тишина.

Никакой музыки, никаких шагов, никакого присутствия, которое я терпела два года, даже не замечая, как оно постепенно превращало мой дом в общежитие.

Лежу в ванне и смотрю на потолок. Там встроенные светильники, дающие мягкий рассеянный свет. Все продумано до мелочей. Когда я покупала эту квартиру, я знала, какой хочу видеть каждую комнату. Я наняла дизайнера, но контролировала каждое решение. Каждый оттенок, каждую текстуру.

Это мое пространство. Мое убежище.

И я впустила в него Диму.

Странно, но я не чувствую боли. Унижение – да, было, минут пять, когда я стояла в дверях спальни. Злость – безусловно, яркая, острая, которая заставила меня швырять вещи в окно. Но боли нет.

Разве так бывает, когда любишь?

Вода плещется тихо, когда я поднимаю руку и смотрю на свои пальцы. Длинные, ухоженные, с нюдовым маникюром. На безымянном пальце ничего нет и никогда не было.

Два года мы встречались. Два года он жил здесь. И ни разу не заговорил о будущем. Ни разу не предложил съездить познакомиться с его родителями. Моих он видел ровно один раз, на семейном ужине, где вел себя как неловкий подросток, роняя вилку и переспрашивая каждую фразу моего отца.

А я... я просто плыла по течению, потому что так было удобно. Потому что наличие парня в тридцать лет – это что-то вроде галочки в чек-листе успешной женщины. Карьера – есть. Квартира – есть. Парень – есть.

Но он раздражал меня. Его вечные планы, которые никогда не воплощались. Его способность начать проект и бросить на середине. Его привычка оставлять посуду по всему дому.

Я терпела, потому что... потому что разве это причины расставаться? Разве из-за посуды расстаются взрослые люди?

Но дело же не в посуде.

Дело в том, что когда я открывала дверь своей квартиры, я не радовалась. Не думала: «Как хорошо, что он дома». Я думала: «Надеюсь, он не забыл полить цветы, как я просила» или «Надеюсь, он не раскидал носки по всей спальне».

Вода остывает. Я добавляю горячей.

Когда я перестала его любить?

Или я вообще никогда не любила?

Мы познакомились на вечеринке у общих знакомых. Он показался мне милым, улыбчивым, внимательным. Ухаживал красиво: цветы, рестораны, смешные сообщения в течение дня. Секс тоже был хорош. Не феерично, но приятно.

Через два месяца он намекнул, что хочет переехать. У него кончался договор аренды, а у меня уже была эта квартира.

– Только на время, – сказал он тогда. – Пока не найду что-то подходящее.

Прошло два года, и он так ничего и не нашел.

Я сжимаю бокал, и хрусталь холодит ладонь.

Почему я терпела?

Я, которая никому не спускаю ничего на работе. Которая уволила стажера за то, что он опоздал на встречу с клиентом на пять минут.

Почему в личной жизни я превратилась в тряпку?

Глава 4

Десять лет я работаю у Виктора Павловича. Десять лет я поднимаюсь по ступенькам карьерной лестницы. Менеджер, старший менеджер, руководитель отдела, заместитель директора. Еще год – и я стану директором департамента веб-разработки и цифрового маркетинга. Виктор обещал.

Ради этого я пропускала встречи с подругами. Ради этого я работала по выходным. Ради этого я летала в командировки, отменяя планы на отпуск.

И для чего? Цифры в зарплате, которые позволяют покупать квартиры, машины, сумки, туфли?

Уважение коллег, которые восхищаются моим профессионализмом, но за глаза называют «ледяной королевой»?

Я опускаюсь на диван. Он такой мягкий, что я почти утопаю в нем. Подтягиваю ноги, обнимаю подушку.

За окном листья клена шуршат под ветром. Золотые, багряные, они срываются с веток и кружатся в воздухе, прежде чем упасть на асфальт. Через пару недель дерево будет голым. Через месяц – выпадет снег.

Осень. Время, когда все умирает, чтобы весной возродиться.

Может, и мне пора родиться заново? Стать другой?

Но кем? Я не знаю, кем я хочу быть.

Я всегда знала, чего хочу. С пятнадцати лет у меня был план: поступить в хороший вуз, получить красный диплом, устроиться в крупную компанию, сделать карьеру. Я выполнила все пункты. Я была идеальной ученицей, идеальной студенткой, идеальной сотрудницей.

Но кто я, когда никто не смотрит?

***

Просыпаюсь в шесть утра по привычке, даже без будильника – тело само знает, когда пора вставать. Открываю глаза и несколько секунд смотрю в потолок, пытаясь сообразить, где я.

Гостиная. Я на диване.

Вчера вечером я так и не нашла в себе сил вернуться в спальню. Вместо этого достала из шкафа запасной комплект постельного белья – белоснежный, хлопковый, пахнущий лавандой – и застелила диван. Легла, натянула плед до подбородка и провалилась в сон почти мгновенно.

Сейчас за окном еще темно, но на горизонте уже проступает тонкая полоска рассвета – бледно-розовая, почти призрачная. Москва просыпается медленно. Редкие машины на дороге, приглушенный гул города, желтые окна в домах напротив – кто-то тоже встает рано, спешит на работу или вообще не спал всю ночь.

Я сбрасываю плед и встаю. Босые ноги касаются прохладного ламината, и я невольно морщусь. Нужно включить теплый пол – все-таки на дворе октябрь, и по утрам в квартире стало прохладно.

Иду на кухню. Здесь все на своих местах: белые глянцевые фасады, мраморная столешница, встроенная техника. Ни одной лишней вещи. Никаких кружек с недопитым кофе, никаких крошек на столе, никаких липких пятен от джема.

Тишина.

Я наливаю воду в чайник, достаю из шкафа таблетницу с витаминами. Каждое утро одно и то же: витамин D, омега-3, магний, коллаген. Выстраиваю капсулы в ряд на белой тарелке и запиваю водой с лимоном.

Пока вода закипает, иду в ванную. Умываюсь прохладной водой, наношу сыворотку, крем для век, увлажняющий крем. Все движения автоматические, отточенные годами. Смотрю на свое отражение: никаких следов бессонницы, никаких мешков под глазами. Хорошая генетика и дорогой уход делают свое дело.

В спортивной форме – черные леггинсы, топ, белые носочки – я возвращаюсь в гостиную. Раздвигаю шторы полностью, и передо мной открывается Москва.

Боже, как же красиво.

Рассвет уже разливается по небу широкими мазками – розовый, золотой, бледно-голубой. Река внизу отражает небо, превращаясь в зеркало. Деревья вдоль набережной пылают осенними красками – желтым, оранжевым, красным. Ветер срывает листья, и они кружатся в воздухе, словно конфетти на празднике, который вот-вот закончится.

Я включаю музыку – что-то легкое, ритмичное – и начинаю разминку.

Наклоны, повороты, растяжка. Тело откликается послушно. Десять лет регулярных тренировок, и я знаю каждую свою мышцу, каждый сустав. Знаю, где может заклинить, где нужно быть осторожнее.

Потом планка. Две минуты. Руки дрожат, пресс горит, но я не останавливаюсь. Три минуты. Четыре.

Когда я наконец опускаюсь на коврик, дыхание сбито, по спине течет пот. Но я чувствую себя живой. Сильной.

За окном город окончательно просыпается. Машин становится больше, люди спешат на работу, в кафешках и ресторанах зажигается свет.

Потом душ. Встаю под горячую воду, чтобы кожа слегка порозовела, а мышцы расслабились.

Выхожу, вытираюсь полотенцем, иду на кухню. Готовлю завтрак: овсянка на миндальном молоке, горсть черники, ложка топленого масла. Зеленый чай без сахара. Сажусь за стол, смотрю в окно.

Тишина.

Никто не шаркает ногами по коридору. Никто не включает телевизор в гостиной. Никто не спрашивает, где его носки.

Я ем медленно, смакую каждую ложку. Овсянка сладкая от черники, масло придает бархатистость. Чай обжигает губы, но это приятное тепло.

Когда заканчиваю завтрак, на часах семь утра. Нужно собираться на работу.

Иду в спальню. Останавливаюсь на пороге.

Кровать стоит голая – я вчера сняла все белье и постирала. Матрас выглядит странно одиноким, каким-то неприлично обнаженным.

Глава 5

– Я... Простите, я не понимаю. Кто это?

– Ваша двоюродная бабушка по материнской линии, – поясняет Светлана Игоревна. – Мне сказали, что вы, возможно, не были близко знакомы, но юридически вы являетесь наследником по завещанию.

Двоюродная бабушка?

У меня есть двоюродная бабушка?

– Простите, мне нужно уточнить информацию. Можно я вам перезвоню?

– Конечно. Это мой номер, сохраните его. И, пожалуйста, не затягивайте – документы нужно оформить в ближайшее время.

Я прощаюсь и кладу трубку. Стою посреди прихожей и смотрю на телефон.

Завещание. Двоюродная бабушка. Анетта Нестеровна Леонова.

Ничего не понимаю. Звоню маме, в трубке раздаются длинные гудки. Наконец она отвечает сонным недовольным голосом.

– Марина? Что случилось? Ты знаешь, который час?

– Мам, прости, что рано. Скажи, у нас есть родственница по имени Анетта Нестеровна Леонова?

Пауза.

– Откуда ты о ней узнала? – голос мамы меняется, становится настороженным.

– Мне звонила нотариус. Сказала, что она умерла и указала меня в завещании. Мам, кто это?

Мама вздыхает.

– Анетта... Боже, даже не знаю, с чего начать. Это моя двоюродная тетя. Сестра моего отца.

– И почему я о ней никогда не слышала?

Еще одна пауза.

– Потому что в семье о ней не принято было говорить. Она была... как бы это сказать... белой вороной. Жила не так, как все. Вела себя не так, как все.

Я сажусь на банкетку в прихожей. Похоже, на работу я сегодня опоздаю.

– Мам, объясни нормально. Что значит "не как все"?

Мама вздыхает снова, и я слышу, как она встает с кровати, идет на кухню. Звук чайника, шорох халата.

– Анетта была... эксцентричной. Красивой, яркой, скандальной. Она никогда не была замужем, детей не заводила. Зато у нее были романы. Много романов. Со всякими мужчинами – богатыми, известными. Она жила на широкую ногу, ездила за границу, когда это было почти невозможно. Носила дорогие платья, яркую помаду, курила тонкие сигареты. Вела себя вызывающе.

Я пытаюсь представить эту женщину. Не получается.

– И что с ней стало?

– Лет пятнадцать назад она исчезла. Просто уехала куда-то и перестала выходить на связь. Говорили, что она поселилась в деревне, но никто не знал точно где. Семья обиделась – она не приезжала на похороны, не поздравляла с праздниками, вообще игнорировала всех. Ее вычеркнули из списка родственников.

– Но я ее видела, да? – я напрягаю память. – Давно, вроде бы на каком-то празднике?

– Да, – подтверждает мама. – Двадцать лет назад, на юбилее твоего деда. Она тогда приехала без предупреждения. Все были в шоке. Она выглядела... как всегда. Яркая, элегантная, совершенно неуместная на семейном застолье. Красная помада, огромные серьги, шелковое платье. И это в ее-то возрасте. Помню, она курила на балконе, и все родственники смотрели на нее как на инопланетянку.

Я вспоминаю. Смутно, обрывками. Высокая женщина с прямой спиной. Запах терпких духов. Красная помада, которая казалась мне невероятно яркой на фоне бледных лиц всех остальных родственниц.

Она сидела в углу, пила вино и смотрела на всех с легкой усмешкой. Я тогда подумала, что она похожа на королеву, которая случайно забрела на крестьянский праздник.

– Мам, а что она мне оставила?

– Понятия не имею, – мама говорит это с легким раздражением. – Мы с ней не общались. Вообще никто из семьи с ней не общался.

– Тогда почему она вписала в завещание меня?

– Марина, я не знаю! – мама теряет терпение. – Может, потому что ты единственная в семье, кто не осуждал ее тогда, на юбилее. Тебе было лет десять, и ты смотрела на нее с восхищением. Может, она это заметила. Может, у нее были свои причины. Я не знаю.

– Хорошо, мам. Спасибо. Извини, что разбудила.

– Марина, – голос мамы становится мягче. – Будь осторожна. Анетта была странной. Непредсказуемой. Если она что-то задумала, это может быть... необычно.

– Хорошо. Я позвоню, когда узнаю подробности.

Кладу трубку и сижу в тишине.

Анетта Нестеровна Леонова.

Имя повисает в воздухе, словно дымок от той самой сигареты в мундштуке. Я пытаюсь ухватить воспоминание покрепче, но оно ускользает, оставляя лишь обрывки – красная помада, прямая спина, насмешливый взгляд зеленых глаз.

Смотрю на часы. Уже восемь. Нужно позвонить на работу.

Набираю номер Виктора Павловича. Он отвечает после второго гудка.

– Марина? Что-то случилось?

– Виктор Павлович, доброе утро. Мне нужно отпроситься сегодня до обеда. Срочное дело у нотариуса.

– Нотариус? – в его голосе слышится любопытство, но он достаточно тактичен, чтобы не спрашивать подробностей. – Проблемы?

Глава 6

Я прохожу внутрь. Контора небольшая, из коридора ведут три двери. Светлана Игоревна открывает среднюю дверь и приглашает меня войти.

Кабинет строгий, старомодный. Массивный письменный стол из темного дерева, кожаное кресло, стеллажи с папками и книгами. Окно выходит во двор-колодец, и свет падает тусклый, серый, словно пропитанный пылью столетий. На стенах – дипломы в рамках, фотографии, старинные часы, которые тикают монотонно и тихо.

Пахнет старыми бумагами, кожей, деревом и чем-то еще. Пылью? Временем? Не знаю.

– Присаживайтесь, – Светлана Игоревна указывает на стул напротив стола.

Я сажусь. Она садится в кресло, достает из ящика стола толстую папку, раскрывает ее, перелистывает несколько страниц.

– Итак, Анетта Нестеровна Леонова скончалась три недели назад. Ей было девяносто семь лет. Похороны прошли согласно ее воле – тихие, без лишней огласки. Завещание составлено пять лет назад и с тех пор не изменялось.

Она делает паузу, смотрит на меня поверх очков.

– Вы единственный наследник.

Я молчу, просто не знаю, что сказать.

– Согласно завещанию, вам переходит следующее имущество. Во-первых, денежная сумма в размере... – она заглядывает в документ, – ...десяти миллионов рублей. Деньги хранятся на счету в банке, доступ к которому вы получите после оформления всех документов.

Десять миллионов. Я растерянно моргаю. Десять миллионов рублей.

– Во-вторых, – продолжает Светлана Игоревна, – ювелирные украшения. Их оценка пока не завершена, но предварительно речь идет о сумме не менее пяти миллионов рублей. Серьги, броши, кольца, жемчуг, изумруды, бриллианты. Все хранится в банковской ячейке.

Еще пять миллионов. Я теряю дар речи.

– В-третьих, – Светлана Игоревна переворачивает страницу, – предметы антиквариата. Старинные часы, посуда, мебель, картины. Все находится в доме покойной. Их оценка тоже еще не завершена, но речь идет еще о нескольких миллионах.

Несколько миллионов.

Я сижу и смотрю на нотариуса. Не верю своим ушам.

– Это все переходит мне?

– Да. Но есть условие.

Я замираю. Конечно. Не может быть все так просто.

– Какое условие?

Светлана Игоревна достает еще один лист бумаги, кладет его передо мной. Почерк старомодный, красивый, размашистый. Чернила синие, слегка выцветшие.

– Цитирую, – говорит она и начинает читать вслух. – «Моей двоюродной внучке Марине Сергеевне Авериной я завещаю все мое имущество при условии, что она проживет один месяц в моем доме в деревне Яблоневка Вологодской области. Срок начинается с момента въезда в дом и заканчивается ровно через тридцать дней. В течение этого месяца Марина должна ежедневно присылать фотоотчет нотариусу Светлане Игоревне Морозовой, подтверждающий ее нахождение в доме. Если условие не будет выполнено, все имущество переходит в благотворительный фонд "Забота о животных"».

Я сижу и смотрю на лист бумаги. Перечитываю его глазами.

Один месяц. В деревне. В Вологодской области.

– Это... это шутка? – наконец выдавливаю я.

– Нет, – Светлана Игоревна смотрит на меня спокойно. – Это абсолютно легитимное завещание. Все оформлено по закону. Условие обязательное.

– Но почему?! Зачем?!

Она пожимает плечами.

– Анетта Нестеровна не объяснила своих мотивов. Она имела право установить любые условия для наследования, не противоречащие закону. Это ее воля.

Я откидываюсь на спинку стула. В голове хаос.

Месяц. В деревне.

Я? В деревне?!

– А если я откажусь?

– Тогда все имущество переходит в фонд. Вы не получите ничего.

– А если я проживу там меньше? Две недели, три?

– Не получите ничего. Должен быть полный месяц. Тридцать дней.

– А если я буду присылать фотографии, но буду уезжать?

– Условие – проживание в доме. Постоянное. Если я пойму, что вы обманываете, завещание будет аннулировано.

Я сжимаю руки в кулаки. Это какой-то абсурд.

– А что это за дом? В каком он состоянии?

– Дом в хорошем состоянии. Анетта Нестеровна жила там последние пятнадцать лет. Там есть все необходимое. Вам нужно будет только приехать.

– Деревня большая?

– Нет. Человек сорок, наверное. До районного центра пятьдесят километров.

Пятьдесят километров. До районного центра.

Я закрываю глаза. Пытаюсь представить себе это: деревня, сорок человек, пятьдесят километров до цивилизации. Месяц. Без спортзала, без салонов красоты, без ресторанов, без... без всего.

– Можно я подумаю?

– Конечно. Но не слишком долго. Дом стоит пустой, его нужно отапливать, следить за ним. Если вы откажетесь, я начну оформление документов на передачу имущества в фонд.

Глава 7

Поднимаюсь по той же скрипучей лестнице, звоню в ту же дверь. Светлана Игоревна открывает с удивлением.

– Марина Сергеевна? Вы что-то забыли?

– Нет, – говорю я твердо. – Я согласна. Я поеду в деревню. На месяц.

Она смотрит на меня изучающе, потом кивает.

– Отлично. Проходите, оформим документы.

Снова сажусь на стул в кабинете. Светлана Игоревна достает папку, раскладывает передо мной несколько листов.

– Здесь вам нужно расписаться, – она показывает на строчки. – Этим вы подтверждаете, что ознакомлены с условиями завещания и обязуетесь их выполнить. Срок начинается с момента вашего въезда в дом. Я дам вам ключи, адрес, контакты местного жителя, который присматривал за домом после смерти Анетты Нестеровны.

Я подписываю документы. Почерк ровный, привычный, деловой.

Светлана Игоревна протягивает мне конверт.

– Здесь ключи. Адрес ваш и Никиты Андреевича Звягинцева. Он живет в соседнем доме и покажет вам, где что находится, объяснит, как обращаться с печкой...

– С печкой? – переспрашиваю я.

Она смотрит на меня с легким сомнением.

– Да. Там нет центрального отопления. Но есть печь, вода, электричество. Все работает. Анетта Нестеровна прекрасно справлялась.

Печь.

Я молчу. Пытаюсь представить себя у печи с дровами. Не получается.

– Ладно, – выдавливаю я. – Разберусь.

– Если возникнут проблемы, обращайтесь к Никите Андреевичу.

– Хорошо.

Беру конверт, встаю. Мы прощаемся снова, и я выхожу на улицу.

Ветер стих. Солнце поднялось выше, греет чуть заметнее. Листья лежат на тротуаре золотыми коврами, шуршат под каблуками.

Достаю телефон, вызываю такси и еду на работу.

Офис встречает меня привычным гулом. Кофемашина шипит, принтеры жужжат, телефоны звонят. Коллеги сидят за компьютерами, щелкают мышками, переговариваются вполголоса.

Прохожу к своему кабинету. Он небольшой, но отдельный: стеклянные стены, панорамное окно с видом на город, белый стол, кожаное кресло, стеллаж с дизайнерскими книгами и наградами.

Снимаю пальто, вешаю на вешалку. Сажусь за стол и включаю компьютер.

На экране всплывают уведомления: письма, задачи, напоминания. Две встречи на этой неделе, пять презентаций, три дедлайна.

Смотрю на календарь и понимаю: мне нужно выкроить месяц. Целый месяц.

Набираю внутренний номер Виктора Павловича. Он отвечает сразу.

– Виктор Павлович, вы не заняты? Я могу зайти?

– Заходи.

Иду в его кабинет. Он сидит за массивным столом, листает какие-то отчеты. Поднимает голову, улыбается.

– Ну что, богатая наследница? – шутит он.

– Виктор Павлович, мне нужен отпуск.

Улыбка исчезает.

– Отпуск? Сейчас?

– Да. На месяц.

Он откидывается на спинку кресла, смотрит на меня внимательно.

– Марина, у нас куча проектов. Клиенты, дедлайны...

– Я знаю, – перебиваю я. – Я все продумала. Важных клиентов я буду координировать удаленно. Дам всем инструкции, распределю задачи, буду на связи. Вы не заметите моего отсутствия.

Он молчит. Смотрит на меня. Я вижу, как он взвешивает все "за" и "против".

– Месяц, – повторяет он.

– Месяц.

– Почему так срочно?

Я вздыхаю.

– Условие завещания. Мне нужно прожить месяц в деревне, иначе я не получу наследство.

Он хмурится.

– В деревне?

– Да.

– Ты? В деревне?

– Я знаю, как это звучит. Сама до сих пор в шоке.

Он молчит еще несколько секунд, потом усмехается.

– Ладно. Бери отпуск. Но если хоть один клиент пожалуется, что ты недоступна, я лично приеду в твою деревню и вытащу тебя оттуда.

Я выдыхаю с облегчением.

– Спасибо, Виктор Павлович.

– Не за что.

Выхожу из кабинета, возвращаюсь к себе и сажусь за компьютер.

Открываю календарь, начинаю переносить встречи, отменять планы, предупреждать клиентов. Пишу инструкции для команды, распределяю задачи, объясняю, кто за что отвечает в мое отсутствие.

Работаю до вечера. Не отвлекаюсь, не останавливаюсь. Пальцы летают по клавиатуре, мысли четкие и ясные. Это я умею. Это моя зона комфорта.

К семи вечера все готово. Я откидываюсь на спинку кресла, смотрю в окно.

За стеклом темнеет. Город зажигает огни – тысячи окон, фонарей, вывесок. Москва сверкает, как россыпь драгоценностей на черном бархате. Машины ползут по проспектам, люди спешат по тротуарам. Жизнь кипит, бурлит, не останавливается ни на секунду.

Глава 8

Недоступна? Пробую еще раз. Тот же результат.

Открываю другое приложение. Третье.

«Доставка недоступна».

«Зона доставки не обслуживается».

«Извините, мы не доставляем по данному адресу».

Я смотрю на телефон, и до меня начинает доходить.

Там нет доставки. Совсем. Никакой.

Первый раз за последние лет пять мне придется жить без доставки еды.

Это первое настоящее столкновение с реальностью, и оно отрезвляет лучше холодного душа. Я откидываюсь на спинку дивана и пытаюсь осмыслить ситуацию. Ладно. Хорошо. Значит, надо купить продукты здесь, в Москве, и взять с собой.

Снова открываю приложение, меняю адрес доставки на свой московский и оформляю заказ на утро завтрашнего дня.

Теперь надо собираться. Я встаю и иду в гардеробную.

Открываю дверь, и передо мной разворачивается привычная картина: ряды одежды на вешалках, полки с обувью, ящики с аксессуарами. Все организовано по цветам, по сезонам, по типам. Это моя гордость, мой маленький бутик, где каждая вещь выбрана с любовью.

Достаю с полки большой чемодан. Потом еще один. И еще один.

Три чемодана. В принципе, в них должны влезть вещи на месяц.

Начинаю с обуви. Туфли на каблуках: классические черные лодочки и бежевые с острым носком. Ботильоны на шпильке: черные и серые, с металлической фурнитурой. Сапоги: черные, обтягивающие, на шпильке, выше колена и коричневые, кожаные, ковбойские, идеальные для осени. Кладу все в первый чемодан, аккуратно заворачивая каждую пару в мягкие тканевые мешочки.

Потом одежда. Платья: футляры, А-силуэта, с запахом. Шерстяные, шелковые, кашемировые. Юбки-карандаши, брюки со стрелками, блузки, джемперы, кардиганы. Нежно-розовое кашемировое пальто, изящная белоснежная курточка, бежевый плащ. Все это складывается во второй чемодан. Вещи ложатся ровными стопками, почти не мнутся – я умею паковать багаж.

Третий чемодан – для косметики, аксессуаров, сумок и спортивной одежды. Леггинсы, топы, кроссовки, коврик для йоги. Три сумки: бежевая вместительная, серая поменьше на цепочке и черный блестящий клатч. Потом косметика: тоники, сыворотки, кремы для лица, кремы для тела, маски, скрабы, масла. Шампуни, кондиционеры, маски для волос – профессиональные, с кератином и аргановым маслом. Гели для душа, пенки для умывания, мицеллярная вода. Декоративная косметика: тональные средства, консилеры, палетки теней, помады, карандаши для бровей, туши. Украшения: кольца, серьги, колье, браслеты. Все это упаковывается в косметички, косметички – в чемодан.

К обеду все три чемодана набиты до отказа. Я стою посреди гардеробной и смотрю на них с удовлетворением. Вот. Теперь я готова.

Телефон звонит, и на экране высвечивается имя: Кира.

Моя лучшая подруга. Мы знакомы еще со студенческих времен, и она единственный человек, который может сказать мне правду в глаза, не боясь моей реакции.

– Привет, – отвечаю я.

– Маринка! – голос Киры звучит радостно и чуть насмешливо. – Слышала, ты едешь в деревню? Мама твоя рассказала. Это правда?

Наши мамы дружат, так что новости разлетаются быстро.

– Правда, – вздыхаю я. – На месяц.

– Ты? В деревню? – Кира начинает смеяться, и я слышу, как она пытается сдержаться, но не может. – Извини, но это слишком забавно. Ты же не знаешь, с какой стороны подходить к корове.

– Там нет коров, – отвечаю я с достоинством. – Там есть дом и печка.

– О боже. Печка. Маринка, а ты хоть знаешь, как ее топить?

– Разберусь, – отмахиваюсь я. – Там есть сосед, который присматривает за домом, он все покажет.

– Ага, сосед, – Кира снова смеется. – И что ты с собой берешь? Дай угадаю: каблуки, платья, косметику на полгода вперед?

Я смотрю на три чемодана и молчу.

– Я так и знала! – торжествующе заявляет Кира. – Марин, ты там помрешь через два дня. Мой тебе совет: купи резиновые сапоги. Высокие, до колена. Можно утепленные. И куртку. Непромокаемую. И перчатки. Рабочие, не кожаные.

– Кир, это всего месяц, – возражаю я. – Я не собираюсь там строить дом и копать огород. Я просто должна прожить там месяц, присылать фотоотчеты и получить наследство. Все.

– Месяц, – повторяет Кира. – В октябре. В Вологодской области. Маринка, там грязь по колено, холод, дожди. Ты на каблуках даже через двор не пройдешь.

– Пройду, – упрямо отвечаю я.

– Ладно, – Кира вздыхает. – Твое дело. Но когда застрянешь в грязи, не говори, что я не предупреждала.

– Не застряну, – заверяю я ее, хотя внутри начинает закрадываться сомнение.

Мы болтаем еще минут десять, Кира желает мне удачи и предлагает навестить, если я не сбегу оттуда раньше времени. Я сбрасываю звонок и снова смотрю на чемоданы.

Резиновые сапоги? Нет, это абсурд. Это же всего месяц. Я справлюсь.

Остаток дня проходит в каких-то мелких делах: я проверяю рабочую почту, отвечаю на сообщения, звоню клиентам и предупреждаю, что скоро уеду, но буду на связи. Все относятся с пониманием. Никто не задает лишних вопросов. Я умею отделять личную жизнь от работы.

Глава 9

Я лежу в темноте и думаю о бабушке Анетте.

Как она жила в этой деревне? Почему выбрала такую жизнь? Женщина, которая могла позволить себе все – роскошные платья, драгоценности, путешествия – почему она осталась в глуши, среди лесов и полей?

И почему она оставила наследство именно мне?

Мы не общались. Виделись один раз.

Но почему-то именно мне она доверила свой дом, свою жизнь, свою тайну.

Переворачиваюсь на другой бок, устраиваю подушку поудобнее. В голове роятся мысли, одна сменяет другую: деревня, печка, сосед Никита Андреевич (интересно, сколько ему лет? наверное, древний дед с бородой), те самые десять миллионов, драгоценности, месяц вдали от всего...

А еще – Дима. Недавняя сцена всплывает перед глазами, и я морщусь. Как же глупо. Как пошло. Два года отношений, и все закончилось в один момент, в самом буквальном смысле – прямо в моей постели. Хотя, если честно, я уже давно чувствовала, что что-то не так. Что мы существуем параллельно, а не вместе. Что он просто удобно устроился в моей жизни, как кот на теплом диване, и ничего не собирается менять.

Может быть, это знак. Вселенная освобождает меня от балласта перед новым этапом.

Я усмехаюсь в темноте. Вот уж не думала, что когда-нибудь начну рассуждать о знаках вселенной. Обычно это не мой стиль. Мой стиль – планировать, контролировать, достигать целей. Но сейчас контролировать нечего. Я еду в неизвестность с тремя чемоданами и весьма смутным представлением о том, что меня там ждет.

Постепенно мысли начинают путаться, плыть, терять четкость. Огни за окном становятся размытыми пятнами, шум города – далеким гулом, и я проваливаюсь в сон, где дорога уходит вдаль между золотыми лесами, а на горизонте виднеется старый деревянный дом с резными наличниками...

Утро. Будильник звенит ровно в шесть, как обычно, а я просыпаюсь еще до его звонка. Открываю глаза, и первая мысль: сегодня я уезжаю.

Встаю, иду на кухню. Стакан воды с лимоном. Витамины – целая горсть разноцветных капсул. Планка перед окном – пять минут, которые кажутся вечностью, потому что тело еще не проснулось окончательно. За окном серое небо, низкие облака, моросит мелкий осенний дождь. Город выглядит задумчиво, почти меланхолично, окутанный влажной дымкой.

Овсянка, ягоды, зеленый чай. Жую медленно, смотрю в окно, пытаюсь настроиться. Сегодня мне предстоит долгая дорога. Навигатор показывает около семи часов пути, но это в идеале. С учетом пробок, остановок и неизвестного качества дорог может быть и больше.

Принимаю душ, мою голову, сушу волосы феном, укладываю в свободно падающие волны. Макияж легкий, но безупречный. Смотрюсь в зеркало. Вроде бы я. Привычная, контролирующая ситуацию, уверенная.

Одеваюсь: джинсы-скинни, мягкий кашемировый джемпер бежевого цвета, кожаная куртка-косуха, бежевые ботильоны на устойчивом, но изящном каблуке. Наношу любимые духи – терпкие, с нотами бергамота и сандала. Беру бежевую сумку с металлическими заклепками среднего размера, из мягкой кожи, куда помещается все необходимое: телефон, кошелек, документы, косметичка, зарядки, наушники.

Ровно в половине девятого раздается звонок в дверь. Доставка. Курьер привозит огромное количество пакетов с продуктами – так много, что приходится делать два захода. Я помогаю ему внести все в прихожую, благодарю. Он уходит, а я остаюсь стоять среди этой горы пакетов и коробок.

Овсянка, киноа, миндальное молоко, греческий йогурт, авокадо, лосось в вакуумной упаковке, зелень, брокколи, шпинат, ягоды, орехи, лимоны, оливковое масло, кофе, чай, протеиновые батончики, темный шоколад, минеральная вода... Все то, чем я привыкла питаться. Все то, что в деревне вряд ли найдется.

Начинаю раскладывать все по сумкам. Большая термосумка для продуктов, которые нужно держать в холоде. Несколько обычных хозяйственных сумок для остального. Работа занимает минут двадцать. Наконец все упаковано, завязано, готово к транспортировке.

Оглядываюсь по сторонам. Квартира выглядит почти идеально: чисто, пусто, безлично. Никаких следов Димы. Вчера я выбросила все его вещи, которые он не забрал, в мусоропровод. Никаких напоминаний о прошлой жизни.

Спускаюсь на лифте в паркинг. Мой кроссовер ждет меня на привычном месте – белый, блестящий, вымытый до зеркального блеска. Открываю багажник и начинаю загружать чемоданы. Три больших чемодана влезают с трудом, приходится повозиться, чтобы уложить их плотно. Потом сумки с продуктами – они отправляются на заднее сиденье, аккуратными рядами, чтобы ничего не перевернулось и не рассыпалось в дороге.

Сажусь за руль. Завожу двигатель. Включаю подогрев сиденья – в машине прохладно. На экране мультимедийной системы ввожу адрес: Вологодская область, деревня Яблоневка. Навигатор думает несколько секунд, потом прокладывает маршрут. Пятьсот двадцать километров. Семь часов пятнадцать минут.

Ну что же. Поехали.

Выезжаю из паркинга на улицу. Москва встречает меня привычным утренним хаосом: пробки, сигналы, снующие между рядами мотоциклисты. Дождь усилился, крупные капли барабанят по стеклу, дворники мерно снуют туда-сюда. Включаю джазовую музыку под настроение.

Медленно пробираюсь через город. МКАД, потом Ярославское шоссе. Постепенно плотность машин уменьшается, дорога становится свободнее, и я наконец могу разогнаться.

Глава 10

Двенадцать километров. Совсем близко. Но именно эти последние километры оказываются самыми тяжелыми.

Дорога превращается в направление: две колеи, разделенные полосой травы посередине, вся в ямах, лужах, грязи. Деревья нависают над дорогой, ветви царапают по крыше машины. Дождь барабанит по стеклу, видимость почти нулевая. Дворники работают на максимальной скорости, но все равно не справляются.

Навигатор молчит. Связь пропала совсем. Я еду наугад, ориентируясь только на колеи и редкие указатели.

Лес вокруг выглядит красиво, но как-то тревожно. Темные стволы, мокрые ветви, опавшая листва, сквозь которую пробиваются кусты и папоротники. Тишина, нарушаемая только шумом дождя и двигателя. Ни одной машины, ни одного человека. Словно я одна на всем белом свете.

Еще один поворот, и вдруг просвет. Лес расступается, и передо мной открывается вид на поле. А за полем, на пригорке, виднеются крыши домов.

Яблоневка.

Я притормаживаю, всматриваюсь в силуэты строений, едва различимые сквозь пелену дождя. Сердце почему-то сжимается – то ли от предвкушения, то ли от тревоги. А может, просто от усталости после девятичасовой дороги.

Машина медленно ползет по раскисшей колее. Колеса проскальзывают, цепляясь за жижу, смешанную с опавшей листвой. Я чувствую, как заднюю часть кроссовера чуть заносит влево, и инстинктивно выкручиваю руль, добавляю газу. Машина послушно выравнивается, но сердце уже колотится быстрее. Еще немного и застряла бы здесь, посреди этого осеннего забытого богом места, где нет ни связи, ни людей, ни надежды на помощь.

Проезжаю дальше, и дорога становится чуть лучше, во всяком случае, колеи более накатанные. Видимо, здесь все-таки иногда ездят машины. Въезжаю в деревню и у меня сразу появляется странное чувство, словно время здесь остановилось лет тридцать назад.

По обеим сторонам дороги тянутся дома. Вернее, то, что от них осталось. Покосившиеся избы с провалившимися крышами, выбитыми окнами, обвалившимися верандами. Заборы, которые когда-то были крепкими и ровными, теперь накренились, доски выпали, калитки висят на одной петле.

Кое-где среди этого запустения виднеются жилые дома, но и они несут на себе печать времени.

Проезжаю мимо одного дома, второго, третьего. Все одинаковые в своей обветшалости. И только осенний лес вокруг оживляет эту картину.

Я смотрю на все это и чувствую, как внутри растет комок тревоги. Что я здесь делаю? Зачем мне это нужно? Может, стоит развернуться и уехать, пока не поздно? Пока не застряла окончательно в этой грязи, в этом умирающем месте?

Но руки сами ведут машину дальше, глаза высматривают нужный дом. Нотариус дала мне точный адрес: дом семь, справа, перед поворотом к лесу.

И вот я его вижу.

Среди всей этой разрухи и запустения дом Анетты выделяется как драгоценный камень в куче булыжников. Он стоит чуть в стороне от дороги, за крепким высоким забором, выкрашенным в темно-зеленый цвет, который даже сквозь дождь и сумерки выглядит свежим и ухоженным. Ворота массивные, деревянные, с коваными петлями и замысловатым узором из металла. Калитка рядом с ними такая же добротная, с аккуратной щеколдой.

Останавливаю машину прямо перед воротами, глушу двигатель. В наступившей тишине слышно только, как дождь стучит по крыше, по стеклу, по земле. Сижу несколько секунд, просто смотрю на дом, пытаясь свыкнуться с мыслью, что это теперь мое.

Дом большой, двухэтажный, из темного дерева, которое со временем приобрело благородный серовато-коричневый оттенок. Крыша крепкая, покрытая новой металлочерепицей темно-бордового цвета. Окна – настоящее произведение искусства. Резные наличники, выкрашенные в белый цвет, с узорами из цветов, листьев, каких-то фантастических птиц.

На первом этаже – широкая веранда с резными столбиками и перилами, на которых еще висят кашпо с засохшими цветами. На втором этаже – балкон с такими же резными перилами. Крыльцо массивное, с тремя ступенями, покрытое козырьком.

Вокруг дома – сад. Когда-то он был ухоженным и красивым. Яблони огромные, раскидистые, с толстыми стволами, на которых еще кое-где висят последние яблоки. Кусты смородины и малины, аккуратно подстриженные. Клумбы, на которых еще цветут последние осенние цветы.

Дорожки выложены камнем, но немного заросли по краям травой. У самого дома – стопка аккуратно сложенных дров под навесом. Рядом – крепкий сарай, выкрашенный в зеленый цвет.

Я сижу, смотрю, и не могу поверить, что среди всего этого запустения и разрухи может существовать такой островок порядка и красоты. Словно дом живет своей собственной жизнью, не замечая того, что вокруг все умирает и разваливается.

Смотрю на часы на приборной панели. Ровно шесть вечера. Дорога заняла девять часов – больше, чем обещал навигатор, но меньше, чем я предполагала.

За окном темнеет. Небо из серого становится почти черным, и только узкая полоска света на горизонте напоминает, что день еще не закончился окончательно. Дождь усиливается, превращаясь в настоящий ливень.

Нужно выходить. Нужно открывать ворота, заезжать во двор, разгружать вещи. Но я все сижу, смотрю на дом, и во мне борются два чувства. С одной стороны – любопытство, предвкушение, желание войти внутрь и посмотреть, что там, в этом загадочном доме моей загадочной бабушки. С другой стороны – страх, тревога, ощущение, что, переступив порог, я окажусь в совершенно другом мире, откуда уже не будет пути назад.

Глава 11

Здесь, за забором, ощущение совсем другое. Словно я попала в защищенное пространство, где дождь не такой сильный, ветер не такой злой, а осенний сад встречает меня шелестом листвы и терпким запахом мокрых яблок.

Бегу обратно к машине, завожу двигатель, медленно заезжаю во двор. Ворота достаточно широкие, машина проходит свободно. Паркуюсь прямо перед крыльцом, глушу мотор.

Сижу несколько секунд, переводя дыхание. Волосы мокрые, прилипли к лицу и шее. Ноги в ботильонах ледяные, грязные, неприятно хлюпают при каждом движении.

Выхожу из машины, поднимаюсь на крыльцо. Здесь, под козырьком, сухо и даже немного теплее. Достаю большой старинный ключ, вставляю в замок массивной двери из темного дерева.

Ключ входит мягко, поворачивается с приятным щелчком. Дверь открывается легко, бесшумно, словно ее недавно смазывали. Я переступаю порог и замираю.

Внутри дома пахнет яблоками и лавандой.

Это первое, что я замечаю. Не затхлостью, не пылью, не запахом старости и заброшенности, как я ожидала. А яблоками – терпкими, кисло-сладкими, осенними. И лавандой – легкой, успокаивающей, будто кто-то совсем недавно развесил по дому саше с сухими цветами.

Закрываю за собой дверь, стою в темноте, пытаясь привыкнуть к полумраку. Сквозь окна пробивается слабый свет уличных сумерек, и постепенно глаза начинают различать очертания предметов.

Прихожая просторная, с высокими потолками. Стены обшиты деревянными панелями, потемневшими от времени. Пол – широкие половицы, натертые до блеска. У стены – старинная вешалка с крючками в форме звериных голов. Рядом – зеркало в тяжелой резной раме и комод, на котором стоит ваза с засохшими цветами.

Ищу выключатель, нахожу его наощупь у двери. Щелкаю. И – о чудо! – вспыхивает свет.

Электричество есть.

Я выдыхаю с облегчением. Электричество есть. Значит, не все потеряно. Значит, можно включить обогреватель, зарядить телефон. Значит, не придется сидеть в темноте и холоде, как в Средневековье.

Свет мягкий, теплый, льется из старинной люстры с хрустальными подвесками, которая висит по центру прихожей. Под ее светом дом преображается, становится уютным, почти волшебным.

Снимаю мокрые ботильоны и иду дальше.

Открываю дверь в гостиную и снова замираю, на этот раз от изумления.

Гостиная огромная, занимает, кажется, половину первого этажа. Два больших окна с теми самыми резными наличниками выходят в сад. Потолок высокий, с деревянными балками. Стены оклеены обоями – старинными, с мелким цветочным узором, выцветшими, но все еще красивыми.

Мебель – настоящий антиквариат. Массивный диван с высокой резной спинкой, обтянутый бархатом темно-зеленого цвета. Два кресла такого же стиля. Журнальный столик на изогнутых ножках, покрытый кружевной салфеткой. Книжный шкаф до потолка, заставленный книгами в старинных переплетах. Буфет с резными дверцами.

Я медленно обхожу гостиную, рассматривая каждую деталь, словно оказалась в музее или на съемочной площадке исторического фильма. Все здесь дышит другой эпохой – той, о которой я знаю только по кино и книгам. Эпохой, когда время текло иначе, когда люди умели ценить красоту в деталях, когда каждая вещь создавалась, чтобы служить не год и не два, а передаваться из поколения в поколение.

Подхожу к буфету, осторожно открываю одну из резных дверц. Внутри – сервизы. Фарфоровые чашки с золотой каймой, тарелки с нежной росписью, хрустальные бокалы... Все это стоит ровными рядами, аккуратно, будто хозяйка вышла только что и скоро вернется, чтобы накрыть стол к чаю.

На столешнице буфета – разные вещицы. Шкатулки из дерева и металла, инкрустированные перламутром. Старинные часы в футляре из темного дерева, которые тикают размеренно и успокаивающе. Статуэтки – фарфоровые балерины, бронзовые животные, стеклянные птицы. Подсвечники с остатками восковых свечей. Флакон духов – тяжелый, хрустальный, с длинной грушей-распылителем, из тех, что уже не выпускают.

Беру флакон в руки, поворачиваю к свету. Внутри еще осталось немного золотистой жидкости. Осторожно брызгаю на запястье и сразу чувствую терпкий, глубокий аромат. Восточный, пряный, с нотами сандала, амбры, может быть, мускуса. Дорогой. Очень дорогой. Такие духи не купишь в обычном магазине, их заказывают в парфюмерных домах, их создают специально, смешивая ингредиенты вручную.

Ставлю флакон обратно, иду дальше, к книжному шкафу. Провожу пальцами по корешкам книг: кожаные переплеты, тисненое золото, французские, немецкие, английские названия. Достаю одну наугад – том Бодлера в оригинале, с пометками на полях, сделанными ровным, уверенным почерком. Листаю, вчитываюсь в строки. Анетта знала языки. Анетта читала поэзию. Анетта была образованной, утонченной женщиной.

Возвращаю книгу на место, перевожу взгляд на стены.

И снова моему изумлению нет предела.

Стены увешаны фотографиями. Десятки фотографий в рамках – старинных, резных, позолоченных, серебряных, простых деревянных. Фотографии разных размеров, разных эпох, черно-белые и цветные, выцветшие и яркие. И на каждой она. Анетта Нестеровна Леонова.

Я подхожу ближе, начинаю разглядывать.

На одной фотографии Анетта молодая, лет двадцати пяти, в платье с открытыми плечами, с укладкой а-ля Одри Хепберн, с длинным мундштуком в руке. Она стоит рядом с мужчиной в смокинге – высоким, статным, с усами и безупречной осанкой. Они на террасе какого-то особняка, за их спинами видны колонны, сад, закатное небо. Он смотрит на нее, она смотрит в камеру с легкой усмешкой, с вызовом, будто говорит: «Да, это я. И мне нравится моя жизнь».

Глава 12

Я выхожу из гостиной, возвращаюсь в прихожую и ищу остальные комнаты. Открываю дверь направо и попадаю на кухню. Просторная, с высокими потолками, с большим окном, выходящим во двор. Стены выложены изразцами с синим узором. Деревянный стол на шесть персон, покрытый клеенкой с цветочным принтом. Старинный буфет, заставленный банками с вареньем, медом, солениями. Газовая плита относительно новая. Холодильник тоже современный, белый, небольшой.

В углу кухни еще одна дверь, наверное, в кладовку. Открываю и вижу, что это действительно кладовка, но огромная, больше похожая на отдельную комнату. Полки от пола до потолка, заставленные банками, мешками с мукой, сахаром, крупами. Ящики с картошкой, луком, морковью. На крючках висят связки сушеных трав – укроп, петрушка, что-то еще, что я не узнаю.

Закрываю дверь кладовки, иду дальше. Нахожу еще одну комнату на первом этаже – маленькую, уютную, с узким диваном, письменным столом, книжными полками. Кабинет, наверное. Или библиотека. На столе лежит раскрытая книга, рядом – очки в тонкой оправе и ручка. Словно Анетта только что встала и вышла, собираясь вернуться через минуту.

Поднимаюсь по лестнице на второй этаж. Ступени скрипят под ногами – тихо, уютно, по-домашнему. Наверху – длинный коридор с несколькими дверями. Открываю первую и вхожу в спальню. Большая кровать с резным изголовьем, застеленная покрывалом с вышивкой. Комод, трюмо с зеркалом, шкаф. На стенах – еще фотографии, но здесь их меньше, и они более личные. Анетта с подругами, Анетта на природе, Анетта с собакой – большой, лохматой, похожей на сеттера.

Открываю шкаф и у меня перехватывает дыхание.

Внутри висят платья. Десятки платьев. Шелковые, бархатные, кружевные, атласные. Длинные, короткие, с открытыми плечами, с высокими воротниками. Все на плечиках, все аккуратно, все в чехлах из тонкой ткани. Я осторожно достаю одно – изумрудное, из тяжелого шелка, с глубоким вырезом и расклешенной юбкой. Прикладываю к себе, смотрю в зеркало трюмо.

Платье явно сшито на заказ, по фигуре, и фигура у Анетты была примерно такая же, как у меня. Стройная, высокая. Я представляю, как она выглядела в этом платье – с жемчугом на шее, с высокой прической, с той своей загадочной улыбкой.

Вешаю платье обратно, закрываю шкаф. Иду дальше по коридору. Открываю вторую дверь. За ней еще одна спальня, поменьше, но такая же уютная. Открываю третью – ванная комната. Большая, с чугунной ванной на ножках, с раковиной на резной тумбе, с зеркалом в широкой раме. На полочках – флаконы, баночки, тюбики.

Но главное, здесь есть водопровод. Я открываю кран и из него льется вода. Холодная, правда, но вода. Значит, можно будет умыться. Хотя бы что-то.

Возвращаюсь в коридор, нахожу последнюю дверь в конце. Открываю и понимаю, что это чердак. Узкая лестница ведет наверх, в темноту. Достаю телефон, включаю фонарик, поднимаюсь. Ступени скрипят еще громче, чем внизу, половицы прогибаются под ногами. Поднимаюсь осторожно, держась за перила, которые шатаются и не внушают доверия.

Чердак оказывается просторным, с покатой крышей и маленькими окошками. Пахнет пылью, старым деревом и чем-то еще – сухими травами, может быть. Везде сундуки, коробки, старая мебель, покрытая чехлами. Но главное, здесь, на чердаке, на телефоне появляются долгожданные полоски сигнала. Слабые, всего две из пяти, но они есть.

Интернет. Связь с миром. Хоть какая-то.

Я стою посреди чердака, светя фонариком по углам, и чувствую, как напряжение последних часов начинает отпускать. Ну что ж. Значит, каждый раз, когда мне нужно будет выйти в интернет, присылать фотоотчеты нотариусу или общаться с клиентами, я буду подниматься сюда. На чердак. Как средневековая принцесса в башню.

Смешно. Грустно. Абсурдно.

Спускаюсь обратно вниз, возвращаюсь в гостиную. Иду к окну и смотрю в темноту за стеклом.

Сад погружен в кромешную тьму. Только силуэты яблонь, качающихся на ветру, да едва различимые очертания сарая. Дождь барабанит по крыше, стекает по стеклам, шумит в листве.

Поворачиваюсь, осматриваю гостиную еще раз, ищу глазами то, что видела мельком, когда входила. В углу, рядом с книжным шкафом, стоит большая белая печь. С дверцей, с узорами, изображающими цветы и птиц. Красивая, как из сказки. Но совершенно непонятная.

Подхожу, трогаю рукой. Холодная. Очень холодная.

Открываю дверцу – внутри пусто, только слой золы на дне и запах гари. Закрываю. Оглядываюсь – неужели это единственный источник тепла в доме? Наверное, да. Печное отопление, как и предупреждала нотариус. Обогревателей я тоже нигде не встретила.

Я пытаюсь вспомнить, что вообще знаю о печках. Ничего. Абсолютно ничего. Видела их только в музеях, но никогда даже не подходила близко. В моей жизни всегда было центральное отопление. Печка казалась чем-то из прошлого века, экзотикой, музейным экспонатом.

А теперь это мой единственный способ согреться.

Иду обратно в прихожую, ищу дрова. Вспоминаю, что видела поленницу под навесом у дома. Открываю входную дверь, и меня встречает порыв ледяного ветра, брызги дождя, тьма. Засовываю ноги в свои мокрые, грязные ботильоны, выхожу на крыльцо, спускаюсь по ступеням и иду к дровянику. Под навесом лежат аккуратно сложенные, сухие дрова. Беру несколько поленьев, прижимаю к груди, бегу обратно в дом.

Дрова тяжелые, шершавые, царапают руки. Я не подумала надеть перчатки. Я вообще не подумала ни о чем практичном. Захожу в дом, закрываю дверь ногой, скидываю грязную обувь, несу дрова в гостиную и кладу перед печкой.

Глава 13

Я сижу на полу перед печкой, с пустой коробкой из-под спичек в руке, и чувствую, как внутри меня растет паника. В доме холодно. Очень холодно. Я не замечала этого раньше, пока двигалась, пока изучала комнаты, пока отвлекалась на фотографии и платья Анетты. Но теперь, когда я сижу, холод начинает пробираться под одежду.

Я встаю, иду к дивану, снимаю с него плед, тот самый, шерстяной, в клетку. Кутаюсь в него, беру телефон, пытаюсь загуглить «как растопить печь», но интернета здесь, внизу, нет. Совсем. Даже одной полоски.

Чтобы получить ответ, мне нужно подняться на чердак. Но подниматься на чердак холодно, страшно и ужасно не хочется.

Я закрываю дверцу печки, натягиваю плед до самого подбородка, и сажусь на диван. Смотрю в темноту за окном. Только шум дождя нарушает тишину.

Потом откуда-то сверху раздается шорох. Тихий, осторожный, будто кто-то или что-то ползет по чердаку. Я замираю, прислушиваюсь. Шорох повторяется. Потом еще раз.

Мыши. Или крысы. Или белки. Или кто-то еще, кто живет на чердаках старых деревенских домов.

Я плотнее укутываюсь в плед, закрываю глаза и пытаюсь успокоиться. Все нормально. Это просто старый дом. Старые дома всегда скрипят. Они полны звуков, которые кажутся зловещими, но на самом деле совершенно безобидны.

Но от этого не легче.

Я поднимаюсь с дивана, подхожу к окну и смотрю в сторону соседнего дома. Там в одном из окон горит тусклый, желтый свет. Никита Андреевич Звягинцев, сосед, который следит за домом и который должен мне все объяснить про эту дурацкую печку.

Мне нужно пойти к нему. Сейчас. Попросить помощи. Но я смотрю на темноту за окном, на дождь, на грязь, и понимаю, что не пойду. Не сегодня. Слишком темно, слишком холодно, слишком страшно идти через незнакомую местность к незнакомому человеку.

Я пойду завтра утром. А сейчас мне нужно как-то пережить эту ночь.

Я возвращаюсь к дивану, ложусь на него, не снимая джинсов, джемпера, куртки. Натягиваю на себя плед, потом еще один, который нахожу на спинке кресла. Кутаюсь в них, как в кокон, подтягиваю колени к груди, пытаюсь согреться собственным теплом.

Закрываю глаза. Пытаюсь заснуть.

Но сон не идет.

Вокруг слишком тихо и одновременно слишком шумно. Дождь барабанит по крыше, ветер воет в трубе, половицы скрипят, балки потрескивают. Где-то капает вода, может, из крана на кухне, а может, течет крыша. Шорохи на чердаке повторяются с пугающей регулярностью.

Я лежу, уткнувшись лицом в подушку, которая пахнет лавандой и чем-то старым, и думаю о том, как оказалась здесь. Как вообще дошла до того, что я, Марина Аверина, заместитель директора департамента, успешная, независимая, привыкшая к комфорту и контролю, лежу на диване в деревенском доме без отопления, без интернета, без малейшего понимания, как справиться с простейшими бытовыми задачами.

Три дня назад я выгоняла Дмитрия из своей квартиры, швыряя его вещи в окно, и чувствовала себя королевой. Два дня назад я сидела в офисе нотариуса и думала, что месяц в деревне – это мелочь, небольшое неудобство, которое стоит миллионов и свободы. Вчера я собирала чемоданы с туфлями на каблуках и косметикой, как будто собиралась на курорт.

А сегодня я лежу в одежде на чужом диване, дрожу от холода и думаю о том, что, может быть, стоило отказаться от наследства.

Месяц. Тридцать дней. Семьсот двадцать часов.

Как я это переживу?

Открываю глаза, смотрю в темноту гостиной. Люстра в прихожей горит, отбрасывая мягкие тени на стены, на старинную мебель, на фотографии Анетты. Я смотрю на одну из них, где Анетта в шубе, с мужчиной у автомобиля, в заснеженном городе. Она улыбается, и улыбка эта полна уверенности, достоинства, внутренней силы.

Как ей это удавалось? Как она жила так – свободно, красиво, на своих условиях, не оглядываясь на осуждение и мнение других? И почему в конце жизни она оказалась здесь, в этой деревне, в этом доме?

Может быть, это был ее выбор. Может быть, она устала от той жизни – от светских вечеринок, от мужчин, от роскоши – и захотела тишины, покоя, простоты. Может быть, она нашла здесь то, чего не было в тех ресторанах, театрах, особняках.

Или, может быть, она просто сбежала. От старости, от одиночества, от того, что все те мужчины давно ушли, а красота и молодость остались только на фотографиях.

Я не знаю. И никогда не узнаю.

Но почему-то мне хочется узнать. Хочется понять, кем была эта женщина, что она чувствовала, о чем думала, что заставило ее написать завещание с таким странным условием.

Прожить месяц в ее доме. Присылать фотоотчеты. Словно она хотела, чтобы кто-то еще пожил ее жизнью, увидел то, что видела она, почувствовал то, что чувствовала она.

Но зачем?

Я закрываю глаза снова, зарываюсь глубже в пледы, пытаюсь отключить мысли. Завтра. Завтра я пойду к соседу, он мне все объяснит, поможет растопить печь. Завтра я займусь работой, свяжусь с клиентами, отправлю нотариусу фотоотчет. Все это завтра… С этими мыслями я погружаюсь в сон.

***

Я просыпаюсь от звуков, которые совершенно не вписываются в мою реальность.

Глава 14

На участке, прямо посреди того, что когда-то было аккуратным огородом, стоит корова.

Корова!

Большая, рыжая, с белым пятном на лбу, абсолютно спокойная и невозмутимая. Она жует яблоко, которое, судя по всему, сорвала с одной из яблонь, растущих у края огорода. Потом делает несколько шагов, топчет грядки своими массивными копытами, наклоняет голову и срывает еще одно яблоко. Жует и мычит довольно.

Я стою у окна, и в голове у меня пустота.

Корова. На моем участке. Ест яблоки. Топчет грядки.

Что делать? Как ее прогнать?

Надеваю свои холодные и мокрые ботильоны. Волосы растрепаны, макияж размазался, но сейчас не до этого. Каблуки стучат по полу, когда я бегу к входной двери.

Выхожу на крыльцо, и меня встречает утро. Холодное, сырое, с низким серым небом, затянутым облаками. Дождь прошел, но земля мокрая, повсюду лужи, грязь. Воздух пахнет мокрой листвой, яблоками, дымом из чьей-то трубы. Ветер треплет ветки яблонь, срывает последние листья, гонит их по земле, заставляет меня ежиться и глубже запахивать куртку.

И корова. Она прямо передо мной, метрах в десяти, жует яблоко и смотрит на меня большими, равнодушными глазами.

– Эй! – кричу я, делая шаг вперед. – Уходи!

Корова не реагирует от слова совсем. Она даже не поворачивает головы, просто продолжает жевать.

– Кыш! – кричу я громче, делая еще шаг. – Уходи отсюда! Брысь!

Ничего. Корова невозмутима.

Я спускаюсь по ступеням крыльца, иду к ней, размахивая руками.

– Уходи! Уходи! Это не твой участок!

Каблуки моих ботильонов проваливаются в мокрую землю с мерзким чавкающим звуком. Еще шаг, и левый каблук уходит в грязь почти полностью. Я выдергиваю ногу, делаю следующий шаг, и правый каблук вязнет так же. Земля липкая, тяжелая, она липнет к подошвам.

Корова наблюдает за мной с выражением, которое можно описать только как снисходительное любопытство.

– Ну же! – кричу я, подходя ближе и махая руками. – Уходи! Кыш!

Корова делает несколько шагов, но не к выходу, а вглубь участка, к другой яблоне.

– Нет-нет-нет! – я бегу за ней, и это оказывается ошибкой.

Бегать на каблуках по мокрой земле – это что-то за гранью разумного. Я делаю три шага, каблук левого ботильона вязнет намертво, нога выскальзывает из ботинка, я теряю равновесие, взмахиваю руками, пытаясь не упасть, и чудом удерживаюсь на ногах. Одной ногой в ботинке, другой – в мокром носке.

– Черт! – шиплю я сквозь зубы, поворачиваюсь, ковыляю обратно, вытаскиваю ботинок из грязи.

Он весь облеплен землей. Бежевая кожа, которая еще вчера была безупречной, теперь покрыта коричневыми пятнами. Я пытаюсь стряхнуть грязь, но только размазываю ее еще больше.

Корова тем временем срывает очередное яблоко.

– Стой! – кричу я, снова натягивая ботинок на мокрую и теперь еще и грязную ногу, и ковыляю к корове. – Стой, говорю!

Корова не стоит. Она идет дальше, неторопливо, вальяжно, будто прогуливается по собственному саду. Топчет грядки, оставляет на земле глубокие следы копыт.

Я бегу за ней, спотыкаюсь, чуть не падаю снова, выдергиваю каблуки из грязи, машу руками, кричу. Наверное, со стороны это выглядит забавно: городская женщина в куртке-косухе и грязных ботильонах гоняется по огороду за равнодушной коровой. Но мне сейчас не до того, чтобы думать о том, как это выглядит.

– Уходи! – кричу я в отчаянии. – Уходи, пожалуйста!

И тут я слышу странный звук. Будто кто-то прыгает. Оборачиваюсь и вижу, как через забор, отделяющий участок Анетты от соседнего, перепрыгнул мужчина.

Он сделал это легко, без усилий, словно перепрыгивать через высокие заборы – его обычное утреннее занятие. Он выпрямляется и оглядывает ситуацию быстрым взглядом.

Высокий, широкоплечий, в рабочей куртке цвета хаки, в плотных джинсах, заправленных в тяжелые ботинки. Волосы темно-русые, растрепаны ветром, лицо обветренное, загорелое, со щетиной на щеках и подбородке. Глаза светло-серые, внимательные. Он смотрит на меня всего секунду, и в этом взгляде я читаю столько всего, что хочется провалиться сквозь землю.

Насмешку. Удивление. Легкое презрение.

Потом он переводит взгляд на корову и молча идет к ней.

Никаких криков, никаких размахиваний руками. Он просто подходит, берет корову за веревку, которую я только сейчас замечаю на ее шее, и ведет ее к калитке.

Корова идет за ним послушно, даже покорно, будто только этого и ждала.

Я стою посреди участка, в грязных ботильонах, с растрепанными волосами и смотрю, как мужчина выводит корову за калитку, закрывает ее, потом оборачивается ко мне.

И снова этот взгляд.

Медленный, оценивающий, с той самой усмешкой, которую он даже не пытается скрыть.

Я стою, пытаясь выпрямиться и собрать остатки достоинства. Поправляю волосы, одергиваю куртку, стираю с лица капли влаги, но вместо этого пачкаю его грязными руками. И понимаю, что выгляжу нелепо. Городская штучка в дизайнерской куртке и ботильонах на шпильке, которая только что гонялась по огороду за коровой, крича и размахивая руками.

Глава 15

Так это и есть тот самый Никита, который мне нужен. Сосед, который должен был мне все объяснить и помочь.

Но по его тону не очень-то похоже, что он готов мне помогать.

Он оглядывает участок, грядки, истоптанные коровьими копытами, яблоки, разбросанные по земле. Потом снова смотрит на меня.

– Ворота нужно запирать, – говорит он. – Если они открыты, скотина заходит. Это деревня.

Тон поучительный, будто он объясняет ребенку элементарные вещи.

– Я не знала, – начинаю я, чувствуя, как внутри закипает раздражение.

– Теперь знайте, – обрывает он.

Пауза. Он смотрит на меня еще несколько секунд, и я читаю в его взгляде все, что он обо мне думает. Городская. Бесполезная. Не знает элементарных вещей. Не продержится здесь и недели.

Разворачивается и уходит. А я стою посреди огорода, вся в грязи, злая и замерзшая. Смотрю ему вслед и чувствую, как внутри все кипит.

"Запирайте ворота".

Как будто я специально оставила их открытыми! Как будто я знала, что здесь бродят коровы и имеют дурацкую привычку заходить в чужие огороды!

Глубоко вдыхаю холодный воздух, пытаясь успокоиться. Одна ночь и одно утро. А ощущение, будто прошла целая вечность.

Иду обратно к крыльцу, каблуки снова вязнут в земле. Захожу в дом, снимаю ботильоны и понимаю, что они безнадежно испорчены. Бежевая кожа покрыта грязью, каблуки исцарапаны. Ставлю их у двери, стягиваю мокрые носки, иду босиком по холодному полу на кухню.

Подхожу к раковине, открываю кран, мою руки ледяной водой, умываюсь. Смотрю на свое отражение в зеркале.

Лицо бледное, волосы растрепаны, синяки под глазами. Я выгляжу уставшей, измученной, совершенно не похожей на ту Марину Аверину, которая еще недавно уверенно шагала по офису в туфлях на шпильках и безупречном костюме.

Вытираюсь полотенцем, которое нахожу на полке, и возвращаюсь в гостиную. Сажусь на диван, кутаюсь в плед, пытаюсь согреться.

Нужно взять себя в руки. Нужно привести себя в порядок. Нужно как-то устроиться здесь, раз уж я согласилась на это безумие.

Достаю телефон. Заряд еще есть, но связи по-прежнему нет. Смотрю на время: половина восьмого утра. В Москве я бы уже была в спортзале или заканчивала домашнюю тренировку. Потом правильный завтрак, душ, укладка, макияж. Все по расписанию, все под контролем.

А здесь? Здесь я гоняюсь за коровами в грязных ботинках и выгляжу как пугало.

Встаю с дивана, решительно сбрасываю плед. Все, хватит! Я справлялась и не с такими вызовами. Департамент с тридцатью сотрудниками, капризные клиенты, дедлайны – это посложнее одной деревни всего на месяц.

Иду на кухню, открываю холодильник. Он работает, гудит тихо и ровно, хоть это радует. Но внутри пусто, если не считать нескольких баночек с вареньем и засохшего лимона. Оставляю в покое холодильник и начинаю осматривать кухню более внимательно, чем вчера.

Газовая плита. Белая, чистая, с четырьмя черными конфорками и духовкой. Я подхожу ближе, разглядываю ручки управления. На каждой из них значки, которые обозначают уровень огня, но как именно это работает, я не понимаю.

У меня дома электрическая варочная панель. Сенсорная, с таймером и автоотключением. Я просто касаюсь экрана, выбираю температуру, и все. И у родителей тоже были электрические комфорки – старые, советские, с чугунными блинами, которые нагревались медленно, но работали понятно. Включил – нагрелось, выключил – остыло.

А это что? Это газ. Я поворачиваю одну из ручек, слышу шипение и чувствую характерный запах. Быстро поворачиваю ручку обратно. Шипение прекращается. Что с этим делать?

Нет. Я не буду с этим связываться. Слишком опасно. Могу взорвать дом, и тогда не будет ни наследства, ни меня.

Отступаю от плиты, чувствуя себя полной идиоткой. Я не умею пользоваться газовой плитой. Это смешно и жалко одновременно. Тридцать лет, высшее образование, руководящая должность, а я не могу включить плиту.

Ладно. Сначала ванна. Я вся в грязи, ноги ледяные. Нужно привести себя в порядок, а потом уже думать о завтраке.

Поднимаюсь на второй этаж и иду в ванную комнату. Подхожу к чугунной ванне на изящных львиных лапах, поворачиваю кран с горячей водой. Подставляю руку – вода холодная.

Жду минуту, две. Вода не нагревается.

Закрываю кран и осматриваю ванную комнату. На стене висит старый водонагреватель. Белый, цилиндрический, с проводами и трубами. На корпусе – какие-то кнопки и индикатор.

Подхожу ближе, изучаю панель управления. Есть кнопка включения, есть регулятор температуры. Нажимаю кнопку, но ничего не происходит. Индикатор не загорается.

Может, он не включен в розетку? Проверяю – включен.

Может, нужно что-то еще? Какой-то вентиль открыть, какой-то переключатель нажать?

Осматриваю трубы, идущие от водонагревателя. Есть краны, но они открыты. Пытаюсь нажать кнопку включения снова, удерживаю ее дольше. Ничего.

Блин. Я не знаю, что делать.

Отступаю от водонагревателя, смотрю на ванну. Значит, горячей воды не будет. Значит, мыться придется в холодной или вообще не мыться.

Глава 16

Беру первый чемодан – самый тяжелый, с обувью – и тащу его к дому. Каблуки снова вязнут в грязи, чемодан неудобный, тяжелый, колесики бесполезны на этой размокшей земле. Доволакиваю его до крыльца, поднимаю по ступенькам и заношу в прихожую.

Возвращаюсь к машине. Там еще два чемодана и четыре сумки с продуктами, набитые до отказа.

Понадобилось пять ходок, чтобы перетащить все в дом. К концу я мокрая от пота, задыхаюсь, спина болит, руки дрожат от напряжения. Ноги еле идут – на каблуках теперь такой слой грязи, что мне тяжело их поднимать.

Возвращаюсь в дом, закрываю за собой входную дверь, прислоняюсь к ней спиной и закрываю глаза.

Тихо. Только тиканье старинных часов в гостиной и завывание ветра за окном.

Открываю глаза, смотрю на свои чемоданы, выстроившиеся в ряд в прихожей. Нужно разобрать их, разложить вещи. Сделать этот дом хоть немного похожим на жилое пространство.

Начинаю с чемодана с обувью. Открываю его, достаю туфли, ботильоны, сапоги – все аккуратно упакованные в мягкие мешочки. Каждая пара, как произведение искусства. Идеальные линии, качественная кожа, изящные каблуки. Смотрю на них и понимаю, как нелепо они здесь выглядят.

Для чего мне туфли-лодочки в деревне, где вместо асфальта – грязь, а вместо офиса – огород с коровами?

Но я все равно расставляю обувь на полке в прихожей. Потом открываю второй чемодан, достаю одежду. Платья, блузки, юбки, брюки – все то, что я носила в Москве. Развешиваю часть в старинном шкафу в прихожей, часть раскладываю на спинке дивана в гостиной.

Заием подходит очередь третьего чемодана. Открываю его, и запах моих привычных кремов, шампуней, духов окутывает меня, напоминая о доме. Достаю косметички, флаконы, тюбики. Несу все в ванную комнату, расставляю на полках рядом со старинными флаконами Анетты.

Два мира. Два времени. Моя современная косметика в лаконичных упаковках и ее антикварные флаконы с вензелями и позолотой.

Спускаюсь вниз и расставляю сумки на подоконнике. Рядом складываю спортивную одежду и коврик для йоги. Я беру в руки легкие, почти невесомые кроссовки из дышащей сетки. Они идеальны для бега по городским набережным, покрытым ровным асфальтом, или для тренировок в зале. Но здесь, где за порогом начинается царство грязи, они так же бесполезны, как и сапоги на шпильке.

Возвращаюсь в прихожую, беру сумки с продуктами, несу их на кухню. Ставлю на стол и начинаю раскладывать все по полкам в буфете и в холодильнике.

Смотрю на свои запасы и чувствую некоторое облегчение. По крайней мере, с едой проблем не будет. По крайней мере, на первую неделю точно.

Стою посреди кухни, оглядываю все вокруг. Буфет с посудой, стол, покрытый клеенкой, газовая плита, старый холодильник. И мои продукты, такие неуместные здесь, в этом деревенском доме.

Желудок напоминает о себе голодным урчанием. Я не ела со вчерашнего дня, а тогда это был только сэндвич с ветчиной на заправке.

Нужно позавтракать. Но как, если я не могу включить плиту?

Овсянку нужно варить. Даже кофе нужно варить.

Греческий йогурт не требует готовки. Достаю из холодильника баночку, высыпаю ягоды сверху – чернику, малину, ежевику. Темные, сочные, они тонут в белоснежном йогурте, окрашивая его розовато-фиолетовыми разводами.

Достаю из ящика серебряную, слегка потемневшую от времени ложку с вензелями на ручке. Сажусь за стол, придвигаю к себе банку.

Я ем медленно, глядя в окно на серое осеннее небо, на ветви яблонь, на золотую листву, и запиваю все минеральной водой прямо из бутылки.

Это не мой обычный завтрак. Дома я бы добавила мюсли, мед, орехи, щепотку корицы. Подала бы все в красивой пиале, поставила бы рядом чашку зеленого чая с жасмином. Села бы у панорамного окна с видом на Москву, просматривая почту на планшете.

Вздыхаю, доедаю йогурт, и смотрю на часы. Уже начало девятого, нужно сделать фотоотчет. Это же одно из условий – ежедневные фотографии. Доказательство, что я действительно здесь живу, а не сбежала сразу же обратно в Москву.

Но для того чтобы отправить фото, мне нужен интернет. А интернет, как я выяснила вчера, ловит только на чердаке.

Поэтому беру телефон, поднимаюсь по скрипучей лестнице на второй этаж, иду по коридору до самого конца и открываю узкую дверь, за которой скрывается крутая лестница.

Чердак встречает меня полумраком и запахом пыли. Достаю телефон и делаю несколько снимков: вид из окна на деревню и мое селфи на фоне чердака.

Интернет медленный, каждая фотография грузится мучительно долго. Но в конце концов все снимки уходят нотариусу на почту с коротким сообщением: "День второй. Обживаюсь".

Стою на чердаке, прислонившись к старому сундуку, и проверяю остальные сообщения. Три пропущенных звонка от Киры, два сообщения в мессенджере: "Ты жива?", "Марина, ответь немедленно!".

Набираю ответ: "Жива. Связь ужасная, только на чердаке ловит. Все хуже, чем я думала".

Отправляю, жду. Через минуту приходит ответ: "На ЧЕРДАКЕ?? Марин, ты серьезно? Может, плюнуть на все и вернуться?"

Усмехаюсь, печатаю: "Пока держусь. Но если через неделю не выйду на связь, значит, меня съела корова".

Глава 17

Решаю дойти до местного магазина. Вдруг там есть что-то полезное – хлеб, молоко, может, какие-то консервы. Мои запасы не вечны, а жить здесь месяц.

Иду в прихожую, натягиваю куртку. Смотрю на свои грязные ботильоны и решаю надеть ковбойские сапоги на каблуке. Они хотя бы закрывают ногу выше щиколотки.

Переобуваюсь в сапоги и выхожу на крыльцо.

Ветер по-прежнему холодный, но небо немного посветлело. Между облаками пробиваются бледные лучи солнца, они скользят по мокрой земле, по золотой листве, по красным яблокам, лежащим в траве.

Я иду по дороге, разглядывая дома. Большинство из них выглядят заброшенными: окна заколочены досками, крыши провалились, заборы покосились. Но кое-где видны признаки жизни: занавески на окнах, дым из труб, аккуратно сложенные дрова у крыльца.

На улице никого нет. Деревня словно вымерла. Только ворона каркает где-то на крыше, да собака лает в глубине чьего-то двора.

Через несколько минут дорога приводит меня к перекрестку. Я останавливаюсь, оглядываюсь. Направо – еще несколько домов, потом лес. Налево – тоже дома, потом поле. Прямо – дорога уходит вдаль, за деревню.

Но магазина нигде не видно.

Я растерянно стою на перекрестке. Неужели здесь вообще ничего нет?

В этот момент вдали появляется сгорбленная, медленно идущая фигура, опирающаяся на палку.

Старик. Очень старый, в поношанном ватнике и резиновых сапогах, с седой бородой и глубокими морщинами на лице.

Я делаю шаг навстречу, стараясь выглядеть дружелюбно.

– Здравствуйте!

Старик останавливается, поднимает на меня глаза. Они светлые, выцветшие, но внимательные. Он разглядывает меня с ног до головы – мои сапоги на небольшом каблуке, мою кожаную куртку, мои ухоженные волосы – и явно не понимает, что я здесь делаю.

– Здравствуй, коль не шутишь, – отвечает он наконец хрипловатым голосом. – Ты, чай, в Анеткин дом заехала?

– Да, – киваю я. – Я ее родственница. Приехала… на некоторое время.

Старик кивает, будто это объясняет мое присутствие, хотя по его лицу видно, что ничего он не понял.

– Анетка-то баба была видная, – говорит он задумчиво, глядя куда-то поверх моей головы, словно видит перед собой не меня, а ее. – Умная. Ученая. Жила по-своему, никого не слушала. Мужики за ней табунами ходили, а она ни с одним не оставалась надолго. – Он качает головой, и в его голосе звучит что-то похожее на уважение. – Правильно делала, может.

– Скажите, – начинаю я, – а где здесь магазин? Мне нужно купить кое-что из продуктов.

Старик медленно переводит взгляд на меня и усмехается добродушно.

– Магазина-то нет, милая. Лет десять уже как закрылся. Людей мало осталось, кому тут продавать?

Я чувствую, как внутри расцветает ужас. Нет магазина. Совсем нет.

– Но… а где тогда люди покупают еду?

– Да кто ж покупает? – Старик пожимает плечами. – Кто огород держит, кто скотину. Свое все. А кому надо чего из города, так раз в неделю лавка приезжает, на колесах. По четвергам. Алевтина на «Газели» привозит хлеб, молоко, консервы всякие, крупы.

– По четвергам, – повторяю я медленно.

– Ага, по четвергам, – подтверждает старик. – Сегодня-то пятница. Так что жди до четверга.

Шесть дней без возможности купить даже хлеба.

– Понятно. Спасибо большое.

– Да ты не переживай, – старик смотрит на меня участливо, видимо, замечая мое смятение. – У Анетки в доме всегда запасы были. В кладовке гляди, в погребе. Она запасливая была, хоть и городская. Не пропадешь.

Я киваю, благодарю его еще раз и поворачиваю обратно к дому. Итак, лавка только по четвергам.

Хорошо хоть, что я купила продукты с собой. Хорошо, что не понадеялась на местный магазин.

Но йогуртов у меня на неделю, не больше. Лосося – на три дня, если экономить. Овсянки – может, на две недели.

И что потом?

Иду по дороге обратно, чувствуя, как по спине ползет холодок, который не имеет отношения к ветру. Я не умею готовить на этой плите. Не умею топить печь. Не умею жить без супермаркетов, без доставки еды на дом, без кафе на каждом углу.

Здесь этого ничего нет. Здесь только я, старый дом и сосед, который смотрит на меня, как на досадную помеху..

Возвращаюсь в дом, стягиваю куртку, скидываю сапоги. Рано отчаиваться, моей еды должно хватить до четверга. А там куплю хлеба, может, молока. Как-нибудь продержусь.

Но холод – это другая проблема, и она очень актуальна.

Я снова смотрю на печь в гостиной. Она стоит, молчаливая, холодная, и словно насмехается надо мной. "Разожги меня, если сможешь".

Подхожу ближе, открываю чугунную дверцу. Внутри темно и пусто. Пахнет золой.

Проблема в том, что я не знаю, как это делается.

Я сажусь на пол рядом с печкой, обхватываю колени руками и чувствую, как внутри поднимается волна отчаяния. Я не могу разжечь этот проклятый огонь. Не могу согреться. Не могу приготовить горячую еду. Не могу даже нормально помыться, потому что вода в кране холодная, а водонагреватель я тоже не умею включать.

Глава 18

Мне нужен… Никита.

Но я не хочу идти к нему. Не хочу просить. Не хочу показывать свою слабость перед этим высокомерным, грубым, неприветливым человеком, который смотрит на меня, как на назойливое недоразумение.

Но, кажется, у меня нет выбора.

Я сижу еще минут десять, пытаясь найти другое решение. Может, позвонить кому-то? Но кому? Кире? Она в Москве, ничем не поможет. Родителям? Они скажут: "Мы же говорили, что это безумие, возвращайся домой". Нотариусу? Она прочтет условие завещания и напомнит, что если я уеду раньше срока, то потеряю все.

Выхода нет.

Я встаю, иду в прихожую, натягиваю куртку и выхожу на крыльцо. На улице уже почти темно. Фонарей нет, и единственный источник света – это немногочисленные окна домов.

Окна дома Никиты светятся теплым желтым светом. Из трубы идет дым. Значит, он дома.

Я иду через дорогу, стараясь не думать о том, что сейчас произойдет. Калитка его дома крепкая, новая, выкрашенная в темно-зеленый цвет. Я открываю ее – она поддается легко, без скрипа – вхожу во двор и замираю.

Это не просто дом – это целое хозяйство, продуманное до мелочей, ухоженное, живое.

Сам дом крепкий, добротный, одноэтажный, но большой, с широкой верандой и двумя пристройками по бокам. Стены из бревен, темных от времени, но крепких. Крыша новая, металлическая, покрытая темно-коричневой краской. Окна большие, с резными наличниками, выкрашенными в белый цвет.

За домом – яблоневые сады. Даже в темноте видны ровные ряды деревьев, их силуэты, склонившиеся под тяжестью последних яблок. Они тянутся далеко вглубь участка, аккуратные, ухоженные. На земле под ними лежат опавшие плоды, пахнущие осенью и сладостью.

Слева от дома – навес, под которым стоят аккуратные стопки дров, ящики с инструментами, какие-то мешки. Все сложено ровно, все укрыто от дождя.

Справа – еще один навес, поменьше, под которым стоят бочки, лестницы, грабли, лопаты. Все развешено на крючках или прислонено к стене так, чтобы занимало минимум места и было под рукой.

Дальше, за садом, виднеются очертания погребов – два крепких бревенчатых сруба с покатыми крышами, обросшими мхом. Рядом с ними – небольшой сарай, выкрашенный в тот же темно-зеленый цвет, что и калитка. Из-за сарая доносится тихое похрюкивание, видимо, там свиньи. Еще дальше, почти у самого края участка, – загон, где, вероятно, днем пасется та самая корова, что утром решила навестить мой сад.

Все это освещено мягким светом фонаря, висящего над входной дверью, и создает удивительное ощущение порядка, стабильности, какой-то надежности.

Дверь дома открывается, и на пороге появляется Никита.

На нем фланелевая рубашка в синюю клетку, потертые джинсы, тяжелые ботинки. Волосы растрепаны, на щеках темная щетина. В руке он держит кружку, от которой поднимается пар – чай или кофе.

Он смотрит на меня молча, прищурив глаза. Выражение лица невозмутимое, но в уголках губ едва заметная усмешка.

Я стою, и мне хочется развернуться и уйти. Но я не могу. Я замерзла. Мне нужна помощь.

– Добрый вечер, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно и спокойно.

Он молча кивает и продолжает смотреть.

Я делаю вдох, пытаясь собрать остатки достоинства.

– Мне нужна ваша помощь. Я не могу… то есть, я не умею… в доме холодно, и я не знаю, как разжечь печь. И плита газовая, а я никогда не пользовалась газовой плитой, только электрической. И водонагреватель тоже не работает, то есть, наверное, работает, но я не знаю, как его включить. И мне очень холодно, и я…

Я замолкаю, понимая, что болтаю слишком много, что выгляжу жалко и нелепо, что теряю то самое достоинство, которое пыталась сохранить.

Никита стоит, прислонившись плечом к дверному косяку, и медленно пьет из кружки, не сводя с меня глаз. Его взгляд спокойный, оценивающий, и в нем читается что-то вроде усталого снисхождения.

Потом он закатывает глаза так красноречиво и выразительно, что мне хочется провалиться сквозь землю.

– Господи, – произносит он вполголоса, но я слышу каждое слово. – Городские.

Он допивает чай, ставит кружку на перила веранды и спускается с крыльца. Проходит мимо меня и направляется к калитке.

– Идем, – бросает он через плечо.

Я стою секунду, потом поспешно иду за ним.

Мы пересекаем дорогу молча. Никита идет широким, уверенным шагом, а я семеню рядом на своих каблуках, стараясь не отставать. Мне неловко. Мне стыдно. Но я молчу.

Заходим в мой дом. Никита сразу подходит к печи, открывает чугунную дверцу, заглядывает внутрь и хмыкает.

– Зола осталась с прошлого раза, – бормочет он скорее себе, чем мне. – Надо выгрести.

Он оглядывается, замечает на полу у печи старое ведро и небольшую совковую лопатку. Берет их, присаживается на корточки перед печкой и начинает выгребать золу. Движения у него быстрые, точные, без лишней суеты. Зола ссыпается в ведро с тихим шелестом.

Я стою рядом и внимательно смотрю, стараясь запомнить каждое движение.

Глава 19

Дверь закрывается за ним, и я остаюсь одна в прихожей. Он не попрощался. Не улыбнулся. Даже не обернулся.

Я стою в прихожей, глядя на закрытую дверь, и чувствую странную смесь благодарности, облегчения и легкого раздражения. С одной стороны, он помог. С другой, он сделал это так холодно, так отстраненно, будто я обуза, досадная помеха в его размеренной деревенской жизни.

Но, в конце концов, мне с ним детей не крестить. Главное, что тепло в доме есть. Печка горит. Плита работает. Вода будет горячей.

Я возвращаюсь в гостиную, подхожу к печи. Огонь внутри разгорелся, пламя танцует, весело потрескивая. Жар идет волнами, наполняя комнату. Я протягиваю руки к печке, и тепло обжигает ладони, проникает в кожу, в кости. Я закрываю глаза и просто стою так, впитывая это тепло, это спасительное, живое тепло.

За окном темнеет. Дождь стучит по стеклам, ветер шумит в яблонях. Но здесь, в доме, тепло и тихо. Печка гудит, огонь шуршит, и я чувствую, как напряжение последних двух дней понемногу отпускает.

Иду на кухню, включаю одну из конфорок. Газ шипит, я подношу спичку, огонь вспыхивает ровным синим кольцом. Ставлю на плиту чайник с водой.

Пока вода закипает, я достаю из холодильника греческий йогурт, горсть орехов, накладываю в миску. Это не полноценный ужин, но сейчас мне этого достаточно. Чайник свистит, я завариваю зеленый чай с жасмином, наливаю в одну из фарфоровых чашек, что нашла в буфете.

Возвращаюсь в гостиную с чаем и миской йогурта, устраиваюсь на диване, укрываюсь пледом. Печка гудит, огонь пляшет за чугунной дверцей. Я делаю глоток чая, и горячая жидкость разливается по телу, согревая изнутри.

За окном деревня погружается в ночь. Фонарей здесь нет, и темнота наступает плотная, густая, почти осязаемая.

Закончив с ужином, я иду в ванную. Водонагреватель гудит, на дисплее мигает индикатор. Я открываю кран, и из него идет теплая, почти горячая вода. Я набираю ванну, добавляю туда немного аромамасла с лавандой, которое нашла среди бабушкиных запасов.

Раздеваюсь и осторожно опускаюсь в горячую воду. Она обжигает кожу, и я шиплю сквозь зубы, но потом тело привыкает, и я расслабляюсь, откидываю голову на край ванны и закрываю глаза.

Тишина. Только шум дождя за окном, тихое гудение водонагревателя, да далекое потрескивание печки в гостиной. Вода горячая, пахнет лавандой, и я лежу, и думаю о сегодняшнем дне. О корове, о Никите, о его угрюмом лице и молчаливой помощи. О том, как он закатил глаза, услышав мою просьбу. О том, как ловко и быстро разжег печь, показал плиту, включил водонагреватель. О том, как ушел, не попрощавшись.

Он, наверное, думает, что я избалованная городская дурочка, которая не проживет здесь и недели. И, честно говоря, я не могу его за это винить. Сегодня утром я действительно выглядела дурой – на каблуках, в кожаной куртке, гоняющаяся за коровой по грязи. Это было смешно. И жалко. И нелепо.

Но я не сдамся. Я переживу этот месяц. Я научусь топить печь, готовить на газовой плите, ходить в резиновых сапогах, если найду где-то эти дурацкие сапоги. Я адаптируюсь. Я всегда адаптировалась. Я умею приспосабливаться, добиваться своего, выживать.

Вода в ванне остывает. Я вылезаю, вытираюсь большим махровым полотенцем, надеваю мягкую пижаму из шелка, которую взяла с собой и иду в спальню.

Я ложусь под одеяло, и оно оказывается тяжелым, теплым, пуховым. Укрываюсь с головой, и мне сразу становится уютно, безопасно, как в детстве, когда пряталась под одеялом от грозы.

За окном шумит дождь, ветер качает ветви яблонь. Внизу гудит печь, тепло поднимается по лестнице, наполняет спальню. Я закрываю глаза.

И засыпаю.

***

Следующие дни проходят в каком-то странном, размеренном ритме, который сначала кажется мне мучительно медленным, а потом почти успокаивающим.

Я просыпаюсь рано. В шесть утра за окном уже слышны голоса, скрип калиток, мычание коров.

Я встаю, иду на кухню, завариваю кофе. Кофемашины здесь, конечно, нет, и я готовлю кофе в старой турке, которую нашла в буфете. Получается крепко, горько, совсем не так, как мой привычный капучино. Но кофеин есть, и это главное.

Завтракаю овсянкой с орехами и ягодами, запиваю витамины минеральной водой. Потом иду топить печь.

Первый раз у меня выходит плохо. Я пытаюсь повторить все, что показывал Никита: выгребаю золу, кладу мелкие деревяшки, потом поленья покрупнее и открываю заслонку. Но огонь разгорается неохотно, дымит, и я в панике мечусь по дому, открывая окна, чтобы дым вышел. В итоге печь все-таки загорается.

На второй день получается чуть лучше. На третий – еще лучше. К концу недели я уже могу разжечь печь с первого раза, и огонь горит ровно, жарко, согревая весь дом.

Я учусь готовить на газовой плите. Сначала боюсь, мне постоянно кажется, что сейчас что-то взорвется, или я забуду выключить газ, или подожгу кухню. Но ничего не взрывается. Плита работает исправно, и через несколько дней я уже уверенно включаю конфорки, варю гречку и рис, готовлю суп, жарю яйца.

Я работаю удаленно. Каждый день поднимаюсь на чердак, где ловит интернет, открываю ноутбук, подключаюсь к корпоративной сети. Провожу видеозвонки с клиентами, с коллегами, с Виктором Павловичем. Я стараюсь максимально быть на связи, отвечать на письма, координировать проекты.

Глава 20

Я закатываю глаза, хотя она меня не видит.

– Высокий, широкоплечий, вечно в грязи и в рабочей одежде. Разговаривает односложно. Смотрит на меня, как на полную идиотку. Вот и весь портрет.

– То есть брутальный фермер с золотыми руками, который не падает в обморок от твоей красоты, – резюмирует Кира. – Марин, это же твой кошмар. Мужик, которого не впечатляют твои туфли и твоя должность.

– Кир, хватит. Мне не до романов. Я здесь работаю, выживаю и отсчитываю дни до отъезда.

– Ага, конечно. Держи меня в курсе, когда что-то произойдет.

– Ничего не произойдет.

– Посмотрим, – Кира хихикает и отключается.

Родители тоже звонят. Мама волнуется, спрашивает, не замерзла ли я, не голодная ли, все ли в порядке. Отец бурчит на заднем фоне что-то насчет того, что Анетта всегда была странной, и наследство ее такое же странное.

– Мам, все нормально, – успокаиваю я ее. – Дом хороший, крепкий. Дров много. Еды хватает. Я справляюсь.

– Доченька, а может, ты вернешься? – голос мамы звучит встревоженно. – Зачем тебе эти мучения? Ты же привыкла к другой жизни.

– Мам, месяц. Всего месяц. Я выдержу. А потом вернусь и получу наследство.

Мама вздыхает, но не спорит.

Во вторник старушка-соседка, которая живет через два дома, приходит ко мне с узелком в руках. Ее зовут Прасковья Ивановна, и она одна из немногих жителей деревни, которые еще не уехали в город или не умерли.

– Деточка, – говорит она, заходя в дом и оглядывая меня с ног до головы. – Ты что же это, в таких сапожках ходишь? Промокнешь и простудишься.

Я смотрю на свои ботильоны, которые уже безнадежно испорчены грязью, несмотря на все мои попытки их отмыть.

– У меня вся обувь такая, – признаюсь я.

Прасковья Ивановна качает головой и протягивает мне узелок.

– На, возьми. Это моей внучки были, она тут жила, пока в город не уехала. Теперь не носит. Тебе пригодятся.

Я разворачиваю узелок. Внутри – резиновые сапоги. Темно-зеленые, с подкладкой внутри, явно ношеные, но целые. Я никогда в жизни не носила резиновых сапог. Никогда. Даже в детстве, кажется, у меня были какие-то модные детские ботиночки, а не эти… сапоги.

– Спасибо, – говорю я тихо. – Это очень мило с вашей стороны.

– Да ладно тебе, деточка, – машет рукой Прасковья Ивановна. – Меряй, подойдут ли.

Я снимаю ботильоны и натягиваю сапоги. Они велики на размер, может, на полтора, но с теплым носком будут впору.

– Спасибо, – повторяю я, и на этот раз голос звучит увереннее. – Правда, спасибо большое.

Прасковья Ивановна улыбается беззубой улыбкой и уходит, а я остаюсь стоять посреди прихожей в резиновых сапогах и думаю, что моя жизнь действительно перевернулась с ног на голову. Или, скорее, с каблуков на плоскую подошву.

В среду я просыпаюсь рано, как обычно, растапливаю печь, завариваю кофе, завтракаю. Потом надеваю свои новые резиновые сапоги, натягиваю кашемировый кардиган и куртку и выхожу во двор.

Осень здесь совсем другая, не такая, как в Москве. В городе она яркая, глянцевая, как картинка. Желтые листья на чистых тротуарах, уютные кофейни с тыквенным латте, витрины магазинов с осенними коллекциями. Здесь осень настоящая, земная, немного грустная, но удивительно красивая.

Сад вокруг дома утопает в золоте и багрянце. Яблони еще держат на ветках последние плоды – крупные, наливные, красные и желтые. Они висят тяжело, словно вот-вот сорвутся, и некоторые уже лежат на земле, мягкие, подгнившие, пахнущие сладковатой осенней грустью. Листья опадают медленно, бесшумно, кружатся в воздухе, ложатся на дорожки мягким золотым ковром. Когда я иду по ним, они шуршат под подошвами, и этот звук почему-то успокаивает, убаюкивает.

Небо затянуто облаками, серыми, тяжелыми, но не мрачными. Сквозь них иногда пробивается солнце, и тогда весь сад вспыхивает, становится почти нереальным – слишком ярким, слишком красивым, будто нарисованным. Воздух свежий, влажный, пахнет дождем, опавшими листьями, яблоками и дымом из труб. Я вдыхаю его полной грудью, и расслабляюсь.

Я хожу по саду, собираю яблоки в плетеную корзину, которую нашла в сарае. Плоды холодные, гладкие, некоторые с червоточинами, некоторые идеальные. Не знаю, зачем я это делаю. Может, просто потому, что мне нечем заняться, а сидеть в доме целыми днями невыносимо. Или потому, что жалко, что яблоки гниют на земле, пропадают зря.

Когда корзина наполняется, я несу ее в дом, ставлю на кухне. Потом возвращаюсь в сад, беру грабли и начинаю сгребать листья. Это странно – я никогда в жизни не держала грабли в руках. У меня в Москве нет дачи, нет сада, даже комнатных растений почти нет, кроме парочки неприхотливых. А здесь я стою посреди сада, сгребаю листья, и почему-то мне это нравится.

Работа простая, монотонная, не требующая мыслей. Я сгребаю листья в кучи, и руки устают, и спина начинает ныть, но я продолжаю. Думаю о том, что через три недели я уеду отсюда. Вернусь в Москву, в офис, в свою квартиру. Вернусь к своей жизни – к каблукам, к совещаниям, к проектам, к вечной спешке. И все это – печка, газовая плита, резиновые сапоги, яблоки в корзине – останется здесь, в этом странном, тихом месте, которое не похоже ни на что, что я знала раньше.

Глава 21

Я усмехнулась тогда, представляя, как вся деревня обсуждает меня, мои наряды, мои сапоги, мою машину. Но сейчас, стоя у печки в мягком домашнем кардигане и шерстяных носках, я думаю, что, возможно, это будет любопытно. Увидеть людей, поговорить с кем-то, кроме Прасковьи Ивановны и Никиты, который, впрочем, со мной почти не разговаривает.

Завтракаю, как обычно: овсянка на воде с медом и яблоками, зеленый чай. Потом поднимаюсь на чердак, проверяю почту, отвечаю на несколько писем, участвую в короткой видеоконференции с коллегами. Интернет сегодня, к счастью, не подводит, и я успеваю закрыть все срочные вопросы до десяти утра.

Спускаюсь вниз, переодеваюсь. Надеваю черные джинсы, мягкую кашемировую водолазку кремового цвета, сверху – бежевый тренч, который уже не выглядит таким безупречным, как в Москве, но все еще элегантный. На ноги – резиновые сапоги от Прасковьи Ивановны. Я смотрю на себя в зеркало трюмо в спальне Анетты и усмехаюсь. Марина Аверина, заместитель директора департамента, в тренче и резиновых сапогах.

Причесываюсь, собираю волосы в высокий конский хвост, наношу легкий макияж. Пусть я в деревне, пусть в резиновых сапогах, но я все еще я.

Беру сумку на цепочке, кладу в нее кошелек, телефон и выхожу из дома.

На улице свежо, пахнет мокрой листвой. Небо затянуто облаками, но дождя пока нет. Иду по дорожке, выхожу за калитку.

Деревня выглядит немного оживленнее, чем обычно. Из труб домов поднимается дым, где-то слышен лай собаки, где-то стук топора. Несколько старушек идут в ту же сторону, что и я, медленно, переговариваясь между собой. Они оборачиваются, видят меня, замолкают на мгновение, потом снова наклоняются друг к другу и шепчутся. Я делаю вид, что не замечаю, иду ровным шагом, держа спину прямо, подбородок чуть приподнятым. Пусть смотрят.

Старое здание сельпо находится почти в центре деревни, если можно назвать центром перекресток двух грунтовых дорог. Здание кирпичное, одноэтажное, с облупившейся штукатуркой и выцветшей вывеской, на которой еще можно разобрать слова «Продовольственные товары». Окна заколочены, дверь заперта на ржавый замок, но перед крыльцом уже стоит белая «Газель» с откинутым боковым бортом, превращенным в импровизированный прилавок.

Возле лавки собралось человек десять, может, чуть больше. В основном старики и старушки – в платках, ватниках, резиновых сапогах, с клеенчатыми сумками и плетеными корзинками. Две женщины средних лет, одна молодая мама с ребенком на руках. И еще несколько мужчин, стоящих чуть поодаль, в рабочих куртках и кепках.

Я подхожу ближе, и разговоры стихают. Все поворачиваются ко мне, и я чувствую на себе десятки любопытных, изучающих взглядов. Я останавливаюсь в конце очереди, киваю вежливо, улыбаюсь легкой, отстраненной улыбкой. Несколько старушек отвечают на мои кивки, остальные продолжают смотреть, не отрываясь.

– Вот она, Анеттина родственница, – слышу я негромкий шепот позади себя.

– Красивая-то какая. Вся при параде.

– Говорят, из Москвы. Работает там, большая начальница.

– А зачем она сюда приехала, как думаешь?

– Да наследство ей Анетта оставила. Дом, деньги. Говорят, условие – месяц прожить здесь.

– Ишь ты. Ну и Анетта, даже после смерти фокусы выкидывает.

Я делаю вид, что не слышу, смотрю вперед, на лавку. У прилавка стоит женщина лет пятидесяти пяти, крупная, румяная, в длинном фартуке поверх куртки. Волосы собраны в пучок, на носу очки в пластиковой оправе. Она взвешивает муку для одной из старушек, одновременно что-то рассказывая, смеясь, и покупательница тоже смеется, и еще несколько женщин вокруг подхватывают разговор, встревают, шутят. Атмосфера почти праздничная – люди рады видеть друг друга, рады этому еженедельному событию.

Очередь движется медленно. Тамара, так, кажется, зовут продавщицу, не торопится. Она расспрашивает каждого покупателя о здоровье, о семье, о делах, советует, что лучше взять, что свежее, что вкуснее. Подает товар, взвешивает, считает на калькуляторе, принимает деньги, дает сдачу, все неторопливо, обстоятельно, с душой.

Наконец до меня доходит очередь. Я подхожу к прилавку, и Тамара смотрит на меня с неприкрытым любопытством и доброжелательной улыбкой.

– Ой, а вы, наверное, Марина? Анеттина племянница?

– Внучатая племянница, – поправляю я, улыбаясь. – Да, я Марина. Приятно познакомиться.

– Да мы тут все вас уже заждались! – Тамара всплескивает руками. – Прасковья рассказывала, что вы приехали, в Анеттином доме живете. Из Москвы, да? Как вам тут, нравится?

Я чувствую, как за спиной все притихли, слушают. Все хотят услышать мой ответ.

– Очень необычно, – говорю я дипломатично, сохраняя улыбку. – Но дом замечательный, и природа здесь красивая.

– Да уж, дом у Анетты что надо, – кивает Тамара. – Она его берегла, ухаживала. Царство ей небесное. Хорошая была женщина, хоть и странная. Ну, так что нужно, деточка? Что будете брать?

Я оглядываю товар на прилавке и внутри «Газели». Ассортимент скромный, но достаточный: хлеб – белый и черный; молоко в пакетах; кефир, сметана, творог; яйца в лотках; масло сливочное и растительное; крупы – гречка, рис, овсянка – в пакетах; макароны; консервы – тушенка, рыбные, овощные; сахар, соль, мука; чай, кофе растворимый; печенье, конфеты, вафли в пакетах; корм для животных в больших мешках.

Глава 22

Он смотрит на меня, я смотрю на него, и между нами повисает пауза, наполненная чем-то странным, напряженным, почти осязаемым.

Я не отвожу взгляд. Стою, держу сумку с продуктами и чувствую, как щеки вдруг становятся горячими, и это нелепо, потому что я не какая-нибудь девчонка, которая краснеет от взгляда мужчины. Я привыкла управлять людьми, ситуациями, своими эмоциями.

Но сейчас что-то внутри меня дрожит, как струна, и я не могу оторваться от этого взгляда.

А потом он первый отводит глаза.

Резко, почти демонстративно, поворачивается к своему приятелю, говорит что-то негромкое, берет еще один мешок. Лицо его становится непроницаемым, будто этого мгновения не было вовсе.

Я стою еще секунду, чувствуя странную смесь облегчения и разочарования. Потом делаю глубокий вдох, перехватываю сумку другой рукой и собираюсь идти домой.

И тут слышу позади себя шепот старушек, которые все это время наблюдали за нами.

– Видала? Как они друг на друга смотрели?

– Видала, видала. Думаешь, что-то между ними есть?

– А кто ж знает. Он-то холостой, она-то незамужняя. Почему бы и нет?

– Да ну, какое там. Он деревенский, она городская. Не пара они.

– А вот Анетта-то в молодости тоже городская была, а сюда переехала. И ничего, жила.

– Анетта – это другое. Та была женщина с характером.

– А эта, по-моему, тоже не промах. Посмотри, как держится. Гордая.

Я ускоряю шаг, стараясь не показывать, что слышу каждое слово. Иду по дороге, сжимая ручки сумки. Это смешно. Я не собирабсь обращать внимание на сплетни старушек. Я не собираюсь обращать внимание на Никиту Звягинцева. Я здесь на месяц, чтобы получить наследство, а потом вернусь в Москву, в свою жизнь, и забуду об этой деревне, об этих людях, об этих странных, непонятных чувствах, которые вдруг просыпаются во мне.

Прихожу домой, ставлю сумку на пол, снимаю тренч, вешаю на вешалку. Стягиваю резиновые сапоги, ставлю их у двери. Беру сумку и иду на кухню.

Раскладываю продукты на столе, потом по полкам. Хлеб в хлебницу, молоко и кефир в холодильник, масло туда же. Крупы в кладовку. Яйца в специальную подставку в холодильнике. Конфеты в вазочку на столе.

Ставлю чайник на плиту, завариваю чай. Наливаю чай в фарфоровую чашку из сервиза, беру несколько конфет, сажусь за стол у окна. За окном серое небо, опавшие листья, которые ветер гонит по дорожкам. Тихо. Спокойно. Только тиканье часов в гостиной и мое дыхание.

Пью чай маленькими глотками, медленно разворачиваю конфету, кладу в рот. Шоколад тает на языке, он почему-то такой вкусный, будто я давно не пробовала ничего подобного. Может, дело в обстановке. В этой деревенской тишине все приобретает другой вкус, другой смысл.

Сижу, пью чай, смотрю в окно и думаю о произошедшем сегодняшнем. О лавке, о людях, о любопытных взглядах, о шепоте старушек. И о Никите. О том, как он посмотрел на меня. О том, как я почувствовала это нелепое волнение, которого не должно быть.

Отгоняю эти мысли. Допиваю чай, встаю из-за стола, иду к ноутбуку, который лежит на комоде в гостиной. Пора поработать. У меня сегодня дедлайн – нужно отправить важный проект клиенту до шести вечера. Крупный заказ, престижный клиент, редизайн корпоративного сайта с полной интеграцией новых сервисов. Мы работали над этим два месяца, и сегодня финальная версия должна уйти на согласование.

Открываю ноутбук, жду, пока он загрузится. Смотрю на индикатор Wi-Fi в углу экрана – значок перечеркнут красным крестиком. Нет сигнала. Обычное дело. Здесь, на первом этаже, интернет не ловит. Нужно подниматься на чердак.

Беру ноутбук, иду к лестнице, поднимаюсь на второй этаж, потом по узкой лестнице на чердак. Открываю дверь, вхожу в полутемное пространство, пахнущее пылью и старым деревом. Сажусь на старый сундук у окошка, открываю ноутбук. Жду.

Сигнал появляется. Две полоски из пяти, но этого должно хватить. Открываю почту, захожу в облако, скачиваю финальные файлы проекта. Загрузка идет медленно, но идет. Жду, постукивая пальцами по крышке ноутбука.

Файлы загружаются. Проверяю их, открываю, просматриваю – все на месте, все правильно. Отлично. Пишу письмо клиенту, прикрепляю файлы, нажимаю «Отправить».

И в этот момент интернет пропадает.

Смотрю на экран. Значок Wi-Fi снова перечеркнут. Письмо не отправлено, застряло в исходящих. Вот блин.

Жду минуту. Две. Три. Обновляю страницу. Ничего. Сигнала нет.

Встаю, хожу по чердаку с ноутбуком в руках, пытаясь поймать сигнал. Подхожу к окошку, встаю на цыпочки, поднимаю ноутбук повыше. Одна полоска появляется, потом исчезает. Потом снова появляется. Потом снова пропадает.

Это невыносимо.

Смотрю в окошко. На улице уже начинает темнеть, хотя на часах только половина пятого. Осенний день короткий. Смотрю на сад, на дерево у самого дома – огромную старую яблоню с толстым стволом и раскидистыми ветвями, верхушка которой теряется в темнеющем небе.

И тут меня осеняет.

Что если подняться еще выше? На дерево, например?