Откат

Глава 1

Руки — одно целое с рулём. Дешёвый пластик въелся в ладони, но она не чувствовала боли. Только сухая, мелкая дрожь умирающего двигателя отдавалась в предплечьях. Она была функцией. Перед глазами — размытая лента МКАДа, поток красных и белых огней. В ушах — натужный кашель старой «копейки». Нос втягивал густую смесь горячего металла, бензина и чего-то ещё, сладковато-медного. Его кровь.

Он сидел рядом, обмякший, завалившийся на дверь. Не человек — кусок мяса, и с каждым его выдохом из горла вырывался тихий, булькающий хрип. Голова моталась в такт ухабам. С каждым толчком из раны в боку сочилась кровь.

Мыслей не было. Только команда, вбитая в подкорку: «Ехать». Пока эта ржавая коробка не развалится. Пока он не перестанет дышать. Или пока не перестанет дышать она. Мир сжался до полосы асфальта, по краям — смазанные жёлтые полосы фонарей. Всё, что было до — банк, выстрелы, предательство Волка, — стёрлось, превратилось в чужой сон. Реальность была здесь. В этой трясущейся жестяной ловушке, пропахшей бензином и страхом. В его предсмертном дыхании.

Машина дёрнулась. Раз. Второй. Двигатель захлебнулся и сдох. В оглохшей тишине его хрип прозвучал как рвущаяся ткань.

Нет.

Что-то острое впилось под рёбра. Воздух застрял в горле. Резко выжав сцепление, она повернула ключ. Стартер взвыл. Ничего. Ещё раз. Скрежет. Двигатель чихнул и завёлся, изрыгнув облако сизого дыма. Катя вцепилась в руль. Эта машина была таким же умирающим организмом, как и он.

В зеркале заднего вида полыхнуло сине-красным. Где-то далеко. Патруль. Желудок свело судорогой. Нога сама вдавила тормоз. Скорость сброшена, она влилась в сонный утренний поток. Не выделяться. Стать тенью. Мигалка приближалась. Катя смотрела прямо перед собой, на задние фонари старого «Москвича». Боковым зрением видела патрульную машину — белый силуэт с синей полосой, проплывающий мимо. Он не замедлился. Проехал дальше. Воздух вышел из неё длинно, шумно, до боли в лёгких.

Она свернула с кольцевой. Бирюлёво. Адрес из его файлов. Старый схрон, консерва. Забытый много лет назад. Чем дальше и грязнее — тем безопаснее. Панельные многоэтажки, как гниющая челюсть, смыкались над дворами. Сотни тёмных окон-глазниц. Она нашла нужный двор, заставленный ржавеющими остовами машин. Двигатель затих, оставив после себя лишь гул в ушах. И под этот гул — его дыхание. Рваное. Еле слышное. Он ещё дышал.

Адреналин ушёл, оставив липкую слабость. Катя открыла дверь. В салон ворвался сырой воздух, пахнущий мокрым асфальтом и гнилью из мусорного бака. Она распахнула пассажирскую дверь. Артём обвалился на неё безвольной массой. Горячий, неестественно тяжёлый.

«Думай, сука». Голос в голове был его.

Она подхватила его под руки, перенося вес на себя. Рывок. Его тело потянуло вниз, ботинки скребли по крупному, грязному асфальту. Она волокла его к серой, обшарпанной двери подъезда. Домофон. Лифт. Где-то в недрах дома, словно больной зверь, недовольно загудел механизм. Из-за угла показалась сгорбленная фигура с тележкой на колёсиках. Старуха.

Лифт приехал. Двери со скрежетом разъехались. Внутри — та самая старуха. Воздух в кабине был густым от запаха корвалола. Маленькие, цепкие глазки впились в Катю, скользнули на окровавленное тело и вернулись к её лицу. Она застыла, кожа под курткой мгновенно стала липкой. Заставила губы растянуться в улыбку.

— Перебрал… — голос прозвучал хрипло.

Старуха недоверчиво хмыкнула, поджав тонкие губы. Не ответила. Молча нажала кнопку своего седьмого этажа. Вечность. Двери открылись. Старуха, не оборачиваясь, выкатилась и скрылась. Двери закрылись. Ждать, пока лифт вернётся? Риск. Оставалась лестница. Четырнадцать этажей. Её Голгофа.

Четырнадцатый. Нужная дверь, обитая рваным дерматином. Пальцы не слушались, ключ выскользнул, с сухим шорохом проехав по бетонному полу. Она выругалась сквозь зубы, на ощупь нашла его и со второй попытки попала в скважину. Щелчок замка гулко ударил в тишине. Она навалилась на дверь, втащила его внутрь. Захлопнула. Повернула засов. Всё.

Контроль исчез. Тело отказало. Резкий спазм скрутил мышцы живота, и она едва успела добежать до кухни, чтобы согнуться над раковиной. Её вырвало. Отпустив Артёма, она рухнула на пол. Руки превратились в ноющие, бесполезные обрубки. Спину пронзила боль, не давая вздохнуть. Она подняла взгляд. В тёмном стекле кухонного шкафчика — чужое существо. Затравленное, с безумными глазами, в грязи и чужой крови. Прошлой жизни больше нет. Она сама захлопнула за ней дверь.

Сергей Волков стоял посреди ситуационного центра СБ. Он слушал доклад по защищённой линии, глядя на трёхмерную схему городских коллекторов.

— Двое наших — двухсотые. Он ушёл. Девчонка с ним. Выход здесь, — на схеме мигнула красная точка. — Дальше след простыл.

Волк молча нажал отбой. Расчёт был холодным. Он ожидал этого. Но девчонка… Обуза, которая должна была его утопить, вместо этого вытащила его на себе.

Дверь открылась. Вошёл его помощник, Паша.

— Сергей Иваныч…

— Возьми себя в руки, Паша, — голос Волка был тихим. — Что с камерами?

— Проверяем. Там слепая зона, прямо у люка. Отрабатываем соседние улицы. Это займёт время.

— Времени нет, — отрезал Волк. — Он ранен. Сильно. Ему нужно убежище.

Паша сглотнул, пряча дрожащие руки за спину. Он боялся Волка. Но ещё больше — Артёма, если тот выживет.

— Работай, — Волк перевёл взгляд на схему коллекторов, давая понять, что разговор окончен.

Паша выскользнул. Слабак. Волк открыл на терминале зашифрованный файл. . Карта убежищ Артёма. Всё, что он собирал годами. Это была не измена. Это было избавление. Он предлагал Артёму быструю, солдатскую смерть. Но тот, упрямый сукин сын, отказался.

Волк методично просматривал список. Мосфильмовская — скомпрометирована. Тушино — слишком близко. Переделкино — слишком очевидно. Он отправлял адреса группам захвата. Вот оно. Бирюлёво. Адрес из старого файла. Грязная дыра. Он на мгновение задумался. Раненый зверь не потащится в такую даль. Он заляжет в первой попавшейся норе. Будет действовать по привычным схемам. Не с ней. Это иррационально. Волк пометил адрес в Бирюлёво самым низким приоритетом. Он судил по Артёму, которого знал. По тому, кто ценил эффективность выше сантиментов.

Глава 2

Воздух в комнате был плотным, пропитанным жаром чужого тела и запахом болезни. Он въедался в дешёвые обои и старую мебель — фон их заточения. Артём снова горел. Ненадёжное средство, вырвавшее его из комы, теперь мучило хаотичным, лихорадочным циклом: бросало из жара в озноб с жестокой методичностью. Он дёрнулся на полу, и глухой стон сорвался с его пересохших губ.

Катя оторвалась от пыльного узора на линолеуме. Его тело выгибалось, мышцы сводило судорогой, а по вискам, оставляя тёмные дорожки на пепельной коже, катился крупный пот. Бред выталкивал наружу обрывки фраз — не мольбу, а призраков его прошлой жизни.

— Волк… сектор три… чисто… — шёпот был рваным, но даже в нём слышался металл приказа. — Контакт на одиннадцать…

Катя смотрела на него с оценочной отстранённостью. Жалость сгорела дотла где-то на пути сюда, в этой вонючей «копейке». Он был не человеком. Инструментом. Сломанным, перегретым, но единственным, что у неё остался. Её задача — перезапустить его систему. Или извлечь последнюю полезную деталь, прежде чем он превратится в хлам. Она поднялась, чувствуя, как ноют мышцы после тех бесконечных пролётов, по которым она волокла эту стокилограммовую тушу. Нужно сбить температуру.

Она прошла в смежную комнатку — кухню-кладовку. Встроенный шкаф пахнул нафталином и старьём. Внутри, на полке, лежала стопка пожелтевшего белья и одинокая серая футболка, застиранная до полупрозрачности. Полотенец не было. Катя взяла футболку. Вернувшись, она вцепилась в ветхую ткань и с силой дёрнула. Резкий треск резанул тишину. Катя застыла, вслушиваясь. Дом молчал, поглощённый дрёмой спального района. Она разорвала футболку на несколько длинных полос.

В ванной из крана текла тонкая, ржавая струйка. Ледяная. Ломило пальцы. Катя смочила один из лоскутов и склонилась над ним. Воздух вокруг его тела был густым, удушливым — пар лихорадки и спирта, которым она вчера заливала рану. Этот едкий дух, запах распада и болезни, стал воздухом, которым они дышали. Она начала обтирать его горячую кожу. Движения выверенные, механические. Она не ухаживала за больным. Она охлаждала механизм. Рука с тряпкой скользила по его груди, шее, лицу, стирая пот и оставляя влажные, быстро испаряющиеся следы.

Её рука двигалась по карте его шрамов. Вот старый, белый рубец под рёбрами — нож. Вот рваная отметина на плече — пуля вырвала кусок плоти, оставив вмятину в мускулатуре. Свежие ссадины багровели на фоне старых ран. Она читала эту карту без отвращения, без жалости.

Она была хозяйкой этого тела, этого архива боли. Владела им не как женщина мужчиной, а как тюремщик — заключённым. Как механик — сломанной машиной. Эта власть была единственной, что имела значение.

Пустой желудок скрутило спазмом. Последний раз она ела… вчера. Ту сухую галету в гараже. Руки мелко дрожали. Она поднялась, и зрение на миг поплыло. Если она упадёт, они оба сдохнут здесь. Он — от заражения, она — от голода. Простая, уродливая арифметика.

На кухне, в том же шкафу, нашёлся пакет дешёвой лапши и пузатая банка армейской тушёнки без этикетки. Ресурс. Она нашла старый чайник, налила ржавой воды и поставила на конфорку. Щелчок плиты, шипение огня — звуки мирной жизни, неуместные здесь.

Пока вода закипала, она вскрыла банку. Нож соскользнул по жирной крышке, едва не полоснув по пальцам. Пахнуло густым, пряным холодцом. На поверхности застыл толстый, мутный слой сала. Она подцепила его ножом и без отвращения отправила в рот. Жир растаял на языке, давая немедленный, тяжёлый прилив энергии. Когда чайник закипел, она залила лапшу, подождала три минуты, а затем вывалила в контейнер несколько кусков студенистой тушёнки.

Ела стоя, у окна, спиной к нему. Быстро, жадно, почти не жуя, заталкивая в себя безвкусную, горячую массу. Пластиковая вилка царапала стенки контейнера. Взгляд скользил по двору: старухи у подъезда, дети на качелях, серый, как цемент, пейзаж окраины. Он, привыкший к мраморным стейкам и виски тридцатилетней выдержки, сейчас лежал там, и его жизнь зависела от этой жалкой лапши. От неё. Она была его единственным источником энергии, его функцией выживания.

Мысль не вызвала даже тени улыбки. Это было другое. Тяжёлое, тусклое, как ржавчина. Удовлетворение. Чувство восстановленного баланса. Власть была этим теплом в животе. Топливом для её механизма. Жри, сука. Теперь ты от этого зависишь. Она доела всё, выскребла вилкой остатки желе. Только тогда она обернулась.

Он лежал неподвижно. Её взгляд упал на раскрытый ноутбук. Она подошла, нажала на клавишу. Экран не загорелся. Батарея, примотанная к проводам по его последней бессвязной инструкции, окончательно села. Ноутбук был мёртвым пластиком. Титановый кейс рядом — его саркофаг. Без него, без его памяти, все эти гигабайты компромата были безмолвным грузом. Её зависимость от него стала абсолютной. Она была его тюремщиком, его богом. Но он, даже в беспамятстве, оставался её единственным ключом. Дыхание застряло в горле.

В ситуационном центре «Алмаз-Капитал» воздух был пересушен и отдавал озоном от перегретых серверов. На огромном мультиэкранном дисплее пульсировала тактическая схема Москвы. Двенадцать зелёных «нор» Бетона. Пять уже сменили цвет на красный. «Проверено. Пусто». Время утекало. Сергей Волков стоял, его ладони вцепились в края стальной консоли, и эта собранность была страшнее любой суеты.

За его спиной возник молодой аналитик Паша. Его руки сжимали планшет так, что побелели костяшки.

Паша сделал шаг ближе и сдавленно выдавил:

— Сергей Иваныч…

Волк не обернулся.

— Говори.

— Я прогнал файл «Норы_Бетона»… с учётом его состояния. Ранение тяжёлое… Система выдаёт низкую вероятность, что он будет двигаться к центру. Инстинкт требует залечь на дно. Подальше от всех. Где его точно не будут искать. Мы зря тратим время на эти квартиры. Это ловушки. А вот старые лёжки… из резервного списка… та, на окраине…

Волк медленно повернулся. Его глаза были пустыми.

Глава 3

Боль вернулась первой. Не тупая, фоновая пульсация, а острая, режущая вспышка. Она пронзила правый бок, будто кто-то медленно проворачивал внутри раскалённый шип. Сознание цеплялось за эту боль — единственный якорь в сером, вязком тумане.

Он лежал на твёрдом и холодном. Старый линолеум, пахнущий въевшейся пылью и чем-то кислым. В уши въедалось мерное, назойливое гудение холодильника, похожее на предсмертный хрип.

Артём открыл глаза.

Потолок. Белый, с разводами от давнего потопа. Он смотрел на него, и реальность медленно собиралась по кускам. Дно. Убогая, безликая коробка на краю географии. Воздух здесь стоял, как вода в грязном пруду — густой от пота и едкий от запаха просроченного антисептика, которым она обрабатывала его раны.

Он лежал на полу под колючим пледом. Тело не слушалось, просто кусок мяса. Мысленная оценка повреждений выдала неутешительный отчёт. Правый бок — дыра. Сил — ноль. Каждый вдох отзывался болью. Но голова работала. Холодно и ясно.

Он перевёл взгляд. Катя сидела в дальнем углу, спиной к стене. Неподвижная, как часть интерьера. Её глаза не просто смотрели — они измеряли его. Взгляд снайпера, наведённый на цель. Рука лежала на столе, в нескольких сантиметрах от пистолета.

Память нахлынула битым стеклом. Осколки. Вспышки. Банк. Кровь. Боль. Предательство Волка — этот осколок был самым острым. И её лицо, искажённое яростью. Она тащила его. Спасла. Зачем? Вопрос был тактическим. В его мире ничего не делалось просто так. Её цель была непонятна, а значит — представляла угрозу.

Решение принято. Цель: вертикальное положение. Задача: вернуть контроль.

Артём упёрся левой рукой в пол, попытался приподнять торс. Боль в боку взорвалась новой вспышкой. Зрение расфокусировалось, лёгкие с сипом вытолкнули воздух. Он рухнул обратно, тяжело дыша. Кожа мгновенно стала липкой и холодной. Провал. Тело взбунтовалось. Он лежал, глядя в потолок, и слушал лихорадочный стук собственного сердца. Бессильная ярость заставила сжаться пресс. Он ненавидел эту немощь больше, чем боль, больше, чем Волка. Немощь была хаосом. А хаос был врагом.

Катя безразлично наблюдала за его борьбой. Как энтомолог за конвульсиями насекомого. Сочувствие было чуждо. Остался лишь сухой, отточенный расчёт.

Починить инструмент. Оценить угрозы. Разработать план. Он не был для неё человеком. Он был сломанным ключом к ресурсам. И одновременно — хищником в клетке, который мог в любой момент перегрызть ей горло.

Она знала, что он очнулся, ещё час назад. Его дыхание изменилось. Она ждала. Давала ему возможность самому оценить степень своего падения. Слова, которые он прохрипел в бреду, въелись в память. «Устранить». Она — переменная, которую нужно обнулить. И это знание давало ей не страх, а свободу. Свободу от любых иллюзий. Он был её врагом. Просто сейчас этот враг был прикован к полу собственной немощью.

За спиной послышался сухой, рваный звук — Артём скользил, упираясь в шершавую стену. Он не сдался.

Артём повернулся на левый бок, игнорируя протест нервных окончаний. Подтянул ноги, упёрся спиной в стену, используя её как внешний каркас. Движение было вязким, словно он вытягивал собственное тело из густого, ледяного мёда. Толкаясь пятками и левой рукой, он начал скользить вверх. Рана в боку отозвалась так, словно в неё снова вонзился нож. Он сосредоточился на одной точке на противоположной стене — на отставшем куске обоев.

Наконец, он сел. Тяжело дыша, откинул голову назад. Глаза были закрыты. Победа. Пустая, высосанная до дна. Сил не осталось даже на то, чтобы дышать. Он сделал это. Вернул себе малую толику контроля.

Он открыл глаза и посмотрел на неё.

Катя молча смотрела на него, и в этом молчании он прочитал правила новой игры. Она больше не была его вещью. Она была часовым у его клетки.

Прошло четыре часа. Время в этой душной коробке текло медленно, как гной. Артём не двигался, экономя энергию. Он прокручивал в голове события, восстанавливая их цепь. Предательство брата оказалось раной более глубокой, чем пулевые отверстия. Та рана не гнила, она выжигала изнутри.

Он перевёл взгляд на Катю. Она сидела за столом, склонившись над старым ноутбуком. Палец упрямо давил на кнопку питания. Тщетно. Аккумулятор сдох. Её упорство одновременно восхищало и бесило. Она действовала. Пока он, Бетон, был прикован к полу.

Ему нужна была информация. Полная картина.

Он сглотнул, прочищая горло.

— Докладывай, — голос прозвучал как скрежет ржавчины. Это было первое слово, которое он произнёс в сознании. И это слово было приказом.

Катя не обернулась. Её пальцы замерли над клавиатурой. Секунда, другая. Она медленно взяла со стола гранёный стакан с водой, сделала глоток. Это был акт неповиновения.

На его шее вздулась вена. Он ждал.

Наконец, она заговорила. Голос звучал так, будто в ней не осталось ни капли влаги; слова выходили сухими, отточенными.

— Волк предал. Банк был ловушкой. Две группы. Одна внутри, вторая снаружи.

Она сделала паузу.

— Ты ранен. Два огнестрельных. Плечо и правый бок. Большая кровопотеря. Сепсис. Я вколола тебе антибиотик из твоего тайника. Срок годности истёк.

Её тон был таким, будто она читала техническую документацию.

— Мы здесь. Квартира в Бирюлёво. Последняя в твоём списке. Самая убогая. Поэтому нас здесь ещё не нашли.

Затем она медленно оглянулась, бросив взгляд через плечо. В этом взгляде не было ни тепла, ни вызова — только трезвая оценка боеспособности актива.

— Ноутбук мёртв. Кейс у нас. Нас ищут. Очень активно.

Она изложила факты. Сухо. Сжато. Это был не доклад подчинённого. Это была аналитическая сводка партнёра. Равного.

Он сфокусировался на ней. Её взгляд — полированное стекло сканера, без эмоций и колебаний. Она не просто выжила, она мутировала. Он создал её и теперь видел результат своей работы. Он промолчал, лишь коротко кивнув. В этот момент он осознал: проиграл он не только Волку. Он проиграл ей.

Глава 4

Девятнадцатое июля две тысячи восемнадцатого года. Три часа пятнадцать минут ночи.

Тишина разбудила её.

Не крик, не грохот, не вой сирены. Её выбросило из тревожного сна, когда сломался привычный ритм. Последние три недели она жила под аккомпанемент его дыхания — тяжёлого, с влажным хрипом из гноящейся раны. Этот звук стал фоном, метрономом, отсчитывающим время.

Сейчас метроном молчал.

Катя бесшумно села на своём лежбище из старого пальто. Неподвижный воздух пропитался запахом болезни — кислой вонью пота, гниющей плоти и дешёвого антисептика. Пистолет лежал под ладонью, холодный и тяжёлый. Привычный.

Она посмотрела туда, где на брошенном матрасе должен был лежать он.

Пусто.

Кожа на затылке натянулась. Он не просто проснулся. Он встал. После трёх недель почти непрерывного лежания, после сепсиса, едва не сварившего его заживо. Последние два дня она заставляла его сгибать ноги, напрягать мышцы. Борьба с атрофией. Он рычал от боли, но подчинялся. Неужели сработало так быстро? И он сделал это бесшумно.

Она плавно подняла оружие. Обострившийся слух впивался в тишину, пытаясь выцепить скрип половицы, шорох, сбитое дыхание. Ничего. Только гул холодильника и собственное сердце в ушах.

Она перевела взгляд.

Чёрный силуэт застыл у окна, вырезанный из оранжевого зарева, которым город клеймил небо. Неподвижный. Неправильный. Не страх — ледяное предчувствие ошибки пробилось сквозь расчёт. Она поняла: он ждал.

Он начал поворачиваться. Медленно, с механической угловатостью. Скрипнула половица, раскалывая тишину. Лунный свет упал на его лицо, вылепив из мрака острые скулы и запавшие глаза. Взгляд был пуст, расфокусирован, устремлён мимо неё.

— Волк…

Слово сорвалось с его губ безумным шёпотом. Одержимость. Его разум, отравленный инфекцией, зацепился за единственное, что имело значение. Предательство.

Он шагнул к ней. Потом ещё. Его движение было заторможенным, но прицельным, как у автоматона, получившего единственную команду: «Уничтожить». Он шёл не на Катю. Он шёл на призрака, которого его воспалённый мозг поместил в её тело. Его руки медленно поднимались, пальцы скрючивались, готовясь душить.

— Артём, это я! — её голос прозвучал резко, как команда. Тон хозяйки. Тон тюремщика. — Очнись!

Он не отреагировал. Он был в шаге. Она откатилась в сторону, пытаясь вскочить, но он оказался быстрее. Его вес обрушился на неё, припечатывая к полу. Удар затылком о линолеум — сознание на миг погасло, дыхание оборвалось, оставив в лёгких горящую пустоту.

Его руки нашли её горло. Хватка была слабой, но в ней чувствовалась вся звериная ярость, что копилась неделями бессилия. Пальцы сжались, перекрывая не просто воздух, но и звук. Мир сузился до его лица, нависшего над ней, и до нарастающего гула в ушах. Паника уступила место острой, выживающей ярости. Её рука метнулась к низкому столику со стаканом воды. Пальцы нащупали рифлёное стекло. Она сжала его и, собрав последние силы, с размаху плеснула ледяную воду ему в лицо.

Брызги ударили его, как разряд дефибриллятора. Он дёрнулся, хватка на её горле мгновенно ослабла. Лихорадочный жар отступил, уступая место шоку. Он оцепенело уставился на свои руки, всё ещё лежавшие на её шее, а затем поднял глаза. Фокус вернулся, и реальность обрушилась на него. Он увидел не призрака. Он увидел её.

Он отшатнулся с коротким, гортанным хрипом, будто коснулся оголённого провода. Попытался отползти, но тело предало. Ноги подкосились, боль в простреленном боку заставила его согнуться пополам. Он тяжело осел на пол, хватаясь за рану, и зашёлся сухим, удушливым кашлем.

Он посмотрел на неё снизу вверх. В его глазах была чистая ненависть. Направленная не на неё. На себя. На свою слабость. Он только что пытался уничтожить единственный ресурс, удерживавший его на этом свете.

Катя медленно поднялась. Провела тыльной стороной ладони по влажному затылку. Потёрла шею, где ещё горели следы его пальцев, и посмотрела на него. Её молчание было страшнее любого крика. Оно было приговором. Она видела его на самом дне. И это знание теперь встало между ними стеной.

Девять часов утра. Ситуационный центр СБ в одной из башен Москва-Сити.

Воздух в центре был спёртым, пропитанным жаром перегруженных процессоров и запахом дешёвого кофе. Сергей «Волк» Волков не спал третьи сутки. Черты лица заострились, под глазами пролегли тени. Он скользил пальцем по сенсорной панели, размазывая жирные следы. На экране горели красным восемь пустых убежищ Артёма.

— Сергей Иваныч, мы проверили все двенадцать объектов. Пусто, — голос молодого аналитика Паши был ровным, но нервным. — Но есть кое-что ещё. Старуха из Бирюлёво… снова звонила. Третий раз за утро. Говорит, ночью был шум, крики. Настаивает, чтобы вскрыли квартиру.

Волк раздражённо отмахнулся. Его мозг, перегруженный кофеином, искал сложный план, достойный его старого командира, а не простое решение.

— Это паранойя старой карги, Паша! — рявкнул он. — Хочешь, чтобы я отправил группу в сраный клоповник из-за бабкиных сказок? Бетон бы никогда не полез в такую дыру. Не его стиль. Он где-то залёг у старых армейских контактов. Поднимите их снова. Выверните наизнанку.

Паша открыл рот, чтобы напомнить, что последний пинг телефона девчонки в день побега зафиксировали именно в Бирюлёво, но поймал тяжёлый, воспалённый взгляд Волка и промолчал.

Челюсть Волка напряглась. Он процедил сквозь зубы: «Выполняй».

Паша молча кивнул и вышел. А Волк, оставшись один, достал телефон. На экране — лицо девочки, пойманное в моменте детской, чистой сосредоточенности. Его дочь. Он смотрел на это хрупкое изображение, как на амулет, который вот-вот потеряет. Потом экран погас. Он отхлебнул из фляги виски и снова уставился на карту, пытаясь разгадать ребус, которого не существовало.

Три часа сорок минут пополудни.

Жаркий июльский воздух, густой и пыльный, казался расплавленным свинцом. Рёв машин, визг детворы, обрывки музыки — всё сливалось в гул, давивший на барабанные перепонки. Продукты и вода почти кончились. Вылазка была необходимостью.

Глава 5

Сон оборвался: исчезло вязкое, привычное ощущение его хриплого дыхания. Глаза открылись мгновенно, но тело не шевельнулось. Она лежала на импровизированном матрасе из старого ватника, чувствуя, как немеют от холода кончики пальцев на ногах. Дыхание замерло в горле раньше, чем мозг отдал приказ. Он не дышит? Мысль была сухой, почти деловой. Если он мёртв, это меняет всё. Упрощает и усложняет одновременно. Напрягая шею, она сдвинула только взгляд.

Он сидел.

Сидел, прислонившись спиной к обшарпанной стене, и смотрел на неё. Не спал. Не бредил. Просто смотрел. В тусклом утреннем свете, пробивающемся сквозь грязное окно, его лицо казалось неподвижной маской. Кожа туго обтягивала скулы. Глаза, лишённые лихорадочного блеска, были пустыми и ясными. Они не оценивали, не угрожали — они фиксировали.

Он не просто смотрел — он вскрывал. Изучал её, спящую, беззащитную. В этом взгляде не было ни ярости, ни похоти. Было что-то хуже. Он не смотрел на женщину. Он составлял карту её уязвимостей. Волоски на затылке встали дыбом. Механизм внутри него, настроенный на уничтожение, нашёл новую цель. Её.

Она села, откинув тонкое одеяло. Тело повиновалось внутреннему, жестокому приказу, и каждое движение было выверенным, намеренным. Никакой демонстрации страха. Она — хозяйка этого пространства. Она это помнила. Он должен это помнить. Катя поднялась на ноги, чувствуя, как ноет каждая мышца. Три дня почти без сна, на грани истощения, но тело держалось. Она прошла мимо него в двух шагах, направляясь на кухню. Его взгляд давил на спину, отслеживая, как она держит осанку, как ставит ноги. Он больше не видел в ней жертву. Он видел противника.

Кухня — три квадратных метра убожества — встретила её серой пылью на липкой клеёнке. На столе, рядом со старым нетбуком, лежала последняя пачка дешёвого растворимого кофе. Она взяла её. Разорвала фольгу с силой, и пластик хрустнул под большим пальцем. Сделать две чашки — жест перемирия. Признание его возвращения в ряды живых. Сделать одну — декларация. Заявление о том, кто здесь контролирует ресурсы.

«Это всего лишь кофе, — прошептал остаток старой Кати. — Просто грёбаный кофе». Новая Катя, та, что родилась в крови и грязи московского банка, знала — мелочей не бывает. Она смотрела на пачку, и в голове проносились образы: его рука на её горле, его хриплый бред, его униженная ярость. Он пытался её убить. Он считал её инструментом. А инструменты не пьют кофе.

Она с силой вскрыла упаковку. В тишине щелчок пластика прозвучал неуместно громко. Взяла свою кружку — единственную чистую. Насыпала полную ложку коричневого порошка. Одну. Чайник, вскипячённый с вечера, был ещё тёплым. Она залила кипяток, и в нос ударил горький, химический запах цикория и жжёных зёрен.

Она села за стол, поставив чашку рядом с нетбуком. Спиной к нему. Демонстративно. Отпила. Жидкость обожгла язык: горячая, горькая, отвратительная. Пригубила снова. Поставив чашку, включила нетбук, погружаясь в холодную логику файлов Волка.

— Ты шумно дышишь, когда думаешь.

Его голос. Тихий, хриплый, но уже с металлом. Слова ударили в спину. Это был не комментарий, а укол. Выверенный. Он говорил: «Я вижу тебя насквозь. Я слышу, как работает твой мозг. Ты ничего от меня не скроешь».

Катя не обернулась. Она лишь заставила себя сделать ещё один глоток, чувствуя, как взмокла кожа под футболкой на лопатках. Утренний ритуал закончился. Новая война началась.

Два часа тишины, нарушаемой лишь стуком клавиш, его редким дыханием и монотонным, дребезжащим гулом старого холодильника «Саратов». Звук въедался в голову, не давая сосредоточиться. Она работала, игнорируя его присутствие. Это была её территория, её операция. Он был раненым зверем в её клетке. Она почти поверила в это.

Почти.

Шарканье ног по липкому линолеуму заставило её замереть. Она подняла взгляд. Он стоял в дверном проёме кухни, опираясь плечом на косяк. Его шатало. Лицо было бледным, лоб покрывала испарина. Но он стоял. Сам. Вертикальное положение стоило ему неимоверных усилий: дрожали колени, кожа на костяшках, вцепившихся в дверную раму, натянулась добела. Рука легла на рукоять пистолета, заткнутого за пояс джинсов. Холодный пластик успокаивал.

Он шагнул, потом ещё раз. Медленно, словно заново учился ходить, приблизился к столу. Остановился в метре от неё, тяжело дыша. Воздух наполнился запахом болезни — смесью аптечной химии, пота и чего-то металлического, как от свежей крови. Он не смотрел на экран нетбука. Его взгляд был прикован к ней.

Его рука медленно поднялась. Катя напряглась, готовая выхватить оружие. Но он лишь указал пальцем на её шею.

— Синяк, — голос был едва слышен, но каждое слово было чётким.

Она знала, о чём он. Утром в тёмном отражении экрана проступили уродливые отпечатки его пальцев. Клеймо.

Он сделал последний, самый трудный шаг. Теперь он стоял почти вплотную. Его качнуло, и он опёрся свободной рукой о столешницу, рядом с её чашкой. Кончики его пальцев коснулись её шеи. Кожа у него была горячей, сухой. Он провёл ими по потемневшей коже, очерчивая контур каждого синяка. Прикосновение было лёгким, почти невесомым, но её тело отреагировало против воли — мышцы живота свело судорогой. Это было нежно. Она обнаружила, что не дышит.

— Я, — сказал он. Это было не слово, а утверждение. Его палец провёл по синяку, как по свежему следу. Отныне этот след, эта боль, принадлежали ему.

Она могла бы отпрянуть, ударить его, выстрелить. Но она окостенела, фиксируя себя в этой позе, чтобы ни один мускул не выдал страха. Она заставила себя поднять на него взгляд. И молча кивнула. Один раз. Коротко. Да. Ты.

Он смотрел ей в глаза ещё несколько секунд, словно проверяя, есть ли в них страх. Не нашёл. Или нашёл не тот, который ожидал. Уголок его рта едва заметно дёрнулся вверх. Усмешка, отметившая территорию.

— Хорошо, — прошептал он, медленно отрывая взгляд от её глаз.

Он убрал руку. Развернулся, так же медленно, шатаясь, и побрёл обратно на свой матрас. Он не получил кофе. Не получил информации. Но он получил то, что хотел. Подтверждение. Его клеймо всё ещё было на ней. В его рухнувшем мире этот уродливый синяк на её шее был единственным, что ещё принадлежало ему.

Глава 6

Утро двадцать второго июля началось не с рассвета, а с тихого, нарастающего воя.

Катя не просто сидела — она впечатала себя в кухонный стол, подавшись вперёд, словно пыталась пробить головой маленький экран старого нетбука. Мир за дисплеем исчез: осталась только лихорадочно мигающая точка светодиода. В душной кухне воздух сгустился в обжигающее, липкое марево, пахнущее консервированным жиром и плавленым кремнием. В тишине стоял один звук — низкий, пронзительный визг, который, казалось, исходил не от вентилятора, а прямо из её воспалённого затылка.

На экране ползла тонкая синяя полоска. Копирование файлов. Последний, самый важный рывок. Она игнорировала красную иконку батареи, которая уже не мигала, а горела ровным, обречённым светом. Игнорировала сухость во рту и ноющую боль в затёкшей спине. Существовала только эта полоска, медленно пожирающая белое пространство. Девяносто пять процентов. Девяносто шесть.

«Давай, давай, сука, давай же…» — шептали её губы беззвучно. Все силы уходили на то, чтобы взглядом подталкивать упрямые проценты. Она уже видела это. Видела, как вставляет флешку в другой компьютер, как открывает папку, как получает доступ к оружию, которое позволит ей не просто выжить — диктовать условия. Это был почти физический голод, острее спазма в желудке. Голод по контролю.

Девяносто семь. Кулер взвыл на новой, пронзительной ноте. На экране, перекрыв заветную полоску, всплыло системное окно. «Внимание! Критически низкий уровень заряда батареи. Подключите источник питания».

— Пошёл к чёрту, — прошипела она и с остервенением ударила по тачпаду, смахивая предупреждение. Иррациональный, злой жест. Попытка выиграть ещё несколько секунд, словно можно обмануть физику силой своей ненависти.

Полоска дёрнулась. Девяносто восемь процентов. Замерла.

Катя подалась вперёд, почти касаясь лбом экрана, словно могла влить в мертвеющую машину остатки собственной энергии. Вой кулера и гул в её ушах слились в одну монотонную, удушающую частоту. Она видела пылинки, застывшие в косом утреннем луче, пробивающемся сквозь грязное стекло, и чувствовала липкий пот на шее.

Экран моргнул. И погас.

Не было ни щелчка, ни вспышки. Просто чернота. Мгновенная, абсолютная. Вой кулера оборвался. Навалившаяся тишина оглушила, заложила уши, как при резком перепаде давления.

Все её натянутые мышцы вдруг обмякли, налились тяжестью. Она смотрела в чёрный прямоугольник, который теперь отражал её собственное бледное, измученное лицо с тёмными провалами глаз. Видела там растерянность, неверие.

Прошла секунда. Две.

Судорожный, неверящий вдох царапнул лёгкие. Пальцы, будто чужие, рванули на себя флешку из USB-порта. Она уставилась на маленький кусок синего пластика, будто могла увидеть на нём свои девяносто восемь процентов триумфа. Но он был просто пластиком. Пустым. Мёртвым.

Руки начали мелко, неконтролируемо дрожать. Это была не слабость. Это была ярость, ищущая выход и не находящая его. Она с силой впечатала палец в клавишу включения, пытаясь продавить в мёртвом пластике дыру, заставить его работать силой чистого отчаяния. Нетбук превратился в бесполезный кусок металла.

Её триумф, такой близкий, почти осязаемый, превратился в ничто. Она сидела в оглушающей тишине, наедине со своим провалом. Почувствовала, как немеют пальцы, как тело становится чужим, безвольным.

— Проблемы, Ястреб?

Голос раздался из самого тёмного угла комнаты, где на полу, прислонившись к стене, сидел Артём. Это был не вопрос. Диагноз. Голос тихий, лишённый интонаций, но нёс в себе такой вес, что казался физическим давлением. Он заставил её напрячься, невольно подчиняясь, заставил признать его присутствие, которое она так старательно игнорировала последние часы.

Катя не обернулась. Продолжала смотреть на чёрный экран, на своё отражение.

— Всё под контролем, — выдавила она.

Слова должны были прозвучать холодно и уверенно, но сорвались с губ натянутым, сдавленным скрипом. Ложь была слишком очевидной, слишком жалкой. Тишина в ответ была хуже любого упрёка. Она длилась ровно столько, чтобы ложь успела сгнить в воздухе между ними.

А потом он снова заговорил. Так же тихо, с медицинской, расчленяющей точностью.

— Сначала ритм был сдержанным. Как чёткий, деловой пульс. Ты работала. Потом он внезапно участился, сбился с такта. Ты нашла что-то. Затем резко ударила по тачпаду, трижды, с отчаянием. Система выдала ошибку или предупреждение. А потом оборвался гул кулера.

Он сделал паузу, давая каждому слову впиться в неё.

— Как и твой план.

Катя замерла. Дыхание перехватило. Каждый его слог отзывался коротким, болезненным спазмом где-то под рёбрами. Он не просто слышал. Он анализировал. Он лежал там, в темноте, раненый, беспомощный, и строил в голове полную картину её действий, реконструируя её триумф и провал по одним лишь звукам. Он не спал — он разбирал тишину на составляющие, выжидая.

Голова повернулась медленно, неохотно, словно шейные позвонки спеклись. Их взгляды встретились через всю комнату. Его зрачки были сужены, фиксируя и препарируя её реакцию. Он не злорадствовал. Он ставил диагноз. Смотрел на неё не как на женщину или врага, а как на сломанный инструмент. Видел её отчаяние, панику, ярость. Видел трещину в её новой броне.

Опорный пункт полиции в Чертаново дышал казённой тоской: воздух был густ от дешёвого табака, остывшего кофе из пластиковых стаканчиков и кислого запаха пропотевшей формы. Участковый уполномоченный, старший лейтенант Маслов, ввалился в свой кабинет и мешком осел на стул, который глухо застонал. Он только что вернулся с вызова — очередная пьяная поножовщина в коммуналке. В лёгких всё ещё стоял липкий привкус перегара и валокордина. Всё, чего он хотел, — это горячего, крепкого чая и чтобы телефон молчал хотя бы час.

Его стол утопал в бумагах. Рапорты, протоколы, отказняки — это дерьмо никогда не кончалось. Он с усилием провёл ладонью по лицу, словно смахивая налипшую чужую безысходность. Взгляд наткнулся на ярко-жёлтый стикер, приклеенный к монитору. Три слова, нацарапанные вчера его же рукой, теперь казались приветом из другой, ещё более утомительной жизни. «Петрова А.П. Бирюлёво. Прокуратура!!!». Три восклицательных знака, поставленные в момент особого раздражения.