Ошибка в системе

Когда оборона падает

Уже с самого утра всё пошло не так.

Сигнал будильника на планшете заглох после одного короткого писка — и ни одна из них не встала вовремя. Электричество ещё держалось, но горячей воды не было уже третий день: трубы снова выдали лишь металлический скрежет и струю цвета ржавчины.

Вместо привычного кофе — тёплая, мутная вода.

И всё это было бы незначительно, если бы не одно неправильное молчание.

Обычно утро жило своим порядком: Марина проверяла лекарства и респираторы, Лена ловила слабый сигнал с дрона-ретранслятора и зачитывала последние новостные обрывки, а Ника скрупулёзно следила за запасами провизии.

Каждая делала своё, но всегда звучали шаги, разговоры, дыхание старой больницы.

Сегодня же было как будто вырезано всё живое.

Только пустота. «Так, что-то будет. Этот день — не из нашего круга дней».

И тут — резкий стук в боковую дверь.

Не властный, не военный. Скорее отчаянный.

Как будто кто-то стучит, чтобы не исчезнуть.

Сначала они замерли.

Потом — шаги.

Потом — скрежет металла и глухой удар.

— "Они ломают её..." — сказала Лена. Голос был ровный, но лицо побелело.

Первый импульс был простой — бежать.

В подвал. За старый рентген. Через чёрный ход.

Но за спиной — лекарства, продукты, радиостанция, всё, что они собирали по крупицам, отвоёвывали, прятали, растягивали.

«Это теперь наш дом. Мы не бежим», — тихо сказала Марина.

Дверь не выдержала.

Они не успели даже решить, что делать.

Металл скрючился, и в холл ввалились шестеро — молодые, растрёпанные, в чёрных капюшонах, с глазами, полными тревоги и недосыпа. Один был весь в крови.

Они не кричали. Только один, с ожогом на щеке, глухо сказал:

— "Помогите. Он умирает."

Парня внесли вдвоём. Он был без сознания. Губы были белыми, дыхание — рваным. Марина, в прошлом медсестра интенсивной терапии, уже закатывала рукава, не дожидаясь объяснений.

Пуля прошла через бедро. Слишком много крови.

Они положили его на каталку в бывшей приёмной.

Марина работала быстро — выверенные движения: стерилизовать, перевязать, обезболить, зашить.

Ника помогала молча, четко, несмотря на дрожь в пальцах.

Парень выжил. Пока. Пульс — едва уловим. Но кровь остановлена.

И тогда, когда всё кончилось — накатила тревога.

Двери больше нет. Оборона — сломана.

«Теперь они узнают, где мы. Патрули теперь точно наш обнаружат. Мы в ловушке», — подумала Лена.

И тут Ника — которая всё это время молчала, четко делая что от нее требовалось — сорвалась.

Голос вышел слишком громким, как будто чужим:

— "Кто вы, чёрт вас возьми?! Почему сюда? Кто стрелял?! Вы что, хотите нас всех угробить?!"

Молчание.

Один из них — невысокий, с густыми бровями и поцарапанной рукой — поднял взгляд.

Тихо сказал:

— "Если бы не вы, он бы умер. Нам больше некуда."

Слишком близко

К вечеру сопротивленцы уже вели себя так, будто жили здесь давно. Кто-то варил себе ужин, кто-то пытался подключиться к интернету. Они были молодые, голодные и уставшие, но живые. И — как ни странно — не враждебные. Напряжение сменилось временной, шаткой домашностью — покоем, натянутым поверх усталости.

Нику раздражало их спокойствие. Они остались — «пока друг не поправится». Они ничего не обещали. Просто были. Её дом — теперь и их приют. Как будто всё решено за неё.

Дверь — та самая, которая никогда не открывалась, это была служебная дверь больницы — к вечеру всё-таки починили. С грехом пополам, на сломанную петлю. По крайней мере проблем стало меньше. Но Нику это не успокаивало.

Наоборот — в непривычной суете что-то давило сильнее. Она ходила по коридорам с закатанными рукавами, волосы туго собраны в узел, всё искала какие-то дела. А он — тот самый молодой — ходил за ней. Не вплотную, не впритык. Просто шёл следом. Но достаточно близко, чтобы она ощущала его спиной. Кожей. Будто за ней двигался кто-то, чей размер, чьё намерение она не могла игнорировать. Это было не как преследование, нет. Скорее как присутствие. Как если бы в комнате появился зверь, и воздух стал плотнее.

Почти машинально она свернула в “свою комнату” — переоборудованную приёмную в старом крыле «Шарите». Узкое пространство, облупленные стены, запах антисептика, глухая жара, которая стояла там даже ночью. Она вошла внутрь — и не закрыла дверь.

Она продолжала говорить — скорее в пространство, чем адресно. Мысли вырывались из неё, порой бессвязные, порой чёткие, как у уставшего командира. Он молчал. Он давно перестал что-то отвечать. И именно это молчание дало ей неожиданное чувство облегчения. Её слушают. Или, по крайней мере, не перебивают.

Стало жарко. Она, почти машинально, начала снимать свитер — один из нескольких слоёв, которые спасали от ночного холода. Движение её рук вверх стало приглашением, не до конца осознанным. Он подошёл ближе и помог — неуверенно, но точно. Старый, вытянутый свитер соскользнул с плеч. Под ним оказалась кофта на тонких лямках. И в этот момент она вдруг почувствовала себя уязвимой, будто лишённой защиты.