Осенью снова всё изменилось

Глава 1. За закрытой дверью

Осеннее солнце проникало сквозь высокие окна главного корпуса МГИМО, рисуя световые прямоугольники на вытертом паркете. Лекция закончилась. Дмитрий Михайлович Ковалёв вышел из аудитории, держа под мышкой тетрадь с записями и чашку давно остывшего кофе.

— Спасибо, до свидания, Дмитрий Михайлович! — обернулась одна из студенток, улыбаясь, быстрая, как апрельский ветер.

Он рассеянно кивнул, мысленно погружаясь в следующую статью, которую должен был закончить к понедельнику.
И тут...
Он увидел её.

Она стояла у стены, словно чужая в этом академическом коридоре. В руках — маленькая черная сумка, пальто, с цветом которого сливалась длинная светлая коса, лицо бледное, осунувшееся. Глаза — всё те же. Синие. Бездонные. Слишком знакомые.

— Привет, Дима, — сказала она едва слышно.

Он остановился. Молчал. И смотрел на неё, как на призрак из другой жизни.

— Ты что здесь?.. — наконец произнёс он, хрипло.

— Нам нужно поговорить. Это... важно. Очень важно, — её голос дрогнул, но она держалась. — Речь о Насте.

Сердце кольнуло.

— Здесь шумно, и много народа. Пойдем в мой кабинет.

Елена кивнула, и сжав ручки сумки, последовала за Дмитрием.

Кабинет Дмитрия находился в старом крыле института — высокие потолки, стены, заставленные книгами, тишина, в которой даже дыхание звучит громче обычного. Он зажег настольную лампу: вечер подкрался незаметно.

Елена вошла внутрь, не раздеваясь. Она стояла у двери, словно ей нужно было ещё немного воздуха, прежде чем она выговорится.

— Садись, — сказал Дмитрий, отодвигая кресло. Она молча села.

— Что с ней?

— Она больна, Дима. У неё рак. Я... я больше не могу быть одна. Я пришла не ради себя. Она твоя дочь.

Он отступил на полшага, будто удар был физическим.

— Как давно?.. — спросил он, глядя на неё поверх очков.

— Два месяца назад. Диагноз подтвердили, уже пошли метастазы... — её голос предательски дрогнул. — Но есть шанс. В клинике в Германии ей могут помочь. Ты ведь знаешь, как туда попасть.

Он кивнул, но не сразу ответил. Потом прошёлся по кабинету, словно собираясь с мыслями.

— Почему ты не пришла раньше?

— Я боялась, что ты...

— Что я откажу, да?

— Нет. Что вовсе не захочешь слушать.

Он посмотрел ей в глаза. Годы, боль, расстояние — всё слилось в одну точку. Елена часто думала о нем хуже, чем он есть на самом деле. Наверное ей было так проще, кто знает.

— Где она?

— В Боткинской.

Дмитрий сжал пальцы на ручке чашки до боли, а потом медленно кивнул.

— Я поеду с тобой.

Дмитрий сел рядом, осторожно, не нарушая пространство между ними.

— Мы не вернём прошлое. Но сейчас она — всё для нас. Мы не имеем права упустить этот шанс. Я подключу всех, кого знаю. У меня остались связи в департаменте, я найду, через кого выйти на клинику.
— Спасибо, — прошептала она.

— И ты не одна, слышишь? — он взял её за руку.

На секунду всё замерло. Только свет настольной лампы дрожал на старых страницах книг.

Глава 2. Отец

Больничная палата была светлой, но неуютной. Белая простыня, приборы, тихий гул капельницы. Анастасия сидела у окна, закутанная в мягкий вязаный плед, который связала для неё мама. Она выглядела истощённой, словно душа её стала прозрачнее тела. Глаза — огромные, как у ребёнка, уставшего от взрослой боли.

Дверь приоткрылась.

— Настя, к тебе гость, — осторожно сказала Елена, заглянув в палату.

Девушка обернулась, ожидая увидеть кого угодно — врача, медсестру, тётю из соседней палаты. Но в дверях стоял он.

Высокий, немного сутулый, в тёмном пальто, с сединой на висках и знакомым взглядом из-под очков. Он вошёл не сразу, словно сам не верил, что имеет на это право.

— Здравствуй, Настя, — тихо произнёс Дмитрий.

Она не ответила. Только устало провела взглядом по его лицу и отвернулась к окну.

— Я... я понимаю, это неожиданно. Много времени прошло.

— Слишком много, — голос Насти был хриплым от слабости, но в нём звучала ясность.

Он кивнул.

— Ты не знал? — спросила она вдруг.

— Не знал, — твёрдо ответил он. — Узнал только сегодня. Сразу приехал.

Она долго молчала. Потом медленно отвела взгляд в окно. Елена, поправив плед на плече дочери, тихонько вышла из палаты, позволив остаться им наедине.

— Я думала, ты меня не хотел. Что я была ошибкой. — нарушив тишину, сказала Настя.

Дмитрий сделал шаг вперёд, потом ещё один. Осторожно сел на край кровати.

— Ты не ошибка. Ты — всё, что у меня есть. И я прошу у тебя прощения. За всё. За то, что не был рядом, когда ты росла, плакала, смеялась, болела... когда тебе нужен был отец.

Глаза Насти наполнились слезами. Но она не повернулась. Не сказала ни слова. Только протянула руку — дрожащую, белую. Он осторожно сжал её пальцы.

— Я здесь, Настя. Теперь — здесь.

В тишине капельница капала, как секундная стрелка на новых часах их истории. Настя слегка улыбнулась. Он сел рядом, слегка наклонившись вперёд, словно боялся спугнуть этот хрупкий контакт.

— У тебя очень красивые глаза, — неожиданно сказал он.

Настя удивлённо вскинула взгляд.

— Спасибо... это от мамы, наверное.

Он усмехнулся.

— И от меня тоже. Мы с тобой похожи. Точнее, ты похожа на мою маму, свою бабушку.

Она снова посмотрела в окно, потом вдруг сказала:

— В день бабулиных похорон я так и не нашла тебя в той толпе. Да и потом... Всё как-то не удавалось встретиться, хотя мама говорила, что ты приезжал. Я часто представляла, каким ты мог бы быть. Строгим, надменным, холодным… Или, наоборот, слишком мягким, нерешительным. А ты… настоящий.

— Я не был готов к отцовству тогда. Но это не оправдание. Я поступил подло.

— Мама никогда не говорила о тебе плохо. Только то, что ты ушёл. Я была маленькой, но чувствовала, как ей тяжело. А потом она стала сильной. Слишком сильной. Знаешь, от боли тоже можно стать каменной.

Он кивнул.

— Я вижу, какой ты стала. Удивительной. Мужественной. И я горжусь тобой, даже не имея на это права.

Настя покачала головой.

— Ты всё ещё можешь быть моим отцом, если хочешь.

Он посмотрел на неё, и в его взгляде было столько нежности, боли и облегчения одновременно, что она невольно отвела глаза.

— Я хочу. Очень. Но сначала… сначала мы должны тебя вылечить. Я не позволю тебе страдать одной.

— Мама сказала, что ты преподаёшь в МГИМО. Что у тебя есть связи в Германии и ты мог бы нам помочь.

— Я сделаю всё, что могу. Мы справимся.

Она молчала, и вдруг тихо сказала:

— Я боюсь, пап.

Это слово — «пап» — он услышал впервые. Оно застряло у него в груди, пронзив его насквозь.

Он осторожно обнял её.

— Я тоже боюсь. Но я с тобой. До конца.

...

Кафе было почти пустым. Тусклый свет ламп, лёгкий аромат кофе с корицей и скрип деревянных половиц под ногами создавали уютную атмосферу, в которой легче было говорить о тяжёлом. Они сидели у окна — друг напротив друга, с чашками чая, которые остывали, почти не тронутые.

— Она назвала тебя папой, — тихо сказала Елена, водя пальцем по краю чашки. — Впервые за все эти годы. Видимо, она считает тебя достойным этого звания.

Дмитрий улыбнулся, слегка склонив голову.
— Не думал, что у меня внутри ещё что-то может сжаться вот так… до боли, но радостной.

Пауза.

— Ты часто думал о нас? — её голос дрожал, но взгляд оставался твёрдым.

Он не сразу ответил. Посмотрел в окно, как будто искал правильные слова в потоке машин и бликах огней.

— Почти каждый день. Я не искал вас, потому что думал, что тебе будет лучше без меня. Я был трусом. Пустым, амбициозным мальчиком, которому казалось, что весь мир у его ног. А потом… потом было уже поздно.

— Не было поздно, — сказала Елена. — Просто ты решил не возвращаться.

Её глаза затуманились. Она отвела взгляд.
— Я боялась, что ты оттолкнёшь её. Что скажешь: «Это не моя дочь, я не обязан». А ты... ты пришёл, ни о чём не спросив.

— Потому что она — моя. Такая, какой я когда-то мечтал увидеть нашу девочку. Только, знаешь… я не думал, что встречу её при таких обстоятельствах.

— Ни один родитель не думает об этом.

Молчание повисло между ними, густое, как вечерний смог. Но не враждебное.

— Мы справимся, — сказала Елена, словно обращаясь к самой себе. — Я не дам ей умереть.

— Мы, — повторил он. — Впервые за столько лет — «мы». Думаешь, это ещё возможно? Вот так — снова быть «нами»?

Елена молчала. Он протянул руку, почти неуверенно, и коснулся её пальцев. Она не отдёрнула руку. Наоборот, слегка сжала его ладонь.

— Главное, чтобы Настя выжила, — сказала она. — Всё остальное… потом.

— Потом, — тихо повторил он. — Но я буду рядом. До конца.

Глава 3. Три сердца

Больница. Белые стены, безликий свет и запах медикаментов — всё это смешивалось в тумане, окутывавшем Настю с самого утра. Её уже дважды вырвало, тело ломило, как после драки. Каждая клетка словно отбивалась от самой себя.

Но в комнате было тихо. Тихо, потому что Лена сидела рядом и гладила Настю по волосам, которых с каждым днём оставалось на расчёске всё меньше. И Дмитрий сидел у окна с открытой медицинской книгой, но смотрел не на текст, а на дочь.

Настя попыталась приподняться, но тут же передумала. Голова закружилась.

— Не надо, — Елена мягко придержала её за плечо. — Отдохни. Всё хорошо.

— Нет, не хорошо, — прошептала Настя. — Я больше не могу. Я не хочу просыпаться с мыслью, что моё тело предаёт меня.

— Ты имеешь право злиться, — Дмитрий подошёл ближе. — Ты сильнее, чем думаешь. И ты не одна.

Настя подняла на него взгляд, с которым было трудно справиться. В нём была боль, страх, но уже не одиночество.

— Я ненавижу это, — едва слышно прошептала она. — Я ненавижу быть слабой.

— Это не слабость, доченька, — сказала Елена. — Это путь. Ты идёшь по нему, спотыкаясь, падая… но ты всё равно идёшь. И мы с тобой.

Настя прикрыла глаза. Несколько секунд — тишина. А потом:

— Когда меня выпишут… если… вы останетесь вместе?

Елена и Дмитрий переглянулись. Вопрос был не о них, не совсем. Это был вопрос о надёжности. О том, можно ли ей снова верить в близость.

Елена улыбнулась, впервые за день — по-настоящему тепло.

— Мы уже вместе, Настя. Мы не уходим. Мы вернулись. Навсегда.

Дмитрий наклонился, поцеловал дочь в лоб и прошептал:

— А у тебя впереди ещё вся жизнь. Мы построим её вместе.

...

Москва встретила их хмурым вечером — редкие фонари отбрасывали мягкий свет на двор старой высотки. Дмитрий закрыл за собой дверь квартиры, в которой не был уже очень давно.
Он снял пальто, повесил его рядом с пальто Елены и огляделся.

— Здесь… всё по-прежнему, — тихо сказал он. — Даже запах остался прежним. Вы так и живёте здесь вдвоём?

— Настя жила здесь одна последние 6 лет, особо ничего не меняла. Даже посуда осталась та же. А теперь я переехала сюда, чтобы помогать ей.

Он подошёл к книжному шкафу, провёл пальцами по корешкам. Мягкая пыль. В углу — старая фотография Насти на Красной площади. Он задержал взгляд. Елена подошла ближе.

— Как много я пропустил, нет мне за это прощения. — Рассматривая фото, сказал Дмитрий.

— Пока мы живы, всё можно исправить. Ты уже начал.

— Она и вправду поразительно похожа на мою мать. Сейчас не сильно, а вот на этом фото...

— И держится так же, как стальной прут. Она вообще пошла в вас, Ковалёвых, — устало произнесла Елена, положа руку на плечо Дмитрия. Он накрыл её руку своей и глубоко вздохнул.

— Иногда мне кажется, что всё это время мы просто… стояли на месте. Жили в каком-то застывшем дне. — задумчиво произнес Дмитрий.

— Только морщины и седина говорят об обратном.

Они сидели в гостиной, на том самом диване, где когда-то впервые Лена, двадцатилетняя наивная девчонка, пила невкусный жасминовый чай под пристальными взглядами. Теперь перед ними — чашки обыкновенного черного чая, а между ними — годы молчания, сожалений и недосказанности.

— Знаешь, я винила тебя, — Елена не смотрела ему в глаза. — За то, что ты ушёл. За то, что выбрал ту жизнь, без нас.
— Я винил себя сильнее, чем ты можешь себе представить, — тихо сказал он. — Я пытался оправдать это работой, обстоятельствами… но всё это чушь. Я испугался. Не тебя. Себя рядом с тобой. Всё так стремительно завертелось... Случайное знакомство, свадьба, твоя беременность. Однажды я подумал, что с вами я буду ни блистательным карьеристом, ни умным мужчиной, а… просто Дмитрием. С кучей страхов. И ответственности.
— А теперь?

Он вздохнул и посмотрел в окно — за стеклом медленно падал редкий первый снег.

— А теперь я наконец могу позволить себе быть собой.

Елена отпила чай.

— Ты думаешь, Настя поправится? — прошептала она.
— Думаю, у неё есть шанс. И этот шанс — ты. И я. Мы. Она это видит. И цепляется за него.
— Я боюсь.
— Я тоже. Но я здесь.

За окнами медленно наступала ночь, а в комнате было светло от настольной лампы и тепла, которое вновь оживало в них обоих. Они не касались друг друга. Но молчание между ними уже было другим — не холодным, а наполненным. Дмитрий взял её ладонь, осторожно, как будто боялся спугнуть.

— Прекрасная Елена, прости меня за всё.

От услышанного внутри у Елены всё заклокотало, ведь так её называл только Дмитрий. Она не слышала этого обращения почти 27 лет, но подсознание не забыло.