Отвергнутая Альфой

Пролог

Очередная волна подбирается слишком близко, и волчица отскакивает назад, прижимается к земле, будто готовясь к погоне за добычей. Как только вода сходит, унося с собой мелкую гальку, она прыгает следом.

Лапы скользят по влажным камням и роли меняются, море догоняет, хватает за хвост, сквозь шерсть трогает кожу, пронзает ледяными иголками.

Обжигающий холод лишь разжигает адреналин, и меня накрывает очередной волной её безграничного счастья. По-детски чистого и такого искреннего, что щемит сердце. Дом, стая, он — так близко. Зверь дрожит от возбуждения и снова бросается за отступающим потоком воды.

Сильные порывы ветра с моря дуют в морду, смешивают запахи соли, моря, рыбы, покрытого инеем мха в единый опьяняющий коктейль. Мне хочется плюнуть на всё и насладиться этим чувством, полностью отдать бразды управления, расслабиться и откинуться на спинку воображаемого пассажирского сиденья. Но вместо этого я у самой границы между нами, готова в любой момент силой воли вернуться в тело.

Сегодня я не могу позволить себе рисковать.

Громкий гудок режет чувствительные уши – это знак, и я хватаю и дергаю метафорический трос между нами. Острая боль, как в первый раз, застает врасплох. Неважно, сколько раз я это испытывала, как бы мысленно ни готовилась, на доли секунды ощущения настолько интенсивные, кажется, что именно сегодня я их не переживу.

Спустя минуту я стою голая на берегу Карского моря.

Все волоски на коже встают дыбом, покрываются каплями, почти мгновенно превращающимися в наледь, и тело накрывает неконтролируемая дрожь. Подгоняемая ветром, я прыгаю с камня на камень, пока не добираюсь до машины.

Паром резервации полярных волков подбирается к материку.

Мы с моей волчицей — как инь и ян. Где она от мысли о доме возбуждённо виляет хвостом, я горблю плечи и опускаю взгляд. Тело словно откатывается в состояние семнадцатилетней себя. Среди людей этому даже есть определение – ПТСР. И хотя наличие его, посттравматического расстройства, у меня очевидно, легче от этого не становится. Как понимание «почему со мной что-то не так» должно помочь справиться с этим «не так»?

Я надуваю щёки и шумно выдыхаю, параллельно встряхивая руки, пытаюсь прогнать колкое напряжение.

Мне давно не семнадцать. Я взрослая, самостоятельная женщина. Я свободна делать то, что хочу. Для гарантии достаю из сумки таблетки и, вопреки запретам врачей, проглатываю ещё две, блокирующие эструс.

Перестраховка не повредит.

Мне нужно продержаться всего три дня.

Две лапы здесь, две лапы там.

Я быстро решу конфликт, который у стаи возник с людьми и вернусь домой.

Проще простого.

Повторяя это как мантру, я завожу машину и осторожно следую по настеленным доскам, ведущим на паром. Дружелюбной улыбкой меня приветствует Корсак — пожилой, полностью седой волк, насквозь пропахший рыбой и мазутом. Сколько себя помню, он возит паром с материка на остров и обратно. Остановив машину, я выхожу и оказываюсь в его крепких объятиях.

– Жизнь с людьми пошла тебе на пользу, – он отстраняет, напоследок ущипнув меня за зад.

Я проглатываю возмущение. То, что у людей и степных волков сочли бы нарушением личных границ, в моей стае — всего лишь дружеская шутка, особенно со стороны старших.

Надо помнить, что я не дома.

Или наоборот — дома.

За пятнадцать лет это понятие превратилось в размытое пятно. С одной стороны, полярная ночь и суровый Диксон навсегда останутся этим местом. С другой, я не могу думать о своей квартире на четырнадцатом этаже с окнами на переулок без ощущения тепла и безопасности.

– Ирис?

Я задерживаю дыхание, но мои внутренности все равно превращаются в желе. Она узнает его сразу. Блаженство зверя настолько сильное, что передается мне. Я не могу сдержать улыбку, с которой и оборачиваюсь к мужчине позади.

– Альфа, – я держу улыбку, пока мозг пытается осознать увиденное.

Васск всегда был большим — волк и человек. Каким-то образом он миновал несуразную подростковую стадию, и в пятнадцать-шестнадцать сразу превратился в мужчину. Он стал еще больше, грубее — словно скульптор забросил работу, оставив острые линии и углы.

Образ, отпечатавшийся в памяти, сейчас дополняется новыми деталями: россыпь морщинок в уголках светлых глаз, две складки на щеках, выдающие привычку хмуриться, серебро в волосах.

Он постарел. Я, конечно, тоже. Но хочется верить, что я хотя бы выгляжу не старше своего возраста. Ему же я бы дала лет сорок вместо тридцати.

Сосредоточившись на его глазах под сведёнными бровями, я вижу, что он с тем же вниманием изучает меня. Я расправляю плечи и поднимаю подбородок. Желание понравиться — вшито в моё ДНК. Как никак он Альфа. А я по-прежнему член стаи.

– Не ожидала, что встречать меня приедет сам Альфа, – подшучиваю, возвращая нейтральную улыбку.

Его ноздри дрожат, зрачки расширяются.

Я проверяю реакцию тела. Всё хорошо. Всё под контролем.

Он ещё сильнее хмурится и раздражённо трёт грудь.

– Прежде чем мы прибудем в резервацию, ты должна кое-что знать, – Васск отворачивается к уходящему материку и вбивает гвоздь в крышку гроба моих планов. – Мы нашли тело.

Этот конфликт не то, что не получится решить за три дня.

Очень повезет, если он не приведет к очередной войне.

Глава 1. Ирис. Пятнадцать лет назад.

За ночь высокие сугробы покрылись плотной коркой льда. Снег полностью сойдёт только к концу весны, но обратный отсчёт начался именно вчера, когда солнце впервые за два с небольшим месяца выглянуло из-за горизонта.

Я глубоко вдыхаю морозный воздух, делаю два шага босыми ногами по заледенелым доскам и опускаюсь на корточки. Ногти легко пробивают затвердевшую поверхность, и рука погружается в рыхлый сухой снег по самый локоть. Снежинки плотно забиваются между горячей кожей и браслетом, создавая барьер. Когда жжение сменяется приятным покалыванием, означающим начало регенерации, из горла вырывается стон облегчения.

Запястье начинает приятно покалывать, и я представляю, как клетки делятся с немыслимой скоростью: сначала рана затягивается тончайшим покровом, потом полностью заживает, разглаживая линии и стирая следы.

Эти ничтожные минуты неизменно оборачиваются для меня острой жгучей болью, когда ядовитый металл снова соприкоснётся и разъест только что затянувшуюся кожу. Но я не могу себе отказать в единственных мгновеньях, когда чувствую себя целой, когда слышу её.

Браслет на моей руке — это ошейник на моей волчице, и если бы не еле слышные всхлипы дискомфорта и отдалённые поскуливания в эти минуты, я бы начала сомневаться в её существовании. Мысль, что однажды утром вместо внутреннего отчаяния зверя, запертого в клетке, меня встретит тишина, вгоняет в ледяной ужас.

В глубине дома хлопает дверь. Время вышло. Очередной день ада начинается через один, два — и на мысленном «три» я резко выдёргиваю руку из божественного снежного плена. Браслет прилипает к мокрой, только зажившей коже и тут прожигает её, отпечатывая ненавистные мне ромбовидные узоры, выгравированные на задней стороне изделия.

Когда я впервые открыла этот способ избавиться от браслета, не снимая его, моя волчица отчаянно выла в момент возвращения в свою невидимую клетку. Пятнадцать месяцев спустя до меня доносится лишь еле слышное поскуливание.

На цыпочках я пробираюсь в свою комнату, пристроенную к дому, куда меня отселили в первую же ночь, как я надела браслет. Временно, тогда сказали тётя Инга и дядя Кир, — как только они привыкнут к моему изменившемуся запаху. Спустя четыре года я всё ещё здесь.

Потирая горящее запястье, я кутаюсь в несколько слоёв одежды, сейчас даже не думая о том, чтобы проложить полоску ткани между кожей и браслетом. Плотно обвязываю руку — от локтя до ладони — бинтом, от чего боль из постоянной ноющей на секунды становится острой, и я до крови прокусываю губу, сдерживая крик. В ходе многочисленных экспериментов с моей подругой Лилианой мы выяснили, что именно этот способ — максимально изолировать и замаскировать зону — лучше всего прячет мой запах.

Закончив свой невеселый ритуал, я нехотя иду на кухню, где при моём появлении весёлая болтовня прерывается на полуслове. Мои двоюродные сёстры, скаля зубы, прячут носы в воротники. Двоюродный брат Дарий, как обычно, игнорирует меня — кроме еле заметного подрагивания ноздрей он ничем не выдаёт, что ему неприятно мое присутствие. Я быстро хватаю с тарелки бутерброд с ветчиной и сыром. На кухне дымится горячий травяной чай, аромат чабреца и мяты приятно щекочет ноздри, но я подавляю желание, обещая побаловать себя у Лилианы.

— А чай не попьёшь с нами, дорогая? — слащавым голосом интересуется Инга, видя, что я, сжимая свой завтрак в руке, разворачиваюсь к двери.

Считается, что волки довольно прямолинейны, но это не относится к моей семье, это не относится к моей стае. Меня окружает толпа лицемеров.

— Нет, спасибо, — бормочу, не оборачиваясь.

— Сядь, — уже резким голосом приказывает мне тётка.

— Ну ма-а-м, — возмущается моя младшая двоюродная сестра Валерия, — мы ещё едим вообще-то.

Ей всего пятнадцать, но она уже такая же сучка, как и её мать.

Я разворачиваюсь и молча сажусь, понимая, что перечить бесполезно. Инга ухватится за любую возможность сделать мой личный ад, в котором я живу, ещё горячее.

— Поблагодарите, что у вас окна выходят на другую сторону. Мы с отцом спим с подветренной стороны — вся спальня провоняла этим. Пристройку потом вообще придётся сжечь.

Этим.

Это — про меня.

Пристройку сжечь.

Это — после меня.

Подобные оскорбления я слышала более сотни раз — должно быть всё равно, но в груди всё равно что-то сжимается. Я понимаю, что не пахну ни как анис, ни как свежее мясо, ни даже как стейк. По самым тактичным описаниям со слов Лилианы — ощущение, что я гнию изнутри. Сама я этого не чувствую, только запах жжёной моей же плоти. Но факт, что самое сокровенное — то, что определяет меня как волка-оборотня, — вызывает отвращение у каждого члена моей стаи, режет изнутри больнее браслета.

Дарий кидает раздражённый взгляд на мать и встаёт из-за стола.

— Даже Дарий не выдержал, — с ухмылкой замечает моя ровесница Анна.

В ответ он издаёт недовольное ворчание, чем заставляет замолчать обеих сестёр и тётку. Если бы у двоюродного брата была хоть толика амбиций, он мог бы занять место, если не Беты, то точно в первой десятке.

Несмотря на все их комментарии, аппетит пропал только у меня. Анна с Валерией продолжают поглощать яичницу, пялясь в телефоны, пока Инга медленно размешивает чай.

Как только дверь хлопает за Дарием, внося на кухню поток холодного воздуха, тётка снова переводит своё внимание на меня, пристально глядя на мои руки. Её ноздри дёргаются. Последняя попытка проложить одежду между браслетом и запястьем закончилась моими сломанными рёбрами, и я точно не готова повторять этот опыт. Не понимая, что именно ей от меня надо, я начинаю непроизвольно подёргивать ногой.

Она точно не может знать о моем утреннем ритуале. Я делаю это достаточно долго — если бы запах менялся, она бы давно отреагировала.

— Из центра звонили, они ждут нас снова в эту пятницу.

Внутри всё резко ухает вниз.

Не только сердце — в пятки уходят все мои органы, включая мозги. Остаётся холод, пустота и закостенелый ужас.

Глава 2. Ирис. Пятнадцать лет назад.

Я закрываю глаза от очередной порции снежинок, которые ветер кидает мне в лицо. Прорезиненная подошва моих старых ботинок, соприкоснувшись с утрамбованным снегом, издаёт скрипучий звук. Даже снег под моими ногами не мягко хрустит, а жалобно стонет. Голодная, я выскочила из кухни, заглянула в свою комнату только чтобы натянуть пуховик, и вот уже десять минут нарезаю круги вокруг мусорки, в ожидании Лили.

Место встречи выбрано не случайно — огромная свалка находится по пути в порт и по сути является лицом района, в котором живёт подруга. Когда-то и я там жила — сначала с Ма и Па, а после с семьёй дяди. Забавно, но именно с худшим районом города связаны мои самые счастливые воспоминания. В отличие от меня, Лили незачем побыстрее сбегать из дома, поэтому именно для таких случаев, как сегодня, мы выбрали место, где моё бесцельное кружение не привлекло бы ничьего внимания.

Запах разлагающейся еды и гниющих отходов неплохо маскирует мой собственный.

Небо приобретает светло-серый оттенок. Я прикидываю: до восхода солнца — часа полтора, а потом оно покажется всего на сорок минут.

Колючий ледяной ветер постоянно меняет направление, раскидывает мусор из разорванных чайками пакетов. Очередной порыв заставляет меня забежать за угол переполненного мусорного контейнера. Взгляд автоматически фокусируется на нетронутом сугробе снега. Каким-то чудом среди царства остатков жизнедеятельности стаи он остался девственно-чистым. Наверняка это только сверху, под снегом хранится куча всякой гадости. Я морщу нос, представляя, как рука действительно погружается в непонятное месиво, но всё равно подхожу ближе.

«Ты уже испытала свою долю счастья. Раз в день, Ирис, как мы и договаривались», — напоминает мне голос разума.

Но скоро полярная ночь закончится, снег растает — и что тогда?

И в пятницу, уже в эту пятницу, мне нужно снова в центр. От этой мысли всё тело покрывается холодным потом, и я делаю очередной шаг навстречу своему оазису.

Интересно, так себя чувствуют люди-наркоманы?

Я не могу оторвать взгляд от искрящихся снежинок. Мне кажется, они говорят со мной, шепчут: «А что, если один разок? Что, если совсем на чуть-чуть? Ничего страшного не случится, никто не заметит. Ты заслужила. Это — в счёт раннего повторного визита в центр».

Я разговариваю с сугробом снега. Точнее, сугроб снега разговаривает со мной. Не знаю, что звучит более патологично, но вот я уже подтягиваю рукав пуховика, освобождая запястье с браслетом из плотно упакованных слоёв одежды.

«Потом будет боль», — напоминаю себе.

Но боль есть и сейчас...

Не давая себе шанса передумать, я резко опускаю руку. Там пусто — никакого мусора, и снег оказывается более рыхлым — приходится несколько раз покрутить кистью, чтобы создать достаточную прослойку.

— О да-а... — с чувством полного блаженства я оседаю на землю, закрывая глаза.

Почти четыре года прошло с тех пор, как я надела браслет. За это время я должна была привыкнуть к боли. И она на самом деле стала частью меня. Проблема в том, что она стала большей частью меня. Это постоянное, непрекращающееся жжение постепенно перевело на себя весь фокус внимания. Иногда мне кажется, что если убрать боль, от меня ничего и не останется.

Джинсы и колготки промокают в районе коленей — мне пора вставать, но вместо этого я ещё раз тереблю кисть, перемещая её в ещё нетронутый слой снега. Пальцы немеют, порывы ветра сбивают капюшон с головы, заставляя слезиться глаза. Из горла вырывается звериный всхлип.

— Привет, малышка, — шепчу сама себе. — Знаю-знаю, мы не должны были с тобой снова встретиться так скоро.

Я чувствую, как моя волчица сидит внутри меня, навострив уши. Она чего-то ждёт, всё её внимание направлено сквозь меня — во вне.

Голос разума, как пощёчина, приводит в чувство: опасность!

Я резко вздрагиваю и вытаскиваю руку из снега.

Ветер нещадно хлещет меня по щекам, и я морщусь от боли и паники. Если кто-то меня застанет здесь вот так ... Это точно донесут Инге. А она, в свою очередь, в центр. Чем я только думала?

Встав с коленей, я отряхиваю прилипший снег и замираю, почувствовав чьё-то присутствие за спиной. Медленно, надеясь, что это лишь игра воображения, обман моих сломанных инстинктов, оборачиваюсь.

Воздух выходит из лёгких с тихим вскриком, как будто меня ударили под дых.

Передо мной — гигантский полностью белоснежный волк, за исключением темно-серого кончика хвоста и такой же тонкой полоски на морде. Он пристально смотрит на меня, чуть наклонив голову, не переставая часто двигать носом.

В панике я начинаю пятиться назад и, споткнувшись о свой собственный портфель, приземляюсь на пятую точку. Волк переставляет свои огромные лапы и следует за мной. Я сжимаюсь в комок. Всё. Это конец.

Это самый большой волк, которого я видела в своей жизни. В холке он доходит мне до плеча. Но не это вгоняет меня в ужас. Нет. Страшно то, что я знаю, кому этот волк принадлежит. И если он хоть на сотую часть такой же, как его человеческая ипостась, то мне действительно хана.

Последние четыре года школа была адом. Травля стала частью моей повседневной реальности. Но хуже всех был он — сын Альфы, Васск. И сейчас его звериное «я» обдаёт меня горячим дыханием. Я сильнее прижимаю голову к груди, оголяю шею, показывая подчинение. Не то чтобы это когда-то спасало меня в человеческом обличье. Но сейчас я имею дело со зверем. Я не представляю угрозы — у него нет причин меня убивать. Разве что он посчитает меня какой-нибудь прокажённой. И, возможно, с точки зрения его звериной морали это даже будет благородно — закончить мою жалкую никчёмную жизнь, чтоб не мучилась и не забирала на себя ресурсы стаи.

Влажный, тёплый нос на секунду утыкается мне в шею, и я перестаю дышать. Неужели сейчас? Так быстро всё закончится? Забавно, но страх перед смертью затмевает обида. Обида, что это случится именно сегодня — когда я наконец-то решилась попробовать хоть что-то изменить. В текущей ситуации мои опасения и сомнения кажутся особенно глупыми, даже ничтожными.