От альфы до омеги

Глава 1. Ирис. Испытание, кролик и лиловая проверщица

В окно настырно билась муха, снова и снова ударялась о стекло и с жужжанием отскакивала, словно резиновая игрушка на веревочке.

Очень маленькая игрушка, — тут же мысленно поправила себя И́рис. — Потому что игрушки у людей обычно куда крупнее.

В аудитории было жарко и душно, и не нужно было сверяться с показателями, чтобы это понять. Хватало и взгляда на пухлую даму в тесном лиловом платье, которая сидела на почетном стуле у самой доски. Она обозревала испытуемых — или, точнее, воспитуемых — снова и снова сдувала прядку, липнущую ко лбу, оправляла тугой пояс и со скрипом ерзала. Обычно этот стул пустовал, но сегодня на занятие по эмоциональному воспитанию заявилась проверка: дама держала исписанный блокнот и искусанную ручку. Собирала данные за триместр.

Ирис старалась на нее не смотреть. Люди в Центре появлялись не каждый день, но уж появившись, путали ей все мысли.

Вообще-то разницы между омегой высшего, десятого разряда и обыкновенными людьми нет. Именно так ее учили с самого подключения — вернее, рождения. В этом вся суть омеги: она — человек. Такой она должна казаться, успешно закончив обучение в Центре. Человек не отшатнется, не испугается и даже не поднимет бровь, стоит ему встретить на улице омегу. Омега не выдаст себя ничем. Да и выдавать ей нечего: ведь она — человек.

На деле, конечно, было одно важное отличие. Именно это отличие и делало омегу особенной, давало ей неоспоримые преимущества перед слабым, предвзятым, необъективным человеком — так говорили в Центре. Насколько понимала Ирис, люди умели чувствовать боль, жару, страх, радость и множество других малопонятных для нее вещей, которые проходили на уроках эмоционального воспитания. Ей такая оценка действительности казалась лишь досадным дополнением, без которого нельзя называться человеком. Но не усвоив того, что чувствует человек, не выучив названия, симптомы, реакции и не наловчившись все это успешно имитировать, десятого разряда не видать. Конечно, сигналы о раздражителях в ее мозг поступали, но ощущениями в человеческом смысле они не были: она могла отключить эти сигналы в любую минуту. Вот в этом и состояло то самое преимущество: омеги не умели страдать, а это делало их существами совсем иного толка. Непробиваемыми, непоколебимыми, невероятными. В Центре омег называли последней версией человека — улучшенной, исправленной и дополненной.

Если не считать этого маленького исключения — неспособности чувствовать — Ирис, как и десятки других омег, готовили стать первоклассными людьми.

Но Ирис казалось, что у нее ничего не получится.

Лиловая проверщица в тесном платье выводила Ирис из себя. И не просто отвлекала, мешала сосредоточиться или плясала ярким пятном перед глазами. Всю эту информацию вместе с системой визуального восприятия можно было просто-напросто отключить. Дело было вовсе не в этом.

Женщине было жарко. Чертовски жарко. Вся ее нервозность, неустроенность и раздражение передавались Ирис, но на знакомые сигналы эти живые, почти что осязаемые картинки в ее голове походили мало. Они не просто несли информацию, как привычные сигналы. Они запускали в ее организме цепную реакцию: заставляли процессор в ее мозгу работать быстрее, лезли в системы, нарушали привычные связи. Они порождали хаос и сумятицу, а от невозмутимости омеги не оставалось и следа. По крайней мере, изнутри.

Впервые эти странные ощущения Ирис пережила несколько лет назад, но о подозрительных данных, которые вмешивались в работу ее систем, расспрашивать не осмелилась. Вот что она усвоила, забивая себе голову все новыми и новыми файлами из Библиотеки: ничего подобное омеги чувствовать не должны. Они вообще ничего не чувствуют, а уж сканировать эмоции людей не могут и подавно.

Молчать и натягивать равнодушное личико Ирис было не в новинку, но каждое появление человека становилось для нее испытанием. Она знала, что неумение сыграть прилежную омегу может стоить ей жизни. И хотя омегам все равно, жизнью Ирис дорожила. Ее «страх смерти» основывался на простой машинной логике: жизнь, возможность учиться и развиваться — это единица, а смерть, пустота и ничто — это ноль. Выбирая между нулем и единицей, сомневаться не приходилось даже омеге.

О печи Ирис слышала не раз. Учителя, воспитатели, механик-прим и Человек-Без-Имени говорили о ней так, будто в ней пекли вафли и пироги. Никто и не думал шифроваться, а Ирис давным-давно поняла одно важное правило: ошибки сжигают, даже очень дорогие — а все потому, что несовершенство заразно. Один дефект вызывает другой, а дальше — как карточный домик. Рухнет все, и оглянуться не успеешь.

Тем, кто сошел с конвейера без изъяна, бояться этих разговоров нечего. Во-первых, бояться омега не умеет. А во-вторых, исправную омегу сжигать не за что.

Но Ирис родилась увечной.

Завидев дым, идущий из высокой кирпичной трубы, словно бы пристроенной с крыши чужого здания, Ирис всегда содрогалась. Не потому, что ей становилось страшно, а потому, что она вспоминала, каков на вкус ужас человека.

Вот почему в этот жаркий летний день Ирис старательно отворачивалась от лиловой проверщицы.

От нее веяло неприятностями.

Эмоциональное воспитание преподавала директор Мариэлла. Она так и не дошла до заветной десятки, оставшись на предпоследней ступени эмоционального развития, доступного омеге, но большего ей в стенах Центра и не требовалось. Девятка на пост директора подходила лучше всего: задания в городе Сенат давал только десяткам, так что омег выше Мариэллы в Центре не оставалось.

Глава 2. Рикгард. Звезды, ночные полеты и аномалия

Свой тридцать восьмой день рождения Теодор Рикгард, Ликвидатор с четырнадцатью звездами отличия, отмечал в одиночестве. Он не любил шумные празднества, тихие празднества и празднества вообще. А все потому, что в последние двадцать лет все возможные торжества проходили мимо него, и теперь он не переносил их скорее по старой памяти, чем от зависти. Он привык сторониться веселья. Сейчас от него уже не шарахались так, как раньше — четырнадцать звездочек, все-таки, дают не любому — но с мыслью о том, что людей удобнее ненавидеть, Рикгард уже сроднился. В лучшем случае он саркастично шутил, а в худшем — отмалчивался. Зависело от настроения. Шутки у него выходили не слишком добрые, так что Рикгарда обходили стороной заранее. И проще, и безопаснее.

 Сегодня он ушел домой последним, уже после того, как в летном ангаре потушили последние лампы. Механик что-то бросил ему в спину, проверяя электронные замки, но Рикгард даже не обернулся.

И хотя одиночество Рикгарда долгое время оставалось вынужденным, он все-таки научился видеть в нем преимущества. Например, можно спокойно выйти на террасу, понаблюдать за полоской гор, зажатой под темнеющим небом, и без всяких помех посчитать звезды. Не то чтобы Рикгард всерьез интересовался количеством каких-то там светящихся точек на брюхе неба; просто было в этом всем нечто такое, что он никак не мог разъяснить даже себе самому. Безмолвие ночи в унисон молчанию огромного дома казалось вежливым. А вежливость Рикгард ценил.

Дом у Теодора Рикгарда был и вправду огромным. Бестолково-гигантским. Если бы в юности у него спросили, хочет ли он переезжать в чинный, тихий квартал Ликвидаторов, он бы ответил «нет» без колебаний. Но его не спрашивали. Каждой семье, глава которой трудился в отделе Ликвидации, полагались дом и земля в охраняемом квартале. Но семьи у Рикгарда не было, и за те годы, что он провел в заветном отделе, ничего не изменилось. Комнаты на втором этаже он запер, а на первом оставил открытыми только кухню, кабинет, гостиную и небольшую спаленку в задней части, у самой двери в сад. Больше ему и не требовалось. Разве что еще терраса, на которую он исправно выходил каждый вечер.

И сегодня он не изменил привычке, только двери на террасу оставил открытыми. Ждал очень важного звонка.

Ливий мог позвонить с минуты на минуту, а мог и не позвонить вовсе. Вечно разболтанный и неопределенный, Ливий являлся в контору после обеда, а уходил или спустя час, или засиживался до полуночи. Никто не мог предугадать, сколько продлится его бдение, от чего оно зависит и сколько процентов от этого времени отнимут дымные колечки, которые он мастерски пускал прямо в своем кабинете. Ливий походил на молекулу: пребывал в вечном хаосе, неподвластном даже ему самому.

Но Рикгард ждал от него расшифровки со сканера Иолы, и ждал с нетерпением. Месяц назад он засек нечто особенное, не похожее на обыкновенные статические аномалии, которые он когда-то вычищал десятками. Это нечто дразнилось и ловко пропадало, стоило подобраться поближе. Создавалось впечатление, что сигнал переходит на другую частоту: перескакивал с четвертой на четырнадцатую, а потом исчезал. Рикгард пытался переключать каналы, но аномалия, видимо, успевала проскользнуть мимо. Увидеть ее собственными глазами ему никак не удавалось.

Нет, даже если Ливий позвонит и, указав на нужную частоту, даст зеленый свет, Рикгард так поздно за штурвал не сядет. Не хватало еще расшибить Иолу где-нибудь в холмах. Он степенно дождется утра и уж тогда принесет Квинту что-то стоящее.

Но вот ведь в чем загвоздка… Даже если взять с собой Ливия и его бумаги, Квинт больше ни за что не позволит Рикгарду «придуриваться» — летать в отчетное время в сторону Пыльных Городов. «Искать ветра в поле», вот как он это называет. Конечно, в Пыльных Городах ветра нет уже много десятилетий, а полями они станут еще нескоро, если вообще станут. Но дела это не меняет: полеты к востоку от Эмпориума Рикгарду заказаны. Его отчеты о сканировании долины вызывали у Квинта болезненные приступы изжоги, а новая проверка от язвы его точно не исцелит.

— Нет там ничего, — повторял он, скармливая листки с отчетом измельчителю. — Не суйся туда, понял? Хватит с тебя.

Стоило Рикгарду заикнуться о том, что старые данные уже давно неактуальны, что стоит обновить базу, выслать новый отряд Ликвидаторов, и Квинт начинал икать.

— Займись делом, Рикгард. В печенках твое первооткрывательство сидит, — говорил он и открывал свой контейнер с обедом.

Жена собирала ему «вкусный и полезный» набор, который состоял, кажется, из одной только цветной капусты. По крайней мере, именно ее Рикгард раз за разом и видел в мусорном ведре. По пути в отдел Квинт заворачивал в закусочную и брал там бургер или сэндвич, который одинаково предсказуемо истекал кетчупом прямо ему на галстук ровно в полдень.

— Иди лучше отобедай, — советовал Квинт. — Сразу выбьет всю охоту усложнять себе жизнь.

И Рикгард оставался ни с чем. Простая жизнь, по понятиям Квинта, состояла из труда по графику и отчетам по образцу. Понятное дело, что полевой работой такой большой начальник не занимался, и за штурвал он садился разве что на демонстрации. А вот Рикгард летал каждый день, и пустой радар выводил его из себя.

Дело было даже не в звездах на боку Иолы, да и графики эффективности его не волновали. Куда больше его интересовали полеты и открытия, и в одном Квинт все-таки был прав: приключения Рикгард любил. В Ликвидаторы он пошел для того, чтобы летать, и поначалу аномалии его не увлекали, но со временем охота в небе заменила ему жизнь внизу, на земле, так что теперь без облетов со сканером Рикгард не мог прожить и дня.

Глава 3. Ирис. Столовый нож, Человек-Без-Имени и девчонка с веснушками

После инспекции госпожи Октавии Ирис ясно поняла, что нужно бежать.

Она уже давно подозревала: это лишь вопрос времени. Но продолжала упорно верить, что все как-нибудь да обойдется. Она обводила вокруг пальца серые сканеры в лабораториях, дурила туповатых андроидов из обслуги и виртуозно дурачила воспитателей. Как-то она провела самого прима Магнуса, а уж от него что-то утаить было сложно. Столкнулась с ним поздно вечером, когда вылетела из туалета, утирая последние злые слезы, а он вырос будто из-под земли и осадил ее, прямой как палка и надменный, как будто Центр принадлежал ему, и не было ни Мариэллы, ни Человека-Без-Имени, ни Сената. Ирис тут же вытянулась по струнке и отчиталась: готовится к уроку. Слезы высохли, в глазах — пустота, достойная первого разряда. Прим, конечно, не поверил и полез к ней со своей любимой программой ментального проникновения, но и в голове у Ирис было пусто, словно у дурочки. Он кивнул. Стоило ему повернуть за угол, Ирис победно улыбнулась — быстро, тогда еще неумело.

Беда была в том, что печь зажигали каждый месяц. Ошибки находили часто. Любую, даже самую мелкую погрешность предпочитали выкорчевывать. Изъян порождает изъян, и неважно, сколько стоит очередное уничтоженное тело. Центр — проект Сената, а уж им деньги жалеть нечего.

Нет, Ирис не боялась. Ее тревожные сигналы, которые сообщали о фактах, а вовсе не о чувствах, можно было отключить. Другое дело — человеческий страх. Как только в Центре появлялся человек, который боялся, смятение охватывало и Ирис. Но хуже было, когда всевозможные эмоции захлестывали разом. Да, это были всего лишь картинки чужих радостей и печалей, но эти образы встраивались в ее системы, сбивали привычные настройки, переворачивали все с ног на голову.

В прошлом году, когда Ирис уже поняла, что ее странность прогрессирует, и от нее никак не избавиться, в Центр приехала целая группа ребят. Выпускные испытания менялись год из года, но если для второй части омег вывозили в город, то для первой части в Центр приглашали людей. Эти юноши и девушки громко смеялись, глазели на омег в упор и без стеснения, катались на перилах лестниц, толкали малышню и зачем-то кидались в столовой вилками. Они были разными: возраст, цвет глаз, мысли. Гремучая смесь их эмоций бросала в холодный пот. Заслышав их смех в том конце коридора, Ирис забивалась под одеяло в своей общей спальне номер восемь и затыкала уши. Ее бил озноб, лицо горело, плечи тряслись, хотелось хохотать, плакать и выть в голос. Большинство эмоций к тому моменту она уже выучила и вполне могла воспроизводить сама, но с приездом этих ребят они впитывались и выплескивались бесконтрольно и одновременно, многоцветной липкой жижей. Ирис не представляла, как выйдет на своем экзамене в город, как вступит в этот многомиллионный мегаполис, заполненный разношерстными ощущениями под самую завязку.

Представив во всех красках нехитрые картины будущего, Ирис осознала, что выпускной экзамен не сдаст ни за что. Хуже того: если она и не взорвется, то на экзамене об ее дефекте обязательно узнают все. Но как же глупо после всех ухищрений провалиться на финишной прямой!

Именно поэтому Ирис решила, что не просто сбежит из Центра — она сбежит из Эмпориума. Затеряется где-нибудь в Пыльных Городах, отключит все лишние программы, которые ее могут выдать, и перейдет в автономный режим. Тогда ей не понадобится ни пища, ни туалет, ни даже кров над головой. Конечно, в таком состоянии ее функциональность резко снизится, но разве нужны ей особые надстройки вроде того же ментального проникновения, которым так любит пользоваться прим Магнус?

Но одно дело решить, и совсем другое — сделать. До выпускного оставалось еще два года, и Ирис все казалось, что времени полно. И она ждала.

Ждала, пока страх, изумление и смятение госпожи Октавии, смешанные в одну тошнотворную кашу, не заставили ее встряхнуться. И тут — словно бы специально для нее — объявили об экскурсии в Эмпориум.

Пару лет назад она бы ужаснулась. То есть, настоящего испуга она бы, конечно, не почувствовала, но ее платы непременно бы перегрелись. Она бы нашла отговорку: поскользнулась бы на главной лестнице, переломала бы себе ноги, отправилась бы в ремонтный отсек на пару суток, и дело с концом. Но теперь Ирис только улыбнулась. Не потому, что радовалась, а потому, что так бы себя повел человек, а ведь именно человечности в Центре и учили. Улыбнулась и пару раз глубоко вдохнула и выдохнула. От прилива кислорода ее голова работала лучше — это свойство своего биоэлектронного организма она обнаружила давно.

Ирис собиралась с духом весь вечер. Вторая половина дня обычно отводилась для игр, укрепляющих занятий или размышлений, так что закрыться в пустой спальне ей никто не помешал. Тем более, что остальные девушки из ее комнаты разбрелись кто куда: из окна виднелся край площадки для игр, и Ирис насчитала по крайней мере четверых. Они играли в волейбол с мальчишками из соседнего спального отсека и смеялись почти как люди. Ирис знала, что их веселость — фальшивка. Они ничего не изучали, ни грамма человеческой радости, но ей это было только на руку: омеги не мешали думать.

Ей нравилось смотреть в окно. Из спальни номер восемь, если глядеть поверх ограды и россыпи крыш, открывался вид на полуразрушенный арочный свод с круглым витражным окошком. Этот кривой каменный зуб вырастал из мшистых каменных руин, маячил над террасами крыш, казался чуждым, немного инопланетным и безмолвно напоминал о времени, которое уже не потрогать пальцем, не вдохнуть полной грудью. Такие вещи путали процессор Ирис, заставляли ее нетерпеливо ерзать, вскакивать с места, ходить кругами. Программа накопления опыта требовала исследовать, искать и находить. Она мечтала о том, как будет однажды путешествовать и узнавать мир. Весь мир, а не только то, что преподают на уроках в Центре.

Глава 4. Рикгард. Стажер, синтетический Центр и чай без бергамота

— Новая директива сверху, — Квинт важно выдохнул в усы, и те взметнулись, словно всплеснули руками. — Не обсуждается. Кстати! Твой несанкционированный ночной вылет... Куда ты, значит, летал?..

Квинт принялся копаться в бумагах, заваливших стол.

— Бардак. Мне же приносили сводки... — пробурчал он.

Рикгард прижал бумаги ладонью и сощурился:

— Это железки. Они тупые, безмозглые железки.

— Ничего подобного, — Квинт бросил свои попытки отыскать очередной отчет. — Синтетический Центр стоит на передовой. Эти технологии...

— Металлолом, — отрезал Рикгард.

— Ты ретроград. Ты не видел ни одного синтетика... А может, ты просто об этом не догадываешься. Вот взять, например, меня. Откуда тебе знать, человек я или омега?

— У тебя жена.

— Ну и что? Может, мы оба на задании Сената.

— Какая мне разница.

— Вот! — Квинт поднял толстый и багровый, как перезрелый вытянутый томат, палец. — Если и вправду нет никакой разницы, то Центр своего добился.

— Дела это не меняет, — упрямствовал Рикгард. — Я летчик. Я Ликвидатор. А ты хочешь отправить меня... на утренник в школу!

— Ну, положим, это вовсе не школа. Это Центр.

— ...где железяк натаскивают врать.

— Послушай, Рикгард, мне кажется, ты слишком много себе позволяешь. Хочешь, чтобы я реквизировал твою Иолу?

Рикгард открыл было рот, но тут же закрыл. Ладонь его все еще лежала на кипе бумаг, сваленных на стол Квинта.

— Давай так: я закрываю глаза на твои штуки, а ты отправляешься в Центр и подыскиваешь себе комнатную собачку.

— Я не буду работать с кофеваркой!

— Приготовлением кофе возможности омег не ограничиваются. К тому же, помни, что эти ребята выпускаются только через два года. Они еще не достигли... пика своего созревания.

— Тоже мне недозрелый урожай.

— Тебе нужен только один. Одна омега. Ты просто ткнешь пальцем, и эту штуку занесут в список.

— А потом он целый год будет тут маячить. По крайней мере, раз в неделю.

— Да, и это тоже, — согласился Квинт.

— А потом он выпустится и осядет тут навечно.

— Ну, Рикгард, прогресс не стоит на месте...

— Я не желаю иметь дело с машинами! — возмутился Рикгард.

— Твоя Иола — машина, — напомнил Квинт.

И тут Рикгард сдулся. Разговор крутился вокруг себя. И Квинт, в конце концов, был в чем-то прав. Иоле Рикгард доверял куда больше, чем всему отделу Ликвидации вместе с его заляпанными кетчупом отчетами, нелепыми южными пальмами в коридорах и старомодными стульями, обитыми твидом. Как ни парадоксально, но отдел Ликвидации — вместе с самой Ликвидацией — покрывался толстым слоем пыли. И избавиться от этой пыли можно было только в небе.

Неужели придется таскать эту омегу туда, наверх? Брать с собой на облеты?..

Хуже и не придумаешь.

— Хорошо, — неохотно протянул Рикгард. — Я согласен.

— Ну и чудненько, — подытожил Квинт. — Поедете с Ливием. Сейчас же.

— Он еще не пришел.

— Значит, поедешь один.

Рикгард фыркнул.

— Я расскажу твоей жене про цветную капусту.

— А что с ней такое? — не понял Квинт.

— Хорошо смотрится. В мусорном ведре, — кивнул Рикгард.

— Я дам тебе дополнительный выходной, — посулил Квинт.

— Два, — иронично скривился Рикгард.

— Слушай... Эта, как ты выражаешься, кофемашина — в авангарде технологии!

— Я даже не пью кофе.

— Просто иди и выбери себе этого... стажера. Разве так трудно?

Центр вырос из-за угла неаппетитной грудой бетонных панелей и перекрытий. Высокий бетонный забор и глухие ворота смахивали на тюремные, а колючая проволока довершала картину сполна. На створках красовался герб Сената, знак безраздельной принадлежности правительству. Все, что отмечали эти красно-белые полосы и золотой сокол, было достоянием Сената, а это означало, что и все до единой омеги — точно такая же его собственность.

Рикгард поежился. Интересно, каково этим омегам ощущать себя чьей-то вещью? С другой стороны, они ненастоящие, неживые. Следовательно, никаких чувств у них нет. Им все равно. Они безмозглые, тупые машины. Машины, которых учат прыгать через колечко, словно дрессированных собак.

Рикгард припарковал служебный автомобиль под липами, на подъезде к воротам. У проходной к нему вышел затянутый в форму мужчина.

Глава 5. Ирис. Ликвидатор, побег и гео-чипы

Ликвидатор Ирис понравился не особенно. Седоватый, широкоплечий человек с неопрятной бородой излучал саркастическое равнодушие. Казалось, его затащили в Центр силком, и он мечтает поскорее из него убраться. Она так и ощущала волны его нетерпеливого, насмешливого негодования. Никаких эмоциональных симпатий или антипатий к гостю она испытывать, конечно, не могла, но системы передавали ей все новую и новую информацию, на основе которой она должна была выстроить примерный портрет для взаимодействия. Только вот докопаться до сути сортируемых данных ей никак не удавалось.

«Вежливый кивок, заинтересованный взгляд», — подсказывала ей система имитации. «Смейся», — будто бы шептал, не раскрывая рта, Ликвидатор.

И она смеялась. Совсем немного, совсем незаметно, так, чтобы Мариэлла ничего не заподозрила. Ирис просто отражала то, что ощущал Ликвидатор, и ему, это, видимо, понравилось.

Хорошая мысль. Люди любят, когда с ними ведут себя так, как привыкли они. Людям нравятся себе подобные.

Ликвидаторы представлялись Ирис людьми статными, красивыми, прямо-таки блистательными; вовсе не стариками, как заметила Марсия. А у этого мужчины, несмотря на всю деланную веселость, глаза казались тусклыми, пустыми, выцветшими, как прелый лист на солнце. С ним что-то было не так, и это должно было пугать. Но на вопрос, готова ли Ирис поступить в его отдел стажером, Ирис просто и коротко кивнула. Разве был у нее выбор? Стоит сейчас отказаться, и вечером ее обступят соседки по комнате: да как же так, как ты могла, о чем ты думала... А до этого с ней непременно поговорят. Проведут разъяснительную беседу, выяснят, что к чему в ее глупом мозге, достойном лишь удовлетворительной шестерки. Хорошо, если говорить придет какой-нибудь замшелый воспитатель, которому бы не нотации читать, а глотать машинное масло. А если явится надменная и разочарованная Мариэлла, то опасности не миновать.

И Ирис согласилась. Но не только потому, что боялась лишних проволочек. В ее мозгу родился новый план, и пусть пока что она понятия не имела, как к нему подступиться, возможность замаячила ярко и отчетливо.

— Отлично, — промурлыкала Мариэлла, не сводя глаз с Ликвидатора. — А теперь пройдемте в мой кабинет. Ирис, и ты, конечно, тоже. Нам нужно оформить кое-какие бумаги.

— И сколько это займет? — с явным неудовольствием поинтересовался Ликвидатор.

— О, буквально несколько минут! Мод принесет вам еще чаю.

— Нет, спасибо.

— Может, вы проголодались?

Губы Ирис так и тянулись разъехаться в улыбке, но она держалась. Ликвидатор прокашлялся.

— Нет, благодарю. Давайте бумаги.

— Они в моем кабинете, — напомнила Мариэлла. — Сюда. Вы уверены, что не хотите посмотреть на младших и средненьких? Вы упускаете настоящее откровение...

— Благодарю, — в который раз процедил Ликвидатор. — Но откровений в моей жизни предостаточно. Займемся бумагами.

— Надеюсь, вы понимаете, что стажировка в Эмпориуме — важнейший этап развития омеги... — продолжала петь Мариэлла. — Тем более в таком отделе, как ваш. Ирис польщена и счастлива...

Ирис послушно кивнула. Ликвидатор сощурился, задержав взгляд на ней чуть дольше, чем она ожидала.

Оценивает. Процеживает.

Впрочем, Ирис была почти на сто процентов уверена: уж что-что, а процеживать ей удается куда лучше, чем всем людям, вместе взятым. Только никому такого счастья в Центре и не пожелаешь.

— Согласно программе обучения, еженедельные занятия за пределами Центра начнутся осенью. Мы пришлем вам напоминание за два дня, — объясняла на ходу Мариэлла. — От вас ничего не требуется. Студентка прибудет к вам в назначенное время, полностью подготовленная. Если вы захотите начать занятия раньше...

— Нет, спасибо, — качнул головой Ликвидатор. — Мое начальство вполне согласно с вашей программой.

— Отлично. Сюда.

Мариэлла вывела их из зала. Петляя гулкими коридорами, они поднялись по винтовой лесенке в башенную пристройку и оказались у дверей ее кабинета. Окна здесь выходили на обе стороны, и небольшая приемная с мягкими кушетками была залита прозрачным утренним светом. Мариэлла сладко улыбалась.

— Прошу.

Ирис еще никогда не видела кабинет директора. Небольшая комнатка была обставлена довольно просто. Белые стены оттеняли детали из светлого дерева, на столе царила почти что девственная пустота, напротив вытянулся светлый диван, по виду довольно жесткий и для отдыха совершенно не предназначенный.

Мариэлла предложила Ликвидатору один из стульев, Ирис села рядом.

— Хочу тебя поздравить, Ирис, — мягко сказала директор. — На твоем потоке ты первая, кто определился со стажировкой.

Настоящая удача для любого нормального старшего ученика. Но для нее — удача и в совсем другом смысле. Только вот странный этот Ликвидатор, такой странный и непонятный...

— Мы очень рады оказать вам услугу, — продолжала Мариэлла, уже обратившись к Ликвидатору. — Большая честь...

Глава 6. Рикгард. Выходной, мансарда и девчонка

Четвертая, четырнадцатая, сорок четвертая.

Почему Рикгард думал, что частоты всего три? Может, сигнал переходил на четыреста сорок четвертую, а дальше — еще выше, на четыре тысячи четыреста сорок четвертую?

Но это невозможно. Приемник настроен на пятьдесят частот.

Ливий. Нужно вытрясти из него все. А еще лучше, если он смастерит такой приемник, который примет любую частоту, лишь бы содержала в своем обозначении четверки.

Какой немыслимый бред. Неужели у этой аномалии есть разум? Или это «четверочное» совпадение все-таки имеет свое математическое объяснение?

Личная карта не срабатывала. Сколько он ни прикладывал ее к сканеру, на нем загорался красный огонек, и бесплотный голос сообщал об ошибке. Приложив удостоверение в десятый раз, и получив отказ, Рикгард взбесился.

— Госпожа Тея, соизвольте разобраться, — крикнул он в передатчик. — У меня что-то с доступом.

— Все верно, господин Рикгард, — раздался сплющенный электроникой голос секретарши. — Ваш доступ ограничен на сорок восемь часов.

— Это как это — ограничен? — опешил Рикгард.

— Приказ господина Квинта.

— С какой такой радости?

— Он сказал, что у вас выходной. Два выходных.

— Не мели ерунды, Тея, открывай.

— Не могу, сэр. Приказ сверху не обсуждается.

— Да вы там все ума решились, что ли?

— Вы просили выходной, и господин Квинт сказал…

— …что я даже на порог собственной конторы ступить не могу?

— Примерно так, сэр.

— Примерно?

— Если хотите знать дословно, то он сказал следующее: «Чтобы духу его тут не было». Еще он употребил слово «мозгоклюй».

Рикгард отпустил кнопку и отпрянул от передатчика.

— Вот сволочь, — сквозь зубы процедил он.

Значит, в кабинет его сегодня не пустят. Можно, конечно, подождать и войти, когда кто-нибудь выйдет, но дела это не изменит: доступ к электронной базе со всеми отчетами и данными по обнаруженной в Пыльных Городах аномалии будет точно так же заблокирован. Значит, он не сможет ничего проанализировать, а последний вылет пока останется бесполезной тратой топлива. Он так и не успел вчера толком разобраться в данных, которые упрямо собирал. А все из-за дурацкого Центра!

И что же, позвольте спросить, теперь ему делать?

Рикгард бессильно обернулся на летные ангары. Ему даже Иолу не поднять в воздух: на ее панелях точно такая же электроника, как и здесь. Можно, конечно, Иолу взломать, но только не под пристальным взором дежурного механика. Во-первых, он не пустит Рикгарда в ангар, даже если тот очень сильно попросит. Во-вторых, в покое он его не оставит и копаться в брюхе Иолы без лишних вопросов точно не даст. Если уж удостоверение не сработало, значит, что-то не так. И хорошо, если механик просто-напросто выйдет и отправится к начальству. Надолго он Рикгарда в одиночестве не оставит.

Выходной? Два выходных? Это была шутка. Дурацкая, неуместная шутка. Выходные Рикгард ненавидел и принимал их с покорностью судьбе только потому, что от них было никак не отвертеться. Пожалуй, выходные он ненавидел куда больше, чем будни, и каждую пятницу покидал ангары позже всех. Будь его воля, он бы остался с Иолой до самого понедельника. В ангарах по выходным, по крайней мере, пусто. Никого. Блаженная, прекрасная пустота, которую не купишь ни за какие деньги. Даже дома — в его огромном доме с садом, террасой и парковкой на два автомобиля не так тихо, как в ангарах по выходным. Там — и шум из соседнего сада, и вопли чужих детишек, и ароматы жареного на огне мяса, которые пробиваются даже сквозь наглухо запертые оконные створки… Чего бы только Рикгард не отдал, чтобы поселиться как можно дальше от Эмпориума и его вонючего жареного мяса, ленивого Квинта и скряги-механика, который ни за что не примет лишний наряд, и мотор у Иолы застучит в самый неподходящий момент... Как бы ему хотелось убраться из Эмпориума. Убраться и больше никогда не возвращаться.

А уехать из города — несбыточная мечта. Во-первых, выбраться из Эмпориума можно или со специальным пропуском, который подписывает Сенат, или с карточкой Ликвидатора. Но сегодня Рикгард никакой не Ликвидатор, а среднестатистический обыватель — то есть, никто. А Сенатский пропуск ему подписывать не за что.

Квинт не просто назначил Рикгарду выходной, он дал ему хорошего пинка за ночной полет. Как же, конечно, бумаги он потерял, но про «паранойю» Рикгарда не забыл. Все-таки уел старый дурак. Не такой уж он и дурак, в конце концов.

Рикгард пнул камень у подъездной дорожки и поднял глаза на кроны шумящих сосен. Отдел Ликвидации строили на самом отшибе — чтобы и летные ангары, и само низкорослое здание отдела с огромными, словно выпученными, окнами, не привлекало лишнего внимания. Поставь такую образину посреди Эмпориума — и зевак не оберешься. По крайней мере, так много лет назад мыслили проектировщики. Здесь же, у самой границы города, рядом с вальяжными, лоснящимися от денег кварталами граждан побогаче, людей было мало. Да и синтетические собаки, которых рассадили по всему периметру, в буквальном смысле не смыкали глаз.