Осколки прошлого (полная версия)

Пролог (1). Она нашла единственное, что было достойно ее любви. Собственное отражение. Но у всего на свете есть своя цена...

Где-то на краю карты, там, где туманы цепляются за древние холмы, а реки шепчут забытые имена, лежало королевство, чья слава давно истлела в летописях.

И в одной из его затерянных деревень, где время текло медленнее меда, жила девушка по имени Лилиана.

Ее красота была не просто примечательной — она была явлением природы, катастрофой для спокойствия.

Солнечные лучи, цепляясь за ее волосы цвета спелой пшеницы, сплетали ореол.

Глаза, глубокие и переменчивые, как море перед штормом, то искрились лазурью, то темнели до бездонного индиго, затягивая взгляд любого, кто осмеливался встретиться с ними.

Кожа, не знавшая изъяна, казалась высеченной из самого чистого мрамора, ожившего под поцелуем утренней росы.

Лилиана знала цену своему дару. Знала и лелеяла его, как драгоценность, которой никто не достоин.

Ее зеркало — огромное, в резной раме из черного дерева — было алтарем, а ее отражение — единственным божеством, достойным поклонения.

Часы напролет она проводила перед ним, изучая каждую линию, каждый отблеск, каждый мимолетный жест, отточенный до совершенства.

Это было не самолюбование в обычном смысле — это был ритуал, поклонение совершенству, которое, как она свято верила, было даровано ей свыше за некую непостижимую заслугу.

Весть о дивной красавице разлетелась, как лесной пожар.

В деревню потянулись кавалеры — от сыновей захудалых баронов до отпрысков купеческих династий.

Они привозили дары: шелка из далеких стран, духи, пахнущие экзотическими цветами, драгоценности, сверкавшие холодным огнем.

Они слагали стихи, пели серенады под ее окном, сходили с ума на турнирах, посвященных ее имени.

Девушки из окрестных селений мечтали быть хоть тенью рядом с ней, льстили, копировали ее манеры и наряды, надеясь уловить крупицу того волшебства, что окутывало Лилиану.

Но сердце Лилианы было холоднее горного ключа.

Она смотрела на своих поклонников свысока, словно на докучливых мух.

Их восхищение было ей приятно лишь как подтверждение ее исключительности, но не более.

Их чувства казались жалкой пародией на те сильные эмоции, которые, как она была уверена, должен вызывать ее образ.

Она отталкивала их с ледяным равнодушием, оставляя в душах щемящую пустоту и унижение.

Ее смех — серебристый и мелодичный — часто звучал как насмешка над чьей-то неловкостью или искренним признанием.

Она играла чувствами, стравливала друзей, сеяла зависть и раздор одним лишь намеком, взглядом, легкой улыбкой.

Слова ее могли быть едкими, как зимний ветер, обжигая до слез тех, кто осмеливался проникнуть за ее блистательный фасад.

Родители, пытавшиеся образумить дочь, натыкались на стену высокомерия.

«Разве могут они, простые смертные, судить меня? Я создана для большего», — думала она, отвергая их тревоги как проявление жалкой обыденности.

Однажды, убегая от докучливых вздохов очередного поклонника, Лилиана забрела глубже обычного в старый лес, опоясывавший деревню.

Воздух здесь был густым, насыщенным запахом хвои, влажной земли и чего-то древнего, забытого.

Солнце пробивалось сквозь плотный полог листвы редкими золотыми стрелами.

И вдруг, в чащобе, куда не ступала нога человека, она нашла Озеро.

Оно не значилось ни на одной карте.

Вода в нем была не просто чистой — она была абсолютной.

Кристальной, лишенной малейшей ряби, холодной и бездонной, как сама вечность.

Оно не отражало небо или деревья — оно отражало суть.

И когда Лилиана заглянула в его гладь, она замерла, пораженная.

Ее отражение было не просто точным — оно было идеальным, лишенным малейшего изъяна, о котором она знала и который тщательно скрывала.

Оно было одухотворенным, сияющим изнутри неземным светом.

Это было ее истинное «Я», каким оно должно было быть, каким она его всегда видела в своих самых дерзких мечтах.

С этого дня Озеро стало ее единственной страстью, ее святилищем.

Она приходила сюда на рассвете и уходила затемно.

Мир деревни, поклонники, семья — всё померкло перед магией этого зеркала.

Она забывала о еде, о сне.

Ее мысли кружились только вокруг одного: ее совершенного отражения.

Она разговаривала с ним, клялась ему в вечной любви, строила воздушные замки будущего, где она — богиня, царица, повелительница сердец, осыпанная драгоценностями и славой, супруга самого могущественного принца на свете.

«Вот он, единственный достойный меня! — думала она, глядя на свой лик в воде. — Только он понимает мою красоту, только он видит мою истинную сущность!»

В деревне же медленно, но верно зрело прозрение.

Вспоминали ее жестокость, ее насмешки, ее ледяное безразличие к чужой боли.

Восхищение начало смешиваться с горечью, а потом и с отвращением.

«Красота-то внешняя, — шептались у колодцев. — А внутри — пустота да черствость».

Сначала еще теплилась надежда: «Одумается, вернется, станет прежней Лили…».

Но дни шли, а Лилиана, одержимая своим отражением, становилась лишь призраком былой девушки.

В ее глазах, когда она редкими набегами появлялась в деревне за припасами, горел странный, нездешний огонь, а лицо было бледным и исхудавшим от пренебрежения всем земным.

Гордыня, выпестованная годами, расцвела махровым цветком.

Эгоизм стал ее второй натурой.

Высокомерие и спесь отталкивали даже самых терпеливых.

Тщеславие пожирало ее изнутри.

Люди устали. Устали от боли, которую она причиняла, от иллюзий, которые она разбивала.

Нужен был выход. И он явился в образе Странницы.

Она пришла с севера, откуда дуют ледяные ветры, одетая в платье из грубой ткани цвета пыли и пепла.

Ее лицо было изборождено морщинами, словно карта прожитых веков, а в глазах, глубоких и непостижимых, как само Озеро, мерцал холодный свет древних звезд.

На шее, запястьях, в спутанных седых волосах поблескивали и позвякивали причудливые амулеты: клыки неведомых зверей, камни с таинственными знаками, сушеные травы, обернутые вокруг костей.

Пролог (2). Ее красота была проклятием для всех, кроме нее самой. Но даже богиням суждено пасть...

Лилиана сидела на мшистом камне, склонившись над водной гладью, полностью погруженная в созерцание своего идеального двойника.

Она строила планы о роскошных балах, где все будут преклоняться перед ней, о троне, который займет рядом с принцем своей мечты — таким же прекрасным и недосягаемым, как ее отражение.

Мысли ее были вихрем самовосхваления и презрения ко всему, что не было ею самой.

Тихий шорох шагов не заставил ее очнуться.

Лишь когда тень упала на водную гладь, исказив божественный лик, Лилиана вздрогнула и резко подняла голову.

Перед ней стояла Странница.

Девушка скривила губы в брезгливой гримасе.

«Еще одна нищенка, жаждущая взглянуть на совершенство? Или, того хуже, поучать?» — промелькнуло в голове.

Она уже собиралась отмахнуться, как от назойливой мошки, вернуться к своему единственно важному занятию.

Но…

Голос Странницы прозвучал тихо, но с такой силой, что заглушил шелест листьев и пение птиц.

Он был низким, вибрирующим, словно исходил из самой земли:

— Дитя Пыли и Заблуждения. Проснись. Взгляни не в гладь, а сквозь нее. Взгляни внутрь.

Слова показались Лилиане бессмысленным бормотанием сумасшедшей.

«О чем она лопочет? Истина? Внутрь? Какая глупость! Истина — вот она, передо мной, в этой воде!» — мысленно фыркнула она, уже поворачиваясь обратно к Озеру.

— Твой путь — путь эго, ослепляющего душу. Он ведет в бездну. Остановись, пока не поздно. — Голос Странницы стал тверже. — Видишь ли ты слезы, что оросили землю у твоих ног? Чувствуешь ли боль, что посеяла?

Лилиана почувствовала раздражение, как укол иглы.

«Слёзы? Боль? Какие пустяки! Разве могут чувства этих червей сравниться с моим величием? И почему эта старая карга смеет меня поучать? Я создана для принцев, а не для выслушивания нравоучений от деревенских ведьм!»

Она намеренно отвернулась, углубившись в созерцание.

«Вот приедет принц… Вот тогда я покажу всем… А эту старуху велю высечь… Или бросить в темницу…»

Но Странница не ушла.

Она сделала шаг вперед. И еще один.

В ее глазах не было ни гнева, ни осуждения — лишь бесконечная, всепонимающая печаль и решимость.

Прежде чем Лилиана успела вскрикнуть или отпрянуть, старые, узловатые, но невероятно сильные руки обхватили ее.

Объятие было не грубым, но неотвратимым, как судьба. Оно сжало ее не столько физически, сколько энергетически, парализуя волю.

— Отпусти! — вырвалось у Лилианы, но голос ее звучал слабо и испуганно.

Она дернулась, пытаясь вырваться из стальных объятий, но тщетно.

Казалось, сама земля удерживает ее.

Паника, холодная и липкая, поползла по спине.

«Что она делает? Кто она такая? Помогите!» — закричала она мысленно, но голос не слушался, застряв комом в горле.

И тогда Странница запела.

Это не было песней в человеческом понимании.

Звуки, вырывавшиеся из ее губ, были древними, гортанными, полными неведомой силы.

Они вибрировали в воздухе, заставляя дрожать листья на деревьях, будоража ту самую воду Озера, которая вдруг потеряла свою идеальную гладкость, заколебавшись мелкими тревожными волнами.

Лилиана почувствовала, как силы покидают ее.

Тело стало ватным, тяжелым.

Голова закружилась.

Перед глазами поплыли темные пятна, мир расплылся, потерял четкость.

«Нет… нет… остановите ее…» — последняя отчаянная мысль мелькнула в ее затуманивающемся сознании.

Голос Странницы, прорезая нарастающий гул в ушах Лилианы, прозвучал как приговор, высеченный на скрижалях вечности:

— Духи Тьмы и Света, Воды и Камня, Леса и Ветра! Узрите сию душу, ослепленную собственной тенью! Путь ее искривлен гордыней, сердце окаменело от эго!

Лилиана едва уловила смысл.

«Несправедливо… жестокая… за что?.. Я же… прекрасна…» — бессвязно металась мысль.

— Ниспошлите ей Испытания! — Голос Странницы гремел, наполняя лес. — Пусть пройдет сквозь огонь иллюзий и лед отчаяния! Пусть познает цену слезам, что пролила! Пусть научится видеть не только свое отражение, но и души вокруг! Пусть постигнет Истинную Любовь — ту, что отдает, а не требует! Пусть искупит вину свою перед жизнью!

«Испытания? Любовь? Искупить? Я? Нет! Я не виновата! Это они виноваты! Они недостойны! Я принцесса! Я убью тебя, старая ведьма! Убью!» — последняя волна ярости и непонимания захлестнула Лилиану.

— И пока духи не узрят в ней искры истинного осознания, пока не убедятся, что гордыня сломлена, а сердце оттаяло, — жить ей в нужде душевной! Блуждать в лабиринтах собственного эго! Нести бремя неискупленного греха! И пусть каждое ее отражение в веках будет напоминанием и шансом! Шансом понять!

Последние слова Странницы обрушились на Лилиану как удар.

Она почувствовала, как дно Озера, ее идеальное зеркало, внезапно проваливается.

Вода, холодная и безжалостная, хлынула ей в рот, в нос, в уши.

Темнота, густая, непроглядная, липкая, как деготь, сомкнулась над ней.

Не было страха, не было мыслей — только всепоглощающая, абсолютная тьма.

Сознание Лилианы погасло, как свеча на сквозняке.

Ее тело, или то, что от него осталось в этом мире, бесследно растворилось в волнах того самого Озера, ставшего для нее вратами в долгий, мучительный путь искупления.

Над водой еще секунду висело эхо древнего напева, а потом лес погрузился в тишину, скрывающую тайну исчезновения и начало бесконечного Испытания.

Глава 1. Ссылка декабристки, но без благородного мужа и миссии

Пару лет назад я, наконец, вырвалась из объятий аграрного вуза. Было… по-разному.

Лекции о почвоведении под монотонный гул проектора сменялись практикой на ферме, где запах навоза и сена въедался в кожу намертво. Справилась.

Диплом «специалиста по сельскому хозяйству» теперь пылился в красивой папке, ощутимо тяжелее, чем знания, которые он якобы подтверждал.

Сама идея работать с землей, с живыми организмами — растениями, животными — меня всегда притягивала. В ней была какая-то первобытная правда, отдушина от бетонных джунглей.

Но ближе к выпуску холодный душ реальности окатил меня с головы до ног.

Работа животноводом? Сутки в загазованных коровниках, бесконечные болезни, грязь, физический труд, который сломает спину раньше пенсии? Нет, спасибо.

Мои розовые очки треснули окончательно, когда на преддипломной практике я увидела, как доярка в тридцатиградусный мороз вручную оттирает заледеневшие соски коровы.

Романтика кончилась.

Поиски работы напоминали блуждание в тумане. Резюме рассылались пачками, отклики приходили редко и были малопривлекательными.

Пока однажды не наткнулась на вакансию профконсультанта в «Центре поддержки малого агробизнеса».

Государственная контора, стабильность, офис… Звучало как спасение.

И пусть я не была уверена, что смогу кого-то «консультировать» в сфере, от которой сама бежала, но отчаяние и страх перед безработицей — сильные мотиваторы.

Оказалось, моя работа — это бесконечный поток бумаг.

Гранты, субсидии, отчеты, заявки.

Я стала виртуозом в составлении бизнес-планов для владельцев ЛПХ, мечтавших о курочках-несушках, и для самозанятых бабушек, продающих на рынке вяленые грибы.

Я научилась говорить заученными фразами о «господдержке», «перспективах развития села» и «импортозамещении», при этом внутренне усмехаясь над абсурдностью некоторых запросов.

Вроде фермы страусов в зоне рискованного земледелия.

Но работа была, деньги капали, коллектив терпимый.

Я начала даже чувствовать какую-то стабильность, островок в бушующем море неопределенности моей личной жизни.

Пока в один прекрасный понедельник меня не вызвали к начальнику.

Сергей Петрович, человек с лицом усталого бульдога, сидел за столом, заваленным папками.

Он не смотрел на меня, уткнувшись в какую-то бумагу.

— Анна Викторовна, присаживайтесь. Решено направить вас в Тихую Сосновку. На полтора года. Вы станете координатором проекта по развитию сельской кооперации. Приказ подпишем завтра.

У меня внутри что-то оборвалось.

Тихая Сосновка? Это где?

Я слышала это название разве что в контексте отчетов о хроническом недофинансировании и оттоке населения.

Гугл, когда я позже в ужасе вбила запрос, выдал пару тусклых фотографий: покосившиеся избы, заросшее поле, магазин «Продукты» с выцветшей вывеской.

До ближайшего города — три часа на раздолбанной «газели» по убитой дороге.

Самая что ни на есть глухомань.

— Сергей Петрович… — голос мой предательски задрожал. — Почему я? В отделе же…

— В отделе люди с семьями, детьми, Анна Викторовна, — перебил он, наконец подняв на меня взгляд, лишенный всякого сочувствия. — У вас пока никаких обременений. Молодая, энергичная. Идеальный кандидат. К тому же, — он усмехнулся сухо, — опыт работы с бизнес-планами пригодится местным… энтузиастам.

«Обременений». Вот так.

Отсутствие мужа и детей превратилось в клеймо удобной пешки.

Я попыталась протестовать, говорить о несправедливости, о том, что я не готова, что это слишком далеко…

Меня вежливо, но неумолимо «послали».

Аргументы были железобетонными: приказ, служебный долг, отсутствие альтернативных кандидатур.

Да и премию пообещали «значительную» по завершении командировки — сладкая морковка перед носом ослика.

Уволиться? Мысль мелькнула, но была тут же отброшена.

Место терять — роскошь, которую я не могла себе позволить.

Остаться без денег в городе с бешеными ценами на аренду? Нет уж.

Придется терпеть.

Полтора года — не вечность.

Хотя ощущала я себя точно ссыльной декабристкой, только без благородного мужа и миссии.

Глава 2. Служебное жилье? Мой новый дом — гроб с видом на бор

Проблемы начались раньше, чем я ступила на землю Тихой Сосновки.

Жилье. Ключевой вопрос.

Я рыскала по интернету, звонила по объявлениям, связалась с местной администрацией заранее. Ответы были удручающе однообразны: «Свободного жилья нет», «Сдаем только своим», «Попытайте счастья в райцентре» (который был еще дальше).

Отчаяние начало подкрадываться, холодное и липкое.

И вот, за неделю до отъезда, звонок из администрации Тихой Сосновки. Голос на том конце — усталый, женский.

— Анна Викторовна? Это Елена Степановна, секретарь. С жильем… Есть вариант. Дом. Продается. И очень даже недорого.

— Продается? — переспросила я, ошеломленная. — Мне нужно снять на полтора года, а не покупать!

— Понимаю, — вздохнула Елена Степановна. — Но снять нечего. Вообще. А дом… Он в собственности администрации сейчас. Предыдущий владелец… отказался. Стоимость смешная. Гораздо меньше, чем вам выделят на аренду за всё время. Оформляем как служебное жилье с правом последующего выкупа по символической цене. Фактически — почти даром. Приезжайте, посмотрите.

Цена действительно оказалась смехотворной — четыреста пятьдесят тысяч за дом с участком.

Сумма, за которую в городе не купишь и кладовки.

На аренду мне выделили почти в три раза больше за полтора года.

Логика администрации была кривой, как старая сосна в поле, но времени на раздумья не оставалось. Без жилья меня просто не пустят на объект.

С тяжелым сердцем, с ощущением, что меня загоняют в ловушку, я согласилась.

Разбираться буду на месте. Авось не всё так страшно.

***

Дорога в Тихую Сосновку стала первым кругом чистилища.

Автобус трясло по колдобинам так, что чуть ли зубы не вылетали.

За окном мелькали бесконечные поля, редкие перелески, деревеньки, больше похожие на декорации к фильму о запустении.

Воздух за стеклом был густым от пыли и запаха полыни.

Внутри — смесь пота, дешёвого табака и чего-то кислого.

Мои соседи — молчаливые мужики в застиранных телогрейках и женщины с лицами, высеченными из камня усталостью, — поглядывали на меня с немым любопытством и лёгкой неприязнью к «городской».

Елена Степановна встретила меня у полуразрушенной остановки.

Женщина лет пятидесяти, в бесформенном плаще, с лицом, на котором преждевременная старость боролась с остатками былой строгости.

Поздоровалась сухо, без улыбки.

— Ну что, поехали смотреть ваше… приобретение, — сказала она, открывая дверь видавшей виды «Лады». Голос ее звучал так, будто она везла меня на казнь.

Дом стоял на отшибе, в конце единственной ухабистой улицы, упиравшейся в темную стену соснового бора.

Не дом — призрак дома.

Одноэтажный, покосившийся сруб, когда-то, видимо, выкрашенный в синий, а теперь покрытый серо-грязной шелухой облупившейся краски и мха.

Окна, темные и слепые, как выжженные глазницы, смотрели на мир с тупой покорностью.

Крыша провалилась в нескольких местах.

Заросший бурьяном участок окружал его неровным кольцом, как погребальный венок.

— Почему… так дешево? — выдавила я из себя, чувствуя, как подкатывает тошнота. Вопрос висел в воздухе, тяжелый и неловкий.

Елена Степановна тяжело вздохнула, словно я спросила не о цене, а о смысле жизни.

Она ткнула ключом в замок, который скрипел и не хотел поворачиваться.

— Лучше один раз увидеть, Анна Викторовна, — процедила она, наконец распахнув скрипучую дверь. — Заходите. Осмотритесь.

Запах ударил в ноздри — сырость, тлен, пыль веков и что-то еще… сладковато-кислое, как у забытых в подвале яблок.

Я переступила порог — и мир сжался до размеров этой гниющей коробки.

Жесть. Теперь я понимала. Понимала всё.

Прихожая была крошечной и темной.

Потолок, низкий, давящий, был покрыт толстым, черным, как сажа, слоем копоти. От старых масляных ламп? От свечей? От чего-то иного?

Стены, неровные, бугристые, шелушились, обнажая слои старой краски и древесину, почерневшую от времени и влаги.

Пол под ногами скрипел и прогибался, отдельные доски были выворочены, обнажая зияющую черноту подполья.

Лестница на чердак — несколько полуразрушенных ступеней — уходила вверх, в непроглядную тьму.

Перила отсутствовали напрочь.

Воздух был ледяным, несмотря на летний день снаружи.

Гостиная.

Обшарпанный диван, обтянутый когда-то цветистым ситцем, а теперь протертый до серой основы.

Два стула, один без половины спинки.

Они стояли тут, как забытые свидетели, излучая безнадежность.

На полу — горы пожелтевших газет, смятых, покрытых слоем пыли, которая поднималась облаком при каждом шаге.

В углу — детская коляска, ржавая, с провалившимся дном, похожая на скелет гигантского насекомого.

Столовая.

Массивный деревянный стол, покрытый глубокими царапинами и жирными пятнами.

Стулья вокруг — с протертыми до дыр сиденьями, некоторые на трех ножках.

На столе — пустая бутылка из-под водки с засохшим червяком на дне и окурок, вросший в дерево.

Над столом висел криво фонарь с разбитым стеклом и обугленным патроном.

Кухня.

Старая газовая плита, ржавая, с отваливающимися ручками, пахнущая газом и горелым жиром.

Раковина покрыта сколами эмали, обнажающими бурое железо.

Кран — один, изогнутый, с капающей ржавой водой.

Никакой мебели, кроме грубо сколоченного стола под окном.

Окно было затянуто паутиной такой плотности, что сквозь нее едва пробивался свет.

— Санузел… — сказала Елена Степановна без тени надежды в голосе, указывая на дверь в углу.

Хотя бы здесь? — промелькнула слабая искра надежды.

Она погасла мгновенно.

Тесная каморка.

Унитаз с трещиной, идущей от края до самого пола.

Старая чугунная ванна, покрытая толстым слоем грязи и рыжих подтеков ржавчины.

Раковина — та же, что на кухне, только еще хуже.