Оставайся

Глава 1

Сначала этот день не задался. Перед самым выходом оказалось, что на её любимых джинсах по бедру растеклось большое жирное пятно. Стала натягивать другие – с трудом застегнулись, а сверху пояса показалась предательская складка.

«Вот тебе и перекусы, и винишко с подругами», - подумала Марина и тоскливо взглянула на запылившиеся в углу гантели. Но одними гантелями не отделаешься. И опять: прощай лёгкость бытия, здравствуй до жути правильный образ жизни.

Но ведь если джинсы не сгодились, тогда можно попробовать юбку! Марина зашуршала в раздвинутом шкафу-купе и вынырнула обратно с шёлковой плиссированной юбкой, переливавшейся серебристо-жемчужным цветом. Она скользнула рыбкой в прохладную ткань, и та охотно обняла её.

«Вот и хорошо, вот и красавица», - и Марина подарила себе воздушный поцелуй на прощание. Отражение в зеркале тут же отозвалось ответным жестом. Как мало, оказывается, надо для поднятия настроения: чтобы одежда оказалась впору.

Марина заторопилась, взглянув на часы, подхватила сумку, нырнула ступнями в балетки, и, закрыв дверь, побежала по лестнице, легко преодолевая пролёты. Лучше, чем выжидать, пока лифт соизволит подъехать. А она спешит. Очень спешит.

Но сработал привычный закон подлости, и Маринин внедорожник встрял в пробку, едва ей стоило отъехать от дома. Нет, не в пробку, пробищу! Все планы и сроки сбивались, - судорожно выдохнув, Марина достала из косметички помаду сочного ягодного цвета и, глядя в зеркало, от души нанесла на губы. Тут же на неё уставился тип из соседней машины, она сложила губы бантиком, а для верности чуть закусила нижнюю – пусть там попотеет.

Она набрала номер, включила громкую связь, стала ждать. После нескольких гудков ответил нервный женский голос:

- Мариночка, ну как же так? Как так вообще можно?

- Я чуть опаздываю…

- Нет-нет, это невозможно, бесчеловечно!

Голос на том конце то стремился вверх, то изломанно стихал. Но Марина не стремилась прервать это самобичевание, слушала, молчала. Нет – так нет, и не к чему ей терзать ещё больше эту израненную душу. Она нажала отбой, уставилось в машинное зеркальце: раскраснелась, и слёзы наворачиваются, рискуя смыть слой туши и пролиться грязными ручьями по щекам. Так и не привыкла.

Из соседней машины уже смотрели по-другому, и Марина легко узнавала такой взгляд. Сочувствующий. Лучше бы как раньше пускал слюни.

Машины впереди поползли, и Марина продолжила движение. Постепенно её машина освобождалась из долгой пробки и набирала скорость. Вот и прекрасно, а то мысли начали путаться, будто в заросшем тиной болоте.

Когда же машина резко затормозила возле торгового центра, и Марина выскочила из неё, зацепившись за край двери длинной шифоновой юбкой, то услышала предательский треск рвущейся ткани. Обернулась: подол чуть надорван, ерунда, но осадок остался. Хлопнув дверцей погромче, она полетела ко входу в центр. Зрелище разгневанной девушки радовало глаз: бежит фурия, длинные волосы разметались под порывами ветра, в глазах блещут молнии.

Пройдя вращающуюся дверь, она вошла в торговый центр. Тут же сильный запах парфюмерии из ближайшего магазина поманил её к себе. И Марина было поддалась, зачарованно двинулась навстречу бутылочкам с пьянящей жидкостью внутри, но до неё донеслось:

- Эй, малая, проводить?

Она обернулась на голос. Ничего особенного, группа парней, проходящих мимо. Оценила: обычные, хоть и готовы вылезти вон из кожи, чтобы доказать обратное. Симпатичные, а тот, кто окрикнул её, особенно. Наглый, отказа не знает. Она же взглянула похолодней, отвела глаза, зашагала по направлению к эскалатору. Нет до него дела.

От плавного движения вверх чуть закружилась голова, и по второму этажу она передвигалась почти спокойно. Ей нравилось улавливать запахи, от нового они резкие, хрусткие: дорогие кожаные изделия, одежда, бумага, запах еды из кофеен. Всё свежее, острое, настоящее. Марина остановила взгляд у любимого кафе, направилась туда. Зал был полон, но юноша у входа, улыбнувшись ей, провел к свободному столику. Она часто заглядывала сюда и успела сделаться немножко своей.

В центре зала - аквариумы, они отделяют столики друг от друга. Марина заняла один из столиков, который вплотную примыкал к аквариуму, взглянула на привычную жизнь рыбок. Длинными ногтями, покрытыми бежевым лаком, она рассеянно постукивает по бокалу. Она еле касается взглядом окружающих, а вот жизнь рыбок её интересует – она следит за ними. Рыба-змея, плавно выгибаясь, скользит к ней. Марина вплотную подносит лицо к стеклу аквариума, губы её складываются в улыбку, она приветствует рыбок.

- Мне надо встречаться с клиентами. Сегодня договариваюсь, будут деньги.

Марина смотрит на начинающего лысеть мужчину за соседним столиком. Кривит губы. Он врёт. Знает ли та девушка, что сидит напротив него? Марина видит её склонённую над чашкой голову. Она разглядывает сердечко на кофейной пенке. Когда же девушка поднимает глаза, Марина узнаёт это выражение: отстранённое, рассеянное, будто так лучше укрыться от правды. Знает.

- Даня утром жаловался на зуб, - девушка мнёт в руках салфетку. – И спрашивал, где папа, - помолчав, добавляет она.

Мужчина хватается за телефон, отвечает на звонок:

- Да, братишка, скоро. Полчаса.

Он встаёт, проходя мимо Марины, чуть слышно одобрительно хмыкает. Будто паутина лжи окружает его, а он паучок. Посмотрим, насколько безобидный.

Глава 2

- Гони её, гони!

Ветви деревьев то касаются её, укрывают, то больно хлещут по лицу. Солнце, как только успевает проглянуть сквозь просветы, слепит глаза. Рот пересох, она то и дело касается растрескавшихся губ опухшим языком. Ощущает солёный привкус – ранка кровоточит. Всё ближе от неё звук ломающихся сучьев. Они приближаются.

Всего час назад она стояла в очереди около жёлтой, будто раскалённой от жары, бочки кваса, когда же оказалась около толстой продавщицы и протянула ей монеты, та мельком взглянула на неё, тряхнула головой, отгоняя надоевших мух, и пробурчала:

- Опять тут. Гляди мне, мамке расскажу.

Но всё же её рука с короткими толстыми пальцами успела повернуть краник. Девочка сглотнула, переступила с ноги на ногу, вцепилась в подол короткой поношенной юбки, простонала:

- Тётенька Любочка, не надо. Я в кино ведь, а не куда-то. На тот самый фильм!

Она перебирает голенастыми ногами, топчется из стороны в сторону, будто трудно устоять на месте. Так и хочется рвануть отсюда, опять укрыться в спасительной тени кинотеатра. Сидеть бы, вглядываясь в экран, видеть чудных и прекрасных существ, проживать их жизни.

Сегодня она одна, без Ленки, сидела, открыв рот, на сеансе. Та не смогла ускользнуть, - бабка дома караулит. А у Марины - что, мать на работе, на дежурстве своем в медпункте уколы ставит. А бабки и вовсе у неё нет. Маринка свободна как ветер. Только одной не так интересно идти, поболтать в дороге не с кем. Но обо всём можно забыть, стоит лишь попасть в тёмный, полный волшебства зал. По Маринкиному, так оно и было, она уносила с собой кусочек волшебства.

- И что ты рот разинула? Другие на подходе. Отходи, пей давай…

Тётя Люба незло поругивается на неё. Маринка-то знает: хорошая она, только одинокая. Нарастила себе панцирь, будто черепаха, и передвигается так же медленно, степенно.

Марина допивает квас, бросает стаканчик в корзину для мусора и натыкается взглядом на парня, который разглядывает всю её: от голенастых исцарапанных ног до небрежно забранных в хвост рыжеватых волос. Он хмыкнул, носком ноги в поношенных кедах придавил и отшвырнул окурок. Руки, жилистые и суетливые, непрестанно двигались, пока не заползли в карманы.

Маринка развернулась, затопала по асфальтовой дорожке к остановке автобуса. Времени до отхода совсем мало, она заторопилась. Её шаги гулко раздавались в отчего-то опустевшей улице между близко посаженных домов. Ей странно и пусто здесь, она будто одна во всём мире. Но, сколько себя помнит, лето и видится ей таким: раскалённым и безлюдным. Оно охотнее всего отпускает прочь в неведанное плавание, когда мир вокруг меняется, делается другим, зыбким. И смерть охотнее всего выискивает жертвы именно летом.

Звонко плюхнулась жестяная крышка, за ней выкатилась пустая пивная бутылка. Ноги в истрепанных кроссовках, знакомое лицо. Охота начинается. Она вскрикивает, но как-то не надеется на помощь в этом пустынном мире. Сама бежит, всё больше плутая. Сквозь накатывающий волнами страх, она всё равно недоумевает, как заплутала: ведь дорога была прямая, а улица широкая. Как она вторглась в череду этих старых ломких домишек? И главное – как отсюда выбраться? И этот мальчишка – что он затеял?

- Что тебе надо? – выкрикивает она, но самой становится противно от этого писклявого срывающегося голоса. Он будто уже сдался.

Марина остановилась, чтобы отдышаться. Но тут же услышала тихий издевательский свист, смешки. Она опять срывается с места. Но смех преследует её, не отстаёт, даже когда она выбирается из череды узких дорожек и плотно стоящих домов. Но впереди пустырь, и Марина переводит глаза на яркое безоблачное небо. Футболка прилипла к телу, и её бьёт озноб. Впрочем, она натянута и вновь готова сорваться. Над головой пролетает птица, мошки серыми тучами вьются над землей.

Раскалённый воздух доносит влажный прелый запах, и Марина разворачивается в этом направлении.

- Гони, гони её, - доносится позади.

И она, не задумываясь, ныряет в высокие стебли зелени, которые укрывают её. Но одновременно и царапают, режут кожу. Марина чуть вскрикивает, но свыкается с этой болью.

Преследователи, было затихшие, вновь заявляют о себе:

- Давай разделимся. Беги туда, прочёсывай. Я здесь буду.

Они и не знают, что девочка совсем рядом, – протяни руку и дотянешься. Но она ничем себя не выдаёт, даже старается не дышать.

Второй скрывается, грузно уходит, земля сухо трещит под его ботинками. И всё вокруг прислушивается, выжидает, пока он пройдёт.

Но тот, что остался, - сама осторожность. Он срывает стебелёк, обгрызает его. Парень выжидает. Ему некуда спешить – он на своём месте. И скоро умрёт: об этом всё вокруг знает, а он – нет. Это гиблое место.

Но от яркости красок даже режет глаза, хочется прищуриться: яркий диск солнца, густо окрашенное лазурью небо, трава, налитая зелёным соком. И этот спокойный её шелест, и треск кузнечиков, и редкий оклик птицы. Кукушка подала голос вдалеке, - он начал было считать годы, но она тут же умолкла. Ну и чёрт с ней.

Марина поглядывала сквозь просветы в траве на рассевшегося на земле парня: сидит, согнув и широко расставив ноги, жуёт травинку, и не думает уходить. Стережёт её, а она давным-давно пропустила свой автобусный рейс. Дома точно хватятся. Она задумалась об этой возможности и о Ленке, которая и знать не знает, в какую историю она тут влипла, сидит себе дома, скучает.

Глава 3

Обратно Марина шла наугад, ровно в обратную сторону от озера. Увидела тропинку, которая вывела её к домам. Она легко узнала дорогу к автобусной станции и уверенно двинулась к ней. Запас тревоги и страха будто иссяк, и мысли Марины были так же спокойны, как и вечернее небо. Она застала последний рейс, среди немногочисленных пассажиров скользнула к сидению около окна, отодвинула шторку, и уткнулась лбом прохладное стекло. Когда автобус тронулся, её глаза привычно следили за проезжающими мимо машинами, полями, мелькавшими домами.

Путь домой с ней делили, в основном, женщины, которые возвращались в поселок после рабочей смены. Всю накопившуюся за день усталость они выбалтывали друг другу, и автобус походил на рой жужжащих пчёл. От прочих голосов явно отделялся голос тёти Любы, которая зашла в автобус одной из последних, и Марина постаралась посильнее вжаться в кресло.

Зато путь до дома был безопасен: в сонных улочках их городка светились окна, а голоса женщин и их плотные земные фигуры, отягощённые набитыми продуктами сумками, способны были отпугнуть что хулиганов, что нечисть. Увлеченные разговорами, соседки не заметили фигурку, которая чуть в отдалении следовала за ними до самого дома.

Только стихли их шаги, и она поднялась по лестнице на третий этаж пятиэтажного дома, завозилась с ключами. Едва ступила на порог, как наткнулась на трагическую фигуру матери, которая сидела в прихожей на стульчике. Горел свет, голова матери была туго обвязана платком, повсюду витал стойкий запах корвалола.

Мать вскочила на ноги, но тут же схватилась за голову, опять присела. Марину заскребло привычное чувство вины, она опустилась на корточки перед матерью, обняла её.

- Ну прости меня. Прости.

- Я уж думала искать тебя.

- Опоздала на прежний автобус, совсем чуть-чуть, а ждать новый пришлось долго.

Лицо матери приняло знакомое изучающее докторское выражение, взгляд отстранённо, но цепко выхватывал царапины и ссадины на ногах, свежие кровоподтёки на руках. Растрепавшийся конский хвост съехал вниз и набок. Марина отвела глаза в сторону, громко сказала:

- Мама, хватит же.

- Где же ты была?

И Марина спешно перечислила:

- В кино была. Ты ведь отпустила. Одна была, в Ленку бабушка её вцепилась, ни в какую не отпускала, дел ей напридумала: ковры вынести-вытрясти, картошку нажарить. Только что крупу перебирать не заставила, как Золушку.

Марина знала давнюю нелюбовь матери к Ленкиной бабушке, а потому сейчас умело переключала её внимание. Вскоре последовала реакция:

- И сейчас командует, всё не угомониться, - в голосе прозвучала насмешка.

Марина заметила, что редко кому удавалось вызвать такое злое ехидство в матери, которой обычно дела не было до других.

В юности та была дружна с Ириной, матерью Ленки, до того, что не разлей вода: платьями делились и даже думали, казалось, одинаково. Выглядели, как под копирку, даром, что одна была невысокая и коренастая, а вторая тощая, будто жердь. Мать и сейчас всё хотелось Марине подкормить, но пища как будто проваливалась сквозь неё, не оставляя в теле ни единой приятной выпуклости – сплошь мослы.

И тогда серьёзное выражение не сходило с её лица: и вправду, она серьезно смотрела на мир, всерьёз выбирала профессию доктора. Отучилась, и мысли её были сплошь заняты работой, пока она в 25 лет не совершила оплошность – влюбилась. Но влюбилась бестолково, что ей было несвойственно, в прощелыгу-строителя, который однажды пришёл к ней на приём. Заговорил, заболтал, и её очерствевшее было докторское сердечко отозвалось. И впрямь, он был хорош: высокий, широкоплечий, улыбчивый. Как перед таким устоять! Откуда ей было знать, что очередь девиц за ним, и конвейер этот не иссякает, пополняется.

Она опомнилась, лишь когда оказалась беременна, а ему и дела нет, поминай, как звали. Не прощала она себе эту единственную оплошность, оттого чужие укоры ещё больнее ей делались. А мать подруги Ирины, раньше приветливая и говорливая, теперь обходила её стороной и вид делала, что её вовсе и нет. Ни её, ни её дочери. Но сама Ирина вышла замуж за хорошего парня, жила своей жизнью и лишь жалела её. Их дочери сдружились, и частенько Марина приносила матери слова бабушки Ленки, будто обронённые случайно, и тогда она будто просыпалась от сна, в который добровольно себя отправила, острила, поругивалась. Марина не узнавала свою мать – та будто другой становилась.

Дом их был старый, хрущевский, серый, но внутри умудрялся сохранять и тепло, и добро. Вот и сейчас Марина успокоилась, стоило ей оказаться в квартире. Так ведь посмотришь на Веру, строгого доктора, сухую женщину, скрывающую колкий взгляд за стеклами очков, в белом халате на тощем теле, - и представится, что и дома у неё так же бело и пусто, и уныло. И пахнет лекарствами и дезинфицирующей жидкостью. Лекарствами и впрямь часто пахло. А вот по стерильной белизне - здесь бы ошибка закралась. Вера любила тепло, тянулась ко всему яркому, как тонкий чахлый росточек стремится впитать жизнь.

Потому и в квартире было солнечно и мягко: бежевые обои, песочного цвета занавески на окнах, жёлтые и оранжевые покрывала, напольное покрытие тёплого медового цвета. И сама Вера в мягком пушистом халате дома скрывала своё тощее тело. Хорошо, легко ей делалось на душе, гул людских голосов, который поселялся в её голове, пока она находилась на работе, дома отступал. Если и могла быть крепость, она находилась здесь, в посёлке, на третьем этаже пятиэтажного дома.

Глава 4

Утром выглянул новый день, яркий, солнечный. Птицы звонко пели, их голоса легко проникали в не проснувшуюся до сих пор квартиру, с улицы доносились едва слышные людские голоса.

Марина приоткрыла глаза, потерла их кулаками, перевернулась лицом к стене, на которой висел коврик с выбитым на нём рисунком: медвежата играли в лесу. Марина привычно поразглядывала каждого, заскользила по растрескавшейся коре деревьев, пересчитала их, остановила взгляд на вывернутом наружу огромном корне, дотронулась пальцами - под руками привычный мягкий ворс, вновь упрямо закрыла глаза, уткнувшись лбом в ковер на стене. Пусть их, птиц, голоса, утро это!

Но стоило ей закрыть глаза, как сквозь белесую густую дымку привиделось вчерашнее озеро и прекрасная девушка, сидящая на ветвях дерева, спускавшего свои гибкие густо облиственные ветви прямо в воду. Девушка сладким грудным голосом обращалась к ней:

- Одна я, скучаю. Принеси мне белую сорочку, будь добренькая.

Марина так и подскочила в постели, так и выпрыгнула из неё. Но ведь вся эта жуть осталась вчера, а может и вовсе приснилась! Ведь бывает так!

Она потянулась за тапками, которые затерялись где-то под кроватью, пошарила ногами. А ноги-то в синяках, колени побиты, руки и того хуже.

- Чёрт, чёрт, - пришлось согнуться в три погибели и выудить закинутые далеко под кровать тапки.

Марина пошлёпала в них в туалет, в ванной взглянула в зеркало на своё лицо. Далеко ей до той красавицы с будто бы светившейся изнутри кожей. Да и рожа побита, что уж там говорить, и на шее следы, - прятать придётся.

Мама уже на работе, вот и хорошо: не оправдываться, не ёжиться под тревожным осуждающим взглядом. Но что она, Марина, сделала, в конце концов? Разве в кино на летних каникулах запрещено сходить? А наткнуться на ненормальных средь бела дня – это великая случайность.

Марину пробила дрожь, стоило ей вспомнить тех двоих. Хватились ли их? И кто они, откуда? Надо будет к новостям прислушаться, газеты в киоске купить, просмотреть.

На кухне затарахтел холодильник, и Марина вспомнила, что не ела чуть ли не со вчерашнего утра. На столе, накрытые салфеткой, дожидались оладьи и варенье в розетке, и мед. Мама перед уходом приготовила: хорошая она, добрая, заботливая, только вид на себя строгий напускает.

Марина обмакнула мягкий, ещё тёплый оладушек в розетку с вареньем, зажевала, причмокивая. Она подняла на сиденье табуретки одну ногу, согнутую в колене. Так удобнее, а мама не видит, не одёргивает. Положила подбородок на колено, обхватила его руками, - так хорошо думается.

Раздался дверной звонок, и Марина вздрогнула, подскочила. Неужели нашли её из-за тех двоих? Кто увидел её? Она боялась пошевелиться, а сердце стучало так, будто находилось в самом горле.

Звонки настырно продолжались. Марина босиком на цыпочках пробралась к входной двери, потянулась к глазку. А в нём таращилась, приникнув вплотную, Ленка, отчего и глаза её, и нос стали невообразимых размеров. Марина облегчённо выдохнула. Звонкий голос подруги по ту сторону двери выговаривал:

- Марин, ну ты что, окно открыто, а тётя Вера уже на работе. Обиделась разве?

«Вот ведь я зашифровалась», - с досадой подумала Марина. Даже Ленка способна вычислить c её-то дедуктивными способностями. Марина запоем читала детективы и обычно заранее угадывала преступника, а подруга, тоже приобщившись, удивлялась, когда в самом конце книги его фигура наконец-то выступала из череды персонажей.

Щёлкнул дверной замок, Марина приоткрыла дверь, и Ленка втиснулась в прихожую. В руке зажата скакалка: по утрам она тренировала выносливость. Да и по вечерам тоже. Приходится, ведь папа у неё физрук, а по вечерам тягает железки в переустроенном подвале с такими же одержимыми. Марина тоже побывала там – вонища.

- Проходи, - насуплено сказала она.

От подруги не скроешь сейчас ни синяков, ни ссадин. Опять объясняй, изворачивайся, а она сама ещё не решила, надо ли ей рассказывать. Нет, не сейчас.

Лицо Ленки вытянулось от удивления, и глаза она вытаращила – точно так же, как показывал её дверной глазок:

- Это что это с тобой? Ты в кино должна была идти вчера!

- По дороге споткнулась и упала.

И вот они обе на кухне объедаются оладьями, и вроде бы ничего и не случалось.

Вдруг Маринку пронзает мысль: «Сорочку белую где найти? Чтобы красивая была, воздушная!»

Она перестает жевать, едва не поперхнувшись.

Подруга выжидательно смотрит на неё:

- Про фильм-то расскажи!

И Марина рассказывает о далёкой планете, населённой прекрасными великанами с голубой кожей так, чтобы увлечь, но не дойти до содержания. Она умеет, часто такое проделывает, когда рассказывает Ленке о прочитанных книгах, и та непременно берётся за них. Глаза подруги загораются и она выдыхает:

- Вот как! Повезло тебе! А я дома ковры выбивала. Давай вместе выберемся?

Марину потряхивает, стоит ей подумать о такой перспективе и она что-то мычит в ответ. Как ей хотеть снова туда, где приключилась вся эта жуть?

Ленка смотрит на неё подозрительно: установившаяся тишина с тяжёлым дыханием Маринки ей не по душе. Так они и разглядывают друг друга, пока их не отвлекают звонкие голоса детей, которые, едва продрав глава и второпях проглотив завтраки, подсунутые им матерями, шумно выскочили во двор и раскатились там, будто горошины: кто с мячом, кто на качелях, девочки уже растянули резинки, прыгают, считают.