Отряд Бауэра

До боя курантов

— Помниться, вы говорили о том, что подобное отношение к нам от отрядчиков вполне предсказуемо и следующие шаги известны вам чуть ли не наперёд. Теперь же заявляете об обратном и требуете с меня объяснений в этом деле.

— Я ни в коем случае не требую, господин Мишель. Не подумайте дурного. Просто ситуация требует...

— Что она требует, чёрт его побери? Чтобы 40 человек было выкошено повстанцами и бесследно исчезло? Вы хоть понимаете масштаб проблемы?

— Да, конечно, но...

— Никаких «но»! Если ситуация повториться и император заметит это, то наши полетят головы первыми, и вы это сами прекрасно осознаёте.

— Да, проблема нарисовалась на редкость противная. Жерардисты буквально объявили нам священную войну, как их мусульманские братья. Ну ничего. Проблема решиться, — он посмотрел на часы, — с минуты на минуту.

— Вот оно что! Но говорите об этом, прошу вас, заранее — такие подарки должны оставаться приятным делом для нас и результатом холодных расчётов для противника.

Мужчины расплылись в улыбке и принялись к трапезе с накрытым доверху столом различными яствами: курицей, жаренным поросёнком, смазанным липовым мёдом и от того невероятно хрустящим и притягательным. Вино опустошалось с длительностью такой, которая была присуща людям высокой, как говорят сейчас, культуры: по глотку, по бокалу – само собой, золотым, украшенным, переливающимися в лампочном свете камнями – что, по их мнению, явно разделяло людей работающих руками и головами, людей рабочих и управляющих.

Несмотря на то, что каждый старательно рассматривал и распробовал пищу, разжевывая её в увесистых, выпадающих из общей мимики лица щёками, и старался делать это как можно медленнее, словно пытаясь насытиться не едой, а чувствами от принятия этой еды; культура такая временами отступала, когда один или другой лишались на доли минут осознанности и погружались в мысли то о чём-то далеком, неизмеримо приятным сначала и комично кислым в конце, ускоряясь в работе ножей и вилок в раз-другой, однако, когда вновь переводили свой умственный взор на пищу, резко останавливались, как будто забывая что-то, и продолжали в былом темпе потихоньку надкусывать солоноватое мясо или смачивать губы сухим вином из элитных виноделен Великой Франции. Это был потрясающий своей простотой и, в то же время, изыском во всём ужин. Начиная красотой комнат и внушительностью залов, заканчивая маленькими икринками, ещё полчаса назад налитыми в некое подобие супницы, но сейчас уже почти опустевшее. Всё здесь говорило о величии и могуществе новой, уже, на этот раз, не знавшей поражений Франции.

В этой маленькой трапезе, растянувшейся почти на час, лица пребывали в большой задумчивости, и изредко, тяжело дыша, смотрели вокруг, покачивая головой. Каждый из них был нагружен тяжёлым багажом обязанностей и бумаг свыше, постоянно присылаемыми для какого-то нового несуразного постановления или плана. Во всей этой картине бесконечных документов, этот вечер становился исключительной минутой отдыха перед новым рабочим днём, где всё пойдёт как и обычно: документы, объезды, проверки, девушки. И лишь этот вечер был отведён на тихий ужин у коменданта.

Комендант – высокий и худощавый мужчина – время от времени начинал что-то бормотать, пытаясь завлечь старика-генерала в разговор, но тот молча, продолжая есть, приподнимал ладонь, давая понять, что сейчас не время для разговоров. Над столом висела лампа, разливая свет по всему огромному – не менее метров сорока квадратных – обеденному залу, светя в лицо, отчего мужчины жмурились или немного опускали голову за неимением возможности быстро исправить проблему.

Было темно и тихо. Лишь ходьба прислуги возвращала, пускай и малую, но нотку живого в брюмерский месяц. Снег ещё не успел выпасть на булочные крыши домов и разбитые камнем дороги Вены, но вечно насупившиеся тучи собирались всё сильнее в беспросветное панно чёрного квадрата неба, предзнаменуя холодные и на редкость неприятные как для армии, так и для простых людей времена. Поле покрывалось изморозью каждый день, но осадки, несмотря на близость гор, не торопились выпадать.

Пришла гувернантка лет тридцати пяти с ребёнком за руку — старость как будто затронула её за всех здесь присутствующих. Такого хилого и бледного телосложения она была. Женщина подошла и, словно стараясь не отвлекать старика от его «важной трапезы», обозначила, прислонясь почти вплотную к уху комендантаа, что у входа в поместье его ждут несколько солдат.

— Извиняюсь, вынужден отойти по делу нашего «расчёта».

Генерал ничего не ответил и продолжил о чём-то старательно думать. Комендант прошёл через несколько коридоров и вышел на улицу. Его поприветствовали двое офицеров младших рангов и отрапортовали:

«Подпольная группа под командованием Мозера была, в результате...»

— Господа, давайте ближе к делу.

—Группа разбита целиком, сам Мозер пропал без вести. Из-за обвалов туннелей, скорее всего, погиб на месте под одним из завалов.

— Славно! – резко изменился в лице комендант, – очень хорошо! Уж не подумайте, Родина зачтёт вам эти заслуги. Свободны.

Офицеры в приподнятом настроении отсалютовали коменданту и, повернувшись, отправились к машине, припаркованной в десятке метров от входа.

Комендант поспешил доложиться своему генералу.

— Спешу вас обрадовать этим сюрпризом. Группировка этой шайки Мозера полностью уничтожена нашими войсками.

— Чего и следовало ждать от гвардейцев. Эти орлы, – теперь уже очередь радоваться была за стариком, – и не такое делали, молодцы ребята.

— Да-да, конечно, я уже распорядился их наградить заранее и сделаю это самолично в ближайший месяц.

— Стало быть, вы и планируете оставаться в этом Богом забытом месте на всю зиму? До этого вы, хотя и комендант, но спешили поскорее избавиться от этой штабной работы.

— Да, Фелиза говорила, что не может оставаться больше здесь: война, партизаны, османы. Тяжело в такое время хоть как-то справиться с надвигающимся осознаванием неизбежного конца всего дела в Европе. Но последнее время, с учетом проблем в Иберии, мы лучше пока останемся здесь, вдали от этих бесоватых винодельщиков. Здесь мы уже прижились как-то.