Отпусти меня

Глава 1

Дорогая читательница!

В тексте показана жизнь больницы и описаны реальные медицинские процедуры. Автор не медик, но выросла в семье врачей, поэтому в детстве нередко ела свой ужин под истории вроде «сегодня вырезали вот такуууую кисту!». При написании этой книги я прочитала огромное количество медицинской литературы и стремилась к максимальной достоверности – хотя и с некоторыми упрощениями, ведь это художественное произведение, а не медицинский справочник.

Действие книги происходит на стыке восьмидесятых и девяностых, уровень развития мира в книге соответствует нашему. Сейчас хирургия очень продвинулась, многие операции выполняются эндоскопически, через небольшие разрезы.

Если книга вам понравилась, пожалуйста, оставьте отзыв. Это повышает вероятность, что книгу прочитает кто-то еще. Группу автора можно найти в Телеграм по запросу «Литтмегалина» или «Серебряная лисица».

У Ясеня были зеленовато-серые глаза, светло-рыжие волосы, опускающиеся до воротничка его белого врачебного халата, округлые, мягкие черты лица и кожа белая, как айсберг – в представлении Надишь, которая видела снег и лед только на картинках в приютских книгах. Он носил очки в тоненькой серебристой оправе и говорил на типично ровеннский лад: округляя и растягивая слова. Он никогда не поднимал голос (впрочем, и остальные ровеннцы нечасто это делали), хотя и имел манеру отпускать ехидные, неприятные замечания.

Казалось бы, нет в нем ничего по-настоящему пугающего. И все же Надишь боялась его до ужаса. Стоило ему лишь приблизиться, и в желудке намерзал ком льда. Уж слишком часто он касался ее руки, прежде чем передать ей что-то, хотя мог бы просто протянуть. Слишком часто Надишь ощущала на себе его изучающий, липнущий к коже взгляд. И слишком часто он вызывал ее к себе, в его маленький кабинет, примыкающий к ординаторской, с серым линолеумом на полу и стенами, выкрашенными в бледно-желтый цвет, где высказывал ей очередные претензии. Вот, например, вчера придрался к тому, как она ведет амбулаторные карты, а ведь она все делала как положено…

Сейчас она была рада, что их уединение нарушает пациент – пусть даже погруженный в тяжелый медикаментозный сон. Затмевая резкий запах антисептика, в операционной витала гнилостная вонь гангрены – вонь, к которой Надишь так и не сумела привыкнуть. Ясень же, капризный, придирчивый Ясень, даже не морщился.

– Ампутация правой конечности на уровне средней трети плеча, – уведомил Ясень и после этого умолк. Когда-то он выдавал ей массу указаний, одна команда за другой, но к финалу ее годичной стажировки Надишь больше не нуждалась в инструкциях, так что теперь операции проходили в тишине.

Наблюдая за работой Ясеня, она забывала о том страхе и неприязни, что испытывала к нему в остальное время. Его действия были легки, точны и полны магии. Вот скальпель опустился к передней поверхности плеча, прочертив аккуратную подковообразную линию. Выступило небольшое количество крови. Надишь проворно промокнула кровь и, приподняв руку пациента, повернула ее, предоставив доступ к задней поверхности предплечья, чтобы Ясень выкроил аналогичный лоскут с противоположной стороны, на этот раз чуть больших размеров. Настал черед бицепса, и Надишь подала Ясеню ампутационный нож. Под легкими, плавными движениями инструмента мышца покорно расступалась. Надишь все еще испытывала трепет от вида столь беспардонного вторжения в живые ткани, но Ясень… Ясень, кажется, был в принципе не способен испытывать трепет. Отыскивая один за другим, он отсек нервы. Парой зажимов Надишь зафиксировала плечевую артерию. Ясень перерезал ее и наложил шелковые лигатуры. Затем они лигировали вены. Звук проволочной пилы, рассекающей плечевую кость, был неприятным, но недолгим, и вот рука уже окончательно отделилась от тела. Надишь схватила ее и положила в лоток. Ясень аккуратно выровнял плоскость опила рашпилем, установил дренажную трубку и приступил к наложению швов. Кетгут – для мышц и фасции, шелк – для кожи. Во время всех этих действий Ясень даже не вспотел, хотя кондиционер в операционной работал с перебоями. Операция закончилась.

– Пронаблюдай за ним. Затем перевезешь в палату.

Бросив взгляд на почкообразный лоток, в котором покоилась отделенная рука со скрюченными почерневшими пальцами, Ясень усмехнулся и покачал головой.

– Обратись он раньше, то, даже если бы пришлось лишиться пальца, сохранил бы руку. Кем он там работал? Грузчиком? Теперь он никому не нужен. Он безработный. Нищий.

– Вероятно, он неверно оценил собственное состояние, – пробормотала Надишь.

– Как бы не так! Его доставили к нам с температурой 42 градуса. Поврежденный палец доставлял ему массу страданий. Но он тянул до последнего, терпел, позволив некрозу распространиться на всю пятерню.

Надишь промолчала, хотя знала, что это правда. Только крайняя необходимость приводила кшаанцев в больницу, где им приходилось просить помощи у ровеннцев.

– Какая это по счету ампутация на этой неделе? Седьмая? Восьмая? Некоторые люди так глупы, что ставят расовые предрассудки выше их собственного благополучия, – Ясень сдернул окровавленные перчатки и зашвырнул их в мусорный бак. – Приберись здесь. Позже я жду тебя в моем кабинете. Сейчас... – он бросил взгляд на круглое табло часов, подвешенных к покрытой белым кафелем стене, – …почти семь. В восемь пятнадцать ты должна быть на месте.

В это время ординаторская пустовала. Дежурные врачи появлялись там не раньше девяти, после обхода. Встреча пройдет без свидетелей.

– Вы хотите поговорить со мной? – осторожно осведомилась Надишь. – О чем?

Глава 2

В ночь с воскресенья на понедельник Надишь не удалось уснуть вовсе. Воспоминания о Ясене, что он говорил, что делал, его интонации, снисходительность в его улыбке, его проклятый халат, его вес, прижимающий ее к дивану, кончики пальцев, оставляющие за собой выжженный след, – все это прокручивалось в ее голове словно шипастый металлический штырь, вставленный непосредственно в мозг. В середине ночи навязчивые мысли о Ясене отступили, но лишь потому, что их вытеснило осознание своей безнадежной, тотальной беспомощности.

Все ее детство Надишь ощущала острую нехватку контроля. По будням она вставала в семь, по выходным – в девять, потому что таким было расписание приюта. Она ела то, что ей давали, носила ту одежду, что была ей предоставлена, и читала те книги, что были в наличии. Это было парадоксальное чувство: ты не испытываешь нужду, но твои желания никогда не удовлетворяются, твои мечты столь безнадежны, что их и взращивать не следует. Надишь научилась себя ограничивать. Давить порывы. Прогонять досаду. Задавать не больше вопросов, чем уместно. И все же Астра, та самая Астра с ее близорукими, хлопающими, как у совы, глазами, что когда-то среди ночи отвезла Надишь к зубному, заметила направленность ее интересов. Откуда-то из недр ее служебной квартиры Астра притащила потрепанную медицинскую энциклопедию, и тогда Надишь ощутила, что впервые шаблон треснул – случилось не то, что положено, а то, чего она хотела. Она не отрывалась от той книги часами: лихорадка и озноб; утопление и близкие состояния; боль – и ее устранение.

Вероятно, ровеннские воспитательницы были не столь равнодушны к воспитанникам, как казалось Надишь, потому что, когда зашла речь об участии в программе среднего профессионального образования, детей они распределили весьма ловко – каждого по наклонностям и способностям.

В училище Надишь расцвела. Впервые она почувствовала, что ее действия имеют значение, что она сама определяет свое будущее. Другие девушки из ее комнаты в общежитии иногда позволяли себе быть расхлябанными. Надишь же забиралась на нижний ярус двухэтажной кровати, которую делила с другой студенткой, задвигала занавеску, сделанную из простыни, и, поставив на одеяло настольную лампу, читала до тех пор, пока раздраженные глаза не начинали слезиться. В ее выпуске она была лучшей.

Теперь же ее ошеломила конечная бессмысленность всех ее усилий. Ты можешь очень стараться, но потом тебе встретится кто-то такой, как Ясень. И он обнулит все твои достижения одной своей подписью, вышвырнет тебя в мусорное ведро словно грязную салфетку. Потому что ты – это всего лишь ты. А он… тот, кому повезло родиться им. Возможно, среди представителей его расы он и мелкая сошка. Но для тебя он скала, закон, бог.

Даже после того, как он всласть ей попользовался, ничто не мешает ему нарушить его обещание. И что тогда? Падать в ноги, рыдать? Слезы на него не действуют. Попытаться задобрить его телом? У Надишь определенно не было таланта соблазнительницы. К тому же она подозревала, что является для Ясеня одноразовым удовольствием. Пожаловаться на него? Кому? Главному врачу? Общая проблема с нехваткой кадров распространялась и на главврачей тоже. Как следствие, одному врачу приходилось заведовать несколькими клиниками. Их главврач появлялся в больнице нечасто. Большинство дел решалось при участии или посредничестве Ясеня. Пойти в полицию? Едва ли в полиции проявят участие к очередной маленькой кшаанской шлюхе, что согласилась продаться, да вот оплата ее не устроила. Тем более что они тоже ровеннцы. Они не станут преследовать своего.

Утром, когда Надишь была вынуждена встать и начать собираться, она обнаружила, что у нее зверски ломит плечи и спину: долгое лежание в оцепенелой, застывшей позе не пошло ей на пользу. В автобусе она смотрела в окно пустым взглядом, незаметно для себя потирая то одно плечо, то другое. За окном проносился однообразный, не способный зацепить взгляд, пейзаж: пески, низкий кустарник, кривоватые приземистые домики из глиняного кирпича. Разве что раскидистая пальма изредка оживляла ландшафт.

Больница располагалась в протяженном трехэтажном здании. Построенное ровеннцами около сорока лет назад, здание до сих пор оставалось в приличном состоянии, хотя и нуждалось в некотором косметическом ремонте – бледно-желтая штукатурка кое-где осыпалась, лепнина с орнаментом из веточек и листочков требовала реставрации. Обычно сам вид здания приподнимал Надишь настроение, напоминая, где она сейчас и чего достигла. Но сегодня она лишь ощутила холодок в животе.

В подвальной раздевалке Надишь открыла свой шкафчик и переоделась в рабочую одежду: бледно-голубые штаны, блуза без пуговиц из той же ткани, удобная резиновая обувь, с которой отлично отмывались кровь, гной и что угодно еще. Она повесила в шкафчик платье и плетеную сумку, где болтались лишь ключ да несколько монет для проезда на автобусе, после чего села на лавку в проходе между шкафчиками и поняла, что не может встать. Ее ноги просто отказывались нести ее к тому, от кого она с таким трудом уползла накануне.

Сегодня она его увидит. И завтра она его увидит. И послезавтра тоже. Каждый день. Как вообще можно работать с человеком, который поступил с тобой таким образом? Как подать во время операции скальпель, не поддавшись соблазну засадить ему этим скальпелем в глаз?

Однако не может же она вечно отсиживаться в раздевалке. До утренней пятиминутки осталось немного времени. Надишь ощущала озноб и в то же время – жар и жажду. Ей нужно прийти в себя, выпить стакан воды.

Она встала и побрела в кухню, которая находилась здесь же, на подвальном этаже. Там готовили еду для пациентов в стационаре. Туда же в течение дня забегали на быстрый перекус медсестры и врачи. Врачи были ровеннские, медсестры – кшаанские. Под обеденную зону для персонала отвели две маленькие комнаты. И хотя на дверях не было табличек, обозначающих национальность, как-то легко и незаметно одна из этих комнаток оказалась медсестринской, а другая – врачебной.

Глава 3

Надишь проснулась поздно и долго лежала, ощущая усталость и тотальное нежелание двигаться. Потом поднялась, надела красное платье, заплела косу, подвела глаза кайалом. Та же последовательность действий. Как будто кошмар, уже увиденный ранее, решил присниться снова…

На пути к району Ясеня она думала о себе, о Ками и размышляла о насилии в целом.

Можно ли привыкнуть к насилию? Смириться с принуждением? Надишь слышала, что в Ровенне совершенно другие порядки, но для кшаанских женщин насилие и принуждение были обыденностью. Саму Надишь, как ни странно, уберегло попадание в ровеннскую приютскую систему. Сложно сказать, какой была ситуация в ее настоящей семье, потому что Надишь абсолютно ничего о ней не помнила, но в приюте ее никогда не били, ни разу даже не шлепнули. Той же Камиже затрещины от отца прилетали так часто, что она уже и внимания не обращала. В то же время перспектива в скором времени оказаться под контролем еще более скверного мужчины привела Ками в ужас. Казалось бы, череда страданий, которая продолжалась от матери к дочери, захватывая поколение за поколением, должна была привести к мутациям в генах кшаанских женщин, сделать их апатичными и невосприимчивыми, лучше приспособленными к той реальности, в которой они вынуждены существовать. Однако этого не случилось.

Надишь припомнилось училище, курс психологии, небольшой эксперимент, о котором рассказал им преподаватель. Изучая процесс адаптации к негативным факторам, клетку с волком разместили прямо напротив загона овцы так, чтобы овца постоянно видела волка и ощущала его запах. Спустя какое-то время овца сдохла, не выдержав непрерывного стресса. К некоторым ситуациям оказалось невозможно привыкнуть. Ты либо находишь способ сбежать, либо остаешься на месте и медленно погибаешь, даже если со стороны этот процесс остается незаметен вплоть до его логического завершения. Все же Надишь надеялась, что психологически она окажется покрепче овцы. У нее хватит сил, чтобы дожить до момента, когда она сумеет отделаться от волка.

Консьерж узнал ее и на этот раз снизошел до того, чтобы одарить ее сальной улыбочкой. Когда Надишь зашагала к лифту, спина ее была прямой как палка, до онемения в позвоночнике. В лифте накал ее бешенства нарастал с каждым этажом. Оказавшись у двери Ясеня, она несколько раз стукнула по кнопке звонка кулаком, посылая короткие яростные трели.

– Ломать мой звонок вовсе не обязательно, – уведомил Ясень, отворив дверь. Сегодня на нем были белые шорты и серая майка. По степени непристойности шорты были немногим лучше халата, но хотя бы у него ничего не распахивалось. – Входи.

Ох уж этот его нейтральный тон, как будто она очередная пациентка, явившаяся на прием. Совпадение тут в действительности было только одно – он собирался как следует изучить то, что у нее внутри. Надишь вошла и, не снимая сандалии, прижалась спиной к входной двери, глядя на Ясеня взглядом, способным расплавить сталь.

– Ваш консьерж считает, что я проститутка, – прошипела она.

– Ха. Вы даже друг к дружке цепляетесь, да? – усмехнулся Ясень. Он был более тугоплавкий, чем сталь. – Я могу прояснить ему ситуацию.

– Для меня будет менее унизительным, если он продолжит думать, что я проститутка.

– Как хочешь. Сколько еще ты намерена здесь стоять?

– Хорошо бы до воскресенья.

– Не получится, – Ясень развернулся и зашлепал босыми ногами к кухне. – И смой эти ужасные стрелки, – прикрикнул он.

В ванной комнате, такой ужасающе знакомой теперь, Надишь сразу заприметила желтую зубную щетку в фабричной упаковке. Ясно, кому она предназначалась… Когда-нибудь ей придется распаковать щетку и поставить ее в стакан, рядом с зеленой щеткой Ясеня, но пока она старалась не думать об этом. Смыв с век кайал, Надишь еще пару минут притворялась, что это капли воды продолжают стекать по ее щекам. Она посмотрела на себя в зеркало: панически распахнутые карие глаза, приоткрытый рот, учащенное дыхание. Стоя здесь, она не добьется ничего, кроме гипервентиляции, поэтому Надишь вышла, сердито хлопнула дверью и, вколачивая пятки в мраморный пол, протопала в кухню.

Кухня была в тех же светлых тонах, что и вся остальная квартира, с многочисленными шкафчиками цвета морской волны и свисающими с потолка голубоватыми люстрами в форме бутонов. Вместо обеденного стола здесь была стойка с белой в серую крошку столешницей. По противоположным сторонам стойки размещалась пара высоких барных стульев, обитых зеленовато-голубой искусственной кожей. Это была кухня мечты. Как и в случае хирургического отделения, Надишь сочла бы, что попала в сказку, если бы ненавистный Ясень не мешал ей наслаждаться ситуацией. По столешнице были расставлены миски с сырыми продуктами, над которыми возвышалась винная бутылка из коричневого стекла.

– Что ты делаешь? – настороженно осведомилась Надишь.

– Готовлю ужин, – Ясень глянул на нее мельком. – Тебя надо подкормить. У тебя щеки запали. Уже не знаю, где в тебе душа помещается. Не стой столбом. Сядь.

Скованная и неуклюжая, Надишь забралась на высокий стул и нервно вытерла ладони о подол.

– Я занимаюсь мясом. А ты порежь картошку. Дольками, – Ясень положил перед ней разделочную доску и нож.

Надишь взяла нож и осмотрела его со всех сторон, ощущая тотальное недоумение. Ее глаза сузились.

– Ты даешь мне нож? Это еще одно из твоих решений, из-за которых совершенно ничего не может пойти не так?

Глава 4

Автобус пришел с опозданием и тащился как черепаха. В результате Надишь вся издергалась по дороге и влетела в раздевалку уже впритык к пятиминутке. Все уже разошлись, раздевалка была пуста. Надишь сдернула платье, утешая себя тем, что у нее еще остается шанс успеть и избежать взбучки от Ясеня, как вдруг услышала скрип распахнувшейся двери и затем глумливое:

– Явилась, не запылилась.

Это было слишком странное приветствие, чтобы принять его на свой счет, однако к кому еще оно могло относиться? Одетая лишь в черный лифчик и того же цвета трусики, Надишь обернулась и увидела Нанежу. Вид у Нанежи был совершенно ненормальный.

– Что-то случилось? – недоуменно спросила Надишь.

– А ты не знаешь? Ты не знаешь, сучка?!

– Ты о моем переводе в хирургическое отделение? – уточнила Надишь, проигнорировав оскорбление. Она не собиралась вступать в словесную баталию с коллегой. Особенно когда коллега разозлена, расстроена и плачет так, что кайал ручьями стекает у нее по щекам.

– Это было мое место, это я работала с Ясенем! Что ты сделала, чтобы заполучить эту должность?

«Вероятно то же, что и ты», – подумала Надишь.

– Нани, я ничего не делала, – сказала она вслух.

– Почему ты? Разве ты лучше меня? – Нанежа вдруг перестала всхлипывать и окинула Надишь пристальным изучающим взглядом.

Все больше раскаляясь, взгляд Нанежи коснулся груди, живота… Ощутив острую неловкость, Надишь схватила свою форму и начала торопливо одеваться. Когда она снова посмотрела на Нанежу, то увидела на заляпанной кайалом физиономии выражение чистой ненависти. Это совершенно ее поразило.

– Я не знаю, что ты себе придумала, но он мне даже не нравится, – честно сказала она. – Я не стремилась в хирургическое отделение. Он просто назначил меня, и все.

– Врешь, стерва. Я видела, как ты на него смотрела!

Надишь смотрела на Ясеня разве что когда размышляла, опасный он или же просто жуткий. Дальнейшие события показали, что он и то, и другое.

– Мы опаздываем. И если мы помедлим еще хотя бы минуту, Ясень вздернет нас обеих, вне зависимости от его предпочтений, – отчеканила она, направившись к выходу.

Когда она миновала Нанежу, та дернулась в ее сторону, как будто с намерением испугать или ударить.

– Только попробуй, – предупредила Надишь. – И я тебе так накостыляю, что мало не покажется.

Хлопнув дверью раздевалки, она бросилась в ординаторскую.

При ее появлении Ясень ткнул пальцем в часы.

– 8:10. Удосужься являться на работу вовремя.

Этим бы он, конечно, не ограничился и уже открыл рот, чтобы продолжить, но вслед за Надишь в ординаторскую ворвалась тяжело дышащая после бега, отмывшая кайал, но все еще основательно зареванная Нанежа, и Ясень, что было ему крайне несвойственно, воздержался от комментариев. Подавив порыв публично послать его подальше, Надишь шмыгнула в шеренгу остальных медсестер.

На протяжении всей пятиминутки Надишь тихо кипела от бешенства. Увели его, надо же. Да кому в целом мире, кроме тебя, придурочной, твой ненаглядный мог понадобиться? Хирургия влекла Надишь, это Ясень подметил верно, но даже хирургия не стоит того, чтобы терпеть его надменную рожу и выслушивать его ехидные замечания. Забирай его, идиотка! А Надишь отлично поработает с педиатром.

Пятиминутка закончилась. Выдерживая дистанцию, Надишь последовала за Ясенем. Хотя она часто ассистировала Ясеню на типовых операциях, ей еще никогда не доводилось провести целый день в хирургическом отделении, так что сегодня предстояло узнать много нового. Перед дверью в хирургический кабинет уже собралась крепко пахнущая потом и немытыми волосами похныкивающая, подвывающая толпа. Счастливчики успели занять скамьи, остальные жались к стенам. При виде Ясеня очередь приободрилась, однако стоило ему пронестись мимо, как вслед полетели проклятия.

– Мы просто оставим их там? – спросила Надишь, когда Ясень решительно захлопнул дверь перед пациентами, пытающимися прорваться внутрь.

– Ничего страшного, – заявил Ясень, сдвинув щеколду. – Прием начинается в 9.00. Они всегда тянут до последнего. Вот пусть потерпят еще полчаса. А у меня обход. Я не могу приступить к лечению следующих пациентов, не убедившись перед этим, что у меня не окочурились предыдущие.

Все же она заметила, как он прочесал очередь взглядом, но никого нуждающегося в неотлагательной помощи, видимо, не заметил. Это ее несколько успокоило.

В отличие от тесного кабинетика при ординаторской, куда Ясень перебирался чтобы разгрести административные дела или просто спрятаться ото всех, кабинет в хирургическом отделении был просторен и светел. Здесь были два стола – для врача и медсестры, установленные напротив друг друга, так что они соприкасались по длинной стороне; белые металлические шкафы с матовым стеклом в дверцах; негатоскоп, обвешанный рентгеновскими снимками; ростомер; весы; кушетка для пациентов и зеленая ширма, за которой пациенты могли раздеться. К хирургическому кабинету прилегала смежная перевязочная. Меньшая по размеру, она была плотно заставлена оборудованием и всегда крепко пахла спиртом. Здесь осуществлялись простейшие процедуры и даже небольшие операции, не требующие стерильной обстановки операционной. Операционная находилась дальше по коридору, после технических помещений.

Глава 5

Надишь затягивало все глубже в дыру. Ниже и ниже, пока однажды не ударит о дно. Пресная, хотя и питательная еда в приюте не готовила ее к этому. Строгий распорядок дня не готовил ее к этому. Скучная зубрежка не готовила ее к этому. Изнурительная работа и постоянные самоограничения не готовили ее к тому, что она может просто выпить вина, лечь и позволить мужчине взрывать в ее теле фейерверки. Сочетание опьянения и секса было самым сильным переживанием в ее жизни. Чистый гедонизм на фоне тотального его отсутствия во всем остальном. Это превратилось в паттерн: она приходила к Ясеню, напивалась, они разговаривали, а затем занимались сексом, не успокаиваясь порой под утро. Ясень знал ее анатомию лучше, чем она сама, и использовал каждое ее нервное окончание, если только счел его пригодным для его целей. После того первого оргазма было множество других, порой чередой за ночь, пока она не чувствовала себя абсолютно выжатой.

Лишь когда похмелье начинало подступать, Надишь засыпала. Просыпалась она в середине дня. Ясень отрывался от своих бумаг, приносил ей таблетки, делал укол. К вечеру ей становилось лучше, она выбирала себе очередную книгу на неделю и уезжала.

В будние дни, все еще озаряемые отблесками ночи с субботы на воскресенье, Надишь работала с исступлением, на износ. Только теперь она осознала, какой ограниченный спектр операций был доступен ей ранее. Поведение Ясеня во время операций изменилось. Если раньше он отмалчивался, то теперь предоставлял ей множество пояснений: что он делает сейчас, зачем, на что обратить внимание. Надишь вбирала все эти сведения с жадностью. Практически ежедневно они делали что-то новое. Они прооперировали ущемленную грыжу брюшной полости, мезентериальный тромбоз, заворот кишок, сделали трепанацию черепа, удалили обширную опухоль в паху и – в качестве десерта – провели еще одну пункцию, в процессе которой Ясень откачал из плевральной полости пациентки почти полтора литра прозрачного желтоватого транссудата. Кроме того что в ней по какой-то неясной причине скапливалась жидкость, пациентка не демонстрировала никаких нарушений и даже заулыбалась, стоило легкому расправиться и восстановить свои функции. Ясень был озадачен и отправил транссудат на лабораторный анализ.

Добираясь к ночи до дома, Надишь была настолько измождена, что падала вниз лицом на одеяло и просто лежала какое-то время, не способная даже подняться, завести себе будильник на утро, а потом раздеться и улечься как положено. К счастью, ей больше не приходилось принимать холодный душ, потому что в хирургическом отделении были отдельные душевые для персонала – с горячей водой, зеркалами и белоснежными кафельными стенами. Если у нее каким-то чудом оставались силы, она открывала книгу и читала. Книги позволяли ей забыться. Не думать о том, что происходит в ее жизни или жизни Ками, тревога за которую теперь тяготила ее постоянно. Выгадав наименее загруженный вечер, Надишь сбегала к Ками поговорить, пересказав те рекомендации, что услышала от Ясеня. Разумеется, Ками восприняла эту затею как совершенно безумную. Шариф все еще собирал деньги на выкуп и пока что держался на дистанции.

Медсестра Алесиуса так и не вернулась. Какое-то время она отделывалась придумками и невнятными оправданиями, но затем правда выплыла на поверхность. Когда Надишь увидела Леся в коридоре, он показался ей расстроенным, и она остановилась расспросить его, в чем дело.

– Моя медсестра забеременела и вышла замуж. Не было никакой кишечной инфекции. Все это время она собиралась с духом сказать, что увольняется. Она могла бы остаться при больнице, поработать еще несколько месяцев, а потом выйти в декрет и получать пособие. Но нет, ее новый муж настоял, чтобы она ушла прямо сейчас. Что не так с вашими мужчинами? Почему они не предоставляют женщинам хоть какую-то независимость? – Лесь выглядел по-настоящему раздосадованным.

– Я не знаю.

– Надеюсь, ты не повторишь ее ошибки.

– Я не собираюсь замуж. Никогда.

Теперь Лесь работал с Нанежей. Та следовала за ним тенью. Стоило Надишь перекинуться с Лесем хотя бы парой слов, как Нанежа сверлила ее злобным взглядом.

Главврач заехал проведать их больницу. Надишь так давно не видела его, что не узнала в лицо и не поздоровалась, и он сделал ей замечание. В палатах случилась вспышка госпитальной инфекции, все хирургическое отделение стояло на ушах, пока вспышку не удалось погасить. У Надишь взяли мазки на золотистый стафилококк из носа и гортани – обязательная процедура для всего персонала хирургического отделения. Мазки оказались отрицательными. В первых числах октября ей выдали чек с зарплатой. Это была пока не полная сумма, потому что Надишь вступила в должность только в середине сентября, но Надишь так напугалась хранить такое количество денег в бараке, что немедленно решила положить их на счет.

В октябре температура снизилась, начало темнеть на час раньше, погружая город во тьму уже к пяти вечера.

– Ты выглядишь странно, – говорил Лесь каждый раз, как встречал Надишь в коридоре, и прикладывал ладонь ей ко лбу, проверяя, не поднялась ли температура.

Они прооперировали спайки брюшной полости, кишечную непроходимость, язву желудка и внематочную беременность.

Пациентке с внематочной беременностью было пятнадцать лет, и к тому моменту, как она добралась до больницы, в ее брюшной полости уже бултыхалось не менее литра крови. Едва живая, она сидела на полу перед кабинетом Ясеня, держась за живот и не издавая ни звука. Ясень, вышедший на обход, резко передумал ходить по палатам, помог пациентке подняться и повел ее на осмотр. Живот девушки выглядел вздутым, артериальное давление было низким и продолжало падать. В отличие от прочих, она не возражала обнажиться и отвечала на вопросы прямо.

Глава 6

«Когда напряженно ждешь кары, а тебя все никак не покарают, это напоминает пытку само по себе», – подумала Надишь. Ее взгляд так и цеплялся за полоску бежевого пластыря, закрывающего порез под глазом Ясеня. Учитывая подбитую скулу Джамала, она умудрилась поранить двух мужчин с разницей менее суток. Успех.

Пациенту было четырнадцать лет. Рослый мальчик, уже почти с Ясеня, сейчас он весь съежился и тяжело дышал от боли. Когда игла воткнулась в углубление, где еще утром располагалась головка его плечевой кости, мальчик отвернулся и зажмурился. Ясень потянул за поршень, и жидкость в шприце сразу порозовела. Придерживая канюлю, Ясень выдернул шприц.

– Подай мне новый.

Аспирировав кровь из травмированного сустава, Ясень снова заменил шприц и на этот раз ввел в сустав лидокаин. Затем он приказал мальчику лечь.

– Мне нужно отлучиться в стационар на пятнадцать минут. Поговори с пациентом, успокой его, – приказал он Надишь по-ровеннски. – Я не вправлю ему вывих, пока он в таком зажатом состоянии.

Надишь кивнула. Она придвинула стул ближе к пациенту и села.

– Сейчас укол подействует и боль прекратится, – пообещала она мальчику и принялась объяснять ему предстоящую процедуру – ведь она на собственной шкуре прочувствовала, как пугает тревожное ожидание неизвестно чего.

Повернув голову в ее сторону, мальчик смущенно поглядывал на нее и кивал. Несмотря на весь стресс ситуации, его щеки порозовели, а вскоре стали и вовсе красными. Кажется, Надишь не очень способствовала успокоению подростков мужского пола.

Впрочем, сегодня она была не в состоянии успокоить даже саму себя. Что сделает Ясень? Как отомстит за ее срыв в субботу? Вышвырнет ее из больницы? Ограничится дисциплинарным взысканием по надуманному поводу? Отправит ее в палаты мыть судна? Публично отлупит ее на пятиминутке? Она знала только, чего он точно не сделает: не переведет ее в педиатрическое.

Ясень вернулся ровно через пятнадцать минут. К тому времени плечо мальчика онемело. Ясень переместил его руку так, чтобы она оказалась вытянута и прижата к телу, а затем аккуратно согнул ее в локте. Одной рукой Ясень зафиксировал локоть, а другой обхватил запястье мальчика и медленно, очень медленно начал разворачивать его руку наружу, делая паузу каждый раз, когда ощущал сопротивление. Потребовалось десять минут, чтобы плечевая кость легко и беззвучно встала на место. Надишь не могла рассчитывать, что с ней Ясень будет столь же терпелив.

– Ну вот, зря ты, парень, боялся, – сказал Ясень по-кшаански. Он проверил функциональность руки. Все было в порядке, контур плеча принял нормальные очертания, пальцы пациента потеплели. – Наложи бандаж и дай ему противовоспалительное, – бросил он Надишь и вышел из перевязочной.

Настороженность не покидала Надишь до конца недели. Стоило Ясеню отвернуться, как она принималась его разглядывать, пытаясь понять, что же в этой рыжеволосой голове происходит. В поведении Ясеня как будто ничего не поменялось. В среду он так же, как и всегда, вздрючил ее за незначительное опоздание на пятиминутку (как будто это Надишь виновата в том, что проклятый автобус сломался и ей пришлось добираться полубегом!). Во время приема он так же отдавал указания все тем же ровным голосом. И все же он как будто закрылся от нее ширмой. Не было ни фразы от него, что не относилась бы к работе. Ясень окончательно превратился из человека в функцию.

– Можешь идти, остальное я доделаю сам, – бросил он в пятницу вечером.

Надишь встала и направилась к выходу. У двери она остановилась и обернулась к Ясеню в смутном ожидании чего-то.

Он молчал.

– Это все? – спросила Надишь. – Больше ты ничего не хочешь мне сказать?

– Не опаздывай в понедельник, – бесцветно произнес Ясень.

Ошеломленная, Надишь переоделась в раздевалке, в потрясении дождалась автобуса и в состоянии тотальной растерянности поехала домой.

В субботу неожиданно объявился Джамал – он надеялся застать ее перед работой и был рад узнать, что все отменилось и теперь они вольны прогулять весь вечер.

– А как же ваши проблемы с персоналом?

– Они сказали, что я так изнуряю себя в будни, что в субботу они постараются управиться без меня.

– Значит, ты теперь свободна по выходным?

– Я не знаю. Наверное…

Он был так мил, что ее сердце таяло как масло. Глядя в его темные глаза, она почти забывала о Ясене. Они вспоминали детство и обсуждали настоящее. Джамал рассказал ей об автомастерской, где сейчас работал, и похвастался заработком. Надишь не стала говорить ему, что в своей больнице получает в два раза больше. Вечером они катались в его старой разбитой машине по тряским кшаанским дорогам, где лишь свет фар разбавлял кромешную тьму. Надишь было так весело, как будто она снова напилась. Джамал вел себя с ней сдержанно. Даже наедине в машине он разве что осмеливался коснуться ее руки. И все же Надишь не могла отделаться от мысли, что тот давний эпизод все еще мелькает в его памяти каждый раз, когда он смотрит на нее. В тот раз она дала слабину. Она уже показала, что не является приличной девушкой.

***

В понедельник у них действительно возникли проблемы с персоналом. В контексте их больницы это означало, что все стало еще хуже, чем обычно. Два врача не вышли на работу. К среде стало ясно, что по больнице распространяется вирус. Кшаанские медсестры оказались перед ним практически неуязвимы, видимо, в силу местного иммунитета, тогда как ровеннские врачи падали к его ногам один за другим. Среди симптоматики были высокая температура и сильнейшая головная боль. Все это укладывало человека в постель без перспективы встать в ближайшее время.

Глава 7

Сезон ветров стартовал, и порывы едва не сбивали с ног. Днем, когда ярко светило солнце и температура воздуха держалась на уровне 25 градусов, ветер не доставлял проблем, разве что трепал волосы. Однако по вечерам, стоя на остановке, Надишь промерзала до костей – и это несмотря на ее теплую красную кофту.

В последующую за свадьбой Ками неделю Ясень едва ли взглянул на нее, хотя и проблем не создавал, и Надишь наконец-то поверила: он был искренен как относительно нежелания ей мстить, так и касательно намерения прервать их предосудительные отношения. Она попыталась убедить себя, что радуется этим двум несомненно правильным решениям, однако стоило ей избавиться от тревоги по поводу потенциальной расправы, как пустующее место занял разбухающий, булькающий гнев.

Ясень начал все это, наплевав на мораль, профессиональную этику и уголовный кодекс. Он наградил Надишь воспоминаниями, которые будут преследовать ее до конца жизни, и приучил ее проделывать вещи, которые порядочные девушки не делают даже в воображении непорядочных парней. А потом, после всего, он решил «отпустить» ее и забыл о ней начисто. Ну не сволочь ли? У Надишь кровь закипала от ярости. В то же время, стоило ей только задуматься о Ками, от которой не было никаких вестей, как на нее словно ведро ледяной воды выплескивали – кожа покрывалась мурашками, начинало знобить. К концу недели, зажатая между жаром и холодом, Надишь чувствовала себя совершенно выжатой.

Утром в пятницу она встала на час раньше и с хмурым видом зашагала к дому Ками, надеясь не застать там старика. Еще одного разговора с жадным мерзавцем ей не вынести. По вечерам он был дома, но сейчас должен был быть на пути к рынку.

Когда она постучала в дверь, за оконным стеклом мелькнуло женское лицо, а затем в доме начались громкие перешептывания. Надишь не могла разобрать ни слова, но ей хватило взвинченных, с подвизгом, интонаций, чтобы понять – конструктивности ждать не стоит. Впрочем, она и не надеялась.

Скрипнув, дверь растворилась, и во двор, подметая землю юбкой, шагнула самая высокая из сестер.

– Ох, не следовало тебе приходить сюда, Надишь, после того, что ты сделала.

– Что же я сделала? – хладнокровно поинтересовалась Надишь.

– Ты привела в наш дом этого белокожего доктора… Он видел Камижу неодетой, прикасался к ней, оставался с ней наедине в комнате…

– Не наедине. Все это время с ними была я.

– Ты не можешь гарантировать чью-либо порядочность, Надишь, – заявила сестра Ками. Надишь вдруг вспомнила, что ее зовут Шахрат. Значит, это Сахрош была та, что прибегала повопить у нее под дверью. – Ты слишком много времени проводишь с этими ровеннцами, у тебя у самой плохая репутация. Шариф был в бешенстве, когда прослышал о случившемся. Он снизил размер выкупа вдвое. Отец в таком гневе, что тебе лучше бы обходить его по дуге на рынке.

– Если бы я не позвала этого белокожего доктора, Ками бы умерла.

– Но она умерла бы как приличная женщина.

Надишь уже не пыталась себя сдерживать, потому что понимала – это последний раз, когда она общается с этими приятными разумными людьми.

– Да плевать врачам на ваши сиськи-письки! – запальчиво заявила она. – Они немного заняты тем, что пытаются помешать вам сдохнуть!

Шахрат была глубоко шокирована.

– Что ты говоришь вообще! – прошептала она, панически озираясь по сторонам. К счастью, в столь ранний час желающих их подслушать не нашлось. – Ну и грязный же у тебя язык! Отец был прав, запрещая Камиже общаться с тобой. Он нам всегда говорил, что ты ненормальная, не такая, как мы…

– Ладно, Шахрат, – волевым усилием Надишь заставила свой голос звучать примирительно. – Я пришла сюда не ссориться с тобой, а узнать, как дела у Ками. Всю неделю тишина…

– Если тишина – значит все в порядке, – отрезала Шахрат и развернулась к дому.

Работая в больнице, Надишь вовсе не считала длительное молчание с чьей-либо стороны хорошим признаком. Схватив Шахрат за руку, она заговорила быстрым горячечным шепотом:

– Шахрат, просто скажи мне, где ее найти. Я всего лишь хочу убедиться, что с ней все в порядке. Я волнуюсь за нее!

– Камижа – отрезанный ломоть, – поджав губы, Шахрат стряхнула пальцы Надишь со своего запястья. – А я осталась жить в этом доме, с отцом. И если он узнает, что я проболталась тебе… мне головомойка ни к чему.

Она снова попыталась улизнуть, но Надишь схватила ее за локоть и рывком повернула к себе.

– Как ты можешь быть такой бессердечной? Это же твоя младшая сестра. Если бы у меня была сестра и она оказалась во власти такого человека, я бы билась за нее как львица!

– Но это не твоя сестра, а моя. И своим поведением она бросила тень на всех нас. Тебе не понять, Надишь. У тебя никого нет.

Отпустив Шахрат, Надишь отступила, сверля ее мрачным взглядом.

– Лучше бы он выбрал тебя, Шахрат. Вы бы стоили друг друга.

– А с твоим характером и работой, – Шахрат вложила в последнее слово максимальное презрение, – тебя не выберет ни один кшаанский мужчина.

– Это большая потеря для меня! – огрызнулась Надишь, но за Шахрат уже захлопнулась дверь.

На пути к автобусной остановке Надишь злобно пинала каждый встречный камень, хотя на ней были новые туфли, а она очень берегла новые вещи (считая их новыми первые года три). К тому же мысленно она постоянно бранилась по-ровеннски. В кшаанском языке ругательств было раз, два и обчелся. Их не хватало для того, чтобы выразить охватившие ее эмоции.