Отданная вампиру

Глава 1. Суженый ли?

- Стань моей суженой, - тихо сказал Аякс. Улыбнулся, задорно сощурив синие круглые глаза и забавно сморщив круглый конопатый нос. – Через пару недель свадебку справим, а, Ларушка, куда тянуть-то? По всем правилам, как положено…

- Ну, коли уж «как положено», - засмеялась я. Выплюнула сухую травинку, потянулась. Запах сена успокаивал, как и неспешная возня нашей хуторской живности за тонкой амбарной стенкой: куры квохтали, корова мычала, изредка всхрапывала отцовская лошадёнка, - так и говори, как положено! А то уж который день мнёшься!

Аякс встал, отряхнул с мягких деревенских штанов прилипшие соломинки. Протянул руку и взял меня за ладонь. Вид у него был торжественный и забавный: вроде и крупный парень, рослый, выше меня на голову, а лицо как у немного обиженного ребёнка: вот-вот спросит, где его леденцовый петушок?!

- Лария Фойтенайт, любимая, готова ли ты делить со мной жару и стужу, радости и горести, богатства и лишения, ломать хлеб пополам, ложится в одну постель, растить детей и внуков… - юноша не выдержал и сгрёб меня в охапку, приподнял, закружил, а я снова засмеялась, щурясь от проникавших сквозь щели в стенах солнечных лучей.

- Согласна?!

- Уже и до внуков дошёл, надо же, какой резвый! Надо у отца сперва спросить… Да поставь ты меня, неугомонный!

- Да что там спрашивать, лой Франц счастлив будет! Вчера сам расспрашивал, да когда же уже…

- Так ты из-за отца?!

- Глупая! Я же люблю тебя, сил нет дождаться, когда сама догадаешься! Согласна?

- Согласна, - сами сказали мои губы. Потому что ответить так было правильно: мне уже восемнадцать два месяца как стукнуло, а других кандидатов вроде бы и нет. Да и лето заканчивается, самое время свадьбу играть...

Аякс вдруг сжал мои плечи, заглянул в глаза и потянулся к губам.

- Ты что! – я шутливо шлёпнула его по плечу. – До свадьбы как можно!

- Очень даже можно, - хрипло сказал новоявленный жених, мой верный друг лет с семи, то есть уже целых одиннадцать лет, – Ларушка, я с ума по тебе схожу! Ну нельзя же быть такой недотрогой… Все вокруг милуются, одни мы с тобой, как дети малые, всё за ручку ходим да в камушки играем. Ну хоть поцелуй меня что ли...

- Все остальные хоть в Лойше утопиться могут, - строго ответила я. – В щёку – целуй! Я тебе не какая-нибудь там…

Да уж. Мать моя умерла в младенчестве, зато бабка, царствие ей погранное, воспитала в надлежащей строгости. Лария Фортенайт хоть и незнатная девица, но честь свою блюдет. Выйду замуж, как предки повелели: чистой и непорочной, за самого лучшего и единственного мужчину. А этот мужчина смотрит на меня так умоляюще, оттопырив пухлую нижнюю губу, будто жеребёнок, аж сердце разрывается!

- В щёку целуй! – повторила, сжалившись, я, и Аякс осторожно коснулся щеки мягкими тёплыми губами, а я прикрыла глаза. Хуже девки, право слово, ласку выпрашивает! Да и что в ней, в этой ласке?

Может, оттого, что меня отец растил да суровая бабка, я и не склонна ко всяким там трепетным нежностям. Другие и в танце норовят к партнёру прижаться, и нет-нет, да и чмокаются украдкой, а кое-кто из моих подружек в лесе напротив нашего хутора уже и девичество потерял. Но я…

Крепкая ладонь Аякса неожиданно легла на спину, погладила тугую толстую косу и скользнула на ягодицу, обхватывая и сжимая мягкую округлость.

- А ну-ка, руку убрал! – возмутилась я, но впервые в жизни Аякс меня не послушался. Более того – с неожиданной силой вдавил в шаткую стену амбара, а вторая рука начала резво задирать платье.

- На солнце перегрелся?! – попыталась я обратить всё в шутку, внезапно ощущая какой-то липкий страх. Аякс сильнее меня, амбар на краю деревни, а случись что – никто и не вступится, отец моего друга детства давно в женихах видит, только крякнет да по плечу его похлопает… - Прекрати! С ума сошёл?!

- По тебе давно с ума схожу, - каким-то незнакомым, хриплым голосом прошептал Аякс, продолжая поднимать подол платья. – Не бойся, не обижу… Но и мне чуть-чуть нежности подари, не могу я так больше! Не по подружкам же мне твоим ходить, век бы их не видать… Но тело просит, Ларушка, а ты всё как ледышка… Пусти, чуть-чуть, Ларушка моя…

Я словно застыла, не зная, как поступить, а уверенные руки жениха своё дело делали. Скрутили юбку на талии, стянули панталоны до середины бедра, огладили ягодицы. Аякс продолжал шептать мне на ухо какие-то непристойные жаркие слова, в которые я, замерев от страха, стыда и неожиданного предвкушения, от которого немели запястья, только сильнее вжималась в стену.

- Не обижу… приласкаю чуть-чуть… и ты меня… а свадьбу справим, и всё остальное будет, как у всех, по-настоящему, - уговаривал то ли себя, то ли меня Аякс. Его мозолистые пальцы легли на треугольник внизу живота, покрытый мягким редким пушком. А потом скользнули ниже, куда я даже и сама-то себя не трогала!

- Ноги раздвинь, ещё, пусти меня, Ларушка, девочка моя нежная, чистая, нетронутая, пусти… Вот так, не бойся…

Я почувствовала прикосновение между укромных складочек, он двигался пальцем вперёд, назад. Голова закружилась. Быть такого не может, чтобы это всё со мной происходило, вот так вот…

- Влажная, горячая, Ларушка… так и знал, что ты жаркая, моя, как нам хорошо будет, - продолжал бормотать Аякс. Если бы не действительно невесть откуда взявшаяся влага, наверное, мне стало бы больно от этих ускоряющихся поглаживаний. Но нет, больно не было, только накатывало ужасно глупое желание чего-то ещё, какая-то неправильная тяга, которой я не могла дать названия. Что-то скручивалось внизу живота, будто перетянутуя струнка виолины. Словно подслушав мои мысли, Аякс вдруг сжал пальцы на крохотном набухшем бугорке в самом низу треугольника, и я сунула кулак в рот, чтобы не застонать в голос. Не заметила, как он расстегнул штаны, а в следующий миг жених ухватил меня за руку и потянул к себе.

- Ты чего! – опомнилась я, вырываясь и резко опуская юбку. – Совсем уже, что ты творишь, прикройся, срам какой!

Глава 2. Бабкино гаданье

Неделя пронеслась стремительно, но при этом казалось более насыщенной, чем все мои предыдущие восемнадцать лет жизни, и одновременно – слегка безумной. Утром я, как и всегда, вставала с рассветом, хлопотала по дому, помогала отцу с птицей и скотиной – он держал свою мясную лавку, но продавцом в ней с недавних пор сидел его молодой помощник. В стирке, глажке, уборке мне помогала сноровистая лоя Мирта, очень активная и общительная особа лет сорока с пышной аппетитной фигуркой. Иногда мне казалось, что отец взял именно её к нам с умыслом – уж больно часто добровольно задерживалась у нас смешливая лоя… Что тут скажешь, вдовец имел право на определённые вольности, которые, впрочем, служитель Олав осудил бы так же резко и непримиримо, как и те шалости, которые мы позволяли себе с Аяксом.

Отец, как и ожидалось, радушно дал добро на свадьбу, пожурив для приличия за поспешность, но я-то видела, как он доволен. Как же, лой Фортенайт удачно сбыл с рук единственную дочку, передал её в хорошую семью – родители Аякса, владельцы маленькой, но известной на всю округу швейной мануфактуры, на всём хуторе были на хорошем счету. Потихоньку стали готовиться к свадьбе – не через две недели, конечно, через месяц, но всё же – иные-то в женихах да невестах и по полгода ходят! Я села шить брачную хорхиву – украшенную бисером и вышивкой серебристую накидку, в которой невесту ведёт к брачному камню отец или любой другой достопочтенный лой, принадлежащий семье. Не торопясь, стала собирать вещи в сундуки и короба, как заведено – юная лойми, становясь замужней лоей, уходит из родительского гнезда строить своё собственное. Дел хватало, а ещё каждый день, обычно около полудня, когда отец шёл проверять свою лавку, я встречалась в амбаре с Аяксом, подчиняясь его всё разрастающемуся желанию трогать меня и быть ласкаемым мной.

Аякс не посягал на мою девственность, очевидно, полагая, что она и так принадлежит ему без остатка, так и не поцеловал меня в губы, но с каждым днём позволял себе всё больше и больше, а я, собираясь то пропустить очередную встречу, то отказать жениху хоть в чём-нибудь, почему-то всё равно приходила… и почти ни в чём не отказывала.

Что-то мне нравилось: то, как уверенно он ласкал меня между ног, потирая скользкие от влаги складочки, массируя пальцем заветный, самый чувствительный бугорок так, что я порой сама подавалась ему навстречу, постанывая, точно течная кошка. Иногда пытался проникнуть чуть глубже, но это было больно, я зажималась и шикала – и он отступал… пока. Что-то оставляло меня почти равнодушным, например, прикосновения к его члену. Один раз Аякс попытался убедить меня лизнуть своё достоинство языком, но мой презрительный взгляд был таким выразительным, что даже его «дружок», как Аякс называл свою самую драгоценную часть, уныло повял на время. Что-то мне и совсем не нравилось: то, как он рьяно мял мою грудь, это было болезненно, пару раз я позволила жениху прикоснуться губами к тёмным вершинкам сосков, но удовольствия не получила никакого. Стыдно, да и всё тут.

- Дурак, это же детей кормить, – оттолкнула я его лохматую голову.

- Не только, Ларушка… ну, ничего, потихоньку ты у меня ко всему привыкнешь.

И всё больше, день ото дня, я склонялась к мысли о том, что надо погадать на Гореслав о нашем семейном будущем. Моя ли это судьба? Или у всех так – вроде и радуюсь встрече с суженым, а вроде и хочется оттолкнуть. Губы, касавшиеся моей шеи, были слишком уж мягкие и слюнявые, а ласки – торопливые и резкие. Всегда не хватало чего-то, самую чуточку, всегда что-то было лишним…

Может быть, после свадьбы всё само изменится к лучшему?

***

Моя бабушка, мать рано почившей матери, была не из местных, и на хуторе её сторонились. Угрюмая, малоразговорчивая с соседями, не жаловавшая праздников, вечерних посиделок на деревянных скамьях на хуторской площади – суровый нрав лои Рогнеды не располагал к симпатии окружающих. Площадью у нас именовали небольшое пустое пространство перед маленькой церквушкой Всесоздателя, во флигеле рядом с которой проживал бессменный на протяжении четырёх десятков лет служитель Харус. Из-за давней ссоры с лоем Харусом и нежелании коротать летние вечера перед церквушкой бабку и записали в местные ведьмы.

Впрочем, не исключаю, что что-то этакое она умела: заговаривала мои детские ранки, один раз только взглядом успокоила погнавшуюся за мной злобную щенную псину семейства Хоркентов, а в огороде у Рогнеды всё росло без навоза и прочих садоводческих ухищрений: свёкла и морковь, кабачки и клубника настырно пробивались сквозь бурные сорняки, огурцы и перец росли чуть ли не толщиной в руку безо всякой теплицы, а крыжовник увешивался крупной зелёной полосатой ягодой чуть ли не на три десятника раньше прочих хозяйств. При этом бабка, интересуясь исключительно лесными редкими травами, относилась к грядкам с постыдным пренебрежением, а те, напротив, отвечали ей искренней любовью…

Ну не ведьма ли!

Меня бабушка Рога учила гадать на суженого.

- Важно всё, Лария, – строго говорила она своим глухим низким голосом, не отрывая взгляда от раскрытой на коленях книге. Бабушка любила читать, а потому сад и дом периодически приходили в запустение, покрываясь пылью, паутиной и чёрной кошачьей шерстью. – В какой день ты гадаешь, где собираешь перья, цветы, землю и воду, в каком состоянии духа зажигаешь свечу, с каким камнем на сердце садишься перед зеркалом…

- Где нужно собирать перья? – простодушно переспрашивала маленькая я, вертясь волчком на стуле, под которым сидел неподвижным изваянием очередной бабкин чёрный кот.

- Ведомо где – в Червонном лесу!

- Ба-а-а… - ныла я, - не шути-и-и так! Всем известно, что нельзя в Червонный лес ходить, там обрыв!

- Обрыв, коли по широкой тропе пойдёшь, а ты правее сворачивай.

- Там боло-о-о-то!

- Болото, если на узкую тропу выйдешь, а ты левее бери, через папоротник и костянику перешагивай, да и иди на север, кто хожеными тропами бродит, тот не гадает, чуда не изведает.

Глава 3. Встреча в Червонном лесу

Червонный лес таковым прозвали за изобилие особой вестуольской осины, которая зимой и летом была одним цветом, а именно могла похвастаться ярко-малиновым оттенком густой листвы. Кроме того, даже в зимнее заснежье вестуольская осина почти не теряла листву, только угрюмо темнела до багрового оттенка.

Так вот, ходили слухи, что Червонный лес облюбовала нечисть. Поэтому на север хуторские не ходили – город с юга, на западе полноводная река Лайша, на востоке – богатый живностью, грибами и ягодами нормальный светлый лес, за которым располагался ещё один хутор. И обрыв, и болото Червонного леса обвиняли в особой злокозненности: якобы вопреки всяким законам природы они подстерегали путников в самых разных местах, так что бесполезно было составлять карты, маршруты и ходить в сопровождении немногочисленных бывалых лесопроходцев. А тут уже и до разговоров о нечисти было недалеко. Бургомистр, сидевший в ближайшем от хутора городе, слухов о нечисти страсть как не любил, и за болтовню о ней мог и спровадить в места, не столь отдалённые, так что кричать – не кричали. А вот шептались с превеликим удовольствием.

А я вот пошла. Вышла на исходе ночи, затемно, то и дело оглядываясь, зябко натягивая на лоб капюшон плаща. Хутор пробуждался рано, но и ночами спал крепко… Ладно хоть ночь выдалась сухая, недождливая, тёплая. Отец спал крепко, подозреваю, не один – да так оно и проще, не хватало ещё объясняться… Я вышла за низенький огораживающий забор и пошла по тропинке, заросшей сухой травой, в сторону заповедного леса, вспоминая слова бабки Рогнеды и прижимая к животу маленькую плетённую корзинку. А ещё – думая о том, что я буду делать с той правдой, которая откроется мне сегодня ночью.

А если эта правда мне не понравится?

Как ни странно, но и цветок белладонны, и перо перепёлки я отыскала без труда. Белладонна как раз зацветала в конце лета, её похожие на чашечки неприметные цветы я уже видела. Это донельзя опасное растение напоминало мне обиженную женщину: сперва скромную, всепрощающую и безликую, а потом вынашивающую плод ненависти и ярости, полный яда…

Сложнее оказалось с землёй. Земли-то, конечно, в лесу было навалом, но по бабушкиной версии, земля должна была быть «с мертвеца»… Никаких мертвецов в Червонном лесу, естественно, не наблюдалось, даже несмотря на то, что предрассветный час оказался на удивление светел.

Две тропинки, широкая и узкая, действительно нашлись, и, памятуя о словах лои Рогнеды, я двинулась посередине, через заросли папоротника. Сперва спотыкалась, потом дело пошло веселее.

Здесь было тихо, так странно тихо, хотя именно в это время должны уже пробуждаться и птицы, и мошкара, но даже ветки не хрустели под моими сапогами, а звук моего дыхания казался самым громким из всех возможных.

В какой-то момент я загляделась на очередную вестуольскую осину – уже больно она была хороша, яркая, тонкая, отдающая всеми оттенками свежей крови – споткнулась обо что-то большое, лежащее на земле, скрытое ветвями папоротника, и упала, скатившись с маленького пологого обрыва, больно потянув и скрутив щиколотку. Села прямо на земле, первым делом проверив корзинку: к счастью, мои колдовские находки оказались на месте, ещё не хватало рыскать под листьями и ветками, отыскивая свои сокровища! И тут же с трудом подавила крик, увидев причину падения: на земле лежал некрупный мёртвый волк.

Не серый. Чёрный.

Открытые глаза матово, стеклянно, без выражения смотрели в серое небо. На тусклой свалявшейся шерсти лежали комья земли, словно кто-то собирался похоронить зверя – да передумал.

Земля с мертвеца!

Преодолевая страх и отвращение, я стала стряхивать бурые комки в корзинку, а потом попыталась встать. Нога предательски заныла… сколько я шла сюда? До хутора обратно не меньше часа, и это по неровной земле, полной вспухших корней и не сразу заметных ям.

Я почти застонала от ощущения собственной глупости. Корзинку взяла, а следовало бы прихватить бинт, чистый платок, флягу с водой… Как ребёнок какой-то! В итоге сижу с больной ногой рядом с тушей мёртвого зверя, а где-то тут обрыв и болото, и…

Нечисть.

Я поморгала влажными от злых на собственную глупость слёз ресницами – и за чередой трепещущих осин увидела поляну. А на поляне – дом.

Самый обычный дом из тёмно-серого камня, обвитого плющом, двухэтажный. Окна, во всяком случае, на втором этаже, не заколочены, покатая черепичная крыша не кажется поломанной или ветхой. Каминная труба без дыма. Сквозь листву пробивались игривые рассветные лучи, и в самом облике здания не было ничего ужасающего, сверхъестественного, вызывающего оправданный страх – или хотя бы настораживающего. Разве что дом этот стоит в глухом лесу, далеко от людей… а впрочем, мало ли людей, любящих одиночество? Про лесников принято думать, будто они живут в маленьких избушках или даже землянках, но здешний лесник мог быть скучающим благородным эллоем… почему бы и нет. Возможно, где-то здесь есть источник пресной воды, хозяин дома увлекается охотой, за покупками отправляет слугу на ближайший хутор, а осенью и зимой возвращается в город…

Если бы не слова бабушки, сказанные мне много лет назад, я постучалась бы в дом, не задумавшись: попросила бы воды и тряпку перетянуть щиколотку. Но всё же наставления лои Рогнеды накрепко врезались мне в память, поэтому я не без сожаления отказалась от этой мысли, кое-как встала и принялась оглядываться в поисках крепкой палки, которую можно было бы использовать как трость.

И вдруг услышала за спиной шорох. Едва уловимый, но всё же...

Обернулась.

И мигом забыла и о ноге, и о бабке, и о нечисти. Потому что за моей спиной стояло целых два волка, огромных и более чем живых.

Яростных.

Скалящихся.

Припадающих к земле, будто перед прыжком.

Я не успела разглядеть их детально, поняла только, что они чёрные, как и их мёртвый собрат, полные такой живой злобы, что она ощущалась кожей. Они не рычали, смотрели пристально, в упор, жёлтыми, будто пылающими огнём, глазами, отчего я сразу отказалась от мысли о том, что звери больны бешенкой. Нет, такой ясный и умный взгляд у бешеных зверей не встретишь.