Отдел "К": Дело о рождественских исчезновениях

Глава 1: Новогодний инцидент

Новогоднее чудо в Глуховске обычно пахло серой, перегаром и ледяной тоской.

Инспектор Отдела «К» Артём Калинин стоял около унылого двора на окраине «Спутника» — самого большого спального района города — и наблюдал, как чудо в лице двухметрового снеговика с углём вместо глаз методично долбило головой о стену панельной девятиэтажки. С каждым ударом с карниза сыпалась ледяная крошка, а в форточках на третьем этаже вздрагивали гирлянды. Снеговик не был творением рук человеческих: его слепила сама природа, а после, судя по всему, кто‑то щедро плеснул в него магической энергии праздничного стресса и всеобщей истерической радости. Получился элементаль тоски по лету с явными признаками агрессивного поведения.

Глуховск был городом, где магия не исчезла, а просто слегка прохудилась. Она сочилась из трещин в асфальте, копилась в узлах линий электропередач и особенно буйствовала в праздники. Отдел «К», где служил Артём, занимался как раз такими «протечками» — аномалиями, не вписывающимися в стройную картину обыденного мира. Большая их часть была безвредной и глупой: ожившие новогодние игрушки, гирлянды, игравшие похоронный марш, или, как в данном случае, снежные скульптуры, проявлявшие нездоровый интерес к архитектуре. Местные жители, поколениями жившие бок о бок с этой подспудной мистикой, относились к ней с философским спокойствием и врождённым скепсисом. Они ругались, вызывали коммунальщиков, а когда те разводили руками — звонили в «особый отдел». Чудес тут не ждали. Ждали устранения неполадок.

Артём как раз и был высококлассным мастером по устранению магических неполадок. Высокий, сутуловатый, в потёртой кожаной куртке поверх бронежилета, он производил впечатление человека, который забыл, что такое удивление. Его лицо, не лишённое усталой привлекательности, было бесстрастной маской. Только в уголках серых глаз залегли вечные морщинки — не от смеха, а от постоянного прищура, будто он всегда вглядывался в неприятную даль.

— Дядь, вы его, что ли, укротитель? — спросил паренёк в пуховике, сгруппировавшийся за спиной Артёма.

Со двора смотрела небольшая толпа: бабушки с авоськами, дети, которых не успели загнать домой, пара мужиков с явным желанием помочь чем‑то тяжёлым и тупым.

— Ликвидатор, — поправил Артём, не оборачиваясь. Он открыл алюминиевый кейс, вынул нечто, напоминающее гибрид безменовского пистолета и лазерного уровня.

— Это чё, волшебная палочка? — фыркнул кто‑то сзади.

— Дозированный эмпатический ретранслятор, — отчеканил Артём, вставляя в прибор холодно сияющий кристаллический аккумулятор. — В просторечии — «будильник». Он посылает импульс, который перегружает примитивную магическую матрицу, собранную на сильных эмоциях. Снеговик развалится. Чудо закончится. Все разойдутся по домам.

Он нацелился. Снеговик, почувствовав исходящую от прибора угрозу, оторвался от стены и повернул к нему свою морковную голову. Угли‑глаза полыхали тусклым, обидчивым светом.

— Он ж живой! — ахнула бабушка.

— Он не живой. Он — аномалия, — сквозь зубы процедил Артём. — Как галлюцинация, только из снега. И сейчас она пройдёт.

Он нажал на спуск. Прибор тихо взвыл, и в воздухе запахло озоном и… мятной жвачкой. Это был побочный эффект «будильника»: он вышибал дурную магию, подмешивая к импульсу безликий, но навязчивый «запах праздника» из какого‑нибудь рекламного ролика. Снеговик замер, затрещал по швам и медленно осел в бесформенную кучу снега, из которой торчала лишь одинокая, уже никому не угрожающая морковка.

Толпа вздохнула разочарованно. Чуда не случилось. Никакой битвы, никакого волшебства. Просто приехал угрюмый дядька с приборчиком и нажал кнопку. Таксист вызвал такси от мира фантазий.

— И всё? — недовольно протянул паренёк.

— И всё, — Артём щёлкнул предохранителем и убрал «будильник» в кейс. — Поздравляю с наступающим. Старайтесь меньше злиться и испытывать душевный подъём в радиусе пяти метров от снежных построек. Эмоции — это топливо для таких казусов.

— Да мы и не злились! Просто Серёга с пятого этажа вылил вчера на балконе остатки шампанского, вот оно, наверное, и впиталось, — предположила одна из бабулек.

Артём лишь вздохнул. Так и работалась магия в Глуховске — спонтанно, нелепо, через бытовуху и человеческую глупость. Никаких великих заклинаний, никаких школ волшебства. Просто накопленный стресс, радость, тоска или злость иногда, как статическое электричество, разряжались в окружающий мир, оживляя что‑то неодушевлённое или искажая реальность. Отдел «К» был своего рода аварийной службой, которая вытирала эти лужи с порога реальности. Артём в этой службе был идеальным сотрудником. Он не верил в смысл этих «протечек». Он просто чинил.

Забрав с собой морковку как вещественное доказательство (в протоколе это будет значиться как «объект‑катализатор»), он сел в служебный уазик. В салоне пахло бензином, старым кожзамом и его же собственным цинизмом. Он завёл мотор, глядя на двор, где дети уже растаскивали остатки снеговика для новых, более мирных проектов.

«С наступающим, — мысленно бросил он в адрес города, укутан packed в мишуру и сизый промышленный снег. — Жгите. Желайте. Только потом не удивляйтесь, если ваше желание вздумает кого‑нибудь придушить».

И, включив дворники, чтобы стереть с лобового стекла налипшую магическую и обычную грязь, он тронулся с места. Рабочий день был в разгаре, а до Нового года оставалось всего ничего. В Глуховске это означало, что самое интересное было ещё впереди.

Офис Отдела «К» в пять часов вечера 30 декабря напоминал брошенную орбитальную станцию. Тишина здесь была густой, липкой, нарушаемой только мерным тиканьем больших настенных часов — подарка какого‑то бывшего начальника с дурным чувством юмора. Их стрелки неумолимо приближались к празднику, как заключённые к краю стены.

Артём Калинин сидел за своим столом в дальнем конце открытого пространства, где царил образцовый беспорядок. Папки с отчётами о «фантомных хлопушках» и «агрессивно мигающих гирляндах» лежали вперемешку с инструкциями по противопожарной безопасности. На мониторе застыла половина заполненного формуляра о нейтрализации снежного элементаля. Артём дописывал её одной рукой, другой поднося к губам кружку с остывшим кофе. Напиток был таким же тёмным, горьким и лишённым иллюзий, как и его владелец.

Глава 2: Огни на ёлке

Центральная площадь Глуховска в канун Нового года была похожа на гигантский, плохо отрежиссированный спектакль. Под белёсым куполом неба, подсыпавшего скупыми порциями снежной пудры, кипела жизнь, лишённая всякой тайны и наполненная до краёв ритуалами. Скороговоркой трещали барабаны уличных торговцев, продающих шарики «как стеклянные» по цене пластиковых. Над всем этим висел густой запах жареных каштанов, сладкой ваты и подгорелого масла — запах обязательного, приобретённого веселья.

И над всем этим царила Она. Тридцатиметровая красавица‑ель, привезённая, как гласила городская легенда, из сибирской тайги, где она когда‑то скучала в окружении волков и медведей. Теперь она стояла, закованная в километры гирлянд, увешанная тысячами шаров, как новогодняя заключённая. Её верхушка, украшенная холодной, бездушной звездой из сапфирового стекла, почти терялась в низкой облачности.

Артём Калинин пробивался сквозь толпу, ощущая себя диверсантом на вражеском празднике. Его кожаная куртка и сосредоточенное, непраздничное выражение лица заставляли людей невольно расступаться. Он шёл мимо детей, катающихся на ледяной горке с визгом, который резал слух; мимо парочек, деливших один стаканчик глинтвейна и свои нехитрые планы на ночь; мимо одиноких стариков, наблюдавших за суетой с выражением вечного, спокойного недоумения на лицах.

Непосредственно у ограждения, опоясывавшего гигантскую ёлку, царил уже другой порядок — порядок служебный. Тут толпились волонтёры в одинаковых ярко‑синих куртках с надписью «Магия в каждом дне!», которые выглядели измотанными и слегка обманутыми в ожиданиях. Двое мужчин в комбинезонах «Горсвета» с озабоченным видом копались в открытой металлической распределительной коробке, из которой тянулись толстые жгуты проводов. И стоял он — смотритель.

Мужчина лет пятидесяти, в потрёпанной дублёнке и ушанке, с лицом, на котором хроническое недовольство жизнью высекло глубокие, неизгладимые борозды. Он курил, не обращая внимания на запрещающую табличку, и его взгляд, скользивший по толпе, был полон такого ледяного презрения, что, казалось, мог задушить гирлянды.

И была гирлянда.

Артём остановился, поднял голову. С первого взгляда всё казалось обычным: лавина огней, мигающая в бешеном, предписанном программой ритме — красный, жёлтый, зелёный, белый. Но затем взгляд цеплялся за аномалию. Примерно на уровне пятого этажа, чуть левее центра, горела одна‑единственная гирлянда. Не мигала. Не переливалась. Горела ровным, густым, неестественно глубоким синим цветом. Цветом полярной ночи, тёмного льда и чего‑то бесконечно далёкого. Она не вписывалась в общий безумный хор огней. Она была тихой, настойчивой, чужеродной нотой.

Отдел «К» не возник по приказу свыше и не родился из громкого мистического инцидента. Он вырос, как плесень в подвале старого здания — тихо, незаметно, из ощутимой потребности залатать дыры в самой реальности. Изначально его не было в штатном расписании: была папка — толстая, серая, с грифом «Для служебного пользования» — в сейфе начальника городского УВД капитана Грошева. Надпись на корке: «Протоколы о заведомо ложных вызовах и групповых психогенных расстройствах. Сводка».

Собирать её начал в конце 50-х молодой, дотошный оперативник Игорь Столяров. Он не верил в чертовщину, он верил в логику. Логика подсказывала: если в разных концах огромного индустриального Глуховска, в разное время, абсолютно разные люди — от сталеваров до учительниц — рассказывают одно и то же (например, про «кикимору в паровом коллекторе» или про «говорящую воду в колонке»), значит, есть причина. Не сверхъестественная, а земная: утечка газа, плохая вентиляция, массовое отравление суррогатом или, на худой конец, злая шутка. Столяров ездил, проверял, составлял акты. Чаще всего находил объяснение. Но не всегда.

Оставался осадок. Несводимый остаток. Как в истории с кочегаром ТЭЦ-2, который клялся: уголь в топке взвыл человеческим голосом и сложился в лицо. Утечки газа не было, алкоголя — нуль. Коллеги подтверждали: слышали. Столяров написал «массовая аудитивная галлюцинация, вызванная переутомлением и монотонным шумом агрегатов» и положил отчёт в папку. Но мысль грызла: а если это не галлюцинация? Если это свойство места? Если индустриальный гигант, пожирающий тысячи тонн топлива, порождает не только пар и электричество, но и призрачную «боль», которая иногда материализуется?

Переломным стал 1968 год. Зима. В старом районе «Камвольно-суконного комбината» (КСК) случилась серия инцидентов. Сначала у жильцов пропали домашние животные: не сбежали, а исчезли без следа, оставив на подоконниках комочки инея идеальной формы. Потом в подъездах слышались шаги и детский плач, хотя детей там не было. А потом старая липовая аллея у проходной зацвела — в январе. Цветы были белые, восковые, без запаха; насекомые их обходили. Через три дня они осыпались ледяной пылью.

Вызвали милицию, пожарных, санэпидемстанцию. Никто ничего не нашёл. Паника росла, пошли разговоры о «порче» и «проклятии фабрики». Собирались толпы. Капитан Грошев, поседевший и уставший от абсурда, вызвал к себе уже майора Столярова и положил перед ним раздутую папку:

— Всё, Игорь. Я старый. Тут либо мы с тобой кончаем с кукухой, либо в городе начинается Средневековье. Собирай команду: тихих, умных, скептиков. Разбери это навсегда. Как хочешь — так и называй. Только больше ко мне с этим не лезь.

Так появилась «Особая следственно-оперативная группа № 7» — в узких кругах «Группа Столярова», позже — Отдел «К». Буква «К» изначально значила «Казуистика» (разбор запутанных дел). Скоро сами сотрудники стали расшифровывать её иначе: «Казусы». А потом — просто «Кошмары».

Столяров набрал людей по принципу прочности психики и гибкости ума. Вошли:

инженер-физик с оборонного завода, уволенный за «неортодоксальные гипотезы в области полевых взаимодействий» (он отвечал за приборы);

врач-психиатр, разочаровавшийся в официальной науке после серии «психических заражений» в больнице;

Глава 3: Первое исчезновение

Тишина после щелчка кейса Артёма длилась ровно три секунды. Её нарушил не звук, а свет.

Синяя гирлянда, до этого горевшая ровным, глубоким, почти сонным сиянием, внезапно сжалась — нет, втянулась в себя, как зрачок перед вспышкой. На долю мгновения вокруг неё образовалась чёрная, безвоздушная пустота, где даже свет других лампочек казался поглощённым.

— Что это… — начала девушка‑волонтёр.

И взорвалась.

Не грохотом, а беззвучным, всепоглощающим извержением холодного пламени. Ослепительно‑белый, с синей кровоподтёчной сердцевиной, свет хлынул с высоты пятого этажа — не расширяясь конусом, а обрушившись вертикальной колонной. Он залил пространство у подножия ёлки, выжег тени, превратил снег в сияющую, слепящую гладь. Воздух зазвенел, словно миллионы ледяных игл столкнулись друг с другом. Артём инстинктивно зажмурился, но свет проникал сквозь веки, окрашивая мир в ядовитое сияние. Он почувствовал, как мороз вгрызается в кожу уже не как температура, а как физическое ощущение: острые, колючие щипцы сдавили виски, пронзили лёгкие на вдохе.

Именно в этот момент, в самую гущу этого немого ледяного ада, его взгляд, рефлекторно отвернувшийся от эпицентра, поймал движение на самой ёлке. Не на гирляндах, а между ними — на тёмных, покрытых инеем лапах огромной ели.

Тень.

Она была не от чего‑то. Она была сама по себе — плотная, густая, как чёрный дым, но с чёткими, рваными границами. Она стремительно пронеслась по стволу снизу вверх, противоположно падающему свету, и на мгновение обрела форму: высокую, долговязую, с мощными, изогнутыми дугой рогами, венчавшими бесформенную голову. Рога не оленьи — они были ветвистыми, корявыми, как голые сучья старого дуба, но острыми на концах. Тень мелькнула и растворилась среди ветвей, будто её и не было.

Всё это заняло меньше секунды.

Свет погас. Резко, будто кто‑то выдернул вилку из розетки вселенной.

Наступила не просто темнота, а глубокая, оглушающая слепота. Сетчатка, перегруженная вспышкой, отказывалась работать. В ушах стоял тот самый высокий, леденящий звон. Артём, шатаясь, упёрся ладонью в холодное ограждение, мигая, пытаясь хоть что‑то разглядеть. Перед глазами плясали зелёные и лиловые пятна — оптические призраки.

— Что… что это было?! — произнес чей‑то сдавленный, испуганный голос.

— Ослепило, чёрт! Машка, ты цела?

— Щиток! Проверь щиток! — крикнул один из электриков.

Зрение начало возвращаться. Пятна рассеивались, открывая картину, которая была почти прежней, но теперь казалась неестественно плоской, бутафорской. Гирлянды на ёлке мигали в своём безумном ритме, как ни в чём не бывало. Синей гирлянды среди них больше не было. Ни тлеющего шлейфа, ни обгорелых проводов — просто разрыв в светящейся нити, чёрная пропасть в всеобщем веселье.

Артём протёр глаза, сделал шаг вперёд. Его мозг, отточенный годами протоколов и скепсиса, уже составлял список: «Временная световая аномалия высокой интенсивности. Сопровождалась акустическим феноменом и резким термическим…»

Мысль оборвалась. Его взгляд, скользнув по группе людей, автоматически искал самую мрачную фигуру. И не нашёл её.

Где смотритель?

На том месте, где секунду назад стоял угрюмый мужчина в дублёнке, прикуривая и смотря на мир с презрением, теперь лежала только его ушанка, валявшаяся в снегу, как оторванная кукла. Рядом — окурок, тлеющий слабой красной точкой.

Артём почувствовал, как холод, уже не внешний, а внутренний, сковал его желудок.

— Смотритель, — резко, громче, чем планировал, бросил он, — где мужчина, который здесь только что стоял?

Все замерли, оглядываясь. Волонтёры, электрики — их лица, ещё не успевшие перейти от шока от вспышки к новому ужасу, выражали лишь недоумение.

— Который? Дядька с сигаретой? — спросил молодой электрик, щурясь.

— Он. Куда ушёл?

— Не видел… Свет же был, ослепило…

— Я вроде… он отшатнулся, — неуверенно сказала девушка‑волонтёр, Машка, — когда свет ударил. Может, за ограждение?

— За секунду? Слепым? — отрезал Артём. Его взгляд метнулся по площади. В радиусе двадцати метров не было ни одной одинокой, удаляющейся фигуры в дублёнке. Толпа гуляла, смеялась, каталась с горки. Никто не обращал внимания на кучку людей у ёлки. Для них ничего не произошло — просто мелькнула странная вспышка, и всё.

Артём подошёл к месту, где стоял смотритель. Снег здесь был утоптан, но не было ни следов поспешного отступления, ни вмятины от падения. Было… ничего. Как будто человека просто стёрли ластиком с картины. Он наклонился, не касаясь, над ушанкой. Измеритель фонового потенциала в его кармане начал тихо пищать, но он проигнорировал его. Вместо этого он увидел на чистом, почти синем в отражённом свете снегу крошечные, едва заметные кристаллики. Они не были снегом. Они были крупнее, идеальной геометрической формы и отдавали слабым синим свечением, как микроскопические светодиоды. Иней? Но не простой. Он лежал ровным кругом, диаметром примерно с человеческое тело.

«Локальное падение температуры до минус тридцати… Конденсация атмосферной влаги в аномальных условиях…» — мозг пытался цепляться за рациональное, но тень с рогами, мелькнувшая в глазах, жгла сознание кислотой.

— Он испарился! — вдруг визгливо выкрикнула одна из волонтёров, младшая. Её глаза были круглыми от нарастающего ужаса. — Свет его забрал! Я видела, как тень… какая‑то тень…

— Заткнись, Тань, не гони! — резко оборвал её коллега, но в его голосе тоже звучала паника.

— Вызываем наряд и скорую, — скомандовал Артём голосом, в котором он сам с удивлением услышал металлическую твёрдость. — Никто не уходит отсюда. Все остаются на месте. Вы, — он ткнул пальцем в самого старшего электрика, — перекройте всё освещение ёлки. Полностью. Прямо сейчас.

Электрик, бледный, кивнул и поплёлся к щитку, пошатываясь. Артём отвернулся от них, доставая телефон, чтобы позвонить в отдел. Его пальцы чуть дрожали, и он сжал аппарат сильнее, чтобы скрыть это.

Глава 4: Дело передают в Отдел «К»

Холод, заполнивший Артёма на площади, не покинул его и в машине, и в лифте, и теперь — в стерильно‑официальном кабинете начальника Отдела «К». Это был не холод от мороза за окном. Это был внутренний ледник, нараставший где‑то в районе солнечного сплетения — тяжёлый, неподвижный, парализующий мысль. Он сидел на жёстком гостьевом стуле, пальцы непроизвольно сжимали и разжимали ручку, которой он только что подписывал предварительный рапорт. В ушах, поверх тиканья настенных часов и гула компьютера, всё ещё стоял тот самый высокий, ледяной звон, словно его слуховая память отказывалась стирать аудиослед аномалии.

Испарился. Просто взял и испарился.

Слова девушки‑волонтёра вертелись в голове навязчивой, дурацкой каруселью. Он гнал их прочь. Были версии: кратковременное пси‑воздействие, вызвавшее панику и бегство; экспериментальная технология маскировки; массовый психоз, в который он, по глупости, попал сам. Но под каждой версией зияла пустота, потому что на снегу остался круг идеального инея, а в гирлянде — чистая, необгорелая прореха. Факты упрямо складывались в картину, где не было места ни панике, ни технологиям. Только холодная, необъяснимая пустота.

— Калинин.

Голос начальника, Александра Борисовича — человека с лицом уставшего бухгалтера и душой, закалённой в тысячах абсурдных происшествий, — вернул его в реальность. Ему было около пятидесяти пяти, но выглядел он на все шестьдесят пять. Не от болезненности, а от накопленной усталости, которая впиталась в плоть и стала её частью. Среднего роста, плотного, но не полного телосложения — крепкий, как старый дубовый пень. Александр Борисович — вершина айсберга прагматизма в мире, где плавает слишком много мистических обломков. Его кредо: «Любое явление, каким бы абсурдным оно ни было, должно быть задокументировано, классифицировано и, по возможности, обезврежено, не нарушая видимости общественного порядка». Он не верит в «высшую справедливость» или «добрую магию». Но он верит в причинно-следственные связи и в то, что даже самую безумную причину можно использовать для предсказания и контроля следствия.

Александр Борисович начинал как перспективный следователь по особо важным делам прокуратуры в конце 80-х. Расследовал коррупционные схемы, дела о хищениях в особо крупных размерах. Был жёстким, принципиальным, верил в систему. Его карьере пророчили блестящее будущее.

Всё изменило «Дело о цехе №8». На одном из оборонных заводов Глуховска в заброшенном цехе начали бесследно пропадать сторожа. Местные говорили о «мести немецких призраков» (завод стоял на месте лагеря военнопленных). Милиция разводила руками. Дело попало к Александру (тогда ещё просто Саше). Он приехал, настроенный найти криминал. И нашёл… нечто иное. Он сам стал свидетелем: в полночь стены цеха поползли тенями, а из старой вентиляции полился шёпот на непонятном языке. Его напарник сошёл с ума на месте. Александр выстоял. Не потому что был смелым, а потому что его мозг, отчаянно цепляясь за логику, начал составлять протокол. Он записывал всё: частоту шёпота, температуру воздуха, геометрию теней. Это спасло ему рассудок.

Дело было передано в только что созданную на обломках группы Столярова «Спецгруппу «Феникс», которую возглавлял Геннадий Снегин. Снегин, увидев подробные, почти механические записи Александра, взял его к себе. «Вы не верите, — сказал Снегин. — И это ваша сила. Вы будете нашим якорем».

— Отвлекись от отчёта. Документы уже пошли наверх. Дело шифруется как «Потенциально аномальное, класс опасности „Предвестник“». Формальности соблюдены. Теперь — суть.

Артём кивнул, отложив ручку. Суть. Суть была в том, что он видел тень с рогами. И ни в одном протоколе, ни в одном учебнике по паранормальной активности Отдела «К» не было раздела «Рогатые тени, воруют людей». Это выводило ситуацию в область чистого, неприкрытого ужаса, с которым его прагматизм не знал, как бороться.

— Нужен другой подход, — сказал начальник, как будто прочитав его мысли. Он откашлялся. — Твои методы — замеры, анализ, дозированное подавление — здесь, возможно, бесполезны. Как молоток для тонкой хирургии. Поэтому к делу привлекается консультант. Специалист по… тонким материям. Войдите.

Дверь кабинета, которую Артём не заметил приоткрытой, распахнулась бесшумно. И вошла она.

Варя Снегина. Если ожидаешь увидеть цыганку с шалью или седобородого старца с горящими глазами, то реальность била по шаблону с хлёсткой иронией. Она была молода, лет двадцати восьми, одета не в романтические робы, а в практичную тёмную водолазку, джинсы и поношенные, но крепкие ботинки, будто собиравшаяся не на сеанс, а в поход. Тёмные волосы были собраны в небрежный хвост, высвобождавший прядь, падавшую на щёку. Но всё это меркло перед её взглядом. Глаза у неё были не просто светлыми, а почти прозрачно‑серыми, как зимнее небо перед снегом. И в них не было ни капли мистического тумана. Был спокойный, пронзительный, видящий фокус.

Она посмотрела на Артёма, и ему показалось, что этот взгляд скользнул не по его лицу, а насквозь, за шиворот, туда, где всё ещё сжимался тот ледяной ком. Он почувствовал себя раздетым и изучаемым под микроскопом, и это вызвало мгновенную, яростную волну раздражения.

— Артём Калинин, ведущий инспектор, — отрекомендовал начальник, делая едва заметный жест рукой. — Варя Снегина. Неофициальный консультант отдела. В прошлом…

— В прошлом я ничего, — мягко, но чётко перебила Варя. Её голос был низким, немного хрипловатым, и в нём не было подобострастия. — Сейчас — тот, кто может почувствовать то, что не ловят ваши приборы, Артём.

Она назвала его по имени с первой же секунды — без отчества, без звания. Это было нагло. Это было не по уставу. Артём ощутил, как его челюсть непроизвольно напряглась.

— «Почувствовать», — повторил он, и в его голосе зазвучал знакомый, отточенный цинизм — броня, которую он спешно натягивал. — Мои приборы фиксируют падение температуры до минус тридцати, фантомные энергетические импульсы и следы неидентифицированного кристаллического осадка. Это данные. А что такое «почувствовать»? Получить субъективное впечатление? Уловить «ауру»?