Остаться нельзя вернуться

Пролог

Свежий снег приятно поскрипывал под подошвами моих сапог этим утром. Бодрым шагом или, можно даже сказать, легким бегом я спешила на тридцать первый троллейбус, который должен был довезти меня до ближайшей станции метро. План на день был прост и сложен одновременно: мне нужно было успеть побывать в куче мест, привести перед каникулами съемную квартиру в порядок, а затем оказаться в аэропорту, чтобы улететь домой.

И почему я решила не спать предыдущую ночь, а посвятить её чтению подростковой книжки, больше похожей на сказку? История, в целом, мне понравилась, но вот организм за неё благодарен не был. Аритмия, тошнота, головокружение. Хотя для меня в последний месяц эти симптомы уже не были чем-то новым. Досрочная сессия на медицинском факультете МГУ давала о себе знать. Ну и что, что училась я на фармаколога, легче от этого сдавать зачёты и экзамены не становилось ни на грамм. А мама поставила условие: или я закрываю всеми правдами и неправдами сессию в декабре, чтобы вечером тридцатого числа оказаться на борту самолёта, или о каникулах в родном городе можно забыть. А ведь там была бабуля, милая старушка за восемьдесят, мама моего отца, который умер, когда мне было семь. И здоровье бабушки оставляло желать лучшего. Честно говоря, каждый раз за последние три года, отправляясь на учёбу в Москву, я прощалась с ней как в последний.

Именно бабушка Валя была тем человеком в моей жизни, который принимал меня со всеми, как принято говорить, тараканами. С детскими горестями-печалестями, с подростковыми проблемами «мирового масштаба». Она удивительным образом сочетала в себе твёрдость характера и покорность жизненным обстоятельствам. Наверное, это было отличительной чертой всего поколения, заставшего войну в сознательном возрасте.

Так или иначе, домой я хотела попасть. Несмотря на ссору с мамой, затянувшуюся вот уже на два месяца с лишним, аккурат с моего дня рождения седьмого октября. Именно после того дня младший брат написал мне, что «мать лютует, все твои книги на помойке». Книги, кстати, были не моими, а отца, обожавшего классическую литературу.

Так что на вопрос «почему я потратила ночь на книжку», я могла ответить легко. Дома меня ждала «Фармакология и токсикология» и ещё, наверное, Атлас анатомии Синельникова. И никакой художественной литературы.

Да и книжка выполнила главную свою функцию: помогла отвлечься и подарила заслуженный отдых. И пусть история была наивной, как и героиня, а герой с необъяснимыми, как сначала казалось, перепадами настроения напоминал моего бывшего парня, дыхание перехватывало, а… Нет, все-таки дыхание перехватывало не от накопившегося стресса и усталости, а от романтичных моментов. Наверняка надпочечники у Гвендолин и Гидеона (именно такие имена были у главной парочки) трудились на износ, вырабатывая адреналин, и в нормальном состоянии эти двое вели бы себя по-другому, все равно романчик оказался милым. А абсолютное совпадение моей даты рождения и Гвендолин было приятным неизвестно почему, но улыбнуться заставило.

И блокируя телефон в семь утра с надеждой поспать хотя бы пару часов, я улыбалась, несмотря на свои двадцать лет. В конце-то концов, я сама ещё в июне была такой же наивной дурочкой, подобной Гвен, только еще хуже, обнаружив после полутора лет отношений в своей съёмной квартире Антона с какой-то полуголой девицей. Вот уж тогда я, рыдая с бутылкой вина в руке и прихлебывая прямо из горлышка, жалуясь подруге Саньке, неоднократно использовала известную рифму к его имени.

Наверное, именно поэтому в конце «Рубиновой книги» я чуть не на всю квартиру возмущалась поведению главной героини. Ну как можно было поверить Гидеону на второй же день, что она особенная для него, когда они даже и не общались-то толком? Поэтому в конце «Сапфировой книги» удивлена я не была вовсе, приговаривая «все мужики — козлы, деточка». Но цинизм во мне, видимо, не восторжествовал до конца, потому что к финалу «Изумрудной» я растеклась розовой лужицей. М-да, Настя, теряешь хватку. Ну да ладно, утрачивать веру в мужчин просто из-за того, что один представитель… Да ну его!

Больше меня в трилогии задел вопрос отцов и детей, и вообще родственных связей. Странные семьи, странные отношения. Может, и Сен-Жермен стал злодеем только потому, что родился бастардом? И неужели у Гидеона обязательно должна была быть мама, которой интересны только магазины и рестораны, и богатенький отчим? Хотя, с другой стороны, ему в этом случае было проще понять страдания Гвендолин, когда открылась вся правда с Люси и Полом.

И все утро, принимая контрастный душ и давясь крепким кофе, я размышляла о книге, где самым жирным вопросом было наличие призрака Джеймса Пимпельботтома. Если ему сделали прививку от оспы, Гвендолин его и вовсе не должна была знать, ведь он не умер бы тогда в 1783-м! Допустим, это сказка, в которой нарушаются собственные законы ради спасения «школьного друга», который еще и помог подготовиться к приемам в XVIII веке, но спасти того же Роберта, сына доктора Уайта, было бы гораздо логичнее. Да и справедливее, на мой взгляд. Зачем мальчик вообще там был нужен? Чтобы проникнуться жалостью к «Блэкджеку»?

Мысли о светловолосом мальчике-утопленнике не отпускали меня даже сейчас, когда я решила срезать путь к остановке между гаражами. На троллейбус опаздывать не хотелось, следующего пришлось бы ждать двадцать минут. Воскресенье, как-никак. А поездка на маршрутке не прельщала от слова «совсем». В кармане запиликал телефон. Как оказалось, пришло сообщение от Саши.

«Подруга, я тебе точно нужна сегодня? Нарисовались неожиданные планы»

Пока в моей голове сама собой разворачивалась тирада, а пальцы начали печатать «Я не справлюсь без тебя. Голова забита не тем, а без нормального подарка маму не задобрить», на экране всплыло еще одно сообщение. На этот раз от брата.

Глава первая

Не знаю, решена ль

Загадка зги загробной,

Но жизнь, как тишина

Осенняя, — подробна.

Борис Пастернак

Я открыла глаза. Мистер Бернхард по-прежнему стоял передо мной и внимательно изучал проницательным взглядом.

— Нет, — сказала я. — Мне просто дурно.

— Стакан воды? — вежливо осведомился мужчина и пропустил меня в холл.

— Не нужно, я просто пойду, полежу, — я стянула с себя дождевик, повесила его, и, слегка пошатываясь, медленно начала подниматься по лестнице.

Я не смотрела по сторонам, не оглядывалась на картины, висевшие на стенах. Мне не было любопытно. Во-первых, потому что я до сих пор пребывала в шоке из-за смерти бабушки, а во-вторых, потому что я всё это знала, как бы странно это ни звучало. Вся память Гвендолин была в моём распоряжении. При этом воспоминания не давили, не обрушивались крушащей лавиной на мою психику, не проносились сплошным потоком. Нет, они просто были в моей голове точно так же, как и мои собственные. За одним исключением. Воспоминания Гвен не имели эмоциональной окраски, какой-либо личностной оценки.

Вот её первый день в Сент-Ленноксе, но я не понимаю, испытывала ли она страх или волнение, или предвкушение, смешанное с интересом и любопытством. Вот леди Ариста отчитывает её за какое-то мелкое хулиганство. Какое именно, стерлось уже из памяти, но грозный взгляд и хрипловатый из-за курения голос до сих пор в голове. И снова — никаких эмоций. Ни стыда, ни обиды, ни недовольства.

А вот и Шарлотта — стройная и высокая, точно модель с подиума, уверенная в себе, и действительно страшно-красивая, как и описывала её Гвен. С острыми скулами, прямым носом, тонкими губами — воплощение аристократии. Кстати, она совсем не такая, что была в моей голове при прочтении. И тут же всплыло из-за моего интереса еще одно событие. Я, точнее Гвендолин, испортила платье Шарлотты на её десятый день рождения. И уже тогда рыжая девочка умела держать в себя в руках, прикрываясь улыбкой Моны Лизы. Но меня почему-то это выражение на лице кузины не бесит. Да Винчи знал своё дело, и Шарлотта, судя по всему, тоже. А эмоций Гвен снова нет. Может, она опрокинула стакан сока случайно, а, может, и специально. Кто знает, от скуки, из зависти или в последней попытке достучаться до сестры, обратить её внимание на себя? Ничего. Пусто.

Будто кто-то предоставил мне шанс самой оценить всех людей, все события из жизни Гвендолин Шеферд, а она исчезла из собственного тела, прихватив все эмоции и чувства с собой. И жизнь её была точно такой же реальной, как и моя. С мельчайшими подробностями в виде первой влюбленности в мальчика Томми еще в Дареме, и самогó уютного домика в том городе со всей обстановкой. Боже, да я даже могла сказать, как выглядел Николас Шеферд старший, хотя, читая книгу, и не старалась его представить! Будто роман был написан на основе реальных событий. Такое ведь бывает в искусстве?

Я могла бы часами сидеть и «вспоминать» жизнь обычной английской девчонки, но сейчас мне это не было нужно. Все, чего мне хотелось — остаться одной и поплакать, вспоминая свою бабушку, а не леди Аристу или бабушку Мэдди.

— Ангел мой, а я думала, что ты уже убежала! — раздался голос последней из них из музыкальной гостиной.

Кошмар, я осознала, что этот большой дом знала, пожалуй, лучше, чем квартиру родителей, в которой не жила уже третий год.

Я остановилась в дверном проёме, понимая, что обещала принести из Селфриджес коробочку лимонных леденцов. Но ведь обещала-то не я!

Бабушка Мэдди, как раз она была почти такой же, как я себе её представляла, — пухленькая старушка с круглым лицом и большими, почти детскими, глазами — смотрела на меня ошарашено. Наверное, так же, как и я на неё. На больших напольных часах с маятником у стены в центре комнаты стрелки показывали на три часа.

Не зная, что сказать и как действовать, я продолжала молчать.

Старушка нашлась первой.

— Как хорошо, что ты решила заглянуть ещё раз! Совсем забыла, в Селфриджес продаются те же конфетки, только без сахара. Обёртка совершенно такая же! Их не бери ни в коем случае, от тех без сахара у меня… э-э… пищеварение ухудшается.

Мой рот сам приоткрылся от изумления, а на языке так и вертелись фразочки: «Да у меня бабушка умерла! Дайте мне побыть одной. Я понятия не имею, где находится Сэлфриджес». Но в голове тут же появилась «картинка» универмага, и я знала, как туда дойти. А еще хотелось высказать, что диабет — очень неприятная болезнь. Но реальная Гвен наверняка не стала бы говорить ничего из этого. Мне же просто нужно оказаться в своем теле, в нужное время, а не загреметь в психушку с расстройством личности здесь.

— Я обязательно схожу немного попозже, — ответила я. — Что-то мне нехорошо.

— Девочка моя, ты случайно не заболела? — бабушка Мэдди отложила вязание и принялась вставать с кресла у окна.

— Нет-нет, я просто полежу и потом обязательно добегу до магазина, — быстро проговорила я, уходя на лестницу. Может, мне всё это снится? Может, я лягу поспать, а проснусь уже в больничной койке в московской больнице?

Я уцепилась за последнюю мысль с надеждой, что так оно и есть, и стала подниматься в комнату Гвен, стараясь не думать о том, откуда я знаю её местоположение. Бывают ведь контролируемые сны, с подробностями?

Глава вторая

Ты твердишь, что я холоден, замкнут и сух.

Да, таким я и буду с тобой:

Не для ласковых слов я выковывал дух,

Не для дружб я боролся с судьбой…

Александр Блок

— Ты уверена, что это видение? — спросил Ник, испуганно поглядывая на бабушку Мэдди. — Она словно окаменела и стала совсем белой. Может, ей плохо?

— Уверена, — тихо ответила Грейс. — Я уже присутствовала при подобном.

— Здесь вдруг стало так холодно, — прошептал Ник, а потом посмотрел на меня, ища поддержки. — Ты тоже чувствуешь?

Я в ответ только кивнула, вся обращенная в слух.

Кэролайн тихонько захныкала.

— Ну пожалуйста, сделай так, чтобы это прекратилось!

— Люси! — бабушка Мэдди крикнула не своим голосом, Кэролайн подскочила и прижалась к Грейс.

— Люси, милое дитя, она ведёт меня к дереву. К дереву с красными ягодами. О, где всё? Я больше не вижу. Ой, вот что-то лежит у корней. Огромный драгоценный камень. Это отшлифованный сапфир. Яйцо. Яйцо из сапфира. Какое оно красивое. Какое дорогое. Но вот на нём появились трещины. О, оно рассыпается, рассыпается, а из него… вылупилась маленькая птичка. Это ворон. Он неуклюже вспорхнул на дерево, — бабушка Мэдди рассмеялась, но взгляд её оставался неподвижным, а руками она крепко держалась за подлокотники. Я напряглась и начала теребить салфетку в нетерпении. Ну же, пусть она расскажет что-нибудь о моей ситуации. — Поднялся ветер, — смех бабушки Мэдди внезапно замер. — Это ураган. Всё кружится. Я лечу. Я лечу с вороном прямо к звёздам. Башня. Сверху на башне огромные часы. Там наверху, на часах, кто-то сидит и болтает ногами. А ну, спускайся, безрассудная ты девчонка! — её голос вдруг задрожал от страха.

Кэролайн начала плакать, громко всхлипывая, но прерывать видение никто не спешил. Грейс гладила девочку по волосам, прижимая к себе, Ник смотрел во все глаза, закусив нижнюю губу.

Бабушка Мэдди перешла на крик:

— Ураган сорвёт её. Слишком высоко. Что она там делает? Никакого ворона уже нет, рядом летает маленькая черная птичка. Кажется, она хочет помочь ей. Тень! Большая птица кружит по небу. Вот! Она бросается прямо на неё. Гвендолин! Она падает! Всё ниже и ниже. Птичка испуганно мечется. Гвендолин сейчас разобьется!

— Мамочка! — громко вскрикнула Кэролайн и начала безутешно рыдать.

Как бы мне не было интересно послушать дальше, пришлось встать и потормошить бабушку Мэдди, потому что плач младшей сестры грозил перерасти в самую настоящую истерику.

— Вот же я, бабушка Мэдди! Прошу тебя, посмотри!

Бабушка Мэдди повернула голову и поглядела на меня. Постепенно щёки её снова порозовели, но на лице отражался испуг.

— Ангел мой, — сказала она, — это было столь легкомысленно с твоей стороны… забраться так высоко!

— Ты в порядке? — спросила я. — Чем всё закончилось?

— Это было видение, — сказала Грейс. — Она в порядке.

— Нет, не в порядке! Это было плохое видение, — возразила бабушка Мэдди. — То есть, начало было вполне симпатичным…

Кэролайн не переставала плакать. Чёрт, надо было остановить сеанс спиритуализма раньше, всё равно, кроме того, что ворон исчез, а рядом с Гвендолин летала маленькая птичка, я ничего не узнала. Я не сомневалась, что под той птичкой имелась в виду я. Моя бабушка в детстве часто называла меня воронком. В какой-то момент, когда в классе ко мне приклеилась кличка «ворона» из-за фамилии и отличительной особенности в виде глаз, я даже обиделась на нее за это. Но бабушка сказала, что воронок — это второе название ласточки, а я для нее будто ласточка — такая же маленькая и шустрая. «А еще ластишься ко мне, моя птичка», — добавила она тогда, крепко обнимая и улыбаясь.

— Просто жуть, — сказал Ник. — Вы заметили, какой тут холод?

— Это тебе кажется, — я виновато взглянула на Кэролайн.

Она подняла голову и посмотрела на меня раскрасневшимися глазами. Именно в этот момент бабушка Мэдди выдала:

— Мне кажется, Гвендолин разбилась.

— Тетя Мэдди, — одернула её Грейс.

— Ты теперь умрешь? — спросила Кэролайн с дрожащими губами, и новые слезы начали скатываться по её щекам.

— Ну что ты, милая, всё будет хорошо, — как можно беззаботнее ответила я.

— Я встретила твою племянницу Люси, Грейс. Она выглядела совсем как прежде. Эта славная улыбка… — продолжала бабушка Мэдди.

Казалось, что Грейс сама вот-вот заплачет.

— А всё остальное я опять не поняла, — продолжала бабушка Мэдди. — Яйцо из сапфира, ворон, Гвендолин на башне, а затем та злая птица. Ты понимаешь, о чём это?

Грейс вздохнула.

— Нет, конечно, тётя Мэдди, это же твоё видение. И давайте не будем об этом, — кажется, она тоже чувствовала себя виноватой за реакцию Кэролайн. Девочка действительно оказалась очень чувствительной. — Гвендолин, убери, пожалуйста, со стола посуду и давайте съедим по куску пирога.

Глава третья

Это фатум. Ты здесь бессилен.

Ловушка — и в бесконечность.

Четкость моих линий —

Твои одинокие плечи…

Песня «Синяя птица», Галия

Я быстрым шагом догнала Фалька и Грейс, прислушиваясь к шагам позади. Не удержавшись, обернулась и увидела, что Гидеон с Шарлоттой открывали двери разных комнат. Значит, все-таки решили переодеться. Да здравствует официоз в полночь!

— Ты права, шесть лет, — сказал Фальк, не отрывая свой внимательный взгляд от Грейс. Лучше бы я осталась в стороне. Разрушать химию, заметную невооруженным взглядом между этими людьми, не хотелось. Сильные чувства, очевидно, не ржавеют. — Твой отец был великим человеком.

Я поняла, что пропустила комплименты этой пары друг другу и их воспоминания о последней встрече на похоронах дедушки Лукаса.

Но Фальк быстро взял себя в руки и посмотрел на меня, продолжая идти.

— Я — Фальк де Виллер. А ты, должно быть, дочь Грейс — Гвендолин, — он обаятельно улыбнулся. — Первая не рыжая девочка из семейства Монтроузов, которую я знаю.

— У меня папин цвет волос, — я пожала плечами. В сущности, это было правдой и по отношению ко мне, и по отношению к Гвен, пусть наши волосы и были разных цветов.

— Так что же там с датами рождения, Грейс? — поинтересовался он и изменился в лице. Взгляд стал цепким, словно сканирующим, губы сжались в тонкую линию. — Я — весь внимание. Насколько помню, Гвендолин появилась на свет раньше положенного срока на два месяца, родившись восьмого октября.

— Она родилась вечером седьмого октября, — сказала Грейс, и голос её немного задрожал. — Мы подкупили акушерку, чтобы она записала другое время.

— Подкупили? — хмыкнул Фальк, останавливаясь перед двойными дверями. — Твоему мужу вряд ли было по карману подкупить хоть кого-нибудь.

Грейс в ответ смерила его презрительным взглядом.

— Пусть так. Тебя это не касается и к делу не относится, — проговорила она холодно.

Я не могла не улыбнуться, наблюдая за их кратким противостоянием. Грейс, защищавшая мужа, была достойна восхищения.

Мистер де Виллер открыл дверь и пропустил нас вперед.

— Зачем же вы это сделали? Неужели ты не понимаешь, что подвергла собственную дочь опасности?

— Я просто хотела защитить ее после того, что случилось с Люси. Я хотела уберечь своего ребёнка от этих перипетий, — сказала Грейс и остановилась, разворачиваясь к Фальку. — И молилась, чтобы ген унаследовала вовсе не она, чтобы седьмое октября оказалось простым совпадением, чтобы ген проявился у Шарлотты. В сущности, все надежды были на неё, когда Гленда родила девочку, — она выглядела уставшей.

— Прошу, присаживайтесь, — мистер де Виллер обвел руками зал, в который мы прошли, видимо, предлагая выбрать любое место. — Всё это звучит крайне подозрительно и нелогично, — сам он устроился на стуле во главе овального стола.

Не раздумывая, я прошла и присела на диванчик, располагавшийся у стены под прекрасной русалкой, хвост которой состоял из множества филигранно вырезанных чешуек, раскрашенных во все возможные оттенки от тёмно-синего до бирюзового. Грейс расположилась рядом.

Зал был полностью обит тёмным деревом, прямо как столовая в доме на Бурдон-Плейс. Даже на потолке были тёмные балки. Всё было украшено изящной резьбой, иногда цветной, иногда однотонной. Мебель тоже была тёмной и массивной. При электрическом освещении комната выглядела мрачной, несмотря на узорчатый потолок, украшенный бутонами, дивно похожими на настоящие цветы, и веселыми звериными головами, улыбки которых сейчас напоминали больше оскал.

Со стен за нами наблюдали крылатые львы, соколы, звёзды, планеты и солнца, драконы, единороги, эльфы и феи, корабли и деревья. Но самым впечатляющим был дракон на потолке, который словно бы парил над нами. Расстояние от его острого хвоста до большой чешуйчатой головы было метров семь, не меньше.

Не успела я как следует полюбоваться залом-настоящим произведением искусства, как дверь распахнулась, и в зал вошли трое мужчин. Все, как на подбор, в брюках и рубашках с расстегнутыми верхними пуговицами. Это были мистер Уитмен, которого я узнала благодаря воспоминаниям Гвен, а также мистер Джордж и доктор Уайт, без сомнения. Кто еще мог быть низеньким добродушным лысым старичком и высоким строгим мужчиной в очках с темной оправой?

— Господа, это Грейс и Гвендолин Шеферд, — представил нас Фальк. — И, судя по всему, у нас возникли непредвиденные сложности, — он снова неодобрительно посмотрел на мою-не мою маму.

— Доброй ночи, Гвендолин, — дружелюбно поздоровался мистер Уитмен и занял своё место за столом.

Ну да, точно. Вот уж кто действительно был рад тому, что Гвен, наконец, объявилась в Ложе. Черт, мне надо постараться не думать об этом.

— Здравствуйте, мистер Уитмен, — поприветствовала я в ответ.

— Грейс, — отсалютовал мистер Джордж и улыбнулся. — Что привело вас сюда в столь поздний час?

— Добрый вечер… — она замялась.

— Томас Джордж, — подсказал ей пожилой человек. — Я был другом вашего отца.